Впервые в жизни я жила во времени. Как живут в городах, в степной местности, в квартире с запахом прели. Так же и я сейчас – существовала в минутах и секундах, которые излучал дешевый будильник в виде домика с циферблатом вместо окна. Я чувствовала, как они, вытолкнув воздух, плавают в комнате, касаясь кожи, точно слизняки. Я ненавидела порождающий их механизм в кисло-зеленой оболочке, взятый у девчонок из 224-ой. Я ненавидела эту ночь, перечеркивающую всю мою былую жизнь. Эту ночь, которая даже еще не началась. Время было пятьдесят семь минут до полуночи.
Чтобы заставить минуты идти быстрее, нужно не обращать на них внимания. Этот закон я уяснила, отсиживая скучные лекции в педюшнике. Стоило только оторваться от стрелок, и отвлечься на написание записки, листание учебника, рисование кораблика на последней странице тетради, как – глядь! – прошло уже полчаса, и до звонка осталось всего ничего. Решив проверить этот закон вне универа, я отвела взгляд от циферблата и принялась разглядывать то, что осталось от комнаты. И удивилась, поняв, как сильно она пуста. Такое ощущение оставляет девушка, которую впервые видишь без макияжа, или соседний дом, когда в середине осени он все четче проглядывает сквозь безлистые деревья. Я смотрела на комнату и видела то, что не должна была видеть – ее испуг и одиночество. А может, не ее. Избавляя себя от наваждения, я потерла висок и поудобнее устроилась на матрасе. Это все гипноз тикающей тишины. Ну какая испуганная комната? Обычное помещение без мебели, с горстью воспоминаний, воплотившихся в гвозди, торчащие из стен, да надписи, оставленные на обоях. Я сижу на матрасе, брошенном прямо на пол, а Юлька сидит напротив, прислонившись к холодильнику, и без конца курит, запивая дым зеленым чаем из банки. На фоне нежно-розовых обоев в мелкий цветочек, она кажется резко вычерченным грифельным наброском, нарисованным одной непрерывной линией. Ах да, еще обои. Я помню, как слиняв с третьей пары в первый же учебный день, мы поехали на рынок покупать их. Как клеили до поздней ночи, постоянно отвлекаясь на соседей, перекуры и перекусы. Как сидели потом, посередине, спиной друг к другу, и любовались на свои труды в имя любимой комнаты, во имя новой жизни… Теперь я вижу: вон – оторванные куски, блестящие от скотча, на котором они держались, вон – ржавые брызги на стене, в которую врезан подоконник.
Вытянув ноги на голом матрасе, я почти лежу. Потолок, покрытый известкой, кажется желтым от света лампочки, качающейся на кривом проводе. У нас была офигенская люстра, белая, шестиугольная, в виде китайского фонаря, на каждой грани – рисунок: пагода, деревце, дракон… Не помню, что еще. Может, они повторялись. А рядом с лампочкой вбит крюк – железный и толстый. Я не знаю, почему его здесь оставили. Может, специально затем, зачем он и был использован. «Тик-тик-тик» - зовут меня часы, но я не поддаюсь искушению. Еще рано. Я снова погружаюсь в сюрреальность. Комната, буквально месяц назад бывшая нам домом и крепостью, стала теперь каменным мешком. Нас с Юлькой вытряхнули сюда, и даже дверь не позаботились закрыть: мы могли встать и уйти в любой момент. Но сила, которая держала нас здесь, была крепче дверных замков, и я не знала ей названия. Стыд? Страх? Долг? Какие там инстинкты удерживали первобытное стадо от нарушений табу? Нашим табу на эту ночь стал выход из комнаты. Именно поэтому я смотрю на родные стены, и вижу лицо врага, предавшего нас. Именно поэтому я гоню время вперед, что есть силы. Кстати, что там на часах? Минут десять прошло, как минимум. Вообще, надеюсь, что уже пятнадцать минут двенадцатого. Я взглянула на будильник. Прошло три минуты.
***
В четвертом пункте Инструкции по применению говорится: «Общага никогда не спит». Это очень важный закон, его необходимо знать и ему необходимо верить на слово, ибо понимаешь, что это правда не в первую и не в десятую ночь после заселения. А когда убедишься, будет поздно. Общага никогда не спит. В тишине и темноте общежители плутают по коридорам, освещая путь горящим экраном мобильников. За потухшими квадратами окон обитатели комнат – родных сестер нашей – пьют и рыдают по настоящему дому, разговаривают с чужим городом, пытаясь найти общий язык, разговаривают с соседями, пытаясь понять диалект северных районов, В глубине общежитской утробы парни из опер-отряда бьют перваша, пока он не обещает им откуп. После, он плетется вдоль стен, ощупывая двери, пытаясь найти заветные три цифры, за которыми – крошечный кусок его территории. Общага не спит, она бдит секреты своих обитателей. А они проскальзывают сквозь решетки, отделяющие Большое крыло от Малого, шепчутся в коридорных тупиках, плетут заговоры, признаются в любви, режут вены в душевой, трахаются на соседней койке. Общага никогда не спит – мы с Юлькой знали это не первый год, мы знали все законы. Но когда шаги в коридоре стихли у нашей двери, мы вздрогнули. Мне стало страшно. Кто-то за дверью тихо разговаривал, выжидая. Потом послышался стук.
Юлька смотрела на меня, впечатавшись в боковую стенку холодильника, закрывающего ее от входа. Я прижала палец к губам. Потом мы обе поняли, как это глупо. Юлька вышла из своего угла и распахнула дверную створку.
***
Темный коридорный тоннель, освещенный лампочками, горящими в умывалке, ровно настолько, насколько требовалось большим теням для рождения, вспыхнул желтым. Сквозь проем двери я увидела два силуэта. Сердце узнало их раньше сознания и заныло, что это уж слишком для начала ночи.
Динка, староста этажа, и Руслан – ее парень. Юлька отступила, пропуская их внутрь. Они не были нам друзьями. - Привет, девчонки. Ну, вы как? – спросила Динка голосом ведущей реалити-шоу. Я прикинула, насколько убого смотрюсь на своем матрасе, и, неловко пытаясь пригладить волосы, встала. Юля все еще держалась за ручку закрытой двери. Пришельцы бесцеремонно разглядывали нагую комнату, и мне стало ее жаль. - Я вам деньги хочу вернуть. Те, что собирали на озеленение, две недели назад, - Динка положила на холодильник две бумажки. – Раз уж вы переезжаете. - Спасибо, - зачем-то сказала Юлька, и мне захотелось треснуть ее по плечу. Динка-староста взглянула на трехногую табуретку. Банка кофе, две пачки сухого супа и сигареты. Она нашла, за что уцепиться: - Ой, а не угостите кофейком? - У нас кружек нет. Юлькин тон показался мне извиняющимся, и мне снова захотелось одернуть ее. - Моя, - обратилась Динка к Руслану, - сходи к нам за кружками? И тот покорно вышел.
Нам троим до «мексиканского тупика» - любимого приема Тарантино – не хватало только пистолетов в руках. Я знала, что все эти вежливые жесты, возврат денег, кофеек и кружки – симуляция чистой воды. От Динки вообще, за версту несет липой. Ее дипломатические амбиции (от старосты этажа недалеко и до старосты общаги!) не позволили ей по-шакальи вынюхивать: а что тут у вас? А как вы это переживаете? А это точно не вы ее..? Это знали и я, и Юлька, и сама Динка прекрасно понимала, что мы видим ее насквозь. Но и чувствовала: она нужна нам, чтобы подогнать эту ночь. Нужна, со своими кружками, расспросами и противозностью. Я думала о том, как мы с Ю взорвемся возмущением после ее ухода. Как это вновь сблизит нас.
Юля опустилась на пол у холодильника и прикрылась пепельницей. Перекур объединит самых непримиримых врагов, именно поэтому я не курю. Но Динка присела рядом и достала из кармана халата пачку. Если бы она стрельнула из Юлькиной – мы бы точно ее послали.
Они докурили, и вернулся Руслан с целой коробкой: кружки, печеньки, варенье в баночке. Чайник кипятился полторы минуты. За это время мы не сказали друг другу ни слова. Кнопка щелкнула, и Юлька бросила на меня взгляд. Я сидела поодаль, у стены на матрасе. Хотелось казаться отрешенной девушкой, укрытой русыми волосами и толстовкой размером с рыбацкую сеть – такой хрупкой, как на картинках в интернет-блогах. Но он на меня не смотрел. Когда кофе был разлит по кружкам, и мы все расселись вокруг табуретки, Динка снова задала свой идиотский вопрос: - Ну, как вы тут? Боги, боги мои! С таким участием, словно мы круглыми сиротами остались. Не будь она такой откровенной лицемеркой, то не пришла бы сюда, и уж тем более – не жалела. Два дня назад, на этом самом крюку, повесилась девочка-первокурсница. Сама. Но это мы ее убили.
***
- Да к черту все! – воскликнула Юлька. Не знаю точно, к чему она это сказала: отвечала Динке, комнате, общаге или успокаивала меня, но мы все как-то сразу приободрились. Руслан потянулся за печеньем, и я тоже с удовольствием взяла штучку. Динка, почуяв нашу усталость от запрета на разговор, бросилась за сплетнями, как пес за костью: - Она сама, вообще, откуда была? Юлька пожала плечами: - Ничего мы о ней не знаем. Я аж жевать перестала. Юлька иногда все еще говорит о ней в настоящем времени. - Мы ж всего месяц вместе прожили. Разные факультеты, считай, разные смены. Мы приходим – она уходит. Вечерами все время в книжку уткнется и молчит. Ну а мы что? Не хочет общаться – не надо. Да она вообще была со странностями. То придем с пар – сидит в темноте, в окно смотрит. Все стишки писала в тетрадку. Короче, в своем мире. Мне казалось, что Юля описывает меня. - Первашки из 208-ой говорили, что вы не уживались… - Ерунда! – осадила Юлька. Мол, следи за словами, ты не на своей территории. – С чего это? - Видели, как она ревела в умывалке. - Да лаааадно! Она вечно ревела: то по дому соскучилась, то с парнем поругалась. Мы ее вообще не трогали! На фиг нам нужно было цепляться к ней, если мы собрались на квартиру съезжать? Ну что нам с ней делить? - Знаю-знаю! – примирительно затарахтела Динка. – Мавра сама мне сказала – из-за парня она повесилась. Со слов Коменды, и мать ее так думает… Лик, ты, наверное, вообще в шоке была, когда… ну это… нашла ее. Не ожидая, что она обратится ко мне, я замешкалась. - Ну да.
И все замолчали. Я читала мысли Динки на лбу, как бегущую строчку. Но помогать ей не собиралась. Пусть пристает с вопросами, пусть он видит, какая она мерзкая, любопытная сплетница. - Ужасно! Что ты сделала? - Кричать начала. - А потом? - Все сбежались. Мальчишки из 230-ой, потом воспитка, вроде бы. Я не помню точно. - А кто ее из петли доставал? - Ну Дина… - вмешался Руслан, не выдержав такого напора. Вот! Наконец-то! Ради этого стоило терпеть ее целых… сколько там времени? Ого, целых полчаса прошло! Да, Дина, ты определенно одна из немногих светлых минут этой ночи! - Какая жалось, что меня тут не было! – проскулила Динка, на редкость искренне. – Родители на море возили. Теперь и учебу нужно наверстывать… Мы молчали, не зная, как на это реагировать. - Ну вот, кофе закончился! – она со стуком поставила кружку на пол. Я поднялась и отошла к окну, встав ко всем спиной. Слыша, как собирают в коробку посуду и снедь, я радостно подумала, что наконец-то нас с Юлькой оставят одних. Убитое время соответствует убитым нервам. - Ладно, если вдруг что понадобится – заходите. Мы все равно спать не собираемся. - Спасибо, - сказала Юлька. Я, не оглядываясь, попрощалась, и они ушли. - Сука, - прошипела я. Подруга услышала и делано хмыкнула: - Ну ясно.
***
Второе правило гласит: «Общага не терпит дружбы». «Дружить» и «жить вместе» понятия взаимоисключающие. Если вы дружили с детства, прошли за руку школьные годы, экзамены и поступление, и заселились в одну комнату – можете прощаться. Все начинается с мелочей. Незначительные привычки: бросать грязные ватные комки где попало, спать днем, завтракать в ночной сорочке начинают раздражать до тошноты. О жестокий быт разбивается не только любовная лодка, но и авианосец дружбы: необходимость убираться по графику, слушать треп, когда хочется помолчать, злобно посчитывать съеденные продукты. Ты начнешь ненавидеть не столько соседку-подругу, сколько себя, представшую в новом свете: мелочную, скупую, вредную зануду. Выясняется, что у вас, годами в десны лобызавшихся, разные взгляды на все: на приготовление супа, на правила мытья полов, на лучший цвет штор, на прием гостей в своей комнате.
Дружба бывает разной крепости: кто-то перегрызает глотки через месяц-другой, кто-то выдерживает года три, или даже пять, чтоб после выпуска никогда больше не вспоминать друг о друге. Средний показатель дружбы в стенах одной комнаты – полтора года. К концу этого срока люди начинают люто ненавидеть друг друга. Мы прожили с Юлькой год. Мы дружим с детства. Общага дышала нам в затылок холодом. Возможность съехать отсюда появилась внезапно и казалась счастливой случайностью. Мы проводили здесь последнюю ночь.
Я стояла у окна, разглядывая в отражении стекла подругу. Она сидела на своем прежнем месте – на полу, у холодильника, подтянув колени к подбородку. Я смотрела на нее, и мне казалось, что я знаю, о чем она думает. Она вспоминает сегодняшний день.
***
Утром мы получили из рук хозяйки ключи от квартиры. В универе ни я, ни Юлька не появлялись уже третий день – с того самого вторника, когда она повесилась. Забрав заветные ключики, мы примчались в наш питомник собирать манатки. Хотелось поскорее свалить отсюда. Но общага так просто никого не отпустит. Общаге нужна дань за право освобождения.
В ближайшем продуктовом магазине мы выпросили коробки побольше, покидали в них все подряд, не особенно заботясь о сортировке: поверх учебников лежали шампуни, сковорода оказалась завернутой в тюль. Благодаря этому сборы были недолгими. Сдать комнату следовало Марине Витальевне – Мавре, воспитательнице, которая без «приемки» не ставила подпись в обходном, и ректорат мог отказать в допуске к сессии. Общага правит миром.
Выяснив, что воспитка шатается где-то, и будет только к пяти часам, мы решили не тратить время даром, ее ожидаючи, и перевезти пока вещи. Ради такого было вызвано такси, и мы с помощью соседских мальчишек перетащили наши коробы, роняя по этажу тетрадки и вилки.
Квартира, которую нам удалось найти по знакомству и по дешевке, была крошечной. Одна комната, зато – есть кухня и ванная, это казалось нам роскошью после очереди к газовой плите, общего душа, открытого три раза в неделю и туалета с кабинками без дверей. Район, где мы теперь собираемся проживать, в народе звался Больничным городком – из-за близости к огромной и старой больнице, нам не знаком, и оттого – очень интересен. Устав от перетаскивания вещей, мы оставили коробки не разобранными, и пошли осматривать окрестности. Нагулявшись всласть, порадовавшись близости красивого торгового центра с кинотеатром, свежей аллейке, уютному двору с беседками, в сумерках вернулись мы в общагу. Как выяснилось – отдавать дань.
У комнаты в коридоре нас поджидала разномастная кучка общежителей. Двоих я знала – учатся на курс старше, живут на третьем этаже. Девушка вроде с филологического, а вот третий парень был мне не знаком. Начали старшекурсники: - Привет, девчонки. Вы, говорят, на хату переезжаете? Круто. Подарите тумбочки, а? Нам Мавра не выделила новых – говорит, ремонт сначала в комнате сделайте. Шмотки уже месяц по пакетам лежат. - «Подарите», - передразнила Юлька. – Это с какой такой творческой радости? Тут вмешалась филологиня: - Юль, Лик! Я вам за одну тумбочку целую сумку мяса дам! Мне родители из деревни много прислали, нам даже класть некуда. - Слышь, помолчи! Девчонки, сколько хотите? - А за кровати? А еще пацаны про замок просили узнать – у них сломался… Впору аукцион устраивать. За час мы распродали всю общаговскую мебель, что у нас была. Тумбочки продали по сотне. Две кроватные спинки оценили в банку кофе. Сетку – в баллон пива, который мы тут же обменяли на пачку сигарет. Остальные две кровати ушли за двести рублей каждая. Они в начале учебного года всегда в дефиците. В самом конце пришли два пятикурсника и попросили наш дверной замок в обмен на полпакета яблок. Бонусом они получили табуретку.
Мы не решились продать только холодильник – он считался самой ценной вещью в любой общаговской комнате. Холодильников на всех не хватало, их выдавали самым примерным, аккуратным и не замеченным ни в каких историях студентам, под расписку. Оглядывая комнату, я почувствовала, что стою перед чертой и скоро перешагну в другой этап жизни. Пустые помещения – как чистый лист бумаги, подводят к мыслям о новых планах, больших целях и переменах. Пустые помещения – это всегда изменение и начало. - Слушай, Юль, - сказала я, вспомнив вдруг о более прозаических проблемах, - а Мавра не будет против, что мы тумбочки и койки раздали? Подруга с беспечным видом грызла яблоко: - Конечно, будет. Но мы сегодня сваливаем отсюда, так что это не наши проблемы. Скажем, что знать ничего не знаем, мы вещи перевозили, приехали – а тут такое. Ограбление. Но отмазка не проканала. Зная, что мы собираемся переезжать, Марина Витальевна пришла сама, глянуть, на какой стадии сборы. И поняла, что они более чем закончены. - Чтоооо? Чтоооо? Гдееее? – воспитка растерянно крутилась посреди комнаты, точно стробоскоп: полненькая, круглая, в блестящем платье. Врушка из меня была неважная, поэтому я спряталась за Юлькой, а та старательно играла недоумение. - Ой, а мы думали, это вы велели кровати и тумбочки вынести. А это не вы? Мы вещи перевозили, когда уезжали, все на месте было. Хотите яблочко? - Бездельники! Хулиганы! Руки обломаю! Вы что же, не закрыли комнату? Давай сюда ключи и выматывайтесь. Хоть сама тут сиди и холодильник охраняй. Сегодня склад закрыт уже, Людмила Семеновна ушла. Ну ладно, надеюсь, дверь-то не выломают. Мы одновременно взглянули на дверь. Сквозь дыру на месте замка в комнату смотрел коридор.
Я сжалась, в душе мечтая закрыть уши и залечь на пол. Мавра долго смотрела, чуть склонив голову, сквозь эту дыру, словно пытаясь увидеть злоумышленника, сделавшего это, или услышать его шаги. - Марина Витальевна, мы понятия не имеем… - начала Юлька (очень ровным голосом, я восхищаюсь ее выдержкой), но воспитательница жестом остановила ее. Наконец она повернулась к нам: - Значит так. За холодильник и то, что тут осталось, - (я посмотрела на облезлую табуретку, голый матрас, сушилку и вешалку-растопырку, которую никто не взял, потому что она так и норовила своими длинными крюками схватить за шиворот), - отвечаете своими пустыми головами. Чтоб сдали все это завтра на склад. Потом идите на все четыре стороны. - Ну Марина Витальевна, как же так? Что же нам, здесь ночевать? После всего, что здесь произошло? - Вот как раз посидите и подумаете, о том, что здесь произошло. Жаль, что ночи для этого не хватит. Я не узнавала Мавру – грубую, даже подлую, но все же, мягкосердечную общаговскую воспитательницу, над глуповатостью и жадностью которой мы все посмеивались. Теперь же она вещала, как цыганка-предсказательница из фильма ужасов. Она вышла, сопровождаемая молчанием, и с силой закрыла дверь. Эффекта не получилось – лишенная замковой тяжести дверная створка казалась картонной.
До позднего вечера с нами просидели девчонки из 224-ой, Кристинка с Тонькой. Единственная комната, с которой мы дружим. На деньги, вырученные за мебель, мы купили вина в картонке, и «проставились» за переезд. Проводы получились грустными. Передав девочкам слова Мавры, Юлька подвела неутешительный итог: - Все нас обвиняют. Тонька пожала плечами: - Это нормально, Юль. Это естественно. А на кого еще думать? Помнишь ту девку, с которой Крис в душе как-то поцапалась? Тоже висельница. Вас тогда еще тут не жило, а она на первом курсе была. Только приехала откуда-то с севера, по-русски толком не разговаривала. И как-то надела национальный костюм, косы заплела и вздернулась. Спасли. Тогда тоже слухов много ходило. Тоже обвиняли девчонок, которые с ней жили. Хотя они сами по себе – ну мыши и мыши. Не верю, что они ее довели. - А кто? – спросила я. Тонька училась на четвертом курсе, и в нашей маленькой компании считалась кем-то вроде мудрой совы. - Общага, - ответила она, попивая вино из пластикового стаканчика. – Город. Эти девушки, они приезжают из глухих деревень – светофор ни разу в жизни не видели, – вырываются из-под родительской опеки, и пошло-поехало: некоторые в разнос уходят, шляются-шалавятся, другие, послабее, поскромнее – не выдерживают таких резких перемен. Бросают универ. Бросают жить. Есть, конечно, и те, кто переносит и становится только гибче. Знаю я таких девок. Их теперь не сломаешь. - Она не была слабой, - возразила я. И не приехала из глухомани. Красивая и нарядная девочка-кукла с мечтательным взглядом как живая встала передо мной. - А какой она была? – Тонька внимательно смотрела на меня, удивленная, что ее теорию опровергают. - Не знаю. Но стержень у нее был. Мы сломали его. Я сломала его.
Глаза защипало, и я вышла в коридор. Общаговский полумрак – темнота, пронзенная желтыми полосами света из-под дверей, проглотил меня, не дрогнув. Я двигалась, как во сне – словно шла по болотной вязи, раздвигая черноту руками. Переход – площадка с двумя большими окнами, отделяющая Большое крыло от Малого, - на ночь закрывался решеткой. Совершенно никчемное действо, ставшее просто традицией. Сквозь разогнутые прутья я пролезла на площадку и подошла к дальнему окну. Элина всегда стояла тут, когда мы обижали ее. Когда не могла находиться с нами в одной комнате, но и идти было некуда. Она приходила к этому окну, и застывала, вглядываясь в серый город. Так и вижу ее – маленькую, изящную, с длинючими каштановыми волосами, в синей рубашке поверх тонкого домашнего платьица. Если ее грустный призрак потревожит когда-нибудь общаговский мрак, то не сомневаюсь – он появится именно здесь, на площадке у второго окна.
Услышав шум в коридоре, я повернула голову и увидела, что Тонька с Кристиной вышли от нас, и ушли в сторону лестницы – парни их жили на пятом. Я не хотела оставлять Юльку одну, и вернулась. Подруга, с сигаретой в зубах, прибирала после гостей: скидывала пустые винные коробки и пластиковые стаканы в пакет. - Ну ты где шаталась-то? Девчонки ушли. Предлагали перетащить холодильник к ним, и заночевать в их комнате. Но я отказалась, ты не против? Мы должны сами все это пережить. Попрощаться с комнатой. Окунуться в свою совесть поглубже, вынырнуть и действительно начать новую жизнь. - Да, ты все правильно сделала. Так мы и остались. Юлька – курить спиной к холодильнику, я – как полковник Маркеса – у стены в ожидании рассвета.
…Будто проснувшись, я нашла себя в комнате у окна. Это были мои мысли? Или я блуждала в Юлькиных воспоминаниях? Казалось, Динка с Русланом ушли несколько часов назад. Я опустила взгляд на часы: восемь минут после полуночи. В голове кто-то рявкнул: «Началось!».
***
В день нашего заселения шел дождь. По-осеннему липучий, холодный, непрекращающийся. Я вспоминаю себя – первашку, в огромной незнакомой толпе, что носила меня от одной двери к другой по общажному коридору. На моих трясущихся руках в ходе этих кочевий осели простыня, полотенце, одеяло, наволочка… водоворот – и я уже волоку куда-то тяжеленный матрас. Юлька тащится рядом.
За неделю до этого, в корпусе института, где нам предстояло учиться, мы стояли в очереди на получение комнаты, и слушали общаговские легенды, рассказываемые незнакомыми старшеками: - Третья – самая страшная. Ты оттуда выйдешь или алкоголичкой, или наркоманкой, или беременной… - Там живет парень один, Самурай. Вот от него, девчонки, держитесь подальше… - В прошлом году, в Малом крыле, одна девушка умерла, от менингита. Ну, по официальной версии. - А мыться лучше к родственникам ездите. В душевых там – фууу… Да и в комнатах. Живут по пять человек, никакой гигиены.
Нам с Юлькой досталась комната под цифрой 228. И, вопреки байкам, заселили только нас двоих. Я помню, как мы стояли на пороге, сбросив матрасьи кули и застиранные простыни, и смотрели на нее – нашу комнату. А она смотрела на нас. Казалось – перешагни порог, и все, что было «до» станет прошлым. В окно заглядывал тусклый внутренний двор, дождь, стихая, скребся в стекло, и комната будто вздыхала. Наваждение длилось пару секунд. Вскоре нас снова накрыл грохот заселяющихся общежителей – такой, словно по каждому этажу носился паровоз. А спустя еще полчаса нам стало весело. Общага бурлила, она жила. Я не знаю, чувствовала ли это Юлька, но я буквально осязала эти потоки энергии, которые здание пропускало сквозь себя. Они исходили от девчонок, которые, воспользовавшись стихнувшим дождем, вытрясали паласики во дворе, от мальчишек-соседей, успевших под пятью разными предлогами к нам заглянуть, от свистевших из кухни чайников, от звенящих стекол распахивавшихся окон. Я впервые чувствовала жизнь так близко, ощущая себя винтиком в большом организме.
Вечером в кухне прошло собрание. Нам, первашам, объяснили, когда выносить мусор, менять белье, ходить в душ. Где курить и что этого не следует делать. За что выселяют и могут отчислить: нельзя пить алкоголь, покидать общежитие после одиннадцати через окна и пытаться проникнуть через них же после закрытия. Я разглядывала старших с восхищением. Какие они спокойные и веселые. А эта девочка, проводившая собрание – староста всей общаги, как она уверенно и ладно говорит! Рядом с нами стояла девочка второкурсница, и я шепотом спросила: - Как ее зовут? Нашу самую главную? - Гульназ. Но она здесь совсем не главная. Только формально, - ответила девушка и усмехнулась. – Вон. Самая главная. Она кивнула в сторону, и я посмотрела, на кого было указано. У выхода, прислонившись к стене, стояла щуплая девчонка, на вскидку – лет пятнадцать. Казалось, что она мерзнет: сгорбившись, куталась в серую кофту, скрыв рукавами кисти. Короткие тусклые волосы собраны в крысиный хвост. Вид у нее был такой, словно ее вообще не колышет, что происходит вокруг. Я в недоумении уставилась на второкурсницу. Та с уверенностью закивала: мол, поверь уж. И добавила: - Не связывайся лучше.
Можно подумать, кто-то собирался. Я снова – но уже украдкой – бросила взгляд на серую мышку у выхода. Неужели она – если я правильно поняла свою новоиспеченную советчицу, держит в страхе всю общагу? Да на нее ж никто внимания не обращает, стоит себе в стороне. Но вдруг я поняла, что окружающее ее пространство – не что иное, как почтительное расстояние. Да, связываться нам с ней не пришлось. Тонька сама это сделала. Как-то глубокой ночью, пьяная, она перепутала окно. Лезла в свое, а попала в наше. Мы проснулись от стука, испуганные, сонные, долго возились со шпингалетом, дрожа от Тонькиного мата. Не очень-то аккуратно втащили внутрь. - Я, блин, окном ошиблась. Мы, блин, поняли. Но естественно, промолчали. За те две недели, прожитых здесь, нам порассказали о ее бесстрашных и безбашенных подвигах. Одна драка с сожителем воспитки чего стоит! Она, потирая коленку, ухромала к себе.
Следующие три дня нас полоскали в комнате Мавры, потом в кабинете Коменды, дальше – у замдекана, уговаривая: «Ну вы же пустили кого-то в окно? Мы же знаем. Ну, скажите: кого? Ничего вам за это не будет, вы же не причем!». Но мы не поддавались. Стояли на своем – не было такого, и все! О том, что руководство отчаянно мечтает выдворить Тоньку из общаги, мы тоже наслышаны. Всякий раз ей удавалось выходить сухой из всех бурь и штормов, которые она сама же и устраивала.
Показав таким образом свою верность негласным принципам студенческого братства, мы с Ю были уверены если не в благодарности, то хотя бы признательности со стороны Тоньки. Но в ответ на наши улыбки при столкновениях на кухне или в умывалке, она продолжала демонстрировать презрительную отчужденность, делая вид, словно ничего и не произошло, она нам совершенно ничем не обязана. - Вот стерва! – возмущалась Юлька. – Как будто ей тут все обязаны! Хоть бы спасибо сказала! Я соглашалась. Высокомерная зазнайка, вот кто такая эта «главная». Мы думали так до того ужасного дня, самого страшного в моей жизни. Страшнее даже, чем тот, когда я нашла в комнате Элинку, бесформенным тряпьем свисающую с крюка на ремне от джинсов. От нахлынувших воспоминаний я чуть слышно застонала – уже тут, в реальности, сидя у стены в ожидании рассвета. Юлька вскинула голову: - Что? Приснилось что-то? - Нет, - ответила я, усаживаясь поудобнее. – Просто вспомнила о том, что произошло тогда, в сушилке. - Нашла о чем думать! – фыркнула подруга. – Это давно в прошлом. Видела же, как Динка сегодня зубы сушила, к тебе обращаясь. Да и вообще – пошли они все к черту. Мы сваливаем утром.
Но я уже не могла справиться с потоком воспоминаний. Мысли потекли по прошлым дням, несли меня, как по бурной горной реке, царапая об острые камни. Позволив им вскрыть старые раны, я задержалась на начале лета, когда мы только узнали о том, что к нам должны подселить первашку.
***
Первый закон Инструкции звучит так: «Или ты выживаешь, или выживают тебя». Или: «Выжить другого – значит, выжить самому». Об этом первом – и самом важном законе – мы узнали в последнюю очередь. Во время летней сессии, к нам зашли Тонька с Кристинкой и сказали новость: - Во втором общежитии – ремонт! Мы валялись на кровати, закинув ноги на стену, и пытались учить философию – последний экзамен, который нам предстояло сдать. Июньское солнце, летний шум города, короткие ночи – все было против идеи сосредоточиться на повторении лекций. Которых у нас, к тому же, почти не имелось. Я пробормотала из-под тетрадки: - Ну и что? - Вы еще совсем зеленые, и не знаете, чем это чревато, - Кристина подошла к окошку и бесцеремонно отодвинула штору, так заботливо укрывающую нас от полуденных лучей. Юлька загородилась от света подушкой, мне же пришлось встать. - Чем? Давай, не томи уже. - Короче, не надейтесь, что на следующий год будете жить тут вдвоем, - Тонька не любила долго рассусоливать, в отличие от Крис. - Да, ремонт – это надолго. Во второй сейчас по пять человек живут. В сентябре еще первокурсники приедут. По-любому, подселят кого-нибудь. И хорошо, если только одну.
Теперь уже и Юлька вскочила с кровати: - Да с какого хрена?! Ты видела эту комнату раньше? Мы ее вылизали, обои новые наклеили! Сами купили! Ликин батя приезжал гардину налаживать – для каких-то первашек? Я руками в косяки упрусь – но никого не пущу! Юлькина решительность меня всегда восхищала. Так же, как и легкость, с которой она сыпала пустыми обещаниями. Тонька усмехнулась, невозмутимая, как всегда: - Да куда ты денешься. Убийственна в своей прямоте. Юлька запальчиво ответила: - Вы-то тоже не останетесь в счастливой идиллии! Тонька с Кристиной снисходительно улыбнулись друг другу. От Юльки не ускользнул этот жест: - Что? Есть какие-то варианты? Девчонки молчали. Их переглядки откровенно начинали раздражать. Кристина пожала плечами: - Да скажи им, все равно же не отстанут. - Есть одна схема. Мавру задобрить. Понимаешь? Мы не понимали. Взятку дать, что ли? Сколько? И откуда у нас даже мало-мальски приличная сумма? - Деньги она не возьмет. А вот мяса, меда там, сметаны деревенской. Ну, или что вы можете ей подкинуть? Кто чем богат, в общем. Идите только прямо сейчас. Не мы одни такие умные. Заселять же ей тоже надо куда-то. Радуясь, что побывали накануне дома, мы выгребли все запасы из холодильника, добавили к этому добру коробку конфет из ближайшего супермаркета и красивую бутылку вина, и отправились штурмовать комнату воспитки.
Если бы я пошла одна, то мялась бы и мямлила. Но Юлька бойко изложила все наши просьбы и чаяния и торжественно вручила глупо улыбающейся Мавре два пакета. Попытки воспитательницы изобразить смущение и замешательство смотрелись бездарно. Да и выстроившееся вдоль стены банки-склянки словно бы хитро подмигивали. Заверив, что у нее и в мыслях не было покуситься на наш покой, она упихала пакеты под стол, и мы, чувствуя себя крутыми чиками, ловко обстряпывающими дела, радостно упорхнули.
Первое, что мы увидели тридцатого августа, подойдя к распахнутой двери своей комнаты – это тощую девчонку, в окружении баулов со шмотками. Она сидела на моей кровати и неуверенно улыбалась.
***
При нашем появлении девочка поднялась и сказала: - Здравствуйте. В полном молчании мы грохнули сумки на пол и подошли к ней. - Ты кто такая? - Элина. - И что ты здесь делаешь, Элина? – конечно Юлька, задавая этот вопрос, прекрасно знала ответ. Но мы обе, должно быть, все еще надеялись на какую-то глупую ошибку. Она молчала, непонимающе улыбаясь и переводя взгляд с меня на Юльку. - Заселили сюда. - А ну, покажи! – Юлька начала злиться. Мне хотелось одернуть ее, хотя бы взглядом, но она на меня не смотрела.
Девочка тем временем достала из сумки пропуск – коричневую картонку с фоткой, номером комнаты и профкомовской печатью. Юлька, с видом полицейского, проверяющего подозрительную личность в темном переулке, уставилась на бумажку. Потом на девочку. Потом снова на бумажку. Осталось только подбежать к двери и сравнить номер. Я поняла, что если Юльку не остановить, дойдет и до этого. - Пойдем, выясним, - говорю ей и тяну за рукав. - Что выяснять? Эта жирная тварь нас кинула! А жратву взяла! Девочка Элина, от такого потока эмоций, отступила и плюхнулась на кровать. Юлька кинула ей пропуск, и мне наконец-то удалось вытянуть ее из комнаты. В коридоре она дала волю чувствам, намереваясь отправиться к Мавре и разнести ее к «чертям собачьим». Но, к моей радости, в коридор вышла Тонька, видимо, услышала Юлькины возмущения. - Чего орем? – поприветствовала нас подруга, которую мы не видели два с половиной месяца. - Да к нам соплячку какую-то подселили! – поздоровалась и Юлька.
Я оглянулась на неплотно закрытую дверь. Наверняка «соплячка» все слышит. Тонька сунула руку в карман халата, проверяя наличие зажигалки. Сигареты она держала в руках. Она кивнула в сторону туалета, где девки нашего этажа обычно перекуривали. Мы пошли за ней.
Коридор казался обезумевшим, как и всегда в первые дни заселения. Сквозь распахнутые двери я видела общежителей – они мыли полы, раскидывали вещи, пили чай, обнимали друг друга, смеясь… Почему мы не делаем ничего подобного? Все лица были мне знакомы, но в то же время, отпечаток очередного лета изменил каждого до неузнаваемости. Мне стало интересно, а изменились ли мы? Я хотела спросить Тоньку, но потом подумала, что в данной ситуации это прозвучит глупо. В туалете девчонки закурили, а мне захотелось рассказать, как прошли наши каникулы. Мы ездили на турбазу с компанией молодежи, без взрослых, Юлька умудрилась закрутить роман с городским парнишкой, приехавшим в наш поселок к бабушке. Роман закончился вместе с летом, но Юлька не особенно переживала, и мы весело вспоминали об этом парне и его друзьях. Но, глядя на хмурые лица девок, я поняла, что со своими воспоминаниями буду совсем не к месту. Странное чувство беспокойства шевельнулось внутри. Как будто все изменилось, и ничего уже не будет как прежде. - Что за факультет? – спросила Тоня, выдохнув первую затяжку. - Понятия не имею. Какая разница? Лик, сейчас к Мавре пойдем разбираться. - Да это бесполезно уже, Юль. Она ее вот «прям-щаз» никуда уже не денет. Я утром приехала, ко мне уже все зашли пожаловаться: общага под завязку. Повезло, что к вам вообще только одну заселили. - А к вам? Тоня покачала головой, глядя на нас, словно прося извинений. Я подумала, как здорово, что у нас есть искренняя Тонька, готовая помочь и посочувствовать. И снова удивилась себе – я думаю не о том. Юлька вон, курит с таким злобным рвением, словно от глубины ее затяжек зависит наша жизнь. - Мы с таким мириться не будем. Понимаешь, тут уже дело принципа: если мы сейчас промолчим, вся общага поймет, что мы пустое место. Все, начиная от Мавры и заканчивая этой первашкой, будут понимать, что нам можно пообещать и не сделать, можно помыкать нами, можно не бояться наших предупреждений… Я всей общаге рассказала, как мы договорились с воспиткой! Теперь, блин, в глаза стыдно смотреть людям. Не будет она с нами жить! - Окей, - кивнула Тонька. И рассказала нам о первом правиле Инструкции.
***
Когда мы вернулись в комнату, девочка Элина все так же сидела на кровати, окруженная своими баулами, словно забором. При нашем появлении она встрепенулась, как птичка при виде двух кошек, и подобралась, готовая ко всему. Мы встали над ней. Я сказала: - Вообще-то, это моя кровать. - Я понимаю. Тут только две кровати. Где мне взять себе? – голос ее звучал спокойно и миролюбиво. В отличие от моего. - Не знаю и знать не хочу. Встань, пожалуйста, мне нужно белье постелить, - я прямо-таки чувствовала, как покрываюсь ледяной корочкой. И удовольствие стоящей рядом Юльки. Элина встала, некоторое время помялась в нерешительности, потом вышла из комнаты. Мы торжествующе переглянулись. Это оказалось так легко! Так легко нагрубить, унизить, растоптать эту смазливенькую девчушку, ничего для нас не значащую. Мне вдруг все показалось какой-то авантюрной игрой, квестом, который нужно пройти – до выигрыша и на время. При этом каждый из нас: и я, и Юлька, и Элина проходили свои собственные испытания. Вскоре она вернулась. - Воспитательница сказала, кровать завтра дадут. И тумбочку.
Мы не ответили. Я вытряхивала из сумки вещи. Юлька перебирала посуду в шкафу. Кроватная проблема – самая насущная при заселении. Куда девались кровати в конце каждого учебного года, никто не понимал. Вообще, общага, пустующая летом, словно бы мстила общежителям за их отсутствие: возвращаясь в сентябре, они не досчитывались стульев и зеркал, зато появлялись новые трещины в стенах, горы осыпавшейся известки и перегоревшие лампочки.
Тут Юлька сказала какой-то пустяк о соседских парнях, я ответила, мы начали громко и весело болтать и натянуто смеяться. Но она нам поверила. Она и представить не могла, что каждое движение и каждая реплика разыгрывались специально для нее. Оттащив свои внушительные пакеты в свободный угол, она села рядом на пол и принялась сосредоточенно читать какую-то книжку, выуженную из сумки. Я взглянула на Юльку, а Юлька – на меня. Элина могла бы сесть за стол, который, как и стулья, считался, разумеется, общим. Но она предпочла свободный край комнаты – тот, куда будет поставлена ее кровать. Юлька взвела бровь: мол, ты видишь эту демонстративность? Я поняла, что подруга расценила это как вызов. Ее злость тут же засквозила в грубых словечках и колких шутках в адрес наших одногруппников и преподов. Схватив ведро, она сказала: - Я за водой. Пора вымыть из комнаты весь этот мусор!
Когда она вернулась, мы принялись мыть пол, начиная с двух углов от окна и двигаясь к выходу. Элина сидела на моей полосе, и я специально шлепала мокрой тряпкой, брызгая на нее и ее баулы. Не выдержав, она вышла в коридор, и мы потрудились, чтоб она успела услышать наши смешки. Уборка протянулась до самого вечера, и должна сказать, что мы никогда в жизни так тщательно не убирались. Выходя с мешками мусора, мы увидели «нашу» девочку – на широкой площадке, служащей границей между двумя крыльями общежития, она смотрела в окно. - Ревет, стопроцентно, – сказала я Юльке. Я не понимаю до сих пор, зачем тогда солгала. Я не видела лица Элины, но была уверена, что она не ревет. По-моему, в тот момент она вообще не думала о нас. На протяжении нашего недолгого совместного проживания, она думала о нас раз в десять меньше, чем нам казалось.
Но тогда я не смела себе в этом признаться, а уж тем более сказать вслух. В тот вечер настроение было радостно-возбужденным, и мы решили обойти тех немногих знакомых, с кем общались. В одной комнате попили чай, в другой – пиво, в третьей – выслушали новые сплетни. К себе мы вернулись уже за полночь. Подходя к двери, мы увидели Элину. Она сидела с ногами на подоконнике того самого окна, у которого стояла весь вечер, и которое отныне станет ее личным убежищем. Она просидела там до самого утра – в свой первый день заселения. И думаю, тогда она познала разные пункты из общаговских правил. Но то, которое ее погубило, я сказала ей две недели спустя. Когда она уже почти прошла все ужасы нашей травли.
***
Утром первого сентябрьского дня мы с непривычки проспали. Я вскочила, почуяв неладное, глянула на будильник: пять минут, как идет первая пара. - Юлька, блин, подъем!
Пока подруга балансировала на границе сна и реальности, барахтаясь под одеялом, я бросилась копаться в сумке, ругая себя, что не удосужилась доразобрать вещи с вечера. Отковав, наконец, щетку и пасту, повторно крикнув команду Юльке, я вынеслась наружу, в умывалку. Коридор был пуст – первая смена ушла, вторая – еще не проснулась. Про Элину, которая так и не пришла ночью (что удивительного? Куда ей было приходить?), я вспомнила только на обратном пути, когда взгляд упал на ту самую площадку. Но Элина уже не стояла у второго окна. В комнате взлохмаченная Юлька, похожая на взъерошенного воробья, сидела на краю кровати. - Ее там нет. - Умывалки? - Элины, блин! Она приходила? - А, вот ты о чем. Ее нет в умывалке? Разговаривать логично подруга начинала часам к одиннадцати. - Ладно, забудь! Давай уже, поднимай свою попу и волоки ее в сторону универа. Хриплый вой, полный горечи и безысходности был мне ответом.
Следующие минуты, после того как я закрепила Юльку в вертикальном положении, мы судорожно собирались в институт. Я позабыла об Элине. Общага поглотила ее, растворила в себе, как тысячи других общежителей: они бестелесно, неслышно, молчаливо скользят по коридорам, и кажутся всем знакомыми: вроде, живут в такой-то комнате, и учатся на том-то факультете. Но не имеют ни имен, ни голоса, ни друзей, ни историй… Все забирает общага. Когда они исчезают, никто не замечает. Куда они исчезают – никто не знает. Но Элина не исчезла. Ни в тот день, ни в последующие. И не исчезнет теперь никогда – станет общаговской легендой, страшилкой, которой будут пугать первашей в очереди у дверей профкома…
***
Реальность выдернула меня из воспоминаний Юлькиным смехом. Окутанная сигаретным дымом, как джинн, только что появившийся из бутылки, она посмеивалась, глядя на меня. - Ну и вид у тебя, как будто уравнение с тремя неизвестными решаешь. - Ты над этим смеешься? - Нет. Я что-то вспомнила, как Элинка с кроватью мучилась. - Тебя это действительно веселит? Юлька померкла. - Нет, конечно. Глупо все это было. Я как одержимая, только и думала о том, как бы от нее избавиться. От этого и смешно. Как будто, нашла, наконец, цель в жизни. И такую интересную! Блин, какими мы были детьми…
***
Придя с универа, я поняла, что девочка наша в комнату приходила: вещи ее были переворошены, в шкафчике появилась чужая посуда, в холодильнике – творожки и какие-то заморозки. Юльку это сразу же взбесило, и она переложила все наши продукты на другую полку. Маленькие яркие йогурты и что-то типа куриных палочек в мутной обертке казались одинокими в соседстве с «нашей» полкой, богатой всякой всячиной. - Вот, пусть видит! – торжествовала Юлька, которая видимо тоже почувствовала «несчастность» Элинкиных продуктов.
Сама она пришла только к ночи. К этому моменту мы уже были наслышаны, что кроватей в этом году катастрофически не хватает, что горстка неприкаянных – человек пятнадцать, и Элина в их числе, - с обеда таскаются от комнаты воспитки к кабинету Коменды, от кабинета – к складу. А их ведь нужно еще найти и дождаться, их всех: и Мавру, и Коменду и завскладом, которую мы вообще видели два с половиной раза. Словно брошенные всеми кукушата, ходили эти невезунчики: тут постоят, там подождут, сидя на полу в коридоре, на ближайших подоконниках… Короче, и во второй день не дали им кроватей. Элина казалась еще более худой и повзрослевшей. Измученная бессонной ночью, бесконечными ожиданиями, она пришла в комнату, надеясь, возможно на то, что здесь смягчились. Мы встретили ее полным игнором. Я читала журнал, Юлька болтала, перевесившись через подоконник, с мальчишками во внутреннем дворе. Оказывается, нас ждал субботник в ближайшие дни. -Завтра дадут, - прошептала Элина, растерянно глядя на пустоту вместо кровати. Зря только пакеты-сумки отодвигала. Мы, конечно, не реагировали. Она и не ждала. Тут Юля закрыла окно и в полном молчании, даже не подняв глаз на нашу соседку, достала из дальнего угла вещевого шкафа скомканный половичок, обычно лежащий полу у двери. Точно, мы забыли его постелить. Она бросила его в Элинкин угол и, сев на кровать, с беспечным видом раскрыла маникюрный набор. Это было так убийственно-пошло, что я пораженно глядела на Юльку, машинально отложив журнал в сторону. Это выглядело гораздо унизительней, чем если бы мы просто не среагировали, предоставив ей возможность провести еще одну ночь на подоконнике. Наверное, Элина сама находилась в смешанных чувствах. Она не знала, что ей делать, не понимала, что это – жестокая насмешка или проявление жалости. По крайней мере, ей хватило ума не благодарить нас за этот «великодушный» жест. Она расправила половик, который не выбивали с весны, сверху постелила свою белую простынь, переоделась и легла, завернувшись в пустой пододеяльник. Вскоре мы погасили свет. Я заснула лишь под утро. Сомневаюсь, что Элине повезло так же.
На следующий день, придя с учебы, первое, что мы увидели – Элинкина кровать. Новенькая, аккуратно заправленная, она словно светилась, укрытая розовым покрывалом. Похожа на свою хозяйку – подумала я. На прикроватной тумбочке выстроилась косметика, которую Юлька тут же принялась хватать и разглядывать, и совершенно чудесная коллекция фарфоровых слоников. Я не решилась взять их в руки.
Появление кровати меняло все. Это – место под солнцем, застолбленный кусок территории, который давал право на присутствие, и Элинка воспользовалась им с блеском. Она совершенно успокоилась. Я не знаю, приняла ли она какое-то решение, или такое поведение было бессознательным, но она словно показывала: «вы отвернулись от меня? Ха, дудки! Это я от вас отвернулась!». И не обращала на нас никакого внимания. Пересекались мы только вечером, она, в основном, сидела на кровати с книжкой или у стола писала семинары. Правда, зримые и незримые потоки нашей ненависти иногда все же, выталкивали ее прочь.
Мы же этой ненавистью жили. Мы обсуждали ее все время, находя кучу недостатков в ее внешности, голосе, одежде и поступках. Мы перестали гулять вечерами, сошли на нет наши посиделки с соседскими мальчишками. В 224-ую мы теперь ходили не поболтать за стаканчиком вина из коробки, а получить у Тоньки новые руководства по выживанию. Канули в небытие каждопятничные походы в пиццерию. Мы старались не дать ей ни минуты передыха. Как-то в запале Юлька предложила пару дней пропустить занятия и сидеть в комнате, отравляя Элинке жизнь.
Тогда мне впервые стало страшно. Вслушиваясь в резкие затяжки Юли, я смотрела в черное окно сушилки и с ужасом подумала, как мы одержимы комнатой, общагой и общежильцами. Территорией, пространством и мнением стаи. С легкого язычка Крис уже весь этаж знал о нашей войне. А может, и все этажи. Мальчишки делали ставки на сроки. Узнав об этом, мы смеялись – о нас вся общага говорит! Какие мы клевые! Если выживем Элинку, все будут стращать нами первашей и новых заселенцев: с этими лучше не связываться. Будут смотреть на нас, почтительно перешептываясь, как я тогда, на первом собрании – на Тоньку. Но теперь я поняла, что мне всего этого не надо. Я не хочу быть легендой общаги и монстром под ее кроватями. Но Юльку было уже не остановить.
***
Я встала с матраса и взяла часы в руки. - Сколько там? – спросила Юлька, поднимая голову. - Восемь минут второго. - Лик. Почему ты сказала, что она не была слабой? Я в недоумении повернулась к подружке. Та встала и подошла к подоконнику. Теперь мы вместе смотрели в два черных квадрата. Притом, каждая – не в свой. Я смотрела на юлькино отражение, а она – на мое. - Ну сегодня, Тоньке, - пояснила оконная Юлька оконной Лике. – Ты сказала, что Элина не была слабой. Но она же ни черта не перечила. Не давала отпор. Ни словечка не говорила. Помнишь, как мы пакостничали? С утра врубали свет и радио, хотя она спала. Прятали ее посуду. А как вылили суп, когда она ушла с кухни? Запретили ей приводить подружек. Как я скандал ей закатила из-за грязной тарелки. Подговорили мальчишек украсть ее эти палочки куриные, которые она вечно покупала. Как все ржали, когда она пришла на кухню и увидела пустую сковородку. Весь этаж приперся смотреть на ее реакцию! - Ты хоть раз помнишь, чтоб она плакала? – перебила оконная Лика оконную Юлю. И та примолкла. – И ни слова жалобы. А ведь ей было кому. - В смысле? – оконная Юля развернулась, и настоящая развернула меня. – Имеешь в виду, воспитку? Она же что-то там пыталась… - Нет. Не воспитку. И не Коменду. Я вообще не про тот случай. Ей тогда было кому жаловаться. И он реально мог заступиться за нее. - Да кто? - Руслан. Соколов. Юлька отошла назад, с тревогой разглядывая меня. Так и читалось на лбу: «Да ты умом тронулась, дорогая?». - Соколов Руслан? Динкин Руслан? Он и с ней мутил, что ли? Я обещала не рассказывать. Но Юлька – то исключение, ради которого нарушаются правила.
***
Это случилось спустя почти неделю нашего совместного проживания. Сейчас, сидя у стены в ожидании рассвета, я думаю – наверное, тот день и стал роковым поворотом, на котором мы все слетели, не удержавшись. А я стала невольным толчком. В буквальном смысле. Нам объявили о проведении генеральной уборки – и внутренней и внешней. Планировалась ректорская проверка, нужно было привести в порядок весь наш общаговский организм, вычистить все сосуды и сухожилия: комнаты, коридоры, умывалки – на всех пяти этажах, сверху донизу. Закреплялось это субботником во внутреннем дворе. Наше студенческое самоуправление распределило территории, наказало привести в порядок комнаты. «Генералить» в нашей решила я. Наводить чистоту я любила под громкую музыку и в полном одиночестве, по ходу прибираясь и в собственной голове.
Выбрав подходящий день, я с усердием стерла пыль со всех полок и шкафов, помыла окно и дверь, оттерла стол от засохших пятен заварки и кофейных разводов. Домывая полы, я неловко повернулась и снесла плечом Элинкину тумбочку. Посыпались ее банки и склянки с кремами и туалетной водой. Пять слоников из коллекции разлетелись белоснежными осколками. Я застонала. Юлька явилась раньше Элины. Я все еще сидела на полу у тумбочки, окруженная фарфоровой россыпью. Объяснять подруге ничего не потребовалось: все и так было ясно. Юлька выглядела растерянной, и от этого мне стало только паршивее. - Я случайно… пол мыла… - пролепетала я. Юлька взяла себя в руки (понятно по насупленным бровям): - Так. Не ной. Ничего страшного, переживет. - Она в жизни не поверит, что я случайно. - Ей и не надо в это верить. Представим, что это – часть плана. - Блин, Юля! Это уже не насмешки вроде спрятанной кружки, это настоящая подлость! – я принялась аккуратно собирать слоновьи останки. Юлька присела помочь. - Ну и ладно! А то, я смотрю, ее ничем не прошибешь! Пора уже заканчивать с этим. Когда с занятий пришла Элина, нас в комнате не было. Мы сбежали в 224-ую, обсудить произошедшее и получить совет. Тонька пожала плечами, сказав, что это фигня, и вообще, на войне все средства хороши. Юлька полностью согласна.
А по возвращении, нас ждал первый скандал, устроенный нашей девочкой. При нашем появлении она вскочила с кровати: - Девчонки, это уж слишком! – голос дрожал, но слезы она сдержала. - Слушай, я правда нечаянно… Юлька не дала договорить: - Ты тут не ори на нас. Ну разбились твои слоники. Какая трагедия! - Да, трагедия! Вы – моя трагедия! И не затыкай мне рот, я и так слишком долго все терпела! Думаешь, я в восторге, что живу с нами? Я не выбирала вас! Сама бы с радостью съехала, если б было – куда! - Знаешь что, дорогая? – Юлька всегда в ссоре брала громкостью. – Никому ты тут не нужна, нам на тебя наплевать! Живешь в общаге – привыкай! У людей деньги и шмотки пропадают, первашам «темную» устраивают, а у нее тупые какие-то финтифлюшки разбились! Велика потеря! Тем более, это случайность! - Ну конечно! – Элина натянуто рассмеялась. – Конечно случайность! Вы мне житья не даете, то ключи мои спрячете, то еду испортите, то еще что-нибудь! В общем, мне тоже это надоело! С этими словами она вышла из комнаты. Мы переглянулись. - И что это значит? – спросила я. - Стучать побежала. - Думаешь? – я начинала жалеть обо всем, что мы делали. Игра больше не казалась веселой, потому что мы перестали выигрывать. – Юль, а если нам влетит? Вдруг, выселят?
Я не представляла, что скажу родителям, если общага от меня откажется. Это чревато советом профилактики, выговором от имени ректора, лишением стипендии, и – самое страшное – обо всем этом уведомляют родителей, одногруппников, преподавателей, в общем, всех населенцев твоего мирка. - Да что она докажет? Из-за разбитых слонов не выселят. Через час «побегушка» - общежительница, дежурившая на вахте, пришла к нам в комнату, и сказала, что нас вызывает Коменда. - Да чтоб ей неладно было, этой мразоте! – бормотала Юлька. – Столько проблем из-за нее! Я молчала, но была искренне согласна с подругой. Я винила Элинку во всех наших неприятностях, даже в том, что я разбила ее слоников. Жили же спокойно, пока она не появилась!
Перед дверью кабинета Юлька велела мне помалкивать. Мы вошли, после короткого стука. Я глотнула воздуха и больше, казалось, не дышала. Кабинет Коменды к этому и не располагал. Шагнув внутрь, мы словно оказались в болотной жиже. Я здесь была один раз – приносила заявление на заселение. Наша Фрау была на редкость неприятной, грубой женщиной, не дух не переносящей своих питомцев. Но общагу она любила, как любит червь яблоко, в котором поселился. Юльке удалось сказать только одно слово: - Вызывали? И началась отповедь, в течение которой мы смиренно пялились в пол. Она говорила примерно следующее: - Вы кем себя тут возомнили? Авторитетами на зоне? Что за порядки вы мне тут решили навязать? Забыли, что и сами когда-то пришли сюда впервые, как дружелюбно вас приняли? Что молчим? Если будет хоть еще одна жалоба, я на вас докладную на имя ректора напишу! Выжить первокурсницу, конечно, плёвое дело! Что молчим? Решили, что самые умные? Ишь, деловые какие, соседка им не по душе! Что молчим?.. Несмотря на навязчивый вопрос о молчании, мы знали, что объяснять или оправдываться – себе хуже. Все сказанное будет использовано против вас.
Получив очередное последнее предупреждение, мы с Юлькой вышли. Нашей ненависти не было предела. В комнату Элина еще не вернулась. Мне стало интересно, куда она исчезает в моменты нашей невыносимости? Я не знала, завела ли она друзей в общаге. Однажды к ней зашла какая-то девочка, такая же первашка, но Юлька быстро выставила ее, запретив Элинке впредь «таскать сюда кого попало». Но я тут же забыла об этой странности, как только открылась дверь.
Она вошла, и мы одновременно встали со своих кроватей. Юлька подошла к ней вплотную. Та смотрела недоуменно, а я со злобой подумала, какого черта она еще пытается изобразить удивление. Теперь, сидя у стены в ожидании рассвета, я знаю, что она действительно не сразу поняла, в чем дело. Юлька толкнула ее, и Элина рухнула на кровать. Думаю, она по-настоящему испугалась. - Ты знаешь, что со стукачами делают? – прошипела Юля. - Я ничего никому не стучала! – она попыталась встать, но Юлька вернула ее в прежнее положение.— Я просто попросила переселить меня в другую комнату! Разве вы сами не этого добиваетесь? - А когда Коменда спросила: «Элиночка, а что же тебе в 228-ой не живется? Старшекурсницы обижают?», ты ей что ответила? – ехидничала Юля. - Я ответила, что мы не смогли найти общий язык! Она сказала, что придется поискать получше, потому что свободных мест нет! Она и меня отругала, что отвлекаю ее от дел всякой ерундой.
Оправдывалась она отчаянно. Я так и вижу ее – комочек на розовом фоне постельного покрывала. - Ну это мы еще выясним, не сомневайся! – заключила Юля. Она взяла пачку сигарет из тумбочки, и мы пошли на третий. - Сейчас поговорим с нашими, - решала Юля, закуривая, – и ночью, в сушилке, устроим ей «темную». Я молчала. «Темная» - это самое ужасное, что может случиться с общежителем. Самый страшный метод расправы, наказание, применяемое общагой редко, но всегда – с необратимыми, непредсказуемыми последствиями. И я прошла через это еще тогда, будучи первашкой. Это самое жуткое, что со мной случалось. - Как хочешь. Но я в этом участвовать не буду. Спустившись с подоконника, я вышла из туалета. Юлька догнала меня в коридоре. - Ладно, черт с ней. Не знаю пока, как мы ее накажем, но ты права – «темная» это уж слишком.
***
- Соколов Руслан? Динкин Руслан? Он и с ней мутил, что ли? Я отвернулась от окошка, от замершего циферблата, от Юльки и вернулась на свой матрас. Подруга села на противоположный край и ждала ответа. - Она казалась спокойной. Принимала все, что бы мы ни вытворяли. Помнишь, после выговора у Коменды, когда ты чуть ли не ударила ее, она сначала напугалась, но быстро взяла себя в руки. После этой ссоры, она, как ни в чем не бывало, листала журнал, потом ушла куда-то на весь вечер, подкрасившись, и вернулась с блаженной улыбкой на лице. И я вспомнила, что она часто куда-то исчезает. Наденет свою черную мини-юбку, подведет глазки, напевая, и исчезает. И тогда до меня дошло. Она влюбилась, Юля. В кого-то, кто, кто убедил ее держать все в тайне. - Но от общаги не может быть тайн, - заключила Юлька.
***
Третий закон гласит: «От общаги не может быть тайн». Даже не надейтесь. Если не держать язык за зубами, обо всех секретах скоро будут знать все общаговские населенцы. Ничего нельзя рассказывать. Ни мнений, ни переживаний, ни желаний, ни симпатий. Общага обожает чужие тайны. Они хранятся, как конфеты на верхней полке буфета в маминой кухне. И лакомиться ими – любимое занятие общежителей. Самые вкусные – это чужие отношения: влюбленность, измены, разбитые сердца… Самые яркие обертки. Самая сладкая начинка. Элина не знала об этом законе. Мало было понять, что она тайком с кем-то встречается, нужно выяснить, с кем. И я быстро раскрыла эту тайну. Общага мне помогла.
Вторая неделя завершилась субботником. Само общежитие уже вылизано и отчищено, осталось убрать летнюю пыль с внутреннего дворика. Жужжащий улей накинулся на территорию двора, получив у воспитки мётла и грабли. Каждый развлекался, как мог. Мальчишки быстро откопали лягушек, и началась массовая догонялка с девчачьими визгами и хохотом. Я не участвовала, заработав себе освобождение уборкой комнаты. Юлька великодушно оставила меня дома. Ну как, великодушно: я должна была написать нам обеим ответы на вопросы семинара. Но куда интересней было стоять у окна, наблюдая за общим действом. Я вообще кажусь себе человеком восточной ментальности – я созерцатель, а не творец. Это Юлька у нас деятель.
Юлька на субботнике откровенно халтурила – благо, Тонькин авторитет накрывал, как защитный купол. Она и Крис, присев на бордюр, увлеченно что-то обсуждали. Тоня на уборку не вышла, как и я. Выцепляю взглядом Элину – стоит в сторонке, с метелкой в руках, и улыбается, наблюдая за носящимися по двору общежителями. Заводилой всех общаговских дуракаваляний всегда был Соколов, с его неуемной фантазией и харизмой. Я засмотрелась на нашу девочку. Одинокая, как ее йогурты на пустой полке в холодильнике – яркая, но несчастная. Вспомнив о своих догадках, я задумалась, почему же этот парень в открытую не хочет с ней встречаться? Стремно, что она первашка? Или уже есть девушка? Глядя на нее, я поняла, что она тоже за кем-то наблюдает. Сердце заколотилось, в предвкушении – я разворачивала обертку. В один момент Соколов оказался напротив нее, они посмотрели друг на друга, словно серебряный рубль из ладони в ладонь переложили. Элина спрятала улыбку. А я съела конфету, давясь от слез.
***
День спустя, на кухне, пока я готовила обед, подошли три девушки-третьекурсницы – Динкина толпа. Сама она с начала года не появлялась, самовольно увеличив себе каникулы. Девчонки выставили двух первашек, чистящих картошку у раковины, и закрыли дверь. Я спокойно помешивала суп. Меня они больше не испугают. - Лик, разговор есть, - начала та, что считалась Динкиным «замом». - Излагай. - Мы слышали, у вас не сложились отношения с вашей первашкой? - А тебе-то что? - Есть маза, что с Русланом мутит. - Я понятия не имею. - Не о том спрашиваю. Если накажем, врубитесь? Я все прекрасно понимала. Сейчас решалась Элинкина судьба. Скажу, что заступимся – Элинку не тронут. Скажу, что терпеть не можем, ее ожидает самый большой кошмар в жизни. Да будь ты проклят, Соколов! Я вспомнила, как он смотрел на нее, вспомнила и многое другое. И злобная, приторная радость разлилась по нутру. - Да плевать мы на нее хотели. Так я подписала ей приговор.
️
ПОЛУНОЧНИКИ (клуб любителей мистики)
ОДНА НОЧЬ В ПУСТОЙ КОМНАТЕ
Часть 1Впервые в жизни я жила во времени.
Как живут в городах, в степной местности, в квартире с запахом прели. Так же и я сейчас – существовала в минутах и секундах, которые излучал дешевый будильник в виде домика с циферблатом вместо окна. Я чувствовала, как они, вытолкнув воздух, плавают в комнате, касаясь кожи, точно слизняки. Я ненавидела порождающий их механизм в кисло-зеленой оболочке, взятый у девчонок из 224-ой. Я ненавидела эту ночь, перечеркивающую всю мою былую жизнь. Эту ночь, которая даже еще не началась.
Время было пятьдесят семь минут до полуночи.
Решив проверить этот закон вне универа, я отвела взгляд от циферблата и принялась разглядывать то, что осталось от комнаты. И удивилась, поняв, как сильно она пуста. Такое ощущение оставляет девушка, которую впервые видишь без макияжа, или соседний дом, когда в середине осени он все четче проглядывает сквозь безлистые деревья. Я смотрела на комнату и видела то, что не должна была видеть – ее испуг и одиночество. А может, не ее.
Избавляя себя от наваждения, я потерла висок и поудобнее устроилась на матрасе. Это все гипноз тикающей тишины. Ну какая испуганная комната? Обычное помещение без мебели, с горстью воспоминаний, воплотившихся в гвозди, торчащие из стен, да надписи, оставленные на обоях. Я сижу на матрасе, брошенном прямо на пол, а Юлька сидит напротив, прислонившись к холодильнику, и без конца курит, запивая дым зеленым чаем из банки. На фоне нежно-розовых обоев в мелкий цветочек, она кажется резко вычерченным грифельным наброском, нарисованным одной непрерывной линией.
Ах да, еще обои. Я помню, как слиняв с третьей пары в первый же учебный день, мы поехали на рынок покупать их. Как клеили до поздней ночи, постоянно отвлекаясь на соседей, перекуры и перекусы. Как сидели потом, посередине, спиной друг к другу, и любовались на свои труды в имя любимой комнаты, во имя новой жизни… Теперь я вижу: вон – оторванные куски, блестящие от скотча, на котором они держались, вон – ржавые брызги на стене, в которую врезан подоконник.
Вытянув ноги на голом матрасе, я почти лежу. Потолок, покрытый известкой, кажется желтым от света лампочки, качающейся на кривом проводе. У нас была офигенская люстра, белая, шестиугольная, в виде китайского фонаря, на каждой грани – рисунок: пагода, деревце, дракон… Не помню, что еще. Может, они повторялись.
А рядом с лампочкой вбит крюк – железный и толстый. Я не знаю, почему его здесь оставили. Может, специально затем, зачем он и был использован.
«Тик-тик-тик» - зовут меня часы, но я не поддаюсь искушению. Еще рано. Я снова погружаюсь в сюрреальность. Комната, буквально месяц назад бывшая нам домом и крепостью, стала теперь каменным мешком. Нас с Юлькой вытряхнули сюда, и даже дверь не позаботились закрыть: мы могли встать и уйти в любой момент. Но сила, которая держала нас здесь, была крепче дверных замков, и я не знала ей названия. Стыд? Страх? Долг? Какие там инстинкты удерживали первобытное стадо от нарушений табу? Нашим табу на эту ночь стал выход из комнаты. Именно поэтому я смотрю на родные стены, и вижу лицо врага, предавшего нас. Именно поэтому я гоню время вперед, что есть силы.
Кстати, что там на часах? Минут десять прошло, как минимум. Вообще, надеюсь, что уже пятнадцать минут двенадцатого. Я взглянула на будильник. Прошло три минуты.
***
В четвертом пункте Инструкции по применению говорится: «Общага никогда не спит». Это очень важный закон, его необходимо знать и ему необходимо верить на слово, ибо понимаешь, что это правда не в первую и не в десятую ночь после заселения. А когда убедишься, будет поздно.
Общага никогда не спит. В тишине и темноте общежители плутают по коридорам, освещая путь горящим экраном мобильников. За потухшими квадратами окон обитатели комнат – родных сестер нашей – пьют и рыдают по настоящему дому, разговаривают с чужим городом, пытаясь найти общий язык, разговаривают с соседями, пытаясь понять диалект северных районов, В глубине общежитской утробы парни из опер-отряда бьют перваша, пока он не обещает им откуп. После, он плетется вдоль стен, ощупывая двери, пытаясь найти заветные три цифры, за которыми – крошечный кусок его территории.
Общага не спит, она бдит секреты своих обитателей. А они проскальзывают сквозь решетки, отделяющие Большое крыло от Малого, шепчутся в коридорных тупиках, плетут заговоры, признаются в любви, режут вены в душевой, трахаются на соседней койке.
Общага никогда не спит – мы с Юлькой знали это не первый год, мы знали все законы. Но когда шаги в коридоре стихли у нашей двери, мы вздрогнули. Мне стало страшно. Кто-то за дверью тихо разговаривал, выжидая. Потом послышался стук.
Юлька смотрела на меня, впечатавшись в боковую стенку холодильника, закрывающего ее от входа. Я прижала палец к губам. Потом мы обе поняли, как это глупо. Юлька вышла из своего угла и распахнула дверную створку.
***
Темный коридорный тоннель, освещенный лампочками, горящими в умывалке, ровно настолько, насколько требовалось большим теням для рождения, вспыхнул желтым. Сквозь проем двери я увидела два силуэта. Сердце узнало их раньше сознания и заныло, что это уж слишком для начала ночи.
Динка, староста этажа, и Руслан – ее парень. Юлька отступила, пропуская их внутрь. Они не были нам друзьями.
- Привет, девчонки. Ну, вы как? – спросила Динка голосом ведущей реалити-шоу. Я прикинула, насколько убого смотрюсь на своем матрасе, и, неловко пытаясь пригладить волосы, встала. Юля все еще держалась за ручку закрытой двери. Пришельцы бесцеремонно разглядывали нагую комнату, и мне стало ее жаль.
- Я вам деньги хочу вернуть. Те, что собирали на озеленение, две недели назад, - Динка положила на холодильник две бумажки. – Раз уж вы переезжаете.
- Спасибо, - зачем-то сказала Юлька, и мне захотелось треснуть ее по плечу.
Динка-староста взглянула на трехногую табуретку. Банка кофе, две пачки сухого супа и сигареты. Она нашла, за что уцепиться:
- Ой, а не угостите кофейком?
- У нас кружек нет.
Юлькин тон показался мне извиняющимся, и мне снова захотелось одернуть ее.
- Моя, - обратилась Динка к Руслану, - сходи к нам за кружками?
И тот покорно вышел.
Нам троим до «мексиканского тупика» - любимого приема Тарантино – не хватало только пистолетов в руках. Я знала, что все эти вежливые жесты, возврат денег, кофеек и кружки – симуляция чистой воды. От Динки вообще, за версту несет липой. Ее дипломатические амбиции (от старосты этажа недалеко и до старосты общаги!) не позволили ей по-шакальи вынюхивать: а что тут у вас? А как вы это переживаете? А это точно не вы ее..? Это знали и я, и Юлька, и сама Динка прекрасно понимала, что мы видим ее насквозь. Но и чувствовала: она нужна нам, чтобы подогнать эту ночь. Нужна, со своими кружками, расспросами и противозностью. Я думала о том, как мы с Ю взорвемся возмущением после ее ухода. Как это вновь сблизит нас.
Юля опустилась на пол у холодильника и прикрылась пепельницей. Перекур объединит самых непримиримых врагов, именно поэтому я не курю. Но Динка присела рядом и достала из кармана халата пачку. Если бы она стрельнула из Юлькиной – мы бы точно ее послали.
Они докурили, и вернулся Руслан с целой коробкой: кружки, печеньки, варенье в баночке. Чайник кипятился полторы минуты. За это время мы не сказали друг другу ни слова. Кнопка щелкнула, и Юлька бросила на меня взгляд. Я сидела поодаль, у стены на матрасе. Хотелось казаться отрешенной девушкой, укрытой русыми волосами и толстовкой размером с рыбацкую сеть – такой хрупкой, как на картинках в интернет-блогах. Но он на меня не смотрел.
Когда кофе был разлит по кружкам, и мы все расселись вокруг табуретки, Динка снова задала свой идиотский вопрос:
- Ну, как вы тут?
Боги, боги мои! С таким участием, словно мы круглыми сиротами остались. Не будь она такой откровенной лицемеркой, то не пришла бы сюда, и уж тем более – не жалела.
Два дня назад, на этом самом крюку, повесилась девочка-первокурсница.
Сама.
Но это мы ее убили.
***
- Да к черту все! – воскликнула Юлька. Не знаю точно, к чему она это сказала: отвечала Динке, комнате, общаге или успокаивала меня, но мы все как-то сразу приободрились. Руслан потянулся за печеньем, и я тоже с удовольствием взяла штучку. Динка, почуяв нашу усталость от запрета на разговор, бросилась за сплетнями, как пес за костью:
- Она сама, вообще, откуда была?
Юлька пожала плечами:
- Ничего мы о ней не знаем.
Я аж жевать перестала. Юлька иногда все еще говорит о ней в настоящем времени.
- Мы ж всего месяц вместе прожили. Разные факультеты, считай, разные смены. Мы приходим – она уходит. Вечерами все время в книжку уткнется и молчит. Ну а мы что? Не хочет общаться – не надо. Да она вообще была со странностями. То придем с пар – сидит в темноте, в окно смотрит. Все стишки писала в тетрадку. Короче, в своем мире.
Мне казалось, что Юля описывает меня.
- Первашки из 208-ой говорили, что вы не уживались…
- Ерунда! – осадила Юлька. Мол, следи за словами, ты не на своей территории. – С чего это?
- Видели, как она ревела в умывалке.
- Да лаааадно! Она вечно ревела: то по дому соскучилась, то с парнем поругалась. Мы ее вообще не трогали! На фиг нам нужно было цепляться к ней, если мы собрались на квартиру съезжать? Ну что нам с ней делить?
- Знаю-знаю! – примирительно затарахтела Динка. – Мавра сама мне сказала – из-за парня она повесилась. Со слов Коменды, и мать ее так думает… Лик, ты, наверное, вообще в шоке была, когда… ну это… нашла ее.
Не ожидая, что она обратится ко мне, я замешкалась.
- Ну да.
И все замолчали. Я читала мысли Динки на лбу, как бегущую строчку. Но помогать ей не собиралась. Пусть пристает с вопросами, пусть он видит, какая она мерзкая, любопытная сплетница.
- Ужасно! Что ты сделала?
- Кричать начала.
- А потом?
- Все сбежались. Мальчишки из 230-ой, потом воспитка, вроде бы. Я не помню точно.
- А кто ее из петли доставал?
- Ну Дина… - вмешался Руслан, не выдержав такого напора.
Вот! Наконец-то! Ради этого стоило терпеть ее целых… сколько там времени? Ого, целых полчаса прошло! Да, Дина, ты определенно одна из немногих светлых минут этой ночи!
- Какая жалось, что меня тут не было! – проскулила Динка, на редкость искренне. – Родители на море возили. Теперь и учебу нужно наверстывать…
Мы молчали, не зная, как на это реагировать.
- Ну вот, кофе закончился! – она со стуком поставила кружку на пол. Я поднялась и отошла к окну, встав ко всем спиной. Слыша, как собирают в коробку посуду и снедь, я радостно подумала, что наконец-то нас с Юлькой оставят одних. Убитое время соответствует убитым нервам.
- Ладно, если вдруг что понадобится – заходите. Мы все равно спать не собираемся.
- Спасибо, - сказала Юлька.
Я, не оглядываясь, попрощалась, и они ушли.
- Сука, - прошипела я. Подруга услышала и делано хмыкнула:
- Ну ясно.
***
Второе правило гласит: «Общага не терпит дружбы». «Дружить» и «жить вместе» понятия взаимоисключающие. Если вы дружили с детства, прошли за руку школьные годы, экзамены и поступление, и заселились в одну комнату – можете прощаться. Все начинается с мелочей. Незначительные привычки: бросать грязные ватные комки где попало, спать днем, завтракать в ночной сорочке начинают раздражать до тошноты. О жестокий быт разбивается не только любовная лодка, но и авианосец дружбы: необходимость убираться по графику, слушать треп, когда хочется помолчать, злобно посчитывать съеденные продукты. Ты начнешь ненавидеть не столько соседку-подругу, сколько себя, представшую в новом свете: мелочную, скупую, вредную зануду. Выясняется, что у вас, годами в десны лобызавшихся, разные взгляды на все: на приготовление супа, на правила мытья полов, на лучший цвет штор, на прием гостей в своей комнате.
Дружба бывает разной крепости: кто-то перегрызает глотки через месяц-другой, кто-то выдерживает года три, или даже пять, чтоб после выпуска никогда больше не вспоминать друг о друге. Средний показатель дружбы в стенах одной комнаты – полтора года. К концу этого срока люди начинают люто ненавидеть друг друга. Мы прожили с Юлькой год. Мы дружим с детства. Общага дышала нам в затылок холодом. Возможность съехать отсюда появилась внезапно и казалась счастливой случайностью. Мы проводили здесь последнюю ночь.
Я стояла у окна, разглядывая в отражении стекла подругу. Она сидела на своем прежнем месте – на полу, у холодильника, подтянув колени к подбородку. Я смотрела на нее, и мне казалось, что я знаю, о чем она думает. Она вспоминает сегодняшний день.
***
Утром мы получили из рук хозяйки ключи от квартиры. В универе ни я, ни Юлька не появлялись уже третий день – с того самого вторника, когда она повесилась.
Забрав заветные ключики, мы примчались в наш питомник собирать манатки. Хотелось поскорее свалить отсюда. Но общага так просто никого не отпустит. Общаге нужна дань за право освобождения.
В ближайшем продуктовом магазине мы выпросили коробки побольше, покидали в них все подряд, не особенно заботясь о сортировке: поверх учебников лежали шампуни, сковорода оказалась завернутой в тюль. Благодаря этому сборы были недолгими. Сдать комнату следовало Марине Витальевне – Мавре, воспитательнице, которая без «приемки» не ставила подпись в обходном, и ректорат мог отказать в допуске к сессии. Общага правит миром.
Выяснив, что воспитка шатается где-то, и будет только к пяти часам, мы решили не тратить время даром, ее ожидаючи, и перевезти пока вещи. Ради такого было вызвано такси, и мы с помощью соседских мальчишек перетащили наши коробы, роняя по этажу тетрадки и вилки.
Квартира, которую нам удалось найти по знакомству и по дешевке, была крошечной. Одна комната, зато – есть кухня и ванная, это казалось нам роскошью после очереди к газовой плите, общего душа, открытого три раза в неделю и туалета с кабинками без дверей. Район, где мы теперь собираемся проживать, в народе звался Больничным городком – из-за близости к огромной и старой больнице, нам не знаком, и оттого – очень интересен. Устав от перетаскивания вещей, мы оставили коробки не разобранными, и пошли осматривать окрестности.
Нагулявшись всласть, порадовавшись близости красивого торгового центра с кинотеатром, свежей аллейке, уютному двору с беседками, в сумерках вернулись мы в общагу. Как выяснилось – отдавать дань.
У комнаты в коридоре нас поджидала разномастная кучка общежителей. Двоих я знала – учатся на курс старше, живут на третьем этаже. Девушка вроде с филологического, а вот третий парень был мне не знаком.
Начали старшекурсники:
- Привет, девчонки. Вы, говорят, на хату переезжаете? Круто. Подарите тумбочки, а? Нам Мавра не выделила новых – говорит, ремонт сначала в комнате сделайте. Шмотки уже месяц по пакетам лежат.
- «Подарите», - передразнила Юлька. – Это с какой такой творческой радости?
Тут вмешалась филологиня:
- Юль, Лик! Я вам за одну тумбочку целую сумку мяса дам! Мне родители из деревни много прислали, нам даже класть некуда.
- Слышь, помолчи! Девчонки, сколько хотите?
- А за кровати? А еще пацаны про замок просили узнать – у них сломался…
Впору аукцион устраивать.
За час мы распродали всю общаговскую мебель, что у нас была. Тумбочки продали по сотне. Две кроватные спинки оценили в банку кофе. Сетку – в баллон пива, который мы тут же обменяли на пачку сигарет. Остальные две кровати ушли за двести рублей каждая. Они в начале учебного года всегда в дефиците. В самом конце пришли два пятикурсника и попросили наш дверной замок в обмен на полпакета яблок. Бонусом они получили табуретку.
Мы не решились продать только холодильник – он считался самой ценной вещью в любой общаговской комнате. Холодильников на всех не хватало, их выдавали самым примерным, аккуратным и не замеченным ни в каких историях студентам, под расписку.
Оглядывая комнату, я почувствовала, что стою перед чертой и скоро перешагну в другой этап жизни. Пустые помещения – как чистый лист бумаги, подводят к мыслям о новых планах, больших целях и переменах. Пустые помещения – это всегда изменение и начало.
- Слушай, Юль, - сказала я, вспомнив вдруг о более прозаических проблемах, - а Мавра не будет против, что мы тумбочки и койки раздали?
Подруга с беспечным видом грызла яблоко:
- Конечно, будет. Но мы сегодня сваливаем отсюда, так что это не наши проблемы. Скажем, что знать ничего не знаем, мы вещи перевозили, приехали – а тут такое. Ограбление.
Но отмазка не проканала. Зная, что мы собираемся переезжать, Марина Витальевна пришла сама, глянуть, на какой стадии сборы. И поняла, что они более чем закончены.
- Чтоооо? Чтоооо? Гдееее? – воспитка растерянно крутилась посреди комнаты, точно стробоскоп: полненькая, круглая, в блестящем платье.
Врушка из меня была неважная, поэтому я спряталась за Юлькой, а та старательно играла недоумение.
- Ой, а мы думали, это вы велели кровати и тумбочки вынести. А это не вы? Мы вещи перевозили, когда уезжали, все на месте было. Хотите яблочко?
- Бездельники! Хулиганы! Руки обломаю! Вы что же, не закрыли комнату? Давай сюда ключи и выматывайтесь. Хоть сама тут сиди и холодильник охраняй. Сегодня склад закрыт уже, Людмила Семеновна ушла. Ну ладно, надеюсь, дверь-то не выломают.
Мы одновременно взглянули на дверь. Сквозь дыру на месте замка в комнату смотрел коридор.
Я сжалась, в душе мечтая закрыть уши и залечь на пол. Мавра долго смотрела, чуть склонив голову, сквозь эту дыру, словно пытаясь увидеть злоумышленника, сделавшего это, или услышать его шаги.
- Марина Витальевна, мы понятия не имеем… - начала Юлька (очень ровным голосом, я восхищаюсь ее выдержкой), но воспитательница жестом остановила ее. Наконец она повернулась к нам:
- Значит так. За холодильник и то, что тут осталось, - (я посмотрела на облезлую табуретку, голый матрас, сушилку и вешалку-растопырку, которую никто не взял, потому что она так и норовила своими длинными крюками схватить за шиворот), - отвечаете своими пустыми головами. Чтоб сдали все это завтра на склад. Потом идите на все четыре стороны.
- Ну Марина Витальевна, как же так? Что же нам, здесь ночевать? После всего, что здесь произошло?
- Вот как раз посидите и подумаете, о том, что здесь произошло. Жаль, что ночи для этого не хватит.
Я не узнавала Мавру – грубую, даже подлую, но все же, мягкосердечную общаговскую воспитательницу, над глуповатостью и жадностью которой мы все посмеивались. Теперь же она вещала, как цыганка-предсказательница из фильма ужасов.
Она вышла, сопровождаемая молчанием, и с силой закрыла дверь. Эффекта не получилось – лишенная замковой тяжести дверная створка казалась картонной.
До позднего вечера с нами просидели девчонки из 224-ой, Кристинка с Тонькой. Единственная комната, с которой мы дружим. На деньги, вырученные за мебель, мы купили вина в картонке, и «проставились» за переезд. Проводы получились грустными. Передав девочкам слова Мавры, Юлька подвела неутешительный итог:
- Все нас обвиняют.
Тонька пожала плечами:
- Это нормально, Юль. Это естественно. А на кого еще думать? Помнишь ту девку, с которой Крис в душе как-то поцапалась? Тоже висельница. Вас тогда еще тут не жило, а она на первом курсе была. Только приехала откуда-то с севера, по-русски толком не разговаривала. И как-то надела национальный костюм, косы заплела и вздернулась. Спасли. Тогда тоже слухов много ходило. Тоже обвиняли девчонок, которые с ней жили. Хотя они сами по себе – ну мыши и мыши. Не верю, что они ее довели.
- А кто? – спросила я.
Тонька училась на четвертом курсе, и в нашей маленькой компании считалась кем-то вроде мудрой совы.
- Общага, - ответила она, попивая вино из пластикового стаканчика. – Город. Эти девушки, они приезжают из глухих деревень – светофор ни разу в жизни не видели, – вырываются из-под родительской опеки, и пошло-поехало: некоторые в разнос уходят, шляются-шалавятся, другие, послабее, поскромнее – не выдерживают таких резких перемен. Бросают универ. Бросают жить. Есть, конечно, и те, кто переносит и становится только гибче. Знаю я таких девок. Их теперь не сломаешь.
- Она не была слабой, - возразила я. И не приехала из глухомани. Красивая и нарядная девочка-кукла с мечтательным взглядом как живая встала передо мной.
- А какой она была? – Тонька внимательно смотрела на меня, удивленная, что ее теорию опровергают.
- Не знаю. Но стержень у нее был. Мы сломали его. Я сломала его.
Глаза защипало, и я вышла в коридор. Общаговский полумрак – темнота, пронзенная желтыми полосами света из-под дверей, проглотил меня, не дрогнув. Я двигалась, как во сне – словно шла по болотной вязи, раздвигая черноту руками. Переход – площадка с двумя большими окнами, отделяющая Большое крыло от Малого, - на ночь закрывался решеткой. Совершенно никчемное действо, ставшее просто традицией. Сквозь разогнутые прутья я пролезла на площадку и подошла к дальнему окну. Элина всегда стояла тут, когда мы обижали ее. Когда не могла находиться с нами в одной комнате, но и идти было некуда. Она приходила к этому окну, и застывала, вглядываясь в серый город. Так и вижу ее – маленькую, изящную, с длинючими каштановыми волосами, в синей рубашке поверх тонкого домашнего платьица. Если ее грустный призрак потревожит когда-нибудь общаговский мрак, то не сомневаюсь – он появится именно здесь, на площадке у второго окна.
Услышав шум в коридоре, я повернула голову и увидела, что Тонька с Кристиной вышли от нас, и ушли в сторону лестницы – парни их жили на пятом. Я не хотела оставлять Юльку одну, и вернулась. Подруга, с сигаретой в зубах, прибирала после гостей: скидывала пустые винные коробки и пластиковые стаканы в пакет.
- Ну ты где шаталась-то? Девчонки ушли. Предлагали перетащить холодильник к ним, и заночевать в их комнате. Но я отказалась, ты не против? Мы должны сами все это пережить. Попрощаться с комнатой. Окунуться в свою совесть поглубже, вынырнуть и действительно начать новую жизнь.
- Да, ты все правильно сделала.
Так мы и остались. Юлька – курить спиной к холодильнику, я – как полковник Маркеса – у стены в ожидании рассвета.
…Будто проснувшись, я нашла себя в комнате у окна. Это были мои мысли? Или я блуждала в Юлькиных воспоминаниях? Казалось, Динка с Русланом ушли несколько часов назад. Я опустила взгляд на часы: восемь минут после полуночи. В голове кто-то рявкнул: «Началось!».
***
В день нашего заселения шел дождь. По-осеннему липучий, холодный, непрекращающийся. Я вспоминаю себя – первашку, в огромной незнакомой толпе, что носила меня от одной двери к другой по общажному коридору. На моих трясущихся руках в ходе этих кочевий осели простыня, полотенце, одеяло, наволочка… водоворот – и я уже волоку куда-то тяжеленный матрас. Юлька тащится рядом.
За неделю до этого, в корпусе института, где нам предстояло учиться, мы стояли в очереди на получение комнаты, и слушали общаговские легенды, рассказываемые незнакомыми старшеками:
- Третья – самая страшная. Ты оттуда выйдешь или алкоголичкой, или наркоманкой, или беременной…
- Там живет парень один, Самурай. Вот от него, девчонки, держитесь подальше…
- В прошлом году, в Малом крыле, одна девушка умерла, от менингита. Ну, по официальной версии.
- А мыться лучше к родственникам ездите. В душевых там – фууу… Да и в комнатах. Живут по пять человек, никакой гигиены.
Нам с Юлькой досталась комната под цифрой 228. И, вопреки байкам, заселили только нас двоих. Я помню, как мы стояли на пороге, сбросив матрасьи кули и застиранные простыни, и смотрели на нее – нашу комнату. А она смотрела на нас. Казалось – перешагни порог, и все, что было «до» станет прошлым. В окно заглядывал тусклый внутренний двор, дождь, стихая, скребся в стекло, и комната будто вздыхала. Наваждение длилось пару секунд. Вскоре нас снова накрыл грохот заселяющихся общежителей – такой, словно по каждому этажу носился паровоз. А спустя еще полчаса нам стало весело. Общага бурлила, она жила. Я не знаю, чувствовала ли это Юлька, но я буквально осязала эти потоки энергии, которые здание пропускало сквозь себя. Они исходили от девчонок, которые, воспользовавшись стихнувшим дождем, вытрясали паласики во дворе, от мальчишек-соседей, успевших под пятью разными предлогами к нам заглянуть, от свистевших из кухни чайников, от звенящих стекол распахивавшихся окон. Я впервые чувствовала жизнь так близко, ощущая себя винтиком в большом организме.
Вечером в кухне прошло собрание. Нам, первашам, объяснили, когда выносить мусор, менять белье, ходить в душ. Где курить и что этого не следует делать. За что выселяют и могут отчислить: нельзя пить алкоголь, покидать общежитие после одиннадцати через окна и пытаться проникнуть через них же после закрытия. Я разглядывала старших с восхищением. Какие они спокойные и веселые. А эта девочка, проводившая собрание – староста всей общаги, как она уверенно и ладно говорит! Рядом с нами стояла девочка второкурсница, и я шепотом спросила:
- Как ее зовут? Нашу самую главную?
- Гульназ. Но она здесь совсем не главная. Только формально, - ответила девушка и усмехнулась. – Вон. Самая главная.
Она кивнула в сторону, и я посмотрела, на кого было указано. У выхода, прислонившись к стене, стояла щуплая девчонка, на вскидку – лет пятнадцать. Казалось, что она мерзнет: сгорбившись, куталась в серую кофту, скрыв рукавами кисти. Короткие тусклые волосы собраны в крысиный хвост. Вид у нее был такой, словно ее вообще не колышет, что происходит вокруг. Я в недоумении уставилась на второкурсницу. Та с уверенностью закивала: мол, поверь уж. И добавила:
- Не связывайся лучше.
Можно подумать, кто-то собирался. Я снова – но уже украдкой – бросила взгляд на серую мышку у выхода. Неужели она – если я правильно поняла свою новоиспеченную советчицу, держит в страхе всю общагу? Да на нее ж никто внимания не обращает, стоит себе в стороне. Но вдруг я поняла, что окружающее ее пространство – не что иное, как почтительное расстояние.
Да, связываться нам с ней не пришлось. Тонька сама это сделала. Как-то глубокой ночью, пьяная, она перепутала окно. Лезла в свое, а попала в наше. Мы проснулись от стука, испуганные, сонные, долго возились со шпингалетом, дрожа от Тонькиного мата. Не очень-то аккуратно втащили внутрь.
- Я, блин, окном ошиблась.
Мы, блин, поняли. Но естественно, промолчали. За те две недели, прожитых здесь, нам порассказали о ее бесстрашных и безбашенных подвигах. Одна драка с сожителем воспитки чего стоит!
Она, потирая коленку, ухромала к себе.
Следующие три дня нас полоскали в комнате Мавры, потом в кабинете Коменды, дальше – у замдекана, уговаривая: «Ну вы же пустили кого-то в окно? Мы же знаем. Ну, скажите: кого? Ничего вам за это не будет, вы же не причем!». Но мы не поддавались. Стояли на своем – не было такого, и все! О том, что руководство отчаянно мечтает выдворить Тоньку из общаги, мы тоже наслышаны. Всякий раз ей удавалось выходить сухой из всех бурь и штормов, которые она сама же и устраивала.
Показав таким образом свою верность негласным принципам студенческого братства, мы с Ю были уверены если не в благодарности, то хотя бы признательности со стороны Тоньки. Но в ответ на наши улыбки при столкновениях на кухне или в умывалке, она продолжала демонстрировать презрительную отчужденность, делая вид, словно ничего и не произошло, она нам совершенно ничем не обязана.
- Вот стерва! – возмущалась Юлька. – Как будто ей тут все обязаны! Хоть бы спасибо сказала!
Я соглашалась. Высокомерная зазнайка, вот кто такая эта «главная». Мы думали так до того ужасного дня, самого страшного в моей жизни. Страшнее даже, чем тот, когда я нашла в комнате Элинку, бесформенным тряпьем свисающую с крюка на ремне от джинсов.
От нахлынувших воспоминаний я чуть слышно застонала – уже тут, в реальности, сидя у стены в ожидании рассвета. Юлька вскинула голову:
- Что? Приснилось что-то?
- Нет, - ответила я, усаживаясь поудобнее. – Просто вспомнила о том, что произошло тогда, в сушилке.
- Нашла о чем думать! – фыркнула подруга. – Это давно в прошлом. Видела же, как Динка сегодня зубы сушила, к тебе обращаясь. Да и вообще – пошли они все к черту. Мы сваливаем утром.
Но я уже не могла справиться с потоком воспоминаний. Мысли потекли по прошлым дням, несли меня, как по бурной горной реке, царапая об острые камни. Позволив им вскрыть старые раны, я задержалась на начале лета, когда мы только узнали о том, что к нам должны подселить первашку.
***
Первый закон Инструкции звучит так: «Или ты выживаешь, или выживают тебя».
Или: «Выжить другого – значит, выжить самому».
Об этом первом – и самом важном законе – мы узнали в последнюю очередь. Во время летней сессии, к нам зашли Тонька с Кристинкой и сказали новость:
- Во втором общежитии – ремонт!
Мы валялись на кровати, закинув ноги на стену, и пытались учить философию – последний экзамен, который нам предстояло сдать. Июньское солнце, летний шум города, короткие ночи – все было против идеи сосредоточиться на повторении лекций. Которых у нас, к тому же, почти не имелось.
Я пробормотала из-под тетрадки:
- Ну и что?
- Вы еще совсем зеленые, и не знаете, чем это чревато, - Кристина подошла к окошку и бесцеремонно отодвинула штору, так заботливо укрывающую нас от полуденных лучей. Юлька загородилась от света подушкой, мне же пришлось встать.
- Чем? Давай, не томи уже.
- Короче, не надейтесь, что на следующий год будете жить тут вдвоем, - Тонька не любила долго рассусоливать, в отличие от Крис.
- Да, ремонт – это надолго. Во второй сейчас по пять человек живут. В сентябре еще первокурсники приедут. По-любому, подселят кого-нибудь. И хорошо, если только одну.
Теперь уже и Юлька вскочила с кровати:
- Да с какого хрена?! Ты видела эту комнату раньше? Мы ее вылизали, обои новые наклеили! Сами купили! Ликин батя приезжал гардину налаживать – для каких-то первашек? Я руками в косяки упрусь – но никого не пущу!
Юлькина решительность меня всегда восхищала. Так же, как и легкость, с которой она сыпала пустыми обещаниями.
Тонька усмехнулась, невозмутимая, как всегда:
- Да куда ты денешься.
Убийственна в своей прямоте. Юлька запальчиво ответила:
- Вы-то тоже не останетесь в счастливой идиллии!
Тонька с Кристиной снисходительно улыбнулись друг другу. От Юльки не ускользнул этот жест:
- Что? Есть какие-то варианты?
Девчонки молчали. Их переглядки откровенно начинали раздражать. Кристина пожала плечами:
- Да скажи им, все равно же не отстанут.
- Есть одна схема. Мавру задобрить. Понимаешь?
Мы не понимали. Взятку дать, что ли? Сколько? И откуда у нас даже мало-мальски приличная сумма?
- Деньги она не возьмет. А вот мяса, меда там, сметаны деревенской. Ну, или что вы можете ей подкинуть? Кто чем богат, в общем. Идите только прямо сейчас. Не мы одни такие умные. Заселять же ей тоже надо куда-то.
Радуясь, что побывали накануне дома, мы выгребли все запасы из холодильника, добавили к этому добру коробку конфет из ближайшего супермаркета и красивую бутылку вина, и отправились штурмовать комнату воспитки.
Если бы я пошла одна, то мялась бы и мямлила. Но Юлька бойко изложила все наши просьбы и чаяния и торжественно вручила глупо улыбающейся Мавре два пакета. Попытки воспитательницы изобразить смущение и замешательство смотрелись бездарно. Да и выстроившееся вдоль стены банки-склянки словно бы хитро подмигивали. Заверив, что у нее и в мыслях не было покуситься на наш покой, она упихала пакеты под стол, и мы, чувствуя себя крутыми чиками, ловко обстряпывающими дела, радостно упорхнули.
Первое, что мы увидели тридцатого августа, подойдя к распахнутой двери своей комнаты – это тощую девчонку, в окружении баулов со шмотками. Она сидела на моей кровати и неуверенно улыбалась.
***
При нашем появлении девочка поднялась и сказала:
- Здравствуйте.
В полном молчании мы грохнули сумки на пол и подошли к ней.
- Ты кто такая?
- Элина.
- И что ты здесь делаешь, Элина? – конечно Юлька, задавая этот вопрос, прекрасно знала ответ. Но мы обе, должно быть, все еще надеялись на какую-то глупую ошибку.
Она молчала, непонимающе улыбаясь и переводя взгляд с меня на Юльку.
- Заселили сюда.
- А ну, покажи! – Юлька начала злиться. Мне хотелось одернуть ее, хотя бы взглядом, но она на меня не смотрела.
Девочка тем временем достала из сумки пропуск – коричневую картонку с фоткой, номером комнаты и профкомовской печатью. Юлька, с видом полицейского, проверяющего подозрительную личность в темном переулке, уставилась на бумажку. Потом на девочку. Потом снова на бумажку. Осталось только подбежать к двери и сравнить номер. Я поняла, что если Юльку не остановить, дойдет и до этого.
- Пойдем, выясним, - говорю ей и тяну за рукав.
- Что выяснять? Эта жирная тварь нас кинула! А жратву взяла!
Девочка Элина, от такого потока эмоций, отступила и плюхнулась на кровать. Юлька кинула ей пропуск, и мне наконец-то удалось вытянуть ее из комнаты. В коридоре она дала волю чувствам, намереваясь отправиться к Мавре и разнести ее к «чертям собачьим». Но, к моей радости, в коридор вышла Тонька, видимо, услышала Юлькины возмущения.
- Чего орем? – поприветствовала нас подруга, которую мы не видели два с половиной месяца.
- Да к нам соплячку какую-то подселили! – поздоровалась и Юлька.
Я оглянулась на неплотно закрытую дверь. Наверняка «соплячка» все слышит. Тонька сунула руку в карман халата, проверяя наличие зажигалки. Сигареты она держала в руках. Она кивнула в сторону туалета, где девки нашего этажа обычно перекуривали. Мы пошли за ней.
Коридор казался обезумевшим, как и всегда в первые дни заселения. Сквозь распахнутые двери я видела общежителей – они мыли полы, раскидывали вещи, пили чай, обнимали друг друга, смеясь… Почему мы не делаем ничего подобного? Все лица были мне знакомы, но в то же время, отпечаток очередного лета изменил каждого до неузнаваемости. Мне стало интересно, а изменились ли мы? Я хотела спросить Тоньку, но потом подумала, что в данной ситуации это прозвучит глупо. В туалете девчонки закурили, а мне захотелось рассказать, как прошли наши каникулы. Мы ездили на турбазу с компанией молодежи, без взрослых, Юлька умудрилась закрутить роман с городским парнишкой, приехавшим в наш поселок к бабушке. Роман закончился вместе с летом, но Юлька не особенно переживала, и мы весело вспоминали об этом парне и его друзьях. Но, глядя на хмурые лица девок, я поняла, что со своими воспоминаниями буду совсем не к месту. Странное чувство беспокойства шевельнулось внутри. Как будто все изменилось, и ничего уже не будет как прежде.
- Что за факультет? – спросила Тоня, выдохнув первую затяжку.
- Понятия не имею. Какая разница? Лик, сейчас к Мавре пойдем разбираться.
- Да это бесполезно уже, Юль. Она ее вот «прям-щаз» никуда уже не денет. Я утром приехала, ко мне уже все зашли пожаловаться: общага под завязку. Повезло, что к вам вообще только одну заселили.
- А к вам?
Тоня покачала головой, глядя на нас, словно прося извинений. Я подумала, как здорово, что у нас есть искренняя Тонька, готовая помочь и посочувствовать. И снова удивилась себе – я думаю не о том. Юлька вон, курит с таким злобным рвением, словно от глубины ее затяжек зависит наша жизнь.
- Мы с таким мириться не будем. Понимаешь, тут уже дело принципа: если мы сейчас промолчим, вся общага поймет, что мы пустое место. Все, начиная от Мавры и заканчивая этой первашкой, будут понимать, что нам можно пообещать и не сделать, можно помыкать нами, можно не бояться наших предупреждений… Я всей общаге рассказала, как мы договорились с воспиткой! Теперь, блин, в глаза стыдно смотреть людям. Не будет она с нами жить!
- Окей, - кивнула Тонька. И рассказала нам о первом правиле Инструкции.
***
Когда мы вернулись в комнату, девочка Элина все так же сидела на кровати, окруженная своими баулами, словно забором. При нашем появлении она встрепенулась, как птичка при виде двух кошек, и подобралась, готовая ко всему. Мы встали над ней. Я сказала:
- Вообще-то, это моя кровать.
- Я понимаю. Тут только две кровати. Где мне взять себе? – голос ее звучал спокойно и миролюбиво. В отличие от моего.
- Не знаю и знать не хочу. Встань, пожалуйста, мне нужно белье постелить, - я прямо-таки чувствовала, как покрываюсь ледяной корочкой. И удовольствие стоящей рядом Юльки.
Элина встала, некоторое время помялась в нерешительности, потом вышла из комнаты. Мы торжествующе переглянулись. Это оказалось так легко! Так легко нагрубить, унизить, растоптать эту смазливенькую девчушку, ничего для нас не значащую. Мне вдруг все показалось какой-то авантюрной игрой, квестом, который нужно пройти – до выигрыша и на время. При этом каждый из нас: и я, и Юлька, и Элина проходили свои собственные испытания.
Вскоре она вернулась.
- Воспитательница сказала, кровать завтра дадут. И тумбочку.
Мы не ответили. Я вытряхивала из сумки вещи. Юлька перебирала посуду в шкафу. Кроватная проблема – самая насущная при заселении. Куда девались кровати в конце каждого учебного года, никто не понимал. Вообще, общага, пустующая летом, словно бы мстила общежителям за их отсутствие: возвращаясь в сентябре, они не досчитывались стульев и зеркал, зато появлялись новые трещины в стенах, горы осыпавшейся известки и перегоревшие лампочки.
Тут Юлька сказала какой-то пустяк о соседских парнях, я ответила, мы начали громко и весело болтать и натянуто смеяться. Но она нам поверила. Она и представить не могла, что каждое движение и каждая реплика разыгрывались специально для нее. Оттащив свои внушительные пакеты в свободный угол, она села рядом на пол и принялась сосредоточенно читать какую-то книжку, выуженную из сумки. Я взглянула на Юльку, а Юлька – на меня. Элина могла бы сесть за стол, который, как и стулья, считался, разумеется, общим. Но она предпочла свободный край комнаты – тот, куда будет поставлена ее кровать. Юлька взвела бровь: мол, ты видишь эту демонстративность? Я поняла, что подруга расценила это как вызов. Ее злость тут же засквозила в грубых словечках и колких шутках в адрес наших одногруппников и преподов. Схватив ведро, она сказала:
- Я за водой. Пора вымыть из комнаты весь этот мусор!
Когда она вернулась, мы принялись мыть пол, начиная с двух углов от окна и двигаясь к выходу. Элина сидела на моей полосе, и я специально шлепала мокрой тряпкой, брызгая на нее и ее баулы. Не выдержав, она вышла в коридор, и мы потрудились, чтоб она успела услышать наши смешки.
Уборка протянулась до самого вечера, и должна сказать, что мы никогда в жизни так тщательно не убирались. Выходя с мешками мусора, мы увидели «нашу» девочку – на широкой площадке, служащей границей между двумя крыльями общежития, она смотрела в окно.
- Ревет, стопроцентно, – сказала я Юльке. Я не понимаю до сих пор, зачем тогда солгала. Я не видела лица Элины, но была уверена, что она не ревет. По-моему, в тот момент она вообще не думала о нас. На протяжении нашего недолгого совместного проживания, она думала о нас раз в десять меньше, чем нам казалось.
Но тогда я не смела себе в этом признаться, а уж тем более сказать вслух. В тот вечер настроение было радостно-возбужденным, и мы решили обойти тех немногих знакомых, с кем общались. В одной комнате попили чай, в другой – пиво, в третьей – выслушали новые сплетни. К себе мы вернулись уже за полночь. Подходя к двери, мы увидели Элину. Она сидела с ногами на подоконнике того самого окна, у которого стояла весь вечер, и которое отныне станет ее личным убежищем. Она просидела там до самого утра – в свой первый день заселения. И думаю, тогда она познала разные пункты из общаговских правил. Но то, которое ее погубило, я сказала ей две недели спустя. Когда она уже почти прошла все ужасы нашей травли.
***
Утром первого сентябрьского дня мы с непривычки проспали. Я вскочила, почуяв неладное, глянула на будильник: пять минут, как идет первая пара.
- Юлька, блин, подъем!
Пока подруга балансировала на границе сна и реальности, барахтаясь под одеялом, я бросилась копаться в сумке, ругая себя, что не удосужилась доразобрать вещи с вечера. Отковав, наконец, щетку и пасту, повторно крикнув команду Юльке, я вынеслась наружу, в умывалку. Коридор был пуст – первая смена ушла, вторая – еще не проснулась. Про Элину, которая так и не пришла ночью (что удивительного? Куда ей было приходить?), я вспомнила только на обратном пути, когда взгляд упал на ту самую площадку. Но Элина уже не стояла у второго окна. В комнате взлохмаченная Юлька, похожая на взъерошенного воробья, сидела на краю кровати.
- Ее там нет.
- Умывалки?
- Элины, блин! Она приходила?
- А, вот ты о чем. Ее нет в умывалке?
Разговаривать логично подруга начинала часам к одиннадцати.
- Ладно, забудь! Давай уже, поднимай свою попу и волоки ее в сторону универа.
Хриплый вой, полный горечи и безысходности был мне ответом.
Следующие минуты, после того как я закрепила Юльку в вертикальном положении, мы судорожно собирались в институт. Я позабыла об Элине. Общага поглотила ее, растворила в себе, как тысячи других общежителей: они бестелесно, неслышно, молчаливо скользят по коридорам, и кажутся всем знакомыми: вроде, живут в такой-то комнате, и учатся на том-то факультете. Но не имеют ни имен, ни голоса, ни друзей, ни историй… Все забирает общага. Когда они исчезают, никто не замечает. Куда они исчезают – никто не знает.
Но Элина не исчезла. Ни в тот день, ни в последующие. И не исчезнет теперь никогда – станет общаговской легендой, страшилкой, которой будут пугать первашей в очереди у дверей профкома…
***
Реальность выдернула меня из воспоминаний Юлькиным смехом. Окутанная сигаретным дымом, как джинн, только что появившийся из бутылки, она посмеивалась, глядя на меня.
- Ну и вид у тебя, как будто уравнение с тремя неизвестными решаешь.
- Ты над этим смеешься?
- Нет. Я что-то вспомнила, как Элинка с кроватью мучилась.
- Тебя это действительно веселит?
Юлька померкла.
- Нет, конечно. Глупо все это было. Я как одержимая, только и думала о том, как бы от нее избавиться. От этого и смешно. Как будто, нашла, наконец, цель в жизни. И такую интересную! Блин, какими мы были детьми…
***
Придя с универа, я поняла, что девочка наша в комнату приходила: вещи ее были переворошены, в шкафчике появилась чужая посуда, в холодильнике – творожки и какие-то заморозки. Юльку это сразу же взбесило, и она переложила все наши продукты на другую полку. Маленькие яркие йогурты и что-то типа куриных палочек в мутной обертке казались одинокими в соседстве с «нашей» полкой, богатой всякой всячиной.
- Вот, пусть видит! – торжествовала Юлька, которая видимо тоже почувствовала «несчастность» Элинкиных продуктов.
Сама она пришла только к ночи. К этому моменту мы уже были наслышаны, что кроватей в этом году катастрофически не хватает, что горстка неприкаянных – человек пятнадцать, и Элина в их числе, - с обеда таскаются от комнаты воспитки к кабинету Коменды, от кабинета – к складу. А их ведь нужно еще найти и дождаться, их всех: и Мавру, и Коменду и завскладом, которую мы вообще видели два с половиной раза. Словно брошенные всеми кукушата, ходили эти невезунчики: тут постоят, там подождут, сидя на полу в коридоре, на ближайших подоконниках… Короче, и во второй день не дали им кроватей.
Элина казалась еще более худой и повзрослевшей. Измученная бессонной ночью, бесконечными ожиданиями, она пришла в комнату, надеясь, возможно на то, что здесь смягчились. Мы встретили ее полным игнором. Я читала журнал, Юлька болтала, перевесившись через подоконник, с мальчишками во внутреннем дворе. Оказывается, нас ждал субботник в ближайшие дни.
-Завтра дадут, - прошептала Элина, растерянно глядя на пустоту вместо кровати. Зря только пакеты-сумки отодвигала. Мы, конечно, не реагировали. Она и не ждала.
Тут Юля закрыла окно и в полном молчании, даже не подняв глаз на нашу соседку, достала из дальнего угла вещевого шкафа скомканный половичок, обычно лежащий полу у двери. Точно, мы забыли его постелить. Она бросила его в Элинкин угол и, сев на кровать, с беспечным видом раскрыла маникюрный набор.
Это было так убийственно-пошло, что я пораженно глядела на Юльку, машинально отложив журнал в сторону. Это выглядело гораздо унизительней, чем если бы мы просто не среагировали, предоставив ей возможность провести еще одну ночь на подоконнике.
Наверное, Элина сама находилась в смешанных чувствах. Она не знала, что ей делать, не понимала, что это – жестокая насмешка или проявление жалости.
По крайней мере, ей хватило ума не благодарить нас за этот «великодушный» жест. Она расправила половик, который не выбивали с весны, сверху постелила свою белую простынь, переоделась и легла, завернувшись в пустой пододеяльник.
Вскоре мы погасили свет. Я заснула лишь под утро. Сомневаюсь, что Элине повезло так же.
На следующий день, придя с учебы, первое, что мы увидели – Элинкина кровать. Новенькая, аккуратно заправленная, она словно светилась, укрытая розовым покрывалом. Похожа на свою хозяйку – подумала я. На прикроватной тумбочке выстроилась косметика, которую Юлька тут же принялась хватать и разглядывать, и совершенно чудесная коллекция фарфоровых слоников. Я не решилась взять их в руки.
Появление кровати меняло все. Это – место под солнцем, застолбленный кусок территории, который давал право на присутствие, и Элинка воспользовалась им с блеском. Она совершенно успокоилась. Я не знаю, приняла ли она какое-то решение, или такое поведение было бессознательным, но она словно показывала: «вы отвернулись от меня? Ха, дудки! Это я от вас отвернулась!». И не обращала на нас никакого внимания. Пересекались мы только вечером, она, в основном, сидела на кровати с книжкой или у стола писала семинары. Правда, зримые и незримые потоки нашей ненависти иногда все же, выталкивали ее прочь.
Мы же этой ненавистью жили. Мы обсуждали ее все время, находя кучу недостатков в ее внешности, голосе, одежде и поступках. Мы перестали гулять вечерами, сошли на нет наши посиделки с соседскими мальчишками. В 224-ую мы теперь ходили не поболтать за стаканчиком вина из коробки, а получить у Тоньки новые руководства по выживанию. Канули в небытие каждопятничные походы в пиццерию. Мы старались не дать ей ни минуты передыха. Как-то в запале Юлька предложила пару дней пропустить занятия и сидеть в комнате, отравляя Элинке жизнь.
Тогда мне впервые стало страшно. Вслушиваясь в резкие затяжки Юли, я смотрела в черное окно сушилки и с ужасом подумала, как мы одержимы комнатой, общагой и общежильцами. Территорией, пространством и мнением стаи. С легкого язычка Крис уже весь этаж знал о нашей войне. А может, и все этажи. Мальчишки делали ставки на сроки. Узнав об этом, мы смеялись – о нас вся общага говорит! Какие мы клевые! Если выживем Элинку, все будут стращать нами первашей и новых заселенцев: с этими лучше не связываться. Будут смотреть на нас, почтительно перешептываясь, как я тогда, на первом собрании – на Тоньку. Но теперь я поняла, что мне всего этого не надо. Я не хочу быть легендой общаги и монстром под ее кроватями. Но Юльку было уже не остановить.
***
Я встала с матраса и взяла часы в руки.
- Сколько там? – спросила Юлька, поднимая голову.
- Восемь минут второго.
- Лик. Почему ты сказала, что она не была слабой?
Я в недоумении повернулась к подружке. Та встала и подошла к подоконнику. Теперь мы вместе смотрели в два черных квадрата. Притом, каждая – не в свой. Я смотрела на юлькино отражение, а она – на мое.
- Ну сегодня, Тоньке, - пояснила оконная Юлька оконной Лике. – Ты сказала, что Элина не была слабой. Но она же ни черта не перечила. Не давала отпор. Ни словечка не говорила. Помнишь, как мы пакостничали? С утра врубали свет и радио, хотя она спала. Прятали ее посуду. А как вылили суп, когда она ушла с кухни? Запретили ей приводить подружек. Как я скандал ей закатила из-за грязной тарелки. Подговорили мальчишек украсть ее эти палочки куриные, которые она вечно покупала. Как все ржали, когда она пришла на кухню и увидела пустую сковородку. Весь этаж приперся смотреть на ее реакцию!
- Ты хоть раз помнишь, чтоб она плакала? – перебила оконная Лика оконную Юлю. И та примолкла. – И ни слова жалобы. А ведь ей было кому.
- В смысле? – оконная Юля развернулась, и настоящая развернула меня. – Имеешь в виду, воспитку? Она же что-то там пыталась…
- Нет. Не воспитку. И не Коменду. Я вообще не про тот случай. Ей тогда было кому жаловаться. И он реально мог заступиться за нее.
- Да кто?
- Руслан. Соколов.
Юлька отошла назад, с тревогой разглядывая меня. Так и читалось на лбу: «Да ты умом тронулась, дорогая?».
- Соколов Руслан? Динкин Руслан? Он и с ней мутил, что ли?
Я обещала не рассказывать. Но Юлька – то исключение, ради которого нарушаются правила.
***
Это случилось спустя почти неделю нашего совместного проживания. Сейчас, сидя у стены в ожидании рассвета, я думаю – наверное, тот день и стал роковым поворотом, на котором мы все слетели, не удержавшись. А я стала невольным толчком. В буквальном смысле.
Нам объявили о проведении генеральной уборки – и внутренней и внешней. Планировалась ректорская проверка, нужно было привести в порядок весь наш общаговский организм, вычистить все сосуды и сухожилия: комнаты, коридоры, умывалки – на всех пяти этажах, сверху донизу. Закреплялось это субботником во внутреннем дворе. Наше студенческое самоуправление распределило территории, наказало привести в порядок комнаты. «Генералить» в нашей решила я. Наводить чистоту я любила под громкую музыку и в полном одиночестве, по ходу прибираясь и в собственной голове.
Выбрав подходящий день, я с усердием стерла пыль со всех полок и шкафов, помыла окно и дверь, оттерла стол от засохших пятен заварки и кофейных разводов. Домывая полы, я неловко повернулась и снесла плечом Элинкину тумбочку. Посыпались ее банки и склянки с кремами и туалетной водой. Пять слоников из коллекции разлетелись белоснежными осколками. Я застонала.
Юлька явилась раньше Элины. Я все еще сидела на полу у тумбочки, окруженная фарфоровой россыпью. Объяснять подруге ничего не потребовалось: все и так было ясно. Юлька выглядела растерянной, и от этого мне стало только паршивее.
- Я случайно… пол мыла… - пролепетала я. Юлька взяла себя в руки (понятно по насупленным бровям):
- Так. Не ной. Ничего страшного, переживет.
- Она в жизни не поверит, что я случайно.
- Ей и не надо в это верить. Представим, что это – часть плана.
- Блин, Юля! Это уже не насмешки вроде спрятанной кружки, это настоящая подлость! – я принялась аккуратно собирать слоновьи останки. Юлька присела помочь.
- Ну и ладно! А то, я смотрю, ее ничем не прошибешь! Пора уже заканчивать с этим.
Когда с занятий пришла Элина, нас в комнате не было. Мы сбежали в 224-ую, обсудить произошедшее и получить совет. Тонька пожала плечами, сказав, что это фигня, и вообще, на войне все средства хороши. Юлька полностью согласна.
А по возвращении, нас ждал первый скандал, устроенный нашей девочкой. При нашем появлении она вскочила с кровати:
- Девчонки, это уж слишком! – голос дрожал, но слезы она сдержала.
- Слушай, я правда нечаянно…
Юлька не дала договорить:
- Ты тут не ори на нас. Ну разбились твои слоники. Какая трагедия!
- Да, трагедия! Вы – моя трагедия! И не затыкай мне рот, я и так слишком долго все терпела! Думаешь, я в восторге, что живу с нами? Я не выбирала вас! Сама бы с радостью съехала, если б было – куда!
- Знаешь что, дорогая? – Юлька всегда в ссоре брала громкостью. – Никому ты тут не нужна, нам на тебя наплевать! Живешь в общаге – привыкай! У людей деньги и шмотки пропадают, первашам «темную» устраивают, а у нее тупые какие-то финтифлюшки разбились! Велика потеря! Тем более, это случайность!
- Ну конечно! – Элина натянуто рассмеялась. – Конечно случайность! Вы мне житья не даете, то ключи мои спрячете, то еду испортите, то еще что-нибудь! В общем, мне тоже это надоело!
С этими словами она вышла из комнаты. Мы переглянулись.
- И что это значит? – спросила я.
- Стучать побежала.
- Думаешь? – я начинала жалеть обо всем, что мы делали. Игра больше не казалась веселой, потому что мы перестали выигрывать. – Юль, а если нам влетит? Вдруг, выселят?
Я не представляла, что скажу родителям, если общага от меня откажется. Это чревато советом профилактики, выговором от имени ректора, лишением стипендии, и – самое страшное – обо всем этом уведомляют родителей, одногруппников, преподавателей, в общем, всех населенцев твоего мирка.
- Да что она докажет? Из-за разбитых слонов не выселят.
Через час «побегушка» - общежительница, дежурившая на вахте, пришла к нам в комнату, и сказала, что нас вызывает Коменда.
- Да чтоб ей неладно было, этой мразоте! – бормотала Юлька. – Столько проблем из-за нее!
Я молчала, но была искренне согласна с подругой. Я винила Элинку во всех наших неприятностях, даже в том, что я разбила ее слоников. Жили же спокойно, пока она не появилась!
Перед дверью кабинета Юлька велела мне помалкивать. Мы вошли, после короткого стука. Я глотнула воздуха и больше, казалось, не дышала. Кабинет Коменды к этому и не располагал. Шагнув внутрь, мы словно оказались в болотной жиже. Я здесь была один раз – приносила заявление на заселение. Наша Фрау была на редкость неприятной, грубой женщиной, не дух не переносящей своих питомцев. Но общагу она любила, как любит червь яблоко, в котором поселился.
Юльке удалось сказать только одно слово:
- Вызывали?
И началась отповедь, в течение которой мы смиренно пялились в пол. Она говорила примерно следующее:
- Вы кем себя тут возомнили? Авторитетами на зоне? Что за порядки вы мне тут решили навязать? Забыли, что и сами когда-то пришли сюда впервые, как дружелюбно вас приняли? Что молчим? Если будет хоть еще одна жалоба, я на вас докладную на имя ректора напишу! Выжить первокурсницу, конечно, плёвое дело! Что молчим? Решили, что самые умные? Ишь, деловые какие, соседка им не по душе! Что молчим?..
Несмотря на навязчивый вопрос о молчании, мы знали, что объяснять или оправдываться – себе хуже. Все сказанное будет использовано против вас.
Получив очередное последнее предупреждение, мы с Юлькой вышли. Нашей ненависти не было предела.
В комнату Элина еще не вернулась. Мне стало интересно, куда она исчезает в моменты нашей невыносимости? Я не знала, завела ли она друзей в общаге. Однажды к ней зашла какая-то девочка, такая же первашка, но Юлька быстро выставила ее, запретив Элинке впредь «таскать сюда кого попало». Но я тут же забыла об этой странности, как только открылась дверь.
Она вошла, и мы одновременно встали со своих кроватей. Юлька подошла к ней вплотную. Та смотрела недоуменно, а я со злобой подумала, какого черта она еще пытается изобразить удивление.
Теперь, сидя у стены в ожидании рассвета, я знаю, что она действительно не сразу поняла, в чем дело.
Юлька толкнула ее, и Элина рухнула на кровать. Думаю, она по-настоящему испугалась.
- Ты знаешь, что со стукачами делают? – прошипела Юля.
- Я ничего никому не стучала! – она попыталась встать, но Юлька вернула ее в прежнее положение.— Я просто попросила переселить меня в другую комнату! Разве вы сами не этого добиваетесь?
- А когда Коменда спросила: «Элиночка, а что же тебе в 228-ой не живется? Старшекурсницы обижают?», ты ей что ответила? – ехидничала Юля.
- Я ответила, что мы не смогли найти общий язык! Она сказала, что придется поискать получше, потому что свободных мест нет! Она и меня отругала, что отвлекаю ее от дел всякой ерундой.
Оправдывалась она отчаянно. Я так и вижу ее – комочек на розовом фоне постельного покрывала.
- Ну это мы еще выясним, не сомневайся! – заключила Юля. Она взяла пачку сигарет из тумбочки, и мы пошли на третий.
- Сейчас поговорим с нашими, - решала Юля, закуривая, – и ночью, в сушилке, устроим ей «темную».
Я молчала. «Темная» - это самое ужасное, что может случиться с общежителем. Самый страшный метод расправы, наказание, применяемое общагой редко, но всегда – с необратимыми, непредсказуемыми последствиями.
И я прошла через это еще тогда, будучи первашкой. Это самое жуткое, что со мной случалось.
- Как хочешь. Но я в этом участвовать не буду.
Спустившись с подоконника, я вышла из туалета. Юлька догнала меня в коридоре.
- Ладно, черт с ней. Не знаю пока, как мы ее накажем, но ты права – «темная» это уж слишком.
***
- Соколов Руслан? Динкин Руслан? Он и с ней мутил, что ли?
Я отвернулась от окошка, от замершего циферблата, от Юльки и вернулась на свой матрас. Подруга села на противоположный край и ждала ответа.
- Она казалась спокойной. Принимала все, что бы мы ни вытворяли. Помнишь, после выговора у Коменды, когда ты чуть ли не ударила ее, она сначала напугалась, но быстро взяла себя в руки. После этой ссоры, она, как ни в чем не бывало, листала журнал, потом ушла куда-то на весь вечер, подкрасившись, и вернулась с блаженной улыбкой на лице. И я вспомнила, что она часто куда-то исчезает. Наденет свою черную мини-юбку, подведет глазки, напевая, и исчезает. И тогда до меня дошло. Она влюбилась, Юля. В кого-то, кто, кто убедил ее держать все в тайне.
- Но от общаги не может быть тайн, - заключила Юлька.
***
Третий закон гласит: «От общаги не может быть тайн». Даже не надейтесь. Если не держать язык за зубами, обо всех секретах скоро будут знать все общаговские населенцы. Ничего нельзя рассказывать. Ни мнений, ни переживаний, ни желаний, ни симпатий. Общага обожает чужие тайны. Они хранятся, как конфеты на верхней полке буфета в маминой кухне. И лакомиться ими – любимое занятие общежителей. Самые вкусные – это чужие отношения: влюбленность, измены, разбитые сердца… Самые яркие обертки. Самая сладкая начинка.
Элина не знала об этом законе.
Мало было понять, что она тайком с кем-то встречается, нужно выяснить, с кем. И я быстро раскрыла эту тайну. Общага мне помогла.
Вторая неделя завершилась субботником. Само общежитие уже вылизано и отчищено, осталось убрать летнюю пыль с внутреннего дворика. Жужжащий улей накинулся на территорию двора, получив у воспитки мётла и грабли. Каждый развлекался, как мог. Мальчишки быстро откопали лягушек, и началась массовая догонялка с девчачьими визгами и хохотом.
Я не участвовала, заработав себе освобождение уборкой комнаты. Юлька великодушно оставила меня дома. Ну как, великодушно: я должна была написать нам обеим ответы на вопросы семинара. Но куда интересней было стоять у окна, наблюдая за общим действом. Я вообще кажусь себе человеком восточной ментальности – я созерцатель, а не творец. Это Юлька у нас деятель.
Юлька на субботнике откровенно халтурила – благо, Тонькин авторитет накрывал, как защитный купол. Она и Крис, присев на бордюр, увлеченно что-то обсуждали. Тоня на уборку не вышла, как и я. Выцепляю взглядом Элину – стоит в сторонке, с метелкой в руках, и улыбается, наблюдая за носящимися по двору общежителями. Заводилой всех общаговских дуракаваляний всегда был Соколов, с его неуемной фантазией и харизмой.
Я засмотрелась на нашу девочку. Одинокая, как ее йогурты на пустой полке в холодильнике – яркая, но несчастная. Вспомнив о своих догадках, я задумалась, почему же этот парень в открытую не хочет с ней встречаться? Стремно, что она первашка? Или уже есть девушка? Глядя на нее, я поняла, что она тоже за кем-то наблюдает. Сердце заколотилось, в предвкушении – я разворачивала обертку. В один момент Соколов оказался напротив нее, они посмотрели друг на друга, словно серебряный рубль из ладони в ладонь переложили. Элина спрятала улыбку. А я съела конфету, давясь от слез.
***
День спустя, на кухне, пока я готовила обед, подошли три девушки-третьекурсницы – Динкина толпа. Сама она с начала года не появлялась, самовольно увеличив себе каникулы. Девчонки выставили двух первашек, чистящих картошку у раковины, и закрыли дверь. Я спокойно помешивала суп. Меня они больше не испугают.
- Лик, разговор есть, - начала та, что считалась Динкиным «замом».
- Излагай.
- Мы слышали, у вас не сложились отношения с вашей первашкой?
- А тебе-то что?
- Есть маза, что с Русланом мутит.
- Я понятия не имею.
- Не о том спрашиваю. Если накажем, врубитесь?
Я все прекрасно понимала. Сейчас решалась Элинкина судьба. Скажу, что заступимся – Элинку не тронут. Скажу, что терпеть не можем, ее ожидает самый большой кошмар в жизни. Да будь ты проклят, Соколов! Я вспомнила, как он смотрел на нее, вспомнила и многое другое. И злобная, приторная радость разлилась по нутру.
- Да плевать мы на нее хотели.
Так я подписала ей приговор.
Продолжение следует...
#МистическиеИстории
Автор Ночная Тишь