Я играл. Хоть мне и не позрасту уже. Что ещё делать, если она плачет? Стащил из её блюдца зефир. Долго гонял его, как ребёнок ,по ковру.Засунул ей зефир в тапочку. Нашла и смеялась, как маленькая.
Тут кто-то трогает меня за плечо и говорит задорным голосом:
- Ну, пойдём уже, скорее, скорее пойдём!
- Куда? Куда же? – спрашиваю я несколько малодушно.
- Прыгать с парашютом! Что непонятно? Или ты не мужик?
Вот интересно, как выглядит этот голос? Почему подзадоривает? Почему я вообще его слышу? Кто это сказал, что я летучий? Я даже не пробовал и не собирался. Просто слышал уже, что бывают такие. Но, чтобы я сам... и не пытался представить.
Помните знаменитую историю с умным конем Гансом? Все думали, что он грамотный и считает, а его гениальность лежала в другой плоскости: он был очень наблюдателен и полон эмпатии к окружающим. Так и я.
Всеобщее заблуждение, что коты не умеют улыбаться,а то, что заметили, назвали улыбкой Флемена .Надо глянуть, кто это такой, Флемен, в глаза его бессовестные посмотреть. Исследователь, наверное. Решили ,в общем, что это гримасса для распознования феромонов и прочих тонких ощущений.А ведь это не так: улыбка наша внутренняя и оттого более искренняя. Она очень важна для контакта и понимания.
Трогательно– надоедливые спорят, осознаю ли я себя в зеркале, как слоны или обезьяны. Похоже, это единственное, что их заботит. Но, даже если они не всё понимают, они мои люди, и принимать их надо такими, какие они есть. Они беспомощные и напрочь лишены эмпатии. Скажете, это всё отсутствие вибриссов? Я вас умоляю! Они ходячие электростанции с вот такущими антеннами, которые у них не работают, от глупости, вероятно. Я, если что, чёрный кот – в зеркале себя осознал.
Конечно же, я мужчина, только зачем мне парашют? Ведь я и без парашюта, как с парашютом, приземляюсь всегда на четыре лапы. И не соблазняйте меня ощущением свободы полёта. Я видел птиц. Всё не так просто и у них со свободой. А у меня – с полетами. Знаете, какая у них температура тела? Я такую не хочу. Стремление поймать или просто сбить лапой кого-нибудь из них всё ещё достаточно сильно. Только что бы я делал дальше со сбитыми летунами? Фу. Нет. Лучше не говорите мне про это. Не соблазняйте.
На крышу к барышням – тоже не моё. Как это – орать дурным голосом? Как это так, подвалить и развязно так высказать: «Ну, чё, девчонки, как настроение?». Всё это ерунда.
День мой расписан по минутам, кроме того, у каждой минутки свой нюанс. Например, когда утро начинается с разбитой чашки, лучше оставаться здесь, возле тапочек со следами зефира. Как бы ни хотелось, туда на кухню,завтракать. Мне случалось оказываться в эпицентре событий. Ничего хорошего. Хватают и спрашивают на ультразвуке: «Кто разбил?!!!». На том же ультразвуке отвечаю: «Не-е я!!!». Да кто меня слушает? Потом прячешься полдня и помятые места зализываешь. У них же, трогательно-надоедливых, одни рефлексы.Они так часто трогают, что надоедают. Раньше убегал в укромные углы. Потом эти углы стали тесными, и я злился. Потом понял, что им без меня никак. Улыбка, мягкие тапочки, тёплое молоко. Без этого они просто не могут. Не улыбнусь я – и, честное слово, ничего хорошего. Будут ходить хмурые, станут ругаться, заболеют... – я знаю, о чём говорю. Так что приходится прощать их до определённого предела.
У меня есть свои слабости, вы только не смейтесь: люблю мармелад. За сладость и красоту. Я видел его, но никогда не ел. Люблю смотреть на него, особенно на зеленый. Он похож на зеленый глаз большой кошки и пахнет как зелёная чаща, в которой жили мои предки. Трогательно-надоедливые считают, что мы не различаем цвета, но никто из них не догадывается, что цвета пахнут и звучат.
Их у меня четверо, моих людей. У них есть свои имена, но я дал им другие. На них они тоже откликаются. Самого старшего я назвал Доманет Наработе. Так часто о нём говорят. Его жена Гдемоя Радость. Это её внутреннее ощущение. Прыгун и Валяшка забавные и жутко любопытные как все дети. Мальчик Прыгун не сидит на месте ни минуты. Он бы гонялся за собственным хвостом, если бы он у него был. Но и без хвоста забот у него хватает. Он строит башни из песка, ломает и чинит игрушечные машинки, лазает по деревьям. Молодец, мужичок,явно у меня подсмотрел. Девочка Валяшка маленькая и часто падает, пытаясь повторить всё за братом, потому и Валяшка. На деревья я её не пускаю . Как только надумает, становлюсь мягким игривым, общительным или просто требую еды. Они втихоря меня балуют всякими вкусностями, и уж не беда,что больше всех тискают меня и, наверное, самые надоедливые из всех моих трогательных. Похоже, у них всё-таки сохранились те вибриссы, которые должны быть у всех - они лучше понимают и быстрее всему учатся.
Доманет Наработе изначально добр. Просто он действительно редко оказывается дома, а ,оказываясь, мало что понимает.
Он постоянно спрашивает: "Почему?", как маленький ребенок, часто теряет свои вещи и сердится . Тогда попадает всем: и Гдемоей Радости, и Прыгуну, и Валяшке, и мне.
Когда он приходит, одежда его и сам он пахнет железом и смазкой. Лицо его становится бледным, а иногда слегка сероватым.
Он кричит: "Я из-за вас на заводе работаю!" Часто после этого разбивается тарелка, иногда чашка, а как-то раз это было большое красивое блюдо. У него длинные пальцы. Он потрясает грязными ладонями, прижимает их к лицу. От этого на лицо ложатся дополнительные тени и оно становится похожим на лицо полосатого кота.
Гдемоя Радость пытается его успокоить, но он кричит на неё, и она плачет. Прыгун и Валяшка тогда прячутся в своем углу, и я сижу с ними с ними - ведь они самые маленькие.
Отшумев, Доманет Наработе тихонечко открывает шкаф и достаёт оттуда скрипку и пытается на ней играть . Мелодия летит бестолковой птицей, припадая на одно крыло, и ,чаще всего, я просто не могу этого слышать.
"Ничего -ничего, - бормочет он, обращаясь ко мне, - нужно просто побольше заниматься."
После этого он так же осторожно открывает другую дверцу шкафа и тихонечко пьёт из маленькой склянки. Это у него называется " тянуть из шкалика". После этого он становится весел и засыпает. Зато Гдемоя Радость просто возмущена.
Каждое утро Прыгун и Валяшка не хотят в детский сад. Я не понимаю, зачем тащить детёнышей туда, если они кричат и упираются. Я бы сам за ними присмотрел. Они вообще, эти трогательно-надоедливые, часто делают, чего не хотят, как бы себе назло. Видимо, это их особенность, с которой ничего не поделаешь. Последней из дома, накормив меня, уходит Гдемоя Радость. О качестве еды умолчу. Ем я не всё, чтобы не отравиться. Но, когда больше ничего нет, приходится доедать и это.
После этого я могу распоряжаться временем по-своему.
Люди зависят от Интернета так,что даже пишут это слово с большой буквы. Мы - независимый народ и у нас свои коммуникации. Питомцам, которые присматривают за своими людьми, и со временем становится неважно, кошка ты, собака, или вообще крокодил. Так мы выживаем в этом океане непонимания. Благодаря вибриссам, феромонам, и прочему мы знаем друг о друге многое. Со мной на одной площадке, справа живёт старая слепая собака с голубоватой шерстью, Керри. Она высоко держит свою голову, чтобы узнать побольше без зрения.Мысли её спокойны и мудры. Я слышу её тёплые приветы. Она уже не может ухаживать за своими людьми, и потому они ухаживают за ней и, наверное, любят. Двумя этажами ниже живут два маленьких котёнка, Чук и Гек. Они похожи на Прыгуна и Валяшку. Мысли их короткие и забавные, как стекляшки в калейдоскопе. На первом этаже живёт хомяк Попкорн. Поток его сознания неразборчив,слишком мелкие буквы. Сфинкс Шу чудом выживает во дворе У него температура как у птицы, сорок два. Он постоянно кутается в красный плед и часто меняет локацию. У него нет шерсти, но есть тайна. Всё это чудеса генетики. Наверное поэтому он желчен настолько, что не все могут долго с ним общаться.
А вот в доме напротив живёт она. Никак не могу прочесть её мыслей. Они очень летучи и похожи на морозные узоры на окнах.Не знаю ни одного её имени.( А , как водится, у кошек их бывает три.) Не вижу её лица, но, чувствую, есть улыбка сладкая, как мармелад, который я люблю.Так вот, я видел только её силуэт, чувствовал, как летучи её мысли, а прочитать не мог. Ещё я знал, что прогулка с ней была бы похожа на полёт,если бы только я решился.
Я отправлял высокохудожественные граффити. Я писал письма об одиночестве, рассветах, закатах и путешествиях и мармеладе, обо всём.Я пел разные песни. Пробовал шутливые на манер:
Так поцелуй же ты меня, Перепетуля!
Я тебя так безумно люблю...
Не подействовало. Итальянские мотивы тоже никак не отзывались. И только баллада на старофранцузском
“Я лишь с трудом могу дышать”
Позволила мне быть услышанным.
Я оставлял послания .Но трогательно-надоедливые называли это словом «гадить» и устраивали мне карательные мероприятия.
Поэтому, когда кто-то опять занудел мне про прыжки с парашютом, я не стал дольше тянуть и спрыгнул со своей любимой форточки наружу. Как-то торкнуло меня. Я полетел.
Я орал истошно, распластываясь на воздушном потоке. Внутренности мои дрожали, сжимались и разжимались.Приземляясь, я отшиб лапы и, кажется, обмочился.
Громоподобно и хамски заржал голос:
Ха-ха-ха! На свидание торопился? Парашют забыл?
А где бы я его взял? – огрызулся я, цепенея между тем от страха.
Я поднял голову. В небе вместо солнца реяла улыбка. Та самая, которую я себе хотел бы. Улыбка Чеширского кота: и тёплая, и грозная, и очень проникновенная. Полная до краёв эмпатией.
Всё будет хорошо, – произнёс голос губами улыбки. После чего улыбка растаяла, и солнце оказалось на прежнем месте.
Шлёпнувшись так позорно, я внезапно очутился перед Шу. И то, что болели лапы, спасло меня от обморока. Шу кивнул мне, поравил на плечах красный плед и тактично отвернулся. Сделал вид, что выкусывает блох. Хотя блохи и так должны были поскальзываться на голой спине Шу и ломать себе конечности. Я привёл себя в порядок и отряхнулся.
Вот такие фрукты сюда к нам падают, – задумчиво и почти без усмешки начал он. – Созрел, что ли?
Я бы зарделся, если бы умел. А так, просто подавился всеми словами и звуками, что у меня были:
– М-М- М !
- Ну, ясно. Загадки-то будешь отгадывать, юнош? Я же всё-таки сфинкс.. – Тут Шу тихонько рассмеялся, а после закашлялся: житьё в подвале не шло на пользу его теплолюбивому организму.
Тут откуда ни возьмись бабочка адмирал. Яркая и ароматная, как моё самое искусное граффити, она беспокоила и дразнила. Я просто должен был её догнать. Раз! Два! Три! Бабочка легла в пыль, потеряв аромат и обаяние. Она неловко и некрасиво спланировала, и, как будто завяла. Крылья её побледнели, запахли скошенной травой, и постепенно бабочка стала серой и скучной, словно порошок…
– Что, грустно? Вот ясно, что ты не созрел ещё для загадок. Ступай.
Все загадки потом.
И я отправился в котокомбы.
Я видел силуэт. Силуэт и брызги света. Она не боялась. Мы могли бы начать совместное путешествие. Мне даже показалось, что это был бы полёт.
Ошибки нет. Все трогательно-надоедливые пишут это слово по-другому. Я видел: «Катакомбы». Они не знают, насколько много там котов! Я слонялся и спрашивал о ней. Встречали меня очень по-разному. Потому что народ по-настоящему разношерстный. Брутальные мявы с обмороженными круглыми ушами, роскошные персы, говорящие с вами через губу. Простые шустрые полосатики, при первом шуме, ускользающие прочь. Сбежавшие или брошенные, они искали смысл жизни и подруг пропитание и приключение.
С ними тоже пришлось говорить по- разному: с кем просто и по душам, с кем сквозь зубы, а с кем-то когтями и своим электричеством. Пока искал её, выучил все диалекты, исписал все стены, покрылся шрамами. Но ни следов, ни обрывков мыслей, ни запаха. Голос и подавно охрип. Я добрался до заветной двери. Железной, непроницаемой. Оставил возле неё своё самое красивое граффити и ...
– Пшёл вон, мразь вшивая! - Её трогательно-надоедливый ругался почти по кошачьи, а вот пнул зря... Я обязательно что-нибудь придумаю в ответ.
Тут я вздрогул. Потому что услышал, как Прыгун и Валяшка звали меня по имени. То есть, это они его мне придумали, а я откликался. Потому что их любил.
– Вася! Вася!
Голоса их были бестолковыми птичками, как скрипичная мелодия хозяина дома. Я откликнулся, и они затискали меня разом. Они гладили меня по шрамам и кричали, что я нашелся. День за днем Я терпел и ждал, думал о полёте и новых граффити. Я напрягал голос и вибриссы.
И однажды она пришла сама. Лёгким чёрным силуэтом.
Но мои трогательно-надоедливые устроили такой шум и кавардак! Они топали ногами и кричали. Силуэт исчез очень быстро. Она решила, что я струсил. Я понял по улыбке. Снисходительной и грустной. Не мог уснуть ни днём, ни ночью. Потешал своих трогательно-надоедливых. То-то они понять не могли, зачем я резвлюсь, как котёнок. Смеялись как дети. Я знал, что чёрная, искрящаяся светом, гибкая, как мелодия джаза, она больше не придёт.
Я потешал и потешался над собой. Я повторил глупейший фокус с зефиром, утешая Гдемою Радость, но никто не мог утешить меня. Ищет как в первый раз, хихикает, как маленькая.
А мир потихоньку серел. Возможно, они правы, и у котов только чёрно-белое зрение.
– Ну, будем прыгать с парашютом?
Я сказал что-то неприличное, а потом прыгнул. Летел я в этот раз медленнее и сел мягче. И надо мной больше не смеялись. Керри прислала мне тёплый привет, словно ткнулась носом в щёку.
И тут я увидел птицу на земле. Она плясала, как тряпочка на ниточке. Я хотел поймать как положено. Схватил. Даже ощутил, какая она горячая. Но вспомнил бабочку и растерялся А наглая добыча ударила крылом наотмашь, присела на лапках прямо в моих объятьях, спружинила и унеслась вверх. Так было веселее, хотя я потерял птицу. Я и сам её отпустить собирался.
– Кхе-кхе-кхе, – услышал я полусмех-полукашель. Это Шу подставил свои вычурные складки солнцу. – Вот теперь ты ,пожалуй, готов к загадкам. Твои трогательно-надоедливые безнадёжны. Хочу тебе сказать,что есть вещи более важные.
Что, важнее моих...
Ты слышал про кота Шрёдингера? Он сидит в закрытом ящике, и никто не знает, жив он или мёртв. Ни друзей, ни прогулок, ни корма. Ты бы так смог?
Не-а, – признался я. Мне стало страшно за кота со сложной фамилией.
Тебе что, не надоели серые дни?
Надоели.
Туда можно только долететь, чтобы помочь. Я точно не смогу.
Так он жив или мёртв?
А вот в этом и загадка, и она не моя.
Я решил вернуться напоследок.
Следующий день был серым, и ещё один, и ещё. Я перестал различать цвета и бегать, зато стал путешествовать в дурацкой посудине, которую они называли переноской. Мои трогательно-надоедливые отдавали меня трогать чужим, и это было отвратительно. Никто не слушал моих возражений. И всё повторялось снова в каждом из одинаковых дней. Наверное, это было моё упущение. Я ведь так и не научил их эмпатии.
Она сидела в тапочках,тех самых, со следами зефира. Она кормила меня лекарством. Я выплёвывал нестерпимую на вкус жижу. Дети смотрели на меня, засунув пальцы в рот и, кажется, собирались плакать. Глупые, и правда, безнадёжные. А ,может, им просто нужен другой кот, поумнее?
Они плакали и теребили меня, и опять звали по имени.
Я летел. Ведь там был кто-то заперт в ящике. Я набирал высоту. Ведь он наверняка жив, Кот Шрёдингера. Я отопру ящик, наловлю ему рыбы, налью молока. Я ему улыбнусь. Не зря я так долго тренировался. А он меня спросит: «Вы из графства Чешир?»
Шу забрали волонтёры. Он кашлял и был плох. Не знаю, где и когда мы встретимся...
ПОЛУНОЧНИКИ (клуб любителей мистики)
Летучий кот
Я играл. Хоть мне и не позрасту уже. Что ещё делать, если она плачет? Стащил из её блюдца зефир. Долго гонял его, как ребёнок ,по ковру.Засунул ей зефир в тапочку. Нашла и смеялась, как маленькая.Тут кто-то трогает меня за плечо и говорит задорным голосом:
- Ну, пойдём уже, скорее, скорее пойдём!
- Куда? Куда же? – спрашиваю я несколько малодушно.
- Прыгать с парашютом! Что непонятно? Или ты не мужик?
Вот интересно, как выглядит этот голос? Почему подзадоривает? Почему я вообще его слышу? Кто это сказал, что я летучий? Я даже не пробовал и не собирался. Просто слышал уже, что бывают такие. Но, чтобы я сам... и не пытался представить.
Помните знаменитую историю с умным конем Гансом? Все думали, что он грамотный и считает, а его гениальность лежала в другой плоскости: он был очень наблюдателен и полон эмпатии к окружающим. Так и я.
Всеобщее заблуждение, что коты не умеют улыбаться,а то, что заметили, назвали улыбкой Флемена .Надо глянуть, кто это такой, Флемен, в глаза его бессовестные посмотреть. Исследователь, наверное. Решили ,в общем, что это гримасса для распознования феромонов и прочих тонких ощущений.А ведь это не так: улыбка наша внутренняя и оттого более искренняя. Она очень важна для контакта и понимания.
Трогательно– надоедливые спорят, осознаю ли я себя в зеркале, как слоны или обезьяны. Похоже, это единственное, что их заботит. Но, даже если они не всё понимают, они мои люди, и принимать их надо такими, какие они есть. Они беспомощные и напрочь лишены эмпатии. Скажете, это всё отсутствие вибриссов? Я вас умоляю! Они ходячие электростанции с вот такущими антеннами, которые у них не работают, от глупости, вероятно. Я, если что, чёрный кот – в зеркале себя осознал.
Конечно же, я мужчина, только зачем мне парашют? Ведь я и без парашюта, как с парашютом, приземляюсь всегда на четыре лапы. И не соблазняйте меня ощущением свободы полёта. Я видел птиц. Всё не так просто и у них со свободой. А у меня – с полетами. Знаете, какая у них температура тела? Я такую не хочу. Стремление поймать или просто сбить лапой кого-нибудь из них всё ещё достаточно сильно. Только что бы я делал дальше со сбитыми летунами? Фу. Нет. Лучше не говорите мне про это. Не соблазняйте.
На крышу к барышням – тоже не моё. Как это – орать дурным голосом? Как это так, подвалить и развязно так высказать: «Ну, чё, девчонки, как настроение?». Всё это ерунда.
День мой расписан по минутам, кроме того, у каждой минутки свой нюанс. Например, когда утро начинается с разбитой чашки, лучше оставаться здесь, возле тапочек со следами зефира. Как бы ни хотелось, туда на кухню,завтракать. Мне случалось оказываться в эпицентре событий. Ничего хорошего. Хватают и спрашивают на ультразвуке: «Кто разбил?!!!». На том же ультразвуке отвечаю: «Не-е я!!!». Да кто меня слушает? Потом прячешься полдня и помятые места зализываешь. У них же, трогательно-надоедливых, одни рефлексы.Они так часто трогают, что надоедают. Раньше убегал в укромные углы. Потом эти углы стали тесными, и я злился. Потом понял, что им без меня никак. Улыбка, мягкие тапочки, тёплое молоко. Без этого они просто не могут. Не улыбнусь я – и, честное слово, ничего хорошего. Будут ходить хмурые, станут ругаться, заболеют... – я знаю, о чём говорю. Так что приходится прощать их до определённого предела.
У меня есть свои слабости, вы только не смейтесь: люблю мармелад. За сладость и красоту. Я видел его, но никогда не ел. Люблю смотреть на него, особенно на зеленый. Он похож на зеленый глаз большой кошки и пахнет как зелёная чаща, в которой жили мои предки. Трогательно-надоедливые считают, что мы не различаем цвета, но никто из них не догадывается, что цвета пахнут и звучат.
Их у меня четверо, моих людей. У них есть свои имена, но я дал им другие. На них они тоже откликаются. Самого старшего я назвал Доманет Наработе. Так часто о нём говорят. Его жена Гдемоя Радость. Это её внутреннее ощущение. Прыгун и Валяшка забавные и жутко любопытные как все дети. Мальчик Прыгун не сидит на месте ни минуты. Он бы гонялся за собственным хвостом, если бы он у него был. Но и без хвоста забот у него хватает. Он строит башни из песка, ломает и чинит игрушечные машинки, лазает по деревьям. Молодец, мужичок,явно у меня подсмотрел. Девочка Валяшка маленькая и часто падает, пытаясь повторить всё за братом, потому и Валяшка. На деревья я её не пускаю . Как только надумает, становлюсь мягким игривым, общительным или просто требую еды. Они втихоря меня балуют всякими вкусностями, и уж не беда,что больше всех тискают меня и, наверное, самые надоедливые из всех моих трогательных. Похоже, у них всё-таки сохранились те вибриссы, которые должны быть у всех - они лучше понимают и быстрее всему учатся.
Доманет Наработе изначально добр. Просто он действительно редко оказывается дома, а ,оказываясь, мало что понимает.
Он постоянно спрашивает: "Почему?", как маленький ребенок, часто теряет свои вещи и сердится . Тогда попадает всем: и Гдемоей Радости, и Прыгуну, и Валяшке, и мне.
Когда он приходит, одежда его и сам он пахнет железом и смазкой. Лицо его становится бледным, а иногда слегка сероватым.
Он кричит: "Я из-за вас на заводе работаю!" Часто после этого разбивается тарелка, иногда чашка, а как-то раз это было большое красивое блюдо. У него длинные пальцы. Он потрясает грязными ладонями, прижимает их к лицу. От этого на лицо ложатся дополнительные тени и оно становится похожим на лицо полосатого кота.
Гдемоя Радость пытается его успокоить, но он кричит на неё, и она плачет. Прыгун и Валяшка тогда прячутся в своем углу, и я сижу с ними с ними - ведь они самые маленькие.
Отшумев, Доманет Наработе тихонечко открывает шкаф и достаёт оттуда скрипку и пытается на ней играть . Мелодия летит бестолковой птицей, припадая на одно крыло, и ,чаще всего, я просто не могу этого слышать.
"Ничего -ничего, - бормочет он, обращаясь ко мне, - нужно просто побольше заниматься."
После этого он так же осторожно открывает другую дверцу шкафа и тихонечко пьёт из маленькой склянки. Это у него называется " тянуть из шкалика". После этого он становится весел и засыпает. Зато Гдемоя Радость просто возмущена.
Каждое утро Прыгун и Валяшка не хотят в детский сад. Я не понимаю, зачем тащить детёнышей туда, если они кричат и упираются. Я бы сам за ними присмотрел. Они вообще, эти трогательно-надоедливые, часто делают, чего не хотят, как бы себе назло. Видимо, это их особенность, с которой ничего не поделаешь. Последней из дома, накормив меня, уходит Гдемоя Радость. О качестве еды умолчу. Ем я не всё, чтобы не отравиться. Но, когда больше ничего нет, приходится доедать и это.
После этого я могу распоряжаться временем по-своему.
Люди зависят от Интернета так,что даже пишут это слово с большой буквы. Мы - независимый народ и у нас свои коммуникации. Питомцам, которые присматривают за своими людьми, и со временем становится неважно, кошка ты, собака, или вообще крокодил. Так мы выживаем в этом океане непонимания. Благодаря вибриссам, феромонам, и прочему мы знаем друг о друге многое. Со мной на одной площадке, справа живёт старая слепая собака с голубоватой шерстью, Керри. Она высоко держит свою голову, чтобы узнать побольше без зрения.Мысли её спокойны и мудры. Я слышу её тёплые приветы. Она уже не может ухаживать за своими людьми, и потому они ухаживают за ней и, наверное, любят. Двумя этажами ниже живут два маленьких котёнка, Чук и Гек. Они похожи на Прыгуна и Валяшку. Мысли их короткие и забавные, как стекляшки в калейдоскопе. На первом этаже живёт хомяк Попкорн. Поток его сознания неразборчив,слишком мелкие буквы. Сфинкс Шу чудом выживает во дворе У него температура как у птицы, сорок два. Он постоянно кутается в красный плед и часто меняет локацию. У него нет шерсти, но есть тайна. Всё это чудеса генетики. Наверное поэтому он желчен настолько, что не все могут долго с ним общаться.
А вот в доме напротив живёт она. Никак не могу прочесть её мыслей. Они очень летучи и похожи на морозные узоры на окнах.Не знаю ни одного её имени.( А , как водится, у кошек их бывает три.) Не вижу её лица, но, чувствую, есть улыбка сладкая, как мармелад, который я люблю.Так вот, я видел только её силуэт, чувствовал, как летучи её мысли, а прочитать не мог. Ещё я знал, что прогулка с ней была бы похожа на полёт,если бы только я решился.
Я отправлял высокохудожественные граффити. Я писал письма об одиночестве, рассветах, закатах и путешествиях и мармеладе, обо всём.Я пел разные песни. Пробовал шутливые на манер:
Так поцелуй же ты меня, Перепетуля!
Я тебя так безумно люблю...
Не подействовало. Итальянские мотивы тоже никак не отзывались. И только баллада на старофранцузском
“Я лишь с трудом могу дышать”
Позволила мне быть услышанным.
Я оставлял послания .Но трогательно-надоедливые называли это словом «гадить» и устраивали мне карательные мероприятия.
Поэтому, когда кто-то опять занудел мне про прыжки с парашютом, я не стал дольше тянуть и спрыгнул со своей любимой форточки наружу. Как-то торкнуло меня. Я полетел.
Я орал истошно, распластываясь на воздушном потоке. Внутренности мои дрожали, сжимались и разжимались.Приземляясь, я отшиб лапы и, кажется, обмочился.
Громоподобно и хамски заржал голос:
Ха-ха-ха! На свидание торопился? Парашют забыл?
А где бы я его взял? – огрызулся я, цепенея между тем от страха.
Я поднял голову. В небе вместо солнца реяла улыбка. Та самая, которую я себе хотел бы. Улыбка Чеширского кота: и тёплая, и грозная, и очень проникновенная. Полная до краёв эмпатией.
Всё будет хорошо, – произнёс голос губами улыбки. После чего улыбка растаяла, и солнце оказалось на прежнем месте.
Шлёпнувшись так позорно, я внезапно очутился перед Шу. И то, что болели лапы, спасло меня от обморока. Шу кивнул мне, поравил на плечах красный плед и тактично отвернулся. Сделал вид, что выкусывает блох. Хотя блохи и так должны были поскальзываться на голой спине Шу и ломать себе конечности. Я привёл себя в порядок и отряхнулся.
Вот такие фрукты сюда к нам падают, – задумчиво и почти без усмешки начал он. – Созрел, что ли?
Я бы зарделся, если бы умел. А так, просто подавился всеми словами и звуками, что у меня были:
– М-М- М !
- Ну, ясно. Загадки-то будешь отгадывать, юнош? Я же всё-таки сфинкс.. – Тут Шу тихонько рассмеялся, а после закашлялся: житьё в подвале не шло на пользу его теплолюбивому организму.
Тут откуда ни возьмись бабочка адмирал. Яркая и ароматная, как моё самое искусное граффити, она беспокоила и дразнила. Я просто должен был её догнать. Раз! Два! Три! Бабочка легла в пыль, потеряв аромат и обаяние. Она неловко и некрасиво спланировала, и, как будто завяла. Крылья её побледнели, запахли скошенной травой, и постепенно бабочка стала серой и скучной, словно порошок…
– Что, грустно? Вот ясно, что ты не созрел ещё для загадок. Ступай.
Все загадки потом.
И я отправился в котокомбы.
Я видел силуэт. Силуэт и брызги света. Она не боялась. Мы могли бы начать совместное путешествие. Мне даже показалось, что это был бы полёт.
Ошибки нет. Все трогательно-надоедливые пишут это слово по-другому. Я видел: «Катакомбы». Они не знают, насколько много там котов! Я слонялся и спрашивал о ней. Встречали меня очень по-разному. Потому что народ по-настоящему разношерстный. Брутальные мявы с обмороженными круглыми ушами, роскошные персы, говорящие с вами через губу. Простые шустрые полосатики, при первом шуме, ускользающие прочь. Сбежавшие или брошенные, они искали смысл жизни и подруг пропитание и приключение.
С ними тоже пришлось говорить по- разному: с кем просто и по душам, с кем сквозь зубы, а с кем-то когтями и своим электричеством. Пока искал её, выучил все диалекты, исписал все стены, покрылся шрамами. Но ни следов, ни обрывков мыслей, ни запаха. Голос и подавно охрип. Я добрался до заветной двери. Железной, непроницаемой. Оставил возле неё своё самое красивое граффити и ...
– Пшёл вон, мразь вшивая! - Её трогательно-надоедливый ругался почти по кошачьи, а вот пнул зря... Я обязательно что-нибудь придумаю в ответ.
Тут я вздрогул. Потому что услышал, как Прыгун и Валяшка звали меня по имени. То есть, это они его мне придумали, а я откликался. Потому что их любил.
– Вася! Вася!
Голоса их были бестолковыми птичками, как скрипичная мелодия хозяина дома. Я откликнулся, и они затискали меня разом. Они гладили меня по шрамам и кричали, что я нашелся. День за днем Я терпел и ждал, думал о полёте и новых граффити. Я напрягал голос и вибриссы.
И однажды она пришла сама. Лёгким чёрным силуэтом.
Но мои трогательно-надоедливые устроили такой шум и кавардак! Они топали ногами и кричали. Силуэт исчез очень быстро. Она решила, что я струсил. Я понял по улыбке. Снисходительной и грустной. Не мог уснуть ни днём, ни ночью. Потешал своих трогательно-надоедливых. То-то они понять не могли, зачем я резвлюсь, как котёнок. Смеялись как дети. Я знал, что чёрная, искрящаяся светом, гибкая, как мелодия джаза, она больше не придёт.
Я потешал и потешался над собой. Я повторил глупейший фокус с зефиром, утешая Гдемою Радость, но никто не мог утешить меня. Ищет как в первый раз, хихикает, как маленькая.
А мир потихоньку серел. Возможно, они правы, и у котов только чёрно-белое зрение.
– Ну, будем прыгать с парашютом?
Я сказал что-то неприличное, а потом прыгнул. Летел я в этот раз медленнее и сел мягче. И надо мной больше не смеялись. Керри прислала мне тёплый привет, словно ткнулась носом в щёку.
И тут я увидел птицу на земле. Она плясала, как тряпочка на ниточке. Я хотел поймать как положено. Схватил. Даже ощутил, какая она горячая. Но вспомнил бабочку и растерялся А наглая добыча ударила крылом наотмашь, присела на лапках прямо в моих объятьях, спружинила и унеслась вверх. Так было веселее, хотя я потерял птицу. Я и сам её отпустить собирался.
– Кхе-кхе-кхе, – услышал я полусмех-полукашель. Это Шу подставил свои вычурные складки солнцу. – Вот теперь ты ,пожалуй, готов к загадкам. Твои трогательно-надоедливые безнадёжны. Хочу тебе сказать,что есть вещи более важные.
Что, важнее моих...
Ты слышал про кота Шрёдингера? Он сидит в закрытом ящике, и никто не знает, жив он или мёртв. Ни друзей, ни прогулок, ни корма. Ты бы так смог?
Не-а, – признался я. Мне стало страшно за кота со сложной фамилией.
Тебе что, не надоели серые дни?
Надоели.
Туда можно только долететь, чтобы помочь. Я точно не смогу.
Так он жив или мёртв?
А вот в этом и загадка, и она не моя.
Я решил вернуться напоследок.
Следующий день был серым, и ещё один, и ещё. Я перестал различать цвета и бегать, зато стал путешествовать в дурацкой посудине, которую они называли переноской. Мои трогательно-надоедливые отдавали меня трогать чужим, и это было отвратительно. Никто не слушал моих возражений. И всё повторялось снова в каждом из одинаковых дней. Наверное, это было моё упущение. Я ведь так и не научил их эмпатии.
Она сидела в тапочках,тех самых, со следами зефира. Она кормила меня лекарством. Я выплёвывал нестерпимую на вкус жижу. Дети смотрели на меня, засунув пальцы в рот и, кажется, собирались плакать. Глупые, и правда, безнадёжные. А ,может, им просто нужен другой кот, поумнее?
Они плакали и теребили меня, и опять звали по имени.
Я летел. Ведь там был кто-то заперт в ящике. Я набирал высоту. Ведь он наверняка жив, Кот Шрёдингера. Я отопру ящик, наловлю ему рыбы, налью молока. Я ему улыбнусь. Не зря я так долго тренировался. А он меня спросит: «Вы из графства Чешир?»
Шу забрали волонтёры. Он кашлял и был плох. Не знаю, где и когда мы встретимся...
Автор: Laringa