С самого начала с ним что-то было не так. Это замечали все, даже самые равнодушные, чёрствые учителя, безразличные обычно к нашей маленькой муравьиной жизни. И, уж конечно, это видели мы, запертые с ним в одном классе на шесть или семь часов каждый божий день.
Капуста перевёлся к нам в середине зимы. До этого он учился в гимназии через дорогу, но, видимо, допёк там всех отличников и был отправлен к нам, пролетариям. Я помню, как впервые его увидел. Он стоял в раздевалке, красный с мороза, закутанный по самые брови, и держал в руках мешок со сменкой. Никто не сказал ему, куда вешает куртки наш класс, а все крючки были уже заняты. Мы решили тогда, что к нам переводят какого-то тюфяка, поэтому Петька Брыков тут же решил учинить над новеньким своё обычное развлечение: напихать ему за шиворот грязного снега.
Следующее моё воспоминание – Капуста сидит верхом на Петьке, вдавив его в пол всем своим весом, и бьёт, куда придётся. Девчонки визжат, вскочив на ящики для обуви. В луже талого снега орёт Брыков, извиваясь, как червяк. По физиономии струятся слёзы и кровь из расквашенного носа. Лицо у Капусты красное от усилий, но совершенно спокойное. Он молотит Петьку кулаками размеренно, будто месит тесто. Кажется, когда Капусту оттащили, он даже вытер лоб, будто после утомительной работы.
Так мы и оказались заперты с ним на много лет.
Капуста обитал на последней парте в одиночестве. Во-первых, никто не желал сидеть с ним. Во-вторых, он был слишком огромен и постоянно увеличивался в размерах. Он страдал компульсивным перееданием или, говоря по-человечески, постоянно обжирался. Школьный портфель Капуста доверху набивал бутербродами, конфетами и яблоками. С его парты на уроках и в перемену доносилось жевание, словно там поселился какой-то вечно голодный монстр. Я представлял себе это так живо, что мне жутко становилось оборачиваться. Я сидел в классе, слушал чавканье за спиной и с ног до головы покрывался мурашкам.
Учителя поначалу запрещали Капусте есть на уроках, но со временем смирились. Пока он жевал, в кабинете было относительно тихо. Но, если его челюсти не перемалывали какую-нибудь пищу, он становился по-настоящему шумным. Капуста умел издавать ртом два десятка самых разных непристойных звуков. Иногда он кричал, как чайка, подавившаяся рыбой, или выдувал воздух, прижав слюнявые губы к пухлой руке.
Не удивительно, что учителя ненавидели с нами работать.
Был ли Капуста психически больным? Не знаю. Он нормально справлялся с упражнениями в те дни, когда всё-таки снисходил до просьб педагога и доставал из портфеля тетрадь и ручку. Его можно было умаслить лаской и похвалами, но нельзя было заставить. Если в школе ему становилось скучно или неприятно, он падал на пол, изображая припадок. Хотя бы раз в неделю его тюленья туша с грохотом валилась в проход между парт. Мы зажимали ладонями уши, уже зная, что сейчас последует вой. Несчастные, которые не успевали отбежать далеко, во время таких сцен получали ногой в живот или кулаком под колено.
Мать Капусты частенько вызывали в школу. Маленькая, хрупкая, в залатанном пальтишке, она смотрела снизу вверх на всех, кого считала выше себя по рангу, и говорила тихим извиняющимся голосом. В натруженных руках она вечно комкала мокрый от слёз платок.
- Славик ведь единственный у меня, понимаете? – заискивала она. – Папы у нас нет, понимаете?
- Раз нет отца, дисциплина должна быть ещё жёстче, – безжалостно отвечала наша классная.
Мы, сопляки, подслушивали, приникнув к двери кабинета. Всем было интересно, найдут ли на Капусту управу. Самого виновника мы тоже видели в щель краем глаза. Он со скучающим лицом стоял у доски и грыз мел.
- Славик перебесится, понимаете? Перерастет. Он ведь был такой славный мальчик, понимаете?
- Перебесится?! – взорвалась вдруг классная. – Да он же у вас ненормальный! Его дети боятся! Вы, можно сказать, уже ребёнка потеряли!
Мать Капусты зажала платком рот и разрыдалась. Классная заговорила тише, уже не слышно для нас, но в интонациях угадывалось что-то успокаивающее. В какой-то момент они даже обнялись. Две женщины всегда друг друга поймут.
А Капуста смотрел на плачущую мать и сыто улыбался меловым ртом.
Чем старше он становился, тем более жестокие развлечения выдумывал. В начальной школе он устраивал пыточные камеры для майских жуков. Капуста ловил их с запасом, собирал ранним утром, ещё полусонных, набивал ими обувную коробку и начинал развлечение. Одних он топил в туалете, другим отрывал крылышки, третьих давил крышкой парты. Так же безжалостно он расправлялся с мотыльками, гусеницами и стрекозами.
Иногда, наловив побольше насекомых, Капуста закрывал их в майонезном ведёрке, просверлив дырочки для дыхания. Ждал, пока они начнут жрать друг друга. Это доставляло ему больше всего удовольствия, даже не знаю, почему. Может быть, им двигал научный интерес: какой же вид продержится дольше?
В пятом классе, когда началась биология, Капуста пережил горькое разочарование. Оказалось, что насекомые не испытывают боли в привычном нам понимании. Он ещё пол-урока заваливал учительницу вопросами, какие из животных могут страдать, а какие – нет. Мы, его однокашники, внутренне подобрались. Уже тогда понимали, что он выискивает новую жертву.
В октябре на трудах девочек посадили за швейные машинки, а каждому мальчику выдали шило и заготовку ботинка, чтобы делать в ней дырки. Нам, конечно, интереснее было делать дырки друг в друге. С того урока все ребята ушли окровавленные. Наши портфели напоминали щиты греческих воинов, иззубренные и во многих местах пронзённые стрелами насквозь. Когда прозвенел звонок, Капуста не стал, как все, сдавать шило в ящик трудовику, а тихонько прикарманил его. Только на следующий день мы узнали, зачем.
В нашем кабинете в живом уголке жила сухопутная черепашка по кличке Тортилла. Она была скучная и почти всё время спала. Именно её Капуста и решил замучить, когда пытки жуков перестали приносить ему радость. На перемене он выкрал Тортиллу из аквариума, в котором она мирно дремала, убедился, что поблизости нет взрослых, и начал экзекуцию. Мы, невольные свидетели, замерли от ужаса. Не помню, чтобы я когда-то, до или после этого, чувствовал такой страх и омерзение к себе. Никто из мальчишек, и я тоже, не посмел вмешаться.
Сначала Капуста попытался гильотинировать черепаху крышкой парты. Такой трюк он частенько проворачивал с гусеницами. Но Тортилла сразу спрятала голову. Тогда он стал выковыривать её из панциря шилом.
Пока я убеждал себя, что проблемы черепахи – это не моё дело, в класс зашла Анюта. Это было воздушное создание с огромными белыми бантами и сияющими васильковыми глазами. Она единственная из нас училась на пятёрки, участвовала в школьной самодеятельности и даже носила пионерский галстук, хотя это перестало быть обязательным. Ни разу на моей памяти она ни с кем не подралась. При виде жуткой картины, которая разворачивалась в кабинете, лицо Анюты исказилось.
- ТЫ! – завыла она не своим голосом. – ПАЛАЧ! ЖИВОДЁР!
Она налетела на Капусту, как фурия. Пальцами впилась ему в волосы, несколько раз пнула в живот и по ногам. Капуста с рёвом вскочил, пытаясь стряхнуть с себя девчонку, но Анюта, как разъярённая кошка, повисла у него на плечах, не переставая лягаться и царапаться. Наверное, она хотела лишить его зрения. Следы от её ногтей на толстой Капустовой роже остались ого-го какие! Когда он, наконец, смог отшвырнуть Анюту, она ударилась спиной о шкаф, но сразу вскочила. Ей было очень больно, я видел, как у неё тряслись губы, а она всё равно встала. Я никогда не видел ничего более потрясающего.
Капуста не привык, что ему кто-то противостоит, поэтому немного ошалел. Он покинул кабинет с позором, пятясь по стеночке, как огромная каракатица. В тот день его больше не видели в школе. Сморгнув слёзы, Анюта посадила черепаху в свой портфель, открыла учебник литературы и отважно сказала:
- Давайте готовиться, ребята. Сегодня сочинение.
В гневе она была прекрасна, как валькирия. Я сразу влюбился.
Потом, уже дома, я оцарапал руку гвоздиком, пообещал у зеркала, что больше никогда не буду жалким ничтожеством, и скрепил клятву кровью.
С того дня я стал провожать Анюту из школы. Она не возражала. Я всё боялся, что Капуста подстережет её после уроков, чтобы отомстить. Я был уверен, что он затаил злобу. Мне снились кошмары, в которых Капуста чем-нибудь острым выковыривал Анюту из форменного сарафанчика, как черепаху из панциря. Я просыпался, крича, на мокрой от слёз подушке. Со следующего урока трудов я тоже украл шило. Много дней я носил его в портфеле, воображая, как воткну лезвие Капусте в глаз или под горло, если он нападет на нас.
Вскоре вся история дошла до учителей. На трудах нам запретили работать с шилом и вместо ботинок выдали ещё более унылые заготовки табуреток. Мать Капусты снова вызывали, и снова она плакала, комкая платок. Анютке понизили оценку за поведение, потому что она отказалась возвращать Тортиллу в живой уголок, а в её личном деле появилась позорная запись: "Украла общественную черепаху". Анюта восприняла это холодно и с некоторым презрением. Мы по-прежнему вместе ходили из школы, сооружали террариум и мечтали, как будем защищать Тортиллу от Капусты, если он попытается похитить бедное животное под покровом ночи.
Сейчас-то я понимаю, что, если бы он всерьез решил отомстить, то не ограничился бы черепахой. В конце концов, у Анюты есть младший брат.
***
Когда мы перешли в восьмой, случилась неприятная история. Молоденькая учительница английского, не знавшая повадок Капусты, попыталась призвать его к порядку, а он в неё плюнул. Бедняжка весь урок истерически плакала в туалете для педагогов. Наши девочки во главе с Анютой стучали в дверь и пытались ласковыми словами уговорить её выйти, но это не помогло. На следующий день учительница уволилась, а Капусту приговорили к занятиям с психологом.
Психолог был для нас зверем новым и экзотическим. Он завелся в школе недавно, пользы приносил мало, но и вреда никакого. Иногда он отменял уроки, чтобы провести какой-нибудь забавный тест, и на классных часах заставлял нас делать тупые вещи. Например, благодарить друг друга за то, что мы учимся вместе, или искать три общих черты со случайным однокашником. Помню, мне достался Петька Брыков. Мы совместно решили, что из общего у нас сопли в носу и ненависть к тренингам.
Я почувствовал обжигающую обиду, когда узнал, что из всего класса дополнительные занятия с психологом рекомендованы только мне и Капусте. Просто блеск! Вот я и оказался среди проблемных ребят, с которыми никто не хочет дружить, потому что они едят пластилин и бросаются на других детей с ножницами. А хуже всего было, что Капуста, который раньше и не помнил о моём существовании, стал меня замечать.
- Привет, хлюпик! – радостно кричал он мне, когда я заходил в кабинет психолога. – Тоха! Антон! Эй! Привет-приветик!
Так могло продолжаться до бесконечности. Я сдавался и здоровался в ответ.
Из-за того, что мы вместе посещали занятия, Капуста стал считать меня приятелем. Не то чтобы он умел искренне дружить, но всё-таки какую-то привязанность он ко мне испытывал. Периодически он даже обещал, что посвятит меня в свой главный секрет. Но, когда я спрашивал об этом, он жмурил глаза и загадочно говорил:
- Не время.
Наконец, "тот самый" день настал.
Все знали, что Капуста просто помешан на "Волшебнике Изумрудного города". Он лепил героев из пластилина, собирал наклейки и вешал на стену плакаты с Элли и Дровосеком, хотя нормальные пацаны давно уже покупали постеры с грудастыми моделями Плейбой. Когда психолог просил нарисовать друзей, на всех его картинках оказывались уродливые существа, в которых смутно угадывались Лев, Страшила, Тотошка. Это было психанутое увлечение для мальчишки четырнадцати лет, но от Капусты никто и не ждал нормальности.
- Это не просто рисунки, – однажды сказал мне Капуста. – Я их правда вижу. Они приходили ко мне поиграть, когда я был маленький. И до сих пор приходят.
Шикарно. У него голоса в голове. Я мысленно добавил к его портрету ещё один штрих. Господи, позволь нам всем дожить до выпускного, чтобы жирный одноклассник не пырнул никого шилом.
- Не веришь, – понял Капуста. – Но я тебе докажу.
И он гадко захихикал.
Наверное, правильнее всего было бы пойти к психологу и рассказать, что Капуста совсем съехал с катушек, но я этого не сделал. Стыдно признаться, но мне стала нравиться эта ненормальная дружба. В тот год меня болезненно занимал образ слепого, бесцельного зла. Мне хотелось знать, как оно рождается, откуда берет исток, выбирает ли жертв случайно или придерживается системы. А Капуста представлял из себя удивительный экземпляр тупого, жестокого зла.
Летом между седьмым и восьмым классом мою маму насмерть сбил пьяный лихач, когда она шла с сумками из продуктового. Горе, слишком большое, чтобы его пережить, заполнило меня до краёв. Но, когда приходило время говорить о своих эмоциях, я чувствовал, что рот наполняется горьким ядом.
Стены кабинета психолога украшали потемневшие репродукции. Я помню «Незнакомку» и одного из врубелевских демонов: самого несчастного, изломанного, как выброшенная марионетка, с перекрученными суставами и тяжёлым синим взглядом. Когда меня спрашивали о матери, я смотрел сквозь психолога и видел только демона. Я всё не мог запомнить, как его зовут. Летящий? Падающий? Разбивающийся?
Точно. Поверженный.
Зато с Капустой я мог говорить до бесконечности. Его больной разум меня поражал, как, наверное, удивляет хирурга особенно чудовищная опухоль.
- Ты надежный парень, – сказал Капуста однажды. – Ты не выдал ничего из того, что я тебе говорил. Ты заслуживаешь, чтобы я объяснил.
Он достал из кармана осколок зелёного бутылочного стекла. Он подобрал его в незапамятные времена, еще до перевода к нам. Периодически он смотрел через него на мир и хихикал, как придурок.
- Я их вижу, когда смотрю через стёклышко, – Капуста понизил голос. – Они немножко не такие, как в книге, но всё равно очень славные.
- А мне можно посмотреть?
- Нельзя, – отрезал он. – Табу. Иначе будет нехорошо.
Больше всего в этом разговоре меня удивило, что Капуста знает слово "табу". Конечно, я не верил ему и спрашивал не всерьез, но запрет всё равно покоробил. Что же он видит, прислонив кусочек цветного стекла к глазам, если так блаженно улыбается? Я хотел стащить сокровище Капусты, когда представится случай, просто чтобы он побесился. Но возможность всё не появлялась.
Несмотря на еженедельные занятия с психологом, характер Капусты не улучшался. В декабре он так сильно избил Вадика Климова, что ему ещё неделю было больно мочиться, а математичке напихал в сумку червей. Где только взял их посреди зимы? Заговорили о переводе в коррекционную школу.
Моё приятельство с Капустой тревожило Анютку. Она преданно дожидалась меня после занятий у психолога, чтобы мы вместе могли пойти домой. Обычно она стояла под грибком на детской площадке и украдкой курила. Всучив мне свой портфель, Анюта заводила лекции о том, что такое хорошо и что такое плохо.
- Антон, у тебя тоже поедет крыша, если ты будешь дружить с такими людьми! – увещевала она.
Я покорно слушал, с нежностью глядя на её маленькие розовые ушки, стройные ножки в белых гольфах, стриженные под мальчика светлые волосы. Лет в четырнадцать она разочаровалась во всех взрослых разом и обрезала косы. Жалко. Ей шло.
- Да ведь я знаю, что он скотина, – оправдывался я. – У меня научный интерес.
- Тебе научный интерес, а мне страшно!
- Ты считаешь, я становлюсь таким же, как Капуста?
- Нет же, Антон. Капуста просто злой. А ты как камешек, который застыл на краю обрыва. И качается туда-сюда, туда-сюда. Мне кажется, если тебя не удержать, ты полетишь вниз.
- Не полечу, – обещал я.
И мы шли дальше, сумрачными аллеями, по хрустящему первому снегу. Ни разу наши разговоры не закончились тем, чего я бы хотел: объятиями и поцелуями. Почему я так и не поцеловал Анюту?
***
Когда мы заканчивали девятый, ужасная новость потрясла наш маленький город. Капуста убил человека. Жертвой стал старик, который возвращался домой с позднего дежурства и решил срезать путь через пустырь. Раньше там стояли бараки и жили цыгане, пока хибары не снесли. Мэр обещал возвести на их месте многоэтажки, но дальше фундаментов дело не зашло. На печальных кирпичных квадратах собирались нефоры, жгли костры и пили пиво. Вечерами местные выгуливали здесь собак. Но в тот день на пустыре никого не было.
Я не верю в удачные совпадения. Скорее всего, Капуста много дней приходил "на фундаменты" и ждал подходящую жертву. Он набросился на старика, придушил до потери сознания, а потом сделал с ним всё то, что обычно творил с животными. В конце он выпотрошил бумажник, чтобы милиция решила, будто это ограбление.
Капуста сделал всё быстро. К пятнадцати годам он стал сильный, как бык, но такой же тупой, поэтому оставил улики. Через неделю его арестовали.
Меня ужаснуло даже не убийство как таковое, а его вопиющая бессмысленность. Капусте не нужны были деньги. Мать и так обеспечивала его всем. Когда его забрала милиция, оказалось, он не потратил ни рубля из того, что взял. Капуста не знал жертву и не выслеживал её заранее. Мой толстый одноклассник совершил акт немотивированного зла, просто потому что мог, и вернулся домой есть суп. Убийство человека далось ему не сложнее, чем издевательства над майскими жуками.
Ходили разные дурацкие слухи, почему Капуста это сделал. Одни говорили, ему нужны были деньги на наркотики. Другие болтали, якобы, он стал психом, потому что его совратили в детстве. Кто-то считал, что мать плохо с ним обращалась, кто-то, наоборот, что в семье его распустили.
Мне казалось, я один всё понимал. Капуста убил, потому что родился злым, испорченным, гадким человеком. Он сделал это именно сейчас, потому что наконец стал достаточно силён, чтобы мучить не только животных, но и людей. Он выбрал пустырь, потому что там тихо, и пожилого врача, потому что со стариком справиться легче.
Я так и сказал следаку. Милиция говорила со мной, ведь я считался единственным приятелем Капусты. Меня спросили, не обижал ли кто-то Славика в классе. Я рассмеялся. Это Капуста травил нас всех, держал в страхе учителей, тиранил родную мать. Никто, кроме него, не был виноват, что он стал таким. Я пересказал всю его бесславную биографию, не забыв ни про первую встречу в раздевалке, ни про черепаху. Следак сначала писал, потом отложил ручку и просто слушал.
На выпускном из девятого Капусты, конечно, не было. Его признали вменяемым и судили. Официальной версией обвинения остался грабеж. Я из-за этого здорово разозлился на следака, но ничего не смог поделать. Капусте, по малолетству и благодаря слезам матери, дали срок меньше, чем он заслуживал. А школа, наконец, вздохнула спокойно.
***
Капуста вышел из колонии, когда мы все уже были взрослыми. Я не пытался связаться с ним и даже боялся, что мы случайно столкнёмся в городе. Иногда мне чудился его пристальный взгляд в затылок и чавканье за спиной. Он несколько раз хотел встретиться со мной и даже раздобыл мой новый номер. Меня это испугало до чёртиков. Капуста, будто говорил со старым другом, предложил мне собраться вместе и выпить пива. Я отбрехался, что болен и занят.
Какая-то часть меня хотела бы его увидеть. Неразрешенный вопрос бессмысленного зла по-прежнему меня мучил. Я хотел бы спросить Капусту, зачем он убил человека. Мне казалось, получив ответ, даже самый дурацкий, я успокоюсь. Но от мысли, что он меня помнит и, единственного из всего класса, хочет видеть, меня начинало трясти.
На юбилей выпуска мы, конечно, Капусту не позвали. Мы вообще предпочитали делать вид, что он с нами не учился.
Нас собралось совсем мало: Серёга устраивал бизнес в Москве, Маринка родила второго и проводила ночи у кроватки грудничка, Вадик, самый умный из класса, перебрался в Германию. У других тоже заботы: у кого сверхурочные в фирме, у кого собрание в школе.
- Мы прямо как Пушкин и его друзья-лицеисты, – пошутил Петька Брыков. - Те тоже никак не могли собраться вместе.
Среди бывших одноклассников я чувствовал себя чужим и несчастным, поэтому стремительно вливал в себя коктейли. Пока они хвастались бизнесами и отпусками в Турции, я молчал. Вскоре после школы я ввязался в пьяную драку в баре, получил условный срок за превышение самообороны и вылетел из института. В общем, по мерка моих школьных приятелей, сломал себе жизнь. Но хуже всего мне было от того, что супруги Брыковы, Петя и Анютка, пришли вместе.
От алкоголя меня мгновенно развезло, я стал говорить невпопад и придираться к словам. Анюта вывела меня на крылечко, объяснила, что я веду себя некуртуазно и порчу всем веселье, и пригрозила вызвать для меня такси, если не прекращу.
- Ты слышала? Светочка спросила, был ли я в авторитете на зоне, – я сел прямо на мокрое крыльцо. – Тупая курица. У меня условный срок! За самооборону! Почему они смотрят на меня, как на какого-нибудь зэка?
Анюта мягко положила мне руку на плечо.
- Уймись, Антон. Никто здесь на тебя не смотрит косо. Это ты выдумал, что тебе не рады. Сидишь в углу и дуешься.
- Может, я сижу в углу, потому что не хочу толкаться рядом с твоим муженьком? – я криво улыбнулся. – Брыков? Серьёзно? Ты бы ещё за обезьяну замуж вышла.
Я знал, что Петька ни ставит её ни в грош и, не стыдясь, изменяет с секретаршей. Изменяет моей Анюте! Баран, ничтожество! Разве он способен оценить, какое сокровище ему досталось?
- Нет, я всё понимаю, Брыков – мужик богатый. Отель пять звёзд, всё включено! Ноготки, солярий!
Анюта посмотрела на меня с презрением. Я подумал, что сейчас получу пощёчину, но она просто достала сигареты и закурила.
- Ты сейчас говоришь, как мерзавец, Антон.
- Мне просто интересно, это правда того стоило? Он же спит со всеми подряд! Тебе как, нормально?
- Петька – хороший мужик. Он оплатил операцию маме и институт Севке. Так что да, мне – нормально. Станет нам ненормально – разбежимся. Взрослые люди.
Огонёк сигареты освещал Анютино лицо, такое же одухотворенно-красивое, как раньше. Я вспомнил, что несколько лет назад её мать перенесла онкологию, а брат завалил экзамены. Меня тогда не было рядом А Петька, значит, был. Я почувствовал такой жгучий стыд, что меня даже затошнило.
- Поезжай домой, Антош, – Анюта неожиданно погладила меня по голове, как маленького. – Поспи. Я тебе потом позвоню.
Я не вернулся в кафе и не пошел домой, а стал мотаться по улицам, мучась злостью и чувством вины. Осень стояла совсем не «болдинская». Шумели дожди, смывая с улиц и парков все цвета октября, как художник убирает с холста излишки краски. Золотые и багряные листья превратились в безобразную бурую кашу под ногами, деревья стояли голые и оттого жалкие. Прохожие на улицах теперь одевались в чёрное и серое, исчезли легкомысленные летние сарафаны и плетеные шляпки, их заменили скучные дождевики и чопорные зонты. Даже весёлые, неформальные, бесцеремонные причёски молодёжи скрылись под капюшонами.
Я снова вернулся мыслями к Капусте. Я ни на миг не верил, что он исправился. Настоящее зло не похоже на трагических антигероев из сопливых мыльных драм. В зле нет ничего красивого. Зло – это жестокий мальчишка, который обрывает бабочкам крылья и разрубает кротов лопатой. Говорят, серийные убийцы повторяют со своими жертвами всё то, что делали с животными в детстве. Мне часто снились кошмары, в которых Капуста давит крышкой парты, сажает в банку и колет длинным острым шилом крохотных людишек. Иногда я видел в роли майского жука и себя самого.
Но, кроме ужаса, я чувствовал жгучий интерес к Капусте. В нём была загадка. Я не понимал, почему истинное, черное зло выбрало своим сосудом жирного кудрявого мальчишку, который любил щипаться и плеваться жеваной бумагой.
В ту ночь, пьяный, отвергнутый и несчастный, я наконец решился приподнять завесу тайны.
***
Капуста сразу открыл мне дверь, будто ждал. Он ещё больше растолстел и стал похож на гигантский крейсер. Жирное лицо, жирные белые руки. Бессмысленные щёлочки глаз. Увидев меня, он противно засмеялся.
- Привет, Антон! Тоша! Привет-приветик! – сказал он, как в старые добрые времена, когда мы вместе ходили к психологу.
Капуста по-прежнему жил в материнской квартире. Он проводил меня на кухню, поставил на стол бутылку дорогого коньяка и тяжело рухнул в кресло. Мы немного выпили, закусили колбасной нарезкой. Я заметил, что стены и холодильник до сих пор украшены рисунками с героями "Волшебника Изумрудного города". Рот Элли расплывался уродливой кровавой кляксой. Страшила был заштрихован неровно и, похоже, на нём не раз ломался карандаш. Глаза льва были не нарисованы, а проковыряны в бумаге. Я старался не смотреть на рисунки. Особенно меня почему-то пугал лев. Мне казалось, из дырочек-глаз за мной следит кто-то недобрый.
Поначалу мы говорили о всякой чепухе, но, когда время перевалило за полночь, разговор, наконец, свернул в нужное русло. Капуста к тому времени безобразно напился, а я и так давно был тёпленький.
- Это всё из-за зелёного стёклышка, – пожаловался наш школьный палач и живодёр. – Я ведь не плохой человек. Они меня обманули.
Капуста достал из кармана тот самый осколок, который не раз показывал мне в детстве. Острые грани блестели в свете лампочки.
- Я нашёл его, когда играл на пустыре. Они стали приходить, если я в него смотрел. Сначала ничего не говорили, только играли со мной немножко. Показали, как весело могут танцевать жучки, если привязать их на ниточку.
Меня уже вело от коньяка, усталости и духоты. Следить за сбивчивым рассказом было трудно. Огромные губы Капусты вдруг затряслись.
- Они обманщики, понимаешь? – сказал он тихо и жалобно. – Они притворились, что пришли из Изумрудного города, потому что я тогда любил эту сказку. Я был маленький, я не заметил, что они совсем другие. Элли старая и синяя – разве так бывает? В Страшиле черви кишат. У Трусливого Льва вечно отваливалась башка. Это же ненормально, когда голова отваливается.
- А кто они тогда такие? – у меня заплетался язык. – Демоны? Призраки?
- Откуда я знаю? – голос Капусты приобрел плаксивые интонации. – Но это они во всём виноваты. Они меня научили, что весело – это если больно. А то я бы сам никогда!
- Ты их слушал. Кровь на тебе.
- Тебе легко говорить! Зло ведь наполняет, словно газ какой-то. Хватит самой маленькой трещинки в душе, и всё, оно тебя пожирает. А сейчас уже поздно.
По одутловатому лицу Капусты струились слёзы.
- Так, может, выбросишь стекло? – предложил я, едва ворочая языком. Комната вокруг меня плыла и кружилась.
- Ты что! – ужаснулся Капуста. – Табу! Зелёное стёклышко должно быть при мне всегда.
Он уснул первый, прямо на кухне, уронив башку на пухлые руки. Я смотрел, как вздымаются его огромные плечи и колышется от дыхания жирное горло, и думал, что, если бы я когда-то всадил ему шило в шею, судимость появилась бы у меня раньше, а незнакомый старик был бы жив. Может, и не он один. Кто знает, скольких порешил Капуста, подчиняясь голосам в голове.
Зелёное стёклышко матово поблёскивало в большой белой ладони. Я знал, что это глупо. У Капусты, видимо, ещё в детстве развилась шизофрения, вот он и видел сказочных героев, которые уговаривали его мучить зверей. Но я не смог удержаться от любопытства. Я осторожно разжал непослушные пальцы и поднес осколок к глазам.
Я увидел их сразу. Лицо Элли – кровавая улыбка, прорезанная от уха до уха. Маска Тотошки сшита кое-как и норовит сползти, а глаза в прорезях совершенно человеческие. Дровосек держит одну руку на огромном ржавом топоре. Башка Льва крепится к телу булавками, а там, где голова отходит, виден розовый мясной край. У Страшилы вовсе нет лица, а руки и ноги растянуты на палках, как на дыбе. От всех пятерых пахло смертью.
Я отшатнулся, упал на колени и стал медленно пятиться в коридор. На меня не смотрели. Элли взяла Капусту за волосы, подняла ему голову и дала Железному Дровосеку знак. Тот поднял топор. Глаза толстяка внезапно распахнулись.
- Нет! Стой! Верни! – захрипел он, воздев ко мне руку.
Свистнул топор. Голова Капусты покатилась, как кочан. Тотошка опустился на колени и стал жадно лакать кровь. Лев склонился над жирной мёртвой тушей. Порез у него на горле открылся, и тут я понял, что это не рана, а ещё одна пасть.
Больше я ничего не увидел. Пугало, тяжело переставляя ноги-палки, будто каждое движение причиняло ему боль, заслонило собой проход. До меня донеслось чавканье.
Я вывалился на лестничную площадку, не помня себя, скатился по лестнице и вылетел на двор. У скамейки меня вырвало. Всё вокруг было зелёное, словно мир затянуло ряской. Казалось, я смотрю сквозь болотную воду.
Не сразу я понял, что до сих пор прижимаю стёклышко к глазам.
***
Я постарался забыть всё, что видел в ту ночь.
Утром я проснулся на скамейке в парке, в мокром свитере, без куртки. До сих пор не знаю, где я её потерял. Ни денег, ни ключей при мне не было. Помятый, жуткий с похмелья, я, как есть, пошёл к Брыковым, умылся у них и одолжил на проезд. Петька дал мне свою футболку, чтобы я не сидел в мокром. Когда он ушел на работу, мы с Анютой остались пить обжигающий чай.
Я всё ей рассказал. Только ей одной.
- Бедный, – Анютка пощупала мне лоб. – Капуста, наверное, опоил тебя какой-нибудь дрянью. Зачем ты вообще к нему пошёл? Что, если бы он с тобой что-то сделал?
- Погоди... У меня должно остаться...
Я пошарил по карманам и, действительно, нашёл в джинсах кусочек зелёного стекла. Он притягивал взгляд, но я никак не мог решиться сквозь него посмотреть. Я был уверен, что увижу то же, что и в прошлый раз: чудовищ, заполнивших маленькую кухню. Анюта сама взяла стёклышко и, прежде чем я успел её остановить, приложила к глазам.
Лицо её почти не изменилось. Разве что немного приподнялись брови, как обычно было, когда она изучала что-то интересное. Я с жадностью поймал её взгляд.
- Ничего такого, – сказала Анютка. – Стекло как стекло.
Она выбросила осколок в мусорный бак и вернулась за стол. Мне показалось, она держится напряженно, и я пожалел, что вообще с ней об этом заговорил. Что, если моя Анютка начнет считать меня психом? Я стушевался, согласился, что мне, наверное, всё приснилось, и мы с облегчением перевели тему.
Капусту нашли только через неделю, когда вернулась из отъезда его мать. Он к тому времени совсем протух. Его хоронили в закрытом гробу, но дела не заводили, поэтому я не знаю, что нашла милиция. Может быть, мы оба всего лишь отравились палёным коньяком, но я оказался крепче?
Я пришел на похороны. Мама Капусты говорила, каким добрым мальчиком он был когда-то, и комкала платок. Конечно, она лгала.
Мне ещё долго чудился недобрый взгляд в затылок. Когда я занимался обычными делами, я часто ловил себя не ощущении, что меня кто-то сверлит глазами, хотя я оставался дома один. Я уверен, это были те пятеро. Пугало, пёс, мёртвая девочка, человек с железным топором и особенно лев. Льву я как-то сразу не понравился.
Я думаю, они ждали, когда я оступлюсь, чтобы явиться за мной. Достаточно самой малой трещинки, чтобы зло проникло в тебя, как газ, так говорил Капуста. А я – подходящий сосуд. На мне этих трещин, как на зебре полосок.
А потом они потеряли ко мне интерес. Я перестал чувствовать ввинчивающийся в затылок взгляд, и жизнь вошла в колею.
Через год мы с Анютой, наконец, перестали страдать ерундой и сошлись. Она развелась с Петькой мирно, без сцен и скандалов. Он правда оказалась хорошим мужиком. Мы даже поздравляем друг друга с праздниками. Анютку он называет "сестрёнка", и я почти не бешусь.
Ещё через пять месяцев родился наш сын. У нас с Анютой голубые глаза, а у него карие, как у Брыкова, поэтому, когда пацан подрастет, нам придется придумать, что он пошёл в дальних родственников. Мне плевать, что он Петькина копия. Я забирал его из роддома в конверте из одеял, качал ночами, пока у него резались зубы, и нёсся на красный сигнал светофора в больницу, когда после укуса осы у него вдвое раздулось горло. Это мой ребёнок. Чей же ещё?
Как всякий мальчишка, наш сын обожает играть с цветными стёклышками. Я каждый раз чувствую смутную тревогу, когда вижу, как он подносит к глазам красные, жёлтые, зелёные осколки и обломки пластика, которые выкопал в песочнице. Но он растет добрым и славным парнем. Недавно Анюта научила его, как делать кормушки для птиц, и мы теперь не выбрасываем крошки, а несём воробьям. Наш малыш не поджигает муравьев лупой, не давит ногами лягушек, а майских жуков, которых находит на дороге, переносит в траву.
Мне хочется верить, что, если существует в мире абсолютное зло, существует и абсолютное добро. Должны быть люди, в душе которых нет ни единой трещинки. Может, так заведено, что на каждого Капусту приходится одна Анюта, которая полезет отбивать черепаху у школьного хулигана, накормит воробьев зимой и не пройдет мимо бездомного, у которого сердечный приступ.
- Мне приятно думать, что Капуста рассказал мне всё специально, – признался я однажды. – Вроде как, он сам хотел, чтобы я забрал то стёклышко. Нарушил табу. Может, ему надоело творить зло?
- Какая разница? Он ведь был псих. Может, он правда видел льва, который жрет людей через рану на горле, а потом получил сердечный приступ, когда понял, что стекла нет. Это не значит, что ты виноват.
Анюта, сидя под настольной лампой, аккуратными стежками подшивала подол юбки. Лицо было безмятежным.
- Я не говорил тебе, что у льва вторая пасть на горле, – заметил я.
Анютка подняла на меня твердые голубые глаза. Я отвел взгляд. Это была та самая девчонка, которая в одиннадцать лет встала после того, как огромный хулиган швырнул её об шкаф. Я не смог бы победить её в гляделки.
- Нет, Антон, всё-таки говорил, – сказала Анюта. – Не в тот самый день, а после похорон Капусты. Вот я и вспомнила.
Что ж, в конце концов, в каждой семье свои секреты.
ПОЛУНОЧНИКИ (клуб любителей мистики)
Зло
мистический рассказ
С самого начала с ним что-то было не так. Это замечали все, даже самые равнодушные, чёрствые учителя, безразличные обычно к нашей маленькой муравьиной жизни. И, уж конечно, это видели мы, запертые с ним в одном классе на шесть или семь часов каждый божий день.Капуста перевёлся к нам в середине зимы. До этого он учился в гимназии через дорогу, но, видимо, допёк там всех отличников и был отправлен к нам, пролетариям. Я помню, как впервые его увидел. Он стоял в раздевалке, красный с мороза, закутанный по самые брови, и держал в руках мешок со сменкой. Никто не сказал ему, куда вешает куртки наш класс, а все крючки были уже заняты. Мы решили тогда, что к нам переводят какого-то тюфяка, поэтому Петька Брыков тут же решил учинить над новеньким своё обычное развлечение: напихать ему за шиворот грязного снега.
Следующее моё воспоминание – Капуста сидит верхом на Петьке, вдавив его в пол всем своим весом, и бьёт, куда придётся. Девчонки визжат, вскочив на ящики для обуви. В луже талого снега орёт Брыков, извиваясь, как червяк. По физиономии струятся слёзы и кровь из расквашенного носа. Лицо у Капусты красное от усилий, но совершенно спокойное. Он молотит Петьку кулаками размеренно, будто месит тесто. Кажется, когда Капусту оттащили, он даже вытер лоб, будто после утомительной работы.
Так мы и оказались заперты с ним на много лет.
Капуста обитал на последней парте в одиночестве. Во-первых, никто не желал сидеть с ним. Во-вторых, он был слишком огромен и постоянно увеличивался в размерах. Он страдал компульсивным перееданием или, говоря по-человечески, постоянно обжирался. Школьный портфель Капуста доверху набивал бутербродами, конфетами и яблоками. С его парты на уроках и в перемену доносилось жевание, словно там поселился какой-то вечно голодный монстр. Я представлял себе это так живо, что мне жутко становилось оборачиваться. Я сидел в классе, слушал чавканье за спиной и с ног до головы покрывался мурашкам.
Учителя поначалу запрещали Капусте есть на уроках, но со временем смирились. Пока он жевал, в кабинете было относительно тихо. Но, если его челюсти не перемалывали какую-нибудь пищу, он становился по-настоящему шумным. Капуста умел издавать ртом два десятка самых разных непристойных звуков. Иногда он кричал, как чайка, подавившаяся рыбой, или выдувал воздух, прижав слюнявые губы к пухлой руке.
Не удивительно, что учителя ненавидели с нами работать.
Был ли Капуста психически больным? Не знаю. Он нормально справлялся с упражнениями в те дни, когда всё-таки снисходил до просьб педагога и доставал из портфеля тетрадь и ручку. Его можно было умаслить лаской и похвалами, но нельзя было заставить. Если в школе ему становилось скучно или неприятно, он падал на пол, изображая припадок. Хотя бы раз в неделю его тюленья туша с грохотом валилась в проход между парт. Мы зажимали ладонями уши, уже зная, что сейчас последует вой. Несчастные, которые не успевали отбежать далеко, во время таких сцен получали ногой в живот или кулаком под колено.
Мать Капусты частенько вызывали в школу. Маленькая, хрупкая, в залатанном пальтишке, она смотрела снизу вверх на всех, кого считала выше себя по рангу, и говорила тихим извиняющимся голосом. В натруженных руках она вечно комкала мокрый от слёз платок.
- Славик ведь единственный у меня, понимаете? – заискивала она. – Папы у нас нет, понимаете?
- Раз нет отца, дисциплина должна быть ещё жёстче, – безжалостно отвечала наша классная.
Мы, сопляки, подслушивали, приникнув к двери кабинета. Всем было интересно, найдут ли на Капусту управу. Самого виновника мы тоже видели в щель краем глаза. Он со скучающим лицом стоял у доски и грыз мел.
- Славик перебесится, понимаете? Перерастет. Он ведь был такой славный мальчик, понимаете?
- Перебесится?! – взорвалась вдруг классная. – Да он же у вас ненормальный! Его дети боятся! Вы, можно сказать, уже ребёнка потеряли!
Мать Капусты зажала платком рот и разрыдалась. Классная заговорила тише, уже не слышно для нас, но в интонациях угадывалось что-то успокаивающее. В какой-то момент они даже обнялись. Две женщины всегда друг друга поймут.
А Капуста смотрел на плачущую мать и сыто улыбался меловым ртом.
Чем старше он становился, тем более жестокие развлечения выдумывал. В начальной школе он устраивал пыточные камеры для майских жуков. Капуста ловил их с запасом, собирал ранним утром, ещё полусонных, набивал ими обувную коробку и начинал развлечение. Одних он топил в туалете, другим отрывал крылышки, третьих давил крышкой парты. Так же безжалостно он расправлялся с мотыльками, гусеницами и стрекозами.
Иногда, наловив побольше насекомых, Капуста закрывал их в майонезном ведёрке, просверлив дырочки для дыхания. Ждал, пока они начнут жрать друг друга. Это доставляло ему больше всего удовольствия, даже не знаю, почему. Может быть, им двигал научный интерес: какой же вид продержится дольше?
В пятом классе, когда началась биология, Капуста пережил горькое разочарование. Оказалось, что насекомые не испытывают боли в привычном нам понимании. Он ещё пол-урока заваливал учительницу вопросами, какие из животных могут страдать, а какие – нет. Мы, его однокашники, внутренне подобрались. Уже тогда понимали, что он выискивает новую жертву.
В октябре на трудах девочек посадили за швейные машинки, а каждому мальчику выдали шило и заготовку ботинка, чтобы делать в ней дырки. Нам, конечно, интереснее было делать дырки друг в друге. С того урока все ребята ушли окровавленные. Наши портфели напоминали щиты греческих воинов, иззубренные и во многих местах пронзённые стрелами насквозь. Когда прозвенел звонок, Капуста не стал, как все, сдавать шило в ящик трудовику, а тихонько прикарманил его. Только на следующий день мы узнали, зачем.
В нашем кабинете в живом уголке жила сухопутная черепашка по кличке Тортилла. Она была скучная и почти всё время спала. Именно её Капуста и решил замучить, когда пытки жуков перестали приносить ему радость. На перемене он выкрал Тортиллу из аквариума, в котором она мирно дремала, убедился, что поблизости нет взрослых, и начал экзекуцию. Мы, невольные свидетели, замерли от ужаса. Не помню, чтобы я когда-то, до или после этого, чувствовал такой страх и омерзение к себе. Никто из мальчишек, и я тоже, не посмел вмешаться.
Сначала Капуста попытался гильотинировать черепаху крышкой парты. Такой трюк он частенько проворачивал с гусеницами. Но Тортилла сразу спрятала голову. Тогда он стал выковыривать её из панциря шилом.
Пока я убеждал себя, что проблемы черепахи – это не моё дело, в класс зашла Анюта. Это было воздушное создание с огромными белыми бантами и сияющими васильковыми глазами. Она единственная из нас училась на пятёрки, участвовала в школьной самодеятельности и даже носила пионерский галстук, хотя это перестало быть обязательным. Ни разу на моей памяти она ни с кем не подралась. При виде жуткой картины, которая разворачивалась в кабинете, лицо Анюты исказилось.
- ТЫ! – завыла она не своим голосом. – ПАЛАЧ! ЖИВОДЁР!
Она налетела на Капусту, как фурия. Пальцами впилась ему в волосы, несколько раз пнула в живот и по ногам. Капуста с рёвом вскочил, пытаясь стряхнуть с себя девчонку, но Анюта, как разъярённая кошка, повисла у него на плечах, не переставая лягаться и царапаться. Наверное, она хотела лишить его зрения. Следы от её ногтей на толстой Капустовой роже остались ого-го какие! Когда он, наконец, смог отшвырнуть Анюту, она ударилась спиной о шкаф, но сразу вскочила. Ей было очень больно, я видел, как у неё тряслись губы, а она всё равно встала. Я никогда не видел ничего более потрясающего.
Капуста не привык, что ему кто-то противостоит, поэтому немного ошалел. Он покинул кабинет с позором, пятясь по стеночке, как огромная каракатица. В тот день его больше не видели в школе. Сморгнув слёзы, Анюта посадила черепаху в свой портфель, открыла учебник литературы и отважно сказала:
- Давайте готовиться, ребята. Сегодня сочинение.
В гневе она была прекрасна, как валькирия. Я сразу влюбился.
Потом, уже дома, я оцарапал руку гвоздиком, пообещал у зеркала, что больше никогда не буду жалким ничтожеством, и скрепил клятву кровью.
С того дня я стал провожать Анюту из школы. Она не возражала. Я всё боялся, что Капуста подстережет её после уроков, чтобы отомстить. Я был уверен, что он затаил злобу. Мне снились кошмары, в которых Капуста чем-нибудь острым выковыривал Анюту из форменного сарафанчика, как черепаху из панциря. Я просыпался, крича, на мокрой от слёз подушке. Со следующего урока трудов я тоже украл шило. Много дней я носил его в портфеле, воображая, как воткну лезвие Капусте в глаз или под горло, если он нападет на нас.
Вскоре вся история дошла до учителей. На трудах нам запретили работать с шилом и вместо ботинок выдали ещё более унылые заготовки табуреток. Мать Капусты снова вызывали, и снова она плакала, комкая платок. Анютке понизили оценку за поведение, потому что она отказалась возвращать Тортиллу в живой уголок, а в её личном деле появилась позорная запись: "Украла общественную черепаху". Анюта восприняла это холодно и с некоторым презрением. Мы по-прежнему вместе ходили из школы, сооружали террариум и мечтали, как будем защищать Тортиллу от Капусты, если он попытается похитить бедное животное под покровом ночи.
Сейчас-то я понимаю, что, если бы он всерьез решил отомстить, то не ограничился бы черепахой. В конце концов, у Анюты есть младший брат.
***
Когда мы перешли в восьмой, случилась неприятная история. Молоденькая учительница английского, не знавшая повадок Капусты, попыталась призвать его к порядку, а он в неё плюнул. Бедняжка весь урок истерически плакала в туалете для педагогов. Наши девочки во главе с Анютой стучали в дверь и пытались ласковыми словами уговорить её выйти, но это не помогло. На следующий день учительница уволилась, а Капусту приговорили к занятиям с психологом.
Психолог был для нас зверем новым и экзотическим. Он завелся в школе недавно, пользы приносил мало, но и вреда никакого. Иногда он отменял уроки, чтобы провести какой-нибудь забавный тест, и на классных часах заставлял нас делать тупые вещи. Например, благодарить друг друга за то, что мы учимся вместе, или искать три общих черты со случайным однокашником. Помню, мне достался Петька Брыков. Мы совместно решили, что из общего у нас сопли в носу и ненависть к тренингам.
Я почувствовал обжигающую обиду, когда узнал, что из всего класса дополнительные занятия с психологом рекомендованы только мне и Капусте. Просто блеск! Вот я и оказался среди проблемных ребят, с которыми никто не хочет дружить, потому что они едят пластилин и бросаются на других детей с ножницами. А хуже всего было, что Капуста, который раньше и не помнил о моём существовании, стал меня замечать.
- Привет, хлюпик! – радостно кричал он мне, когда я заходил в кабинет психолога. – Тоха! Антон! Эй! Привет-приветик!
Так могло продолжаться до бесконечности. Я сдавался и здоровался в ответ.
Из-за того, что мы вместе посещали занятия, Капуста стал считать меня приятелем. Не то чтобы он умел искренне дружить, но всё-таки какую-то привязанность он ко мне испытывал. Периодически он даже обещал, что посвятит меня в свой главный секрет. Но, когда я спрашивал об этом, он жмурил глаза и загадочно говорил:
- Не время.
Наконец, "тот самый" день настал.
Все знали, что Капуста просто помешан на "Волшебнике Изумрудного города". Он лепил героев из пластилина, собирал наклейки и вешал на стену плакаты с Элли и Дровосеком, хотя нормальные пацаны давно уже покупали постеры с грудастыми моделями Плейбой. Когда психолог просил нарисовать друзей, на всех его картинках оказывались уродливые существа, в которых смутно угадывались Лев, Страшила, Тотошка. Это было психанутое увлечение для мальчишки четырнадцати лет, но от Капусты никто и не ждал нормальности.
- Это не просто рисунки, – однажды сказал мне Капуста. – Я их правда вижу. Они приходили ко мне поиграть, когда я был маленький. И до сих пор приходят.
Шикарно. У него голоса в голове. Я мысленно добавил к его портрету ещё один штрих. Господи, позволь нам всем дожить до выпускного, чтобы жирный одноклассник не пырнул никого шилом.
- Не веришь, – понял Капуста. – Но я тебе докажу.
И он гадко захихикал.
Наверное, правильнее всего было бы пойти к психологу и рассказать, что Капуста совсем съехал с катушек, но я этого не сделал. Стыдно признаться, но мне стала нравиться эта ненормальная дружба. В тот год меня болезненно занимал образ слепого, бесцельного зла. Мне хотелось знать, как оно рождается, откуда берет исток, выбирает ли жертв случайно или придерживается системы. А Капуста представлял из себя удивительный экземпляр тупого, жестокого зла.
Летом между седьмым и восьмым классом мою маму насмерть сбил пьяный лихач, когда она шла с сумками из продуктового. Горе, слишком большое, чтобы его пережить, заполнило меня до краёв. Но, когда приходило время говорить о своих эмоциях, я чувствовал, что рот наполняется горьким ядом.
Стены кабинета психолога украшали потемневшие репродукции. Я помню «Незнакомку» и одного из врубелевских демонов: самого несчастного, изломанного, как выброшенная марионетка, с перекрученными суставами и тяжёлым синим взглядом. Когда меня спрашивали о матери, я смотрел сквозь психолога и видел только демона. Я всё не мог запомнить, как его зовут. Летящий? Падающий? Разбивающийся?
Точно. Поверженный.
Зато с Капустой я мог говорить до бесконечности. Его больной разум меня поражал, как, наверное, удивляет хирурга особенно чудовищная опухоль.
- Ты надежный парень, – сказал Капуста однажды. – Ты не выдал ничего из того, что я тебе говорил. Ты заслуживаешь, чтобы я объяснил.
Он достал из кармана осколок зелёного бутылочного стекла. Он подобрал его в незапамятные времена, еще до перевода к нам. Периодически он смотрел через него на мир и хихикал, как придурок.
- Я их вижу, когда смотрю через стёклышко, – Капуста понизил голос. – Они немножко не такие, как в книге, но всё равно очень славные.
- А мне можно посмотреть?
- Нельзя, – отрезал он. – Табу. Иначе будет нехорошо.
Больше всего в этом разговоре меня удивило, что Капуста знает слово "табу". Конечно, я не верил ему и спрашивал не всерьез, но запрет всё равно покоробил. Что же он видит, прислонив кусочек цветного стекла к глазам, если так блаженно улыбается? Я хотел стащить сокровище Капусты, когда представится случай, просто чтобы он побесился. Но возможность всё не появлялась.
Несмотря на еженедельные занятия с психологом, характер Капусты не улучшался. В декабре он так сильно избил Вадика Климова, что ему ещё неделю было больно мочиться, а математичке напихал в сумку червей. Где только взял их посреди зимы? Заговорили о переводе в коррекционную школу.
Моё приятельство с Капустой тревожило Анютку. Она преданно дожидалась меня после занятий у психолога, чтобы мы вместе могли пойти домой. Обычно она стояла под грибком на детской площадке и украдкой курила. Всучив мне свой портфель, Анюта заводила лекции о том, что такое хорошо и что такое плохо.
- Антон, у тебя тоже поедет крыша, если ты будешь дружить с такими людьми! – увещевала она.
Я покорно слушал, с нежностью глядя на её маленькие розовые ушки, стройные ножки в белых гольфах, стриженные под мальчика светлые волосы. Лет в четырнадцать она разочаровалась во всех взрослых разом и обрезала косы. Жалко. Ей шло.
- Да ведь я знаю, что он скотина, – оправдывался я. – У меня научный интерес.
- Тебе научный интерес, а мне страшно!
- Ты считаешь, я становлюсь таким же, как Капуста?
- Нет же, Антон. Капуста просто злой. А ты как камешек, который застыл на краю обрыва. И качается туда-сюда, туда-сюда. Мне кажется, если тебя не удержать, ты полетишь вниз.
- Не полечу, – обещал я.
И мы шли дальше, сумрачными аллеями, по хрустящему первому снегу. Ни разу наши разговоры не закончились тем, чего я бы хотел: объятиями и поцелуями. Почему я так и не поцеловал Анюту?
***
Когда мы заканчивали девятый, ужасная новость потрясла наш маленький город. Капуста убил человека. Жертвой стал старик, который возвращался домой с позднего дежурства и решил срезать путь через пустырь. Раньше там стояли бараки и жили цыгане, пока хибары не снесли. Мэр обещал возвести на их месте многоэтажки, но дальше фундаментов дело не зашло. На печальных кирпичных квадратах собирались нефоры, жгли костры и пили пиво. Вечерами местные выгуливали здесь собак. Но в тот день на пустыре никого не было.
Я не верю в удачные совпадения. Скорее всего, Капуста много дней приходил "на фундаменты" и ждал подходящую жертву. Он набросился на старика, придушил до потери сознания, а потом сделал с ним всё то, что обычно творил с животными. В конце он выпотрошил бумажник, чтобы милиция решила, будто это ограбление.
Капуста сделал всё быстро. К пятнадцати годам он стал сильный, как бык, но такой же тупой, поэтому оставил улики. Через неделю его арестовали.
Меня ужаснуло даже не убийство как таковое, а его вопиющая бессмысленность. Капусте не нужны были деньги. Мать и так обеспечивала его всем. Когда его забрала милиция, оказалось, он не потратил ни рубля из того, что взял. Капуста не знал жертву и не выслеживал её заранее. Мой толстый одноклассник совершил акт немотивированного зла, просто потому что мог, и вернулся домой есть суп. Убийство человека далось ему не сложнее, чем издевательства над майскими жуками.
Ходили разные дурацкие слухи, почему Капуста это сделал. Одни говорили, ему нужны были деньги на наркотики. Другие болтали, якобы, он стал психом, потому что его совратили в детстве. Кто-то считал, что мать плохо с ним обращалась, кто-то, наоборот, что в семье его распустили.
Мне казалось, я один всё понимал. Капуста убил, потому что родился злым, испорченным, гадким человеком. Он сделал это именно сейчас, потому что наконец стал достаточно силён, чтобы мучить не только животных, но и людей. Он выбрал пустырь, потому что там тихо, и пожилого врача, потому что со стариком справиться легче.
Я так и сказал следаку. Милиция говорила со мной, ведь я считался единственным приятелем Капусты. Меня спросили, не обижал ли кто-то Славика в классе. Я рассмеялся. Это Капуста травил нас всех, держал в страхе учителей, тиранил родную мать. Никто, кроме него, не был виноват, что он стал таким. Я пересказал всю его бесславную биографию, не забыв ни про первую встречу в раздевалке, ни про черепаху. Следак сначала писал, потом отложил ручку и просто слушал.
На выпускном из девятого Капусты, конечно, не было. Его признали вменяемым и судили. Официальной версией обвинения остался грабеж. Я из-за этого здорово разозлился на следака, но ничего не смог поделать. Капусте, по малолетству и благодаря слезам матери, дали срок меньше, чем он заслуживал. А школа, наконец, вздохнула спокойно.
***
Капуста вышел из колонии, когда мы все уже были взрослыми. Я не пытался связаться с ним и даже боялся, что мы случайно столкнёмся в городе. Иногда мне чудился его пристальный взгляд в затылок и чавканье за спиной. Он несколько раз хотел встретиться со мной и даже раздобыл мой новый номер. Меня это испугало до чёртиков. Капуста, будто говорил со старым другом, предложил мне собраться вместе и выпить пива. Я отбрехался, что болен и занят.
Какая-то часть меня хотела бы его увидеть. Неразрешенный вопрос бессмысленного зла по-прежнему меня мучил. Я хотел бы спросить Капусту, зачем он убил человека. Мне казалось, получив ответ, даже самый дурацкий, я успокоюсь. Но от мысли, что он меня помнит и, единственного из всего класса, хочет видеть, меня начинало трясти.
На юбилей выпуска мы, конечно, Капусту не позвали. Мы вообще предпочитали делать вид, что он с нами не учился.
Нас собралось совсем мало: Серёга устраивал бизнес в Москве, Маринка родила второго и проводила ночи у кроватки грудничка, Вадик, самый умный из класса, перебрался в Германию. У других тоже заботы: у кого сверхурочные в фирме, у кого собрание в школе.
- Мы прямо как Пушкин и его друзья-лицеисты, – пошутил Петька Брыков. - Те тоже никак не могли собраться вместе.
Среди бывших одноклассников я чувствовал себя чужим и несчастным, поэтому стремительно вливал в себя коктейли. Пока они хвастались бизнесами и отпусками в Турции, я молчал. Вскоре после школы я ввязался в пьяную драку в баре, получил условный срок за превышение самообороны и вылетел из института. В общем, по мерка моих школьных приятелей, сломал себе жизнь. Но хуже всего мне было от того, что супруги Брыковы, Петя и Анютка, пришли вместе.
От алкоголя меня мгновенно развезло, я стал говорить невпопад и придираться к словам. Анюта вывела меня на крылечко, объяснила, что я веду себя некуртуазно и порчу всем веселье, и пригрозила вызвать для меня такси, если не прекращу.
- Ты слышала? Светочка спросила, был ли я в авторитете на зоне, – я сел прямо на мокрое крыльцо. – Тупая курица. У меня условный срок! За самооборону! Почему они смотрят на меня, как на какого-нибудь зэка?
Анюта мягко положила мне руку на плечо.
- Уймись, Антон. Никто здесь на тебя не смотрит косо. Это ты выдумал, что тебе не рады. Сидишь в углу и дуешься.
- Может, я сижу в углу, потому что не хочу толкаться рядом с твоим муженьком? – я криво улыбнулся. – Брыков? Серьёзно? Ты бы ещё за обезьяну замуж вышла.
Я знал, что Петька ни ставит её ни в грош и, не стыдясь, изменяет с секретаршей. Изменяет моей Анюте! Баран, ничтожество! Разве он способен оценить, какое сокровище ему досталось?
- Нет, я всё понимаю, Брыков – мужик богатый. Отель пять звёзд, всё включено! Ноготки, солярий!
Анюта посмотрела на меня с презрением. Я подумал, что сейчас получу пощёчину, но она просто достала сигареты и закурила.
- Ты сейчас говоришь, как мерзавец, Антон.
- Мне просто интересно, это правда того стоило? Он же спит со всеми подряд! Тебе как, нормально?
- Петька – хороший мужик. Он оплатил операцию маме и институт Севке. Так что да, мне – нормально. Станет нам ненормально – разбежимся. Взрослые люди.
Огонёк сигареты освещал Анютино лицо, такое же одухотворенно-красивое, как раньше. Я вспомнил, что несколько лет назад её мать перенесла онкологию, а брат завалил экзамены. Меня тогда не было рядом А Петька, значит, был. Я почувствовал такой жгучий стыд, что меня даже затошнило.
- Поезжай домой, Антош, – Анюта неожиданно погладила меня по голове, как маленького. – Поспи. Я тебе потом позвоню.
Я не вернулся в кафе и не пошел домой, а стал мотаться по улицам, мучась злостью и чувством вины. Осень стояла совсем не «болдинская». Шумели дожди, смывая с улиц и парков все цвета октября, как художник убирает с холста излишки краски. Золотые и багряные листья превратились в безобразную бурую кашу под ногами, деревья стояли голые и оттого жалкие. Прохожие на улицах теперь одевались в чёрное и серое, исчезли легкомысленные летние сарафаны и плетеные шляпки, их заменили скучные дождевики и чопорные зонты. Даже весёлые, неформальные, бесцеремонные причёски молодёжи скрылись под капюшонами.
Я снова вернулся мыслями к Капусте. Я ни на миг не верил, что он исправился. Настоящее зло не похоже на трагических антигероев из сопливых мыльных драм. В зле нет ничего красивого. Зло – это жестокий мальчишка, который обрывает бабочкам крылья и разрубает кротов лопатой. Говорят, серийные убийцы повторяют со своими жертвами всё то, что делали с животными в детстве. Мне часто снились кошмары, в которых Капуста давит крышкой парты, сажает в банку и колет длинным острым шилом крохотных людишек. Иногда я видел в роли майского жука и себя самого.
Но, кроме ужаса, я чувствовал жгучий интерес к Капусте. В нём была загадка. Я не понимал, почему истинное, черное зло выбрало своим сосудом жирного кудрявого мальчишку, который любил щипаться и плеваться жеваной бумагой.
В ту ночь, пьяный, отвергнутый и несчастный, я наконец решился приподнять завесу тайны.
***
Капуста сразу открыл мне дверь, будто ждал. Он ещё больше растолстел и стал похож на гигантский крейсер. Жирное лицо, жирные белые руки. Бессмысленные щёлочки глаз. Увидев меня, он противно засмеялся.
- Привет, Антон! Тоша! Привет-приветик! – сказал он, как в старые добрые времена, когда мы вместе ходили к психологу.
Капуста по-прежнему жил в материнской квартире. Он проводил меня на кухню, поставил на стол бутылку дорогого коньяка и тяжело рухнул в кресло. Мы немного выпили, закусили колбасной нарезкой. Я заметил, что стены и холодильник до сих пор украшены рисунками с героями "Волшебника Изумрудного города". Рот Элли расплывался уродливой кровавой кляксой. Страшила был заштрихован неровно и, похоже, на нём не раз ломался карандаш. Глаза льва были не нарисованы, а проковыряны в бумаге. Я старался не смотреть на рисунки. Особенно меня почему-то пугал лев. Мне казалось, из дырочек-глаз за мной следит кто-то недобрый.
Поначалу мы говорили о всякой чепухе, но, когда время перевалило за полночь, разговор, наконец, свернул в нужное русло. Капуста к тому времени безобразно напился, а я и так давно был тёпленький.
- Это всё из-за зелёного стёклышка, – пожаловался наш школьный палач и живодёр. – Я ведь не плохой человек. Они меня обманули.
Капуста достал из кармана тот самый осколок, который не раз показывал мне в детстве. Острые грани блестели в свете лампочки.
- Я нашёл его, когда играл на пустыре. Они стали приходить, если я в него смотрел. Сначала ничего не говорили, только играли со мной немножко. Показали, как весело могут танцевать жучки, если привязать их на ниточку.
Меня уже вело от коньяка, усталости и духоты. Следить за сбивчивым рассказом было трудно. Огромные губы Капусты вдруг затряслись.
- Они обманщики, понимаешь? – сказал он тихо и жалобно. – Они притворились, что пришли из Изумрудного города, потому что я тогда любил эту сказку. Я был маленький, я не заметил, что они совсем другие. Элли старая и синяя – разве так бывает? В Страшиле черви кишат. У Трусливого Льва вечно отваливалась башка. Это же ненормально, когда голова отваливается.
- А кто они тогда такие? – у меня заплетался язык. – Демоны? Призраки?
- Откуда я знаю? – голос Капусты приобрел плаксивые интонации. – Но это они во всём виноваты. Они меня научили, что весело – это если больно. А то я бы сам никогда!
- Ты их слушал. Кровь на тебе.
- Тебе легко говорить! Зло ведь наполняет, словно газ какой-то. Хватит самой маленькой трещинки в душе, и всё, оно тебя пожирает. А сейчас уже поздно.
По одутловатому лицу Капусты струились слёзы.
- Так, может, выбросишь стекло? – предложил я, едва ворочая языком. Комната вокруг меня плыла и кружилась.
- Ты что! – ужаснулся Капуста. – Табу! Зелёное стёклышко должно быть при мне всегда.
Он уснул первый, прямо на кухне, уронив башку на пухлые руки. Я смотрел, как вздымаются его огромные плечи и колышется от дыхания жирное горло, и думал, что, если бы я когда-то всадил ему шило в шею, судимость появилась бы у меня раньше, а незнакомый старик был бы жив. Может, и не он один. Кто знает, скольких порешил Капуста, подчиняясь голосам в голове.
Зелёное стёклышко матово поблёскивало в большой белой ладони. Я знал, что это глупо. У Капусты, видимо, ещё в детстве развилась шизофрения, вот он и видел сказочных героев, которые уговаривали его мучить зверей. Но я не смог удержаться от любопытства. Я осторожно разжал непослушные пальцы и поднес осколок к глазам.
Я увидел их сразу. Лицо Элли – кровавая улыбка, прорезанная от уха до уха. Маска Тотошки сшита кое-как и норовит сползти, а глаза в прорезях совершенно человеческие. Дровосек держит одну руку на огромном ржавом топоре. Башка Льва крепится к телу булавками, а там, где голова отходит, виден розовый мясной край. У Страшилы вовсе нет лица, а руки и ноги растянуты на палках, как на дыбе. От всех пятерых пахло смертью.
Я отшатнулся, упал на колени и стал медленно пятиться в коридор. На меня не смотрели. Элли взяла Капусту за волосы, подняла ему голову и дала Железному Дровосеку знак. Тот поднял топор. Глаза толстяка внезапно распахнулись.
- Нет! Стой! Верни! – захрипел он, воздев ко мне руку.
Свистнул топор. Голова Капусты покатилась, как кочан. Тотошка опустился на колени и стал жадно лакать кровь. Лев склонился над жирной мёртвой тушей. Порез у него на горле открылся, и тут я понял, что это не рана, а ещё одна пасть.
Больше я ничего не увидел. Пугало, тяжело переставляя ноги-палки, будто каждое движение причиняло ему боль, заслонило собой проход. До меня донеслось чавканье.
Я вывалился на лестничную площадку, не помня себя, скатился по лестнице и вылетел на двор. У скамейки меня вырвало. Всё вокруг было зелёное, словно мир затянуло ряской. Казалось, я смотрю сквозь болотную воду.
Не сразу я понял, что до сих пор прижимаю стёклышко к глазам.
***
Я постарался забыть всё, что видел в ту ночь.
Утром я проснулся на скамейке в парке, в мокром свитере, без куртки. До сих пор не знаю, где я её потерял. Ни денег, ни ключей при мне не было. Помятый, жуткий с похмелья, я, как есть, пошёл к Брыковым, умылся у них и одолжил на проезд. Петька дал мне свою футболку, чтобы я не сидел в мокром. Когда он ушел на работу, мы с Анютой остались пить обжигающий чай.
Я всё ей рассказал. Только ей одной.
- Бедный, – Анютка пощупала мне лоб. – Капуста, наверное, опоил тебя какой-нибудь дрянью. Зачем ты вообще к нему пошёл? Что, если бы он с тобой что-то сделал?
- Погоди... У меня должно остаться...
Я пошарил по карманам и, действительно, нашёл в джинсах кусочек зелёного стекла. Он притягивал взгляд, но я никак не мог решиться сквозь него посмотреть. Я был уверен, что увижу то же, что и в прошлый раз: чудовищ, заполнивших маленькую кухню. Анюта сама взяла стёклышко и, прежде чем я успел её остановить, приложила к глазам.
Лицо её почти не изменилось. Разве что немного приподнялись брови, как обычно было, когда она изучала что-то интересное. Я с жадностью поймал её взгляд.
- Ничего такого, – сказала Анютка. – Стекло как стекло.
Она выбросила осколок в мусорный бак и вернулась за стол. Мне показалось, она держится напряженно, и я пожалел, что вообще с ней об этом заговорил. Что, если моя Анютка начнет считать меня психом? Я стушевался, согласился, что мне, наверное, всё приснилось, и мы с облегчением перевели тему.
Капусту нашли только через неделю, когда вернулась из отъезда его мать. Он к тому времени совсем протух. Его хоронили в закрытом гробу, но дела не заводили, поэтому я не знаю, что нашла милиция. Может быть, мы оба всего лишь отравились палёным коньяком, но я оказался крепче?
Я пришел на похороны. Мама Капусты говорила, каким добрым мальчиком он был когда-то, и комкала платок. Конечно, она лгала.
Мне ещё долго чудился недобрый взгляд в затылок. Когда я занимался обычными делами, я часто ловил себя не ощущении, что меня кто-то сверлит глазами, хотя я оставался дома один. Я уверен, это были те пятеро. Пугало, пёс, мёртвая девочка, человек с железным топором и особенно лев. Льву я как-то сразу не понравился.
Я думаю, они ждали, когда я оступлюсь, чтобы явиться за мной. Достаточно самой малой трещинки, чтобы зло проникло в тебя, как газ, так говорил Капуста. А я – подходящий сосуд. На мне этих трещин, как на зебре полосок.
А потом они потеряли ко мне интерес. Я перестал чувствовать ввинчивающийся в затылок взгляд, и жизнь вошла в колею.
Через год мы с Анютой, наконец, перестали страдать ерундой и сошлись. Она развелась с Петькой мирно, без сцен и скандалов. Он правда оказалась хорошим мужиком. Мы даже поздравляем друг друга с праздниками. Анютку он называет "сестрёнка", и я почти не бешусь.
Ещё через пять месяцев родился наш сын. У нас с Анютой голубые глаза, а у него карие, как у Брыкова, поэтому, когда пацан подрастет, нам придется придумать, что он пошёл в дальних родственников. Мне плевать, что он Петькина копия. Я забирал его из роддома в конверте из одеял, качал ночами, пока у него резались зубы, и нёсся на красный сигнал светофора в больницу, когда после укуса осы у него вдвое раздулось горло. Это мой ребёнок. Чей же ещё?
Как всякий мальчишка, наш сын обожает играть с цветными стёклышками. Я каждый раз чувствую смутную тревогу, когда вижу, как он подносит к глазам красные, жёлтые, зелёные осколки и обломки пластика, которые выкопал в песочнице. Но он растет добрым и славным парнем. Недавно Анюта научила его, как делать кормушки для птиц, и мы теперь не выбрасываем крошки, а несём воробьям. Наш малыш не поджигает муравьев лупой, не давит ногами лягушек, а майских жуков, которых находит на дороге, переносит в траву.
Мне хочется верить, что, если существует в мире абсолютное зло, существует и абсолютное добро. Должны быть люди, в душе которых нет ни единой трещинки. Может, так заведено, что на каждого Капусту приходится одна Анюта, которая полезет отбивать черепаху у школьного хулигана, накормит воробьев зимой и не пройдет мимо бездомного, у которого сердечный приступ.
- Мне приятно думать, что Капуста рассказал мне всё специально, – признался я однажды. – Вроде как, он сам хотел, чтобы я забрал то стёклышко. Нарушил табу. Может, ему надоело творить зло?
- Какая разница? Он ведь был псих. Может, он правда видел льва, который жрет людей через рану на горле, а потом получил сердечный приступ, когда понял, что стекла нет. Это не значит, что ты виноват.
Анюта, сидя под настольной лампой, аккуратными стежками подшивала подол юбки. Лицо было безмятежным.
- Я не говорил тебе, что у льва вторая пасть на горле, – заметил я.
Анютка подняла на меня твердые голубые глаза. Я отвел взгляд. Это была та самая девчонка, которая в одиннадцать лет встала после того, как огромный хулиган швырнул её об шкаф. Я не смог бы победить её в гляделки.
- Нет, Антон, всё-таки говорил, – сказала Анюта. – Не в тот самый день, а после похорон Капусты. Вот я и вспомнила.
Что ж, в конце концов, в каждой семье свои секреты.
Автор: Екатерина Пронина