В салоне красоты смеялись над нищенкой, которая слезно просила работу. А когда в зал вошла хозяйка заведения, девушка замерла.
Оно всегда было закрыто кисеей, это зеркало, точно в доме покойник. Если подойти совсем близко, под легкой тонкой тканью можно было различить свое отражение – в общих чертах. Но когда трижды год, кисею снимали, чтобы выстирать – перед Новым годом, Пасхой, и в первый день осени – женщина, которая это делала, старалась отвернуться или опустить глаза, чтобы невзначай не взглянуть в зеркало.
Незадолго до смерти бабушки, Анна получила от нее письмо: «Приезжай. Дом теперь твой. Помни про…». И дальше шел рисунок – такая знакомая рама и, конечно, оно, зеркало, что б его…
До этого Анна приезжать не собиралась, как сделала в свое время ее мать. Она первая сбежала из старого дома навсегда, нарушив традицию – когда умирает старшая в роду – следующая занимает ее место. Слова «дом» и «род» в их семье всегда были синонимами.
Тот самый дом был построен прадедом в какой-то энной степени. То есть сколько раз должно было повторяться это «прапрапра» уже никто не помнил. Важно лишь то, что дом появился на свет в восемнадцатом веке. И если прежде он стоял в большом селе, на холме, у реки, то со временем и река обмелела – выше построили плотину, и до воды теперь приходилось спускаться, идти далеко. И села не стало, к дому вплотную подполз город, и уже облизывался на старое здание, уже подсылал людей, готовых его купить за бесценок, а потом снести.
И не будь таким стальным характер у бабушки… Словом всем, кто раскатывал губу, пришлось признать – да, памятник культуры, и сам дом, и сад вокруг него – с арками, беседками, гротами и фонтанами – тоже. Ну что ж, хозяйка ведь – старуха! Так что надо лишь подождать, подождать…
Бабушка знала, что завещать свое имение дочери – нельзя. Ту корежило от одного воспоминания о доме – с его традициями, тишиной и теми вещицами, от которых мурашки шли по коже, она отсюда бежала, как говорится, намазав салом пятки.
В итоге бабушка вызвала Анну, и та приехала. Она не собиралась покидать Париж, не хотела вообще возвращаться в Россию, но все совпало. Измена мужа, долгий тягостный развод, жизнь, рассыпавшаяся на осколки… И Анна собрала вещи.
Она знала, на что идет – дом требовал отречения от всего остального. Служение ему становилось основным смыслом жизни. Так что по сути, в том состоянии, в какой она находилась, у нее было два варианта – наложить на себя руки, или растянуть этот процесс во времени, позволить сделать это дому.
Анна выбрала второе. Но теперь, двадцать лет спустя, она знала, то служение ее заканчивается, потому что детей у нее нет, и вместе с нею будет кончено всё. Те, кто придут сюда потом, может быть, захотят сделать из дома гостиницу или музей, очарованные его стариной, флюгерами на башенках, витражами, резными дверями, и черными каменными плитами. Но дом этого не позволит. И когда новые владельцы поймут это – пережив тридцать три несчастья – они просто снесут тут все, до последней скамьи.
И будет вместо дома – пустырь, своего рода – чистая страница. Хотя дальше Анна сомневалась. Может быть, сила дома – не в нем самом, а в том месте, на котором он стоит? И что бы тут ни возвели взамен…
А потом Анна увидела сон и поняла – отчаиваться рано. Та, что ей нужна, скоро придет… Только сон был какой-то странный. Анна никому не должна была говорить о новой хозяйке дома. Но даже если и так – не было уверенности, что жизнь будет спокойной, как и прежде.
Дом что-то предчувствовал. Пока еще смутно.
*
В ту осень мама решила, что они будут зимовать на даче. Мама обожала дачу и места вокруг нее. Вообще это было блатное место. Полуостров у самой плотины, который раньше, до ее возведения, и вовсе был настоящим островом. По одну сторону- шлюзы: теплоходы, баржи, яхты… По другую – раскинулась река, а за нею горы.
Маме когда-то повезло, она по случаю, дешево купила участок земли и ветхий домик у женщины, которая спешно уезжала, и ей надо было оформить все одним днем. С тех пор – с ранней весны и до поздней осени – мама трудилась тут упоенно. Каждый свободный – и даже не совсем свободный рубль – шел в дело. Зато теперь тут был и двухэтажный домик, и цветы радовали душу аж до самого снега.
В ноябре мама всегда с сожалением прощалась с дачей, как с живым человеком. Обходя дом, гладила стены, похлопывала по двери, точно по родному плечу, и обещала, что в апреле, непременно, будет новая встреча.
А на этот раз она сказала:
- Знаешь, Машка, что я собираюсь сделать? Устроить нам с тобой тут зимовку.
В принципе идея была не такой уж безумной. Для работы маме был нужен только интернет. В домике была отличная печка и несколько электрических «козликов» - так что никто не замерзнет. Единственный нюанс – почти все дачники разъезжались, и магазинчик, что у них тут работал, закрывался до следующего теплого сезона.
- Ничего, -сказала мама, - Буду раз в неделю выбираться за продуктами на ослике.
«Осликом» она звала их старенькую «Ниву».
-Ну а с подружками ты как-нибудь потерпишь, - продолжала мама, - Все равно два дня походишь в садик, а потом две недели болеешь. Простужаешься ты не так уж легко, ты у меня закаленный человечек, но все эти вирусы…
Так они остались и перезимовали хорошо. Маша даже не заметила одиночества. Оказалось -это счастье, не спешить утром в детский сад, а лежать в постели, и разглядывать рисунки на ковре — ее взгляд преображал геометрические линии в сказочных персонажей. За окном неторопливо светало, проступали очертанья деревьев, мама звала завтракать. И воздух был головокружительно чист, запах крепкого кофе сгущался, становился осязаемым, золотистые, солнечные круги яичницы мама посыпала зеленым луком, что рос на подоконнике, и легком жжении его вкуса было предчувствие весны.
А на Новый год они вдвоем развесили в саду мерцающие занавесы гирлянд, и всё сверкало и переливалось, как в сказки. Но потом, будто сговорившись, они выключили ненужный свет, и тогда ярко проступили на небе, заискрились звезды, и тонкий серп месяца пообещал им богатство в грядущем году – надо было только показать ему серебряную денежку.
Они не уходили в дом долго, завороженные красотой природы, и лишь когда замерзли окончательно – вернулись, чтобы сидеть у камина. Мама заварила иван-чай, летом его в окрестностях росло много. И не гнала Машу спать, долго рассказывала колдовские сказки, потому что новогодняя ночь – особенная, и спать в нее не положено.
Январь, со многими его праздниками, промелькнул незаметно, в феврале запуржило и завьюжило, мама подружилась со снегоуборочной лопатой, потому что иначе они оказались бы узниками дачи, даже до проезжей дороги не добрались бы. В марте возле родника Маша нашла первые цветы мать-и-мачехи.
А в апреле пришла беда.
Потом говорили, что такого никогда не было, и больше никогда не повторится. Авария на плотине. Той самой, что поднималась над их полуостровом. Весны дачники всегда ждали с опаской. ГЭС начинала сбрасывать воду, и от того, сколько ее будет – зависело: затопит ли соседние малые островки, и не подберется ли вода к домикам и погребам. Это происходило редко, и когда все высыхало, дачникам приходилось браться за ремонт.
Считалось, что у плотины запас прочности – на поколения вперед. Но никто не мог предположить, что там, в верховьях реки пройдут ливни, и так стремительно начнет таять снег. И настанет час, когда все затворы будут открыты, а вода хлынет через верх, стремительно затапливая все вокруг.
Вечера были уже долгие, весенние, и Маша самовольно выбралась из сада. Была у нее такая лазейка – не увидишь из дома. Она собиралась посмотреть на реку – вода всегда завораживала ее, а в это время – когда близ плотины она клубилась и пенилась, когда хлопья этой пены несло течением – особенно.
Итак, в это время она оказалась у кромки воды. Возможно, будь она старше – взгляни направо, у нее хватило бы ума понять, что происходит, и была бы в запасе пара минут, чтобы броситься туда, где повыше.
Но не сообразила, не заметила, не поняла. И когда вода окружила ее, подхватила и понесла, ее спасло лишь то, что худо-бедно она умела плавать. Конечно, в ледяной реке она не продержалась бы и десяти минут, но рядом с ней была добыча реки – бревна, доски, всяческий хлам… И ты крышка, может быть от чьего-то погреба? – которая стала для нее подобие плота…
Еще не могла речь идти о какой-то помощи – те люди, которые только что увидели наводнение, еще приходили в себя, или звонили в какие-то экстренные службы… А вода была такой холодной, и ветер таким обжигающим… Когда перед глазами начала сгущаться тьма – Маша лишь успела удивиться – разве может ночь наступить так внезапно?
**
Ей было плохо… Очень трудно дышать… В воздухе как будто не хватало воздуха.
Чья-то рука приподняла ее и придерживала в вертикальном положении. Но Маша даже голову толком держать не могла – она все время падала на грудь.
- Выпей, - сказал мягкий голос женщины.
Она подоткнула Маше под спину подушки, устроила ее поудобнее и сама присела на край постели.
-Надо двигаться хоть немного, иначе в лег-ких будет застой. А вот это надо допить до конца. До последней капли.
Это было очень трудно. Потому что после каждого глотка Маша засыпала. Или – вернее сказать – проваливалась куда-то в небытие. В конце концов, женщина сжалилась над ней – позволила лечь, как прежде и больше не тревожила.
Но с этого дня, когда Маша впервые напилась из чашки, она начала выздоравливать. Теперь время от времени она просыпалась, рассматривала предметы вокруг себя, и ту женщину что подходила к ней, стоило лишь Маше открыть глаза.
Она была высокая, очень худая, в глухом темном платье. Волосы зачесаны гладко в узел. Лицо было таким строгим, что казалось – женщина эта неспособна на улыбку. Но иногда она все-таки улыбалась. А когда Маша попросила есть – она прямо расцвела. Принесла на маленьком подносе яйцо, сухарики, чашку чая. И стала кормить Машу с ложечки. Клала на ложку сухарик, окунала его в желток и подносила:
-Ну давай же….
По ощущениям Маши - у нее даже зубы стали мягкими, не хватало сил разгрызть сухой хлеб. И все же силы, хоть и медленно, но возвращались.
Первый вопрос, на который решилась Маша, был:
-А где мама?
Девочка не спрашивала – ни что произошло, ни где она сейчас. Если бы рядом была мама, все это было бы неважно.
Женщина принесла ей газету. Маша хотела сказать, что читать она умеет лишь немного, и то, когда слова напечатаны большими буками. И желательно, чтобы эти слова были короткими. Но женщина и не предлагала ей читать. Она развернула газету и показала фотографии.
Их было много – и одна страшнее другой. Маша не узнавала свой дачный поселок – он превратился в свалку мусора. Разрушенные, искореженные дома, везде лужи воды.
- Мама? – спросила она жалобно.
Женщина покачала головой. Это могло значить только одно – мамы больше нет. Шестилетняя Маша испытала такое острое чувство одиночества, что у нее перехватило дыхание. Это было хуже, чем тогда, когда она задыхалась от пнев-монии. Теперь ей было не только трудно дышать, теперь ей и жить не хотелось.
- Меня зовут Анна, - сказала женщина, - Ты не останешься одна, не бойся. Теперь ты будешь со мной.
Прошло еще несколько недель до той поры, когда Маша начала бродить по дому, знакомясь с ним. Сначала от слабости ей приходилось держаться за мебель. Но чем быстрее возвращались к ней силы, тем более дальние вылазки она совершала, обследовала свои новые владения.
Больше всего ей понравился второй этаж – залитый солнечным светом коридор, откуда открывался вид на сад. А еще Маша одну за другой открывала двери комнат, и в каждой находила сокровище.
Тут – пианино, старинное, с канделябрами и свечами. Там – ковер, который был как картина – турок в чалме заглядывал в беседку, где нежилась на диване прекрасная девушка…
Но одна из дверей была заперта. Правда, ключ торчал тут же, и Маша осторожно его повернула. Она вовсе не надеялась, что ей удастся справиться с замком, но ключ легко повернулся, и Маша вошла в комнату.
Она была почти пустой. Во всяком случае, обстановка самая аскетичная. Письменный стол, над которым висел старый черный радиоприемник, жесткое кресло, в котором, наверное, очень неуютно сидеть. И – Маше показалось, что это – фата невесты. Белая, тонкая – на стене. Она коснулась ее, и услышала предостерегающий голос.
- Не надо, не беспокой его понапрасну…
Девочка отпрянула. Инстинктивно она понимала, что сделала что-то недозволенное и, наверное, ее сейчас будут ругать. Ключ в двери был не зря. Конечно, сюда нельзя было заходить. И все же она не удержалась от вопроса.
- А что там?
Анна приподняла край кисеи, слегка отвернула его. Маша увидела резную деревянную раму. Дерево давно уже потемнело. Рама была очень старой.
-Чем меньше общаться с этим зеркалом – тем лучше, - Анна ничуть ее не ругала, голос ее звучал доверительно, - Всё равно, потом это все будет твое и ты поймешь. А пока – не надо больше заходить сюда, хорошо?
Она не приказывала, она просила. И Маша согласно кивнула.
- В этом доме полно других комнат – бегай, куда тебе вздумается. И сколько хочешь, гуляй в саду. А сюда – подожди пока, не ходи…
Анна заперла дверь на ключ, и положила его в карман.
Но ни разу с того дня Маша даже не попыталась нарушить запрет. Хотя, когда она стала старше, добраться до комнаты было бы легко. Например, взобраться на то дерево, что росло под окном. Но Анна и сама туда не ходила, а следовательно там не было ничего особенно интересного.
Мир, который существовал теперь для Маши, был ограничен домом и огромным садом, обнесенным высоким глухим каменным забором. Она не скучала – это был действительно целый мир. Специальный человек приходил ухаживать за садом, и здесь всегда было очень красиво. Множество укромных уголков, где можно было спрятаться от посторонних глаз – если бы они здесь были. И маленький пруд, в котором летом можно кормить рыб, качели – будто специально для Маши. Множество роз, среди которых были даже зеленые…
Садовник был уже стариком, и нередко прерывал работу, чтобы отдохнуть. В такие минуты Маша устраивалась возле него, и он ей что-нибудь рассказывал. Особенно она любила рассказы о животных, потому что садовник наделял зверей почти человеческим умом, и обычные вроде бы происшествия превращались в настоящие сказки. Корова сговаривалась со свиньей отправиться в дальние края, собака совершала настоящие подвиги, спасая хозяев… У Маши горели глаза – она бы и не отходила от Павла Ивановича.
А долгими осенними и зимними вечерами Анна учила девочку разным фокусам. Современные люди давно уже не тратят н это время – фокусам место в цирке. Но у Маши оказались ловкие руки и цепкая память. Начали они с разных карточных забав, вроде простейшей, когда один человек выбирал карту и возвращал ее в колоду, а второй должен был угадать – какая карта задумана.
Потом Анна стала показывать – как сделать так, чтобы предмет исчез у тебя в руках – вот он был – и его уже нет.
- А зеркало тоже для фокусов? – спросила Маша, - Ну, то, в закрытой комнате?
️
ПОЛУНОЧНИКИ (клуб любителей мистики)
В зеркале... (1)
В салоне красоты смеялись над нищенкой, которая слезно просила работу. А когда в зал вошла хозяйка заведения, девушка замерла.Оно всегда было закрыто кисеей, это зеркало, точно в доме покойник. Если подойти совсем близко, под легкой тонкой тканью можно было различить свое отражение – в общих чертах. Но когда трижды год, кисею снимали, чтобы выстирать – перед Новым годом, Пасхой, и в первый день осени – женщина, которая это делала, старалась отвернуться или опустить глаза, чтобы невзначай не взглянуть в зеркало.
До этого Анна приезжать не собиралась, как сделала в свое время ее мать. Она первая сбежала из старого дома навсегда, нарушив традицию – когда умирает старшая в роду – следующая занимает ее место. Слова «дом» и «род» в их семье всегда были синонимами.
Тот самый дом был построен прадедом в какой-то энной степени. То есть сколько раз должно было повторяться это «прапрапра» уже никто не помнил. Важно лишь то, что дом появился на свет в восемнадцатом веке. И если прежде он стоял в большом селе, на холме, у реки, то со временем и река обмелела – выше построили плотину, и до воды теперь приходилось спускаться, идти далеко. И села не стало, к дому вплотную подполз город, и уже облизывался на старое здание, уже подсылал людей, готовых его купить за бесценок, а потом снести.
И не будь таким стальным характер у бабушки… Словом всем, кто раскатывал губу, пришлось признать – да, памятник культуры, и сам дом, и сад вокруг него – с арками, беседками, гротами и фонтанами – тоже. Ну что ж, хозяйка ведь – старуха! Так что надо лишь подождать, подождать…
Бабушка знала, что завещать свое имение дочери – нельзя. Ту корежило от одного воспоминания о доме – с его традициями, тишиной и теми вещицами, от которых мурашки шли по коже, она отсюда бежала, как говорится, намазав салом пятки.
В итоге бабушка вызвала Анну, и та приехала. Она не собиралась покидать Париж, не хотела вообще возвращаться в Россию, но все совпало. Измена мужа, долгий тягостный развод, жизнь, рассыпавшаяся на осколки… И Анна собрала вещи.
Она знала, на что идет – дом требовал отречения от всего остального. Служение ему становилось основным смыслом жизни. Так что по сути, в том состоянии, в какой она находилась, у нее было два варианта – наложить на себя руки, или растянуть этот процесс во времени, позволить сделать это дому.
Анна выбрала второе. Но теперь, двадцать лет спустя, она знала, то служение ее заканчивается, потому что детей у нее нет, и вместе с нею будет кончено всё. Те, кто придут сюда потом, может быть, захотят сделать из дома гостиницу или музей, очарованные его стариной, флюгерами на башенках, витражами, резными дверями, и черными каменными плитами. Но дом этого не позволит. И когда новые владельцы поймут это – пережив тридцать три несчастья – они просто снесут тут все, до последней скамьи.
И будет вместо дома – пустырь, своего рода – чистая страница. Хотя дальше Анна сомневалась. Может быть, сила дома – не в нем самом, а в том месте, на котором он стоит? И что бы тут ни возвели взамен…
А потом Анна увидела сон и поняла – отчаиваться рано. Та, что ей нужна, скоро придет… Только сон был какой-то странный. Анна никому не должна была говорить о новой хозяйке дома. Но даже если и так – не было уверенности, что жизнь будет спокойной, как и прежде.
Дом что-то предчувствовал. Пока еще смутно.
*
В ту осень мама решила, что они будут зимовать на даче. Мама обожала дачу и места вокруг нее. Вообще это было блатное место. Полуостров у самой плотины, который раньше, до ее возведения, и вовсе был настоящим островом. По одну сторону- шлюзы: теплоходы, баржи, яхты… По другую – раскинулась река, а за нею горы.
Маме когда-то повезло, она по случаю, дешево купила участок земли и ветхий домик у женщины, которая спешно уезжала, и ей надо было оформить все одним днем. С тех пор – с ранней весны и до поздней осени – мама трудилась тут упоенно. Каждый свободный – и даже не совсем свободный рубль – шел в дело. Зато теперь тут был и двухэтажный домик, и цветы радовали душу аж до самого снега.
В ноябре мама всегда с сожалением прощалась с дачей, как с живым человеком. Обходя дом, гладила стены, похлопывала по двери, точно по родному плечу, и обещала, что в апреле, непременно, будет новая встреча.
А на этот раз она сказала:
- Знаешь, Машка, что я собираюсь сделать? Устроить нам с тобой тут зимовку.
В принципе идея была не такой уж безумной. Для работы маме был нужен только интернет. В домике была отличная печка и несколько электрических «козликов» - так что никто не замерзнет. Единственный нюанс – почти все дачники разъезжались, и магазинчик, что у них тут работал, закрывался до следующего теплого сезона.
- Ничего, -сказала мама, - Буду раз в неделю выбираться за продуктами на ослике.
«Осликом» она звала их старенькую «Ниву».
-Ну а с подружками ты как-нибудь потерпишь, - продолжала мама, - Все равно два дня походишь в садик, а потом две недели болеешь. Простужаешься ты не так уж легко, ты у меня закаленный человечек, но все эти вирусы…
Так они остались и перезимовали хорошо. Маша даже не заметила одиночества. Оказалось -это счастье, не спешить утром в детский сад, а лежать в постели, и разглядывать рисунки на ковре — ее взгляд преображал геометрические линии в сказочных персонажей. За окном неторопливо светало, проступали очертанья деревьев, мама звала завтракать. И воздух был головокружительно чист, запах крепкого кофе сгущался, становился осязаемым, золотистые, солнечные круги яичницы мама посыпала зеленым луком, что рос на подоконнике, и легком жжении его вкуса было предчувствие весны.
А на Новый год они вдвоем развесили в саду мерцающие занавесы гирлянд, и всё сверкало и переливалось, как в сказки. Но потом, будто сговорившись, они выключили ненужный свет, и тогда ярко проступили на небе, заискрились звезды, и тонкий серп месяца пообещал им богатство в грядущем году – надо было только показать ему серебряную денежку.
Они не уходили в дом долго, завороженные красотой природы, и лишь когда замерзли окончательно – вернулись, чтобы сидеть у камина. Мама заварила иван-чай, летом его в окрестностях росло много. И не гнала Машу спать, долго рассказывала колдовские сказки, потому что новогодняя ночь – особенная, и спать в нее не положено.
Январь, со многими его праздниками, промелькнул незаметно, в феврале запуржило и завьюжило, мама подружилась со снегоуборочной лопатой, потому что иначе они оказались бы узниками дачи, даже до проезжей дороги не добрались бы. В марте возле родника Маша нашла первые цветы мать-и-мачехи.
А в апреле пришла беда.
Потом говорили, что такого никогда не было, и больше никогда не повторится. Авария на плотине. Той самой, что поднималась над их полуостровом. Весны дачники всегда ждали с опаской. ГЭС начинала сбрасывать воду, и от того, сколько ее будет – зависело: затопит ли соседние малые островки, и не подберется ли вода к домикам и погребам. Это происходило редко, и когда все высыхало, дачникам приходилось браться за ремонт.
Считалось, что у плотины запас прочности – на поколения вперед. Но никто не мог предположить, что там, в верховьях реки пройдут ливни, и так стремительно начнет таять снег. И настанет час, когда все затворы будут открыты, а вода хлынет через верх, стремительно затапливая все вокруг.
Вечера были уже долгие, весенние, и Маша самовольно выбралась из сада. Была у нее такая лазейка – не увидишь из дома. Она собиралась посмотреть на реку – вода всегда завораживала ее, а в это время – когда близ плотины она клубилась и пенилась, когда хлопья этой пены несло течением – особенно.
Итак, в это время она оказалась у кромки воды. Возможно, будь она старше – взгляни направо, у нее хватило бы ума понять, что происходит, и была бы в запасе пара минут, чтобы броситься туда, где повыше.
Но не сообразила, не заметила, не поняла. И когда вода окружила ее, подхватила и понесла, ее спасло лишь то, что худо-бедно она умела плавать. Конечно, в ледяной реке она не продержалась бы и десяти минут, но рядом с ней была добыча реки – бревна, доски, всяческий хлам… И ты крышка, может быть от чьего-то погреба? – которая стала для нее подобие плота…
Еще не могла речь идти о какой-то помощи – те люди, которые только что увидели наводнение, еще приходили в себя, или звонили в какие-то экстренные службы… А вода была такой холодной, и ветер таким обжигающим… Когда перед глазами начала сгущаться тьма – Маша лишь успела удивиться – разве может ночь наступить так внезапно?
**
Ей было плохо… Очень трудно дышать… В воздухе как будто не хватало воздуха.
Чья-то рука приподняла ее и придерживала в вертикальном положении. Но Маша даже голову толком держать не могла – она все время падала на грудь.
- Выпей, - сказал мягкий голос женщины.
Она подоткнула Маше под спину подушки, устроила ее поудобнее и сама присела на край постели.
-Надо двигаться хоть немного, иначе в лег-ких будет застой. А вот это надо допить до конца. До последней капли.
Это было очень трудно. Потому что после каждого глотка Маша засыпала. Или – вернее сказать – проваливалась куда-то в небытие. В конце концов, женщина сжалилась над ней – позволила лечь, как прежде и больше не тревожила.
Но с этого дня, когда Маша впервые напилась из чашки, она начала выздоравливать. Теперь время от времени она просыпалась, рассматривала предметы вокруг себя, и ту женщину что подходила к ней, стоило лишь Маше открыть глаза.
Она была высокая, очень худая, в глухом темном платье. Волосы зачесаны гладко в узел. Лицо было таким строгим, что казалось – женщина эта неспособна на улыбку. Но иногда она все-таки улыбалась. А когда Маша попросила есть – она прямо расцвела. Принесла на маленьком подносе яйцо, сухарики, чашку чая. И стала кормить Машу с ложечки. Клала на ложку сухарик, окунала его в желток и подносила:
-Ну давай же….
По ощущениям Маши - у нее даже зубы стали мягкими, не хватало сил разгрызть сухой хлеб. И все же силы, хоть и медленно, но возвращались.
Первый вопрос, на который решилась Маша, был:
-А где мама?
Девочка не спрашивала – ни что произошло, ни где она сейчас. Если бы рядом была мама, все это было бы неважно.
Женщина принесла ей газету. Маша хотела сказать, что читать она умеет лишь немного, и то, когда слова напечатаны большими буками. И желательно, чтобы эти слова были короткими. Но женщина и не предлагала ей читать. Она развернула газету и показала фотографии.
Их было много – и одна страшнее другой. Маша не узнавала свой дачный поселок – он превратился в свалку мусора. Разрушенные, искореженные дома, везде лужи воды.
- Мама? – спросила она жалобно.
Женщина покачала головой. Это могло значить только одно – мамы больше нет. Шестилетняя Маша испытала такое острое чувство одиночества, что у нее перехватило дыхание. Это было хуже, чем тогда, когда она задыхалась от пнев-монии. Теперь ей было не только трудно дышать, теперь ей и жить не хотелось.
- Меня зовут Анна, - сказала женщина, - Ты не останешься одна, не бойся. Теперь ты будешь со мной.
Прошло еще несколько недель до той поры, когда Маша начала бродить по дому, знакомясь с ним. Сначала от слабости ей приходилось держаться за мебель. Но чем быстрее возвращались к ней силы, тем более дальние вылазки она совершала, обследовала свои новые владения.
Больше всего ей понравился второй этаж – залитый солнечным светом коридор, откуда открывался вид на сад. А еще Маша одну за другой открывала двери комнат, и в каждой находила сокровище.
Тут – пианино, старинное, с канделябрами и свечами. Там – ковер, который был как картина – турок в чалме заглядывал в беседку, где нежилась на диване прекрасная девушка…
Но одна из дверей была заперта. Правда, ключ торчал тут же, и Маша осторожно его повернула. Она вовсе не надеялась, что ей удастся справиться с замком, но ключ легко повернулся, и Маша вошла в комнату.
Она была почти пустой. Во всяком случае, обстановка самая аскетичная. Письменный стол, над которым висел старый черный радиоприемник, жесткое кресло, в котором, наверное, очень неуютно сидеть. И – Маше показалось, что это – фата невесты. Белая, тонкая – на стене. Она коснулась ее, и услышала предостерегающий голос.
- Не надо, не беспокой его понапрасну…
Девочка отпрянула. Инстинктивно она понимала, что сделала что-то недозволенное и, наверное, ее сейчас будут ругать. Ключ в двери был не зря. Конечно, сюда нельзя было заходить. И все же она не удержалась от вопроса.
- А что там?
Анна приподняла край кисеи, слегка отвернула его. Маша увидела резную деревянную раму. Дерево давно уже потемнело. Рама была очень старой.
-Чем меньше общаться с этим зеркалом – тем лучше, - Анна ничуть ее не ругала, голос ее звучал доверительно, - Всё равно, потом это все будет твое и ты поймешь. А пока – не надо больше заходить сюда, хорошо?
Она не приказывала, она просила. И Маша согласно кивнула.
- В этом доме полно других комнат – бегай, куда тебе вздумается. И сколько хочешь, гуляй в саду. А сюда – подожди пока, не ходи…
Анна заперла дверь на ключ, и положила его в карман.
Но ни разу с того дня Маша даже не попыталась нарушить запрет. Хотя, когда она стала старше, добраться до комнаты было бы легко. Например, взобраться на то дерево, что росло под окном. Но Анна и сама туда не ходила, а следовательно там не было ничего особенно интересного.
Мир, который существовал теперь для Маши, был ограничен домом и огромным садом, обнесенным высоким глухим каменным забором. Она не скучала – это был действительно целый мир. Специальный человек приходил ухаживать за садом, и здесь всегда было очень красиво. Множество укромных уголков, где можно было спрятаться от посторонних глаз – если бы они здесь были. И маленький пруд, в котором летом можно кормить рыб, качели – будто специально для Маши. Множество роз, среди которых были даже зеленые…
Садовник был уже стариком, и нередко прерывал работу, чтобы отдохнуть. В такие минуты Маша устраивалась возле него, и он ей что-нибудь рассказывал. Особенно она любила рассказы о животных, потому что садовник наделял зверей почти человеческим умом, и обычные вроде бы происшествия превращались в настоящие сказки. Корова сговаривалась со свиньей отправиться в дальние края, собака совершала настоящие подвиги, спасая хозяев… У Маши горели глаза – она бы и не отходила от Павла Ивановича.
А долгими осенними и зимними вечерами Анна учила девочку разным фокусам. Современные люди давно уже не тратят н это время – фокусам место в цирке. Но у Маши оказались ловкие руки и цепкая память. Начали они с разных карточных забав, вроде простейшей, когда один человек выбирал карту и возвращал ее в колоду, а второй должен был угадать – какая карта задумана.
Потом Анна стала показывать – как сделать так, чтобы предмет исчез у тебя в руках – вот он был – и его уже нет.
- А зеркало тоже для фокусов? – спросила Маша, - Ну, то, в закрытой комнате?
Продолжение далее...
Автор Татьяна Дивергент
#МистическиеИстории