Похоронная суета казалась Тамаре отдаленной, будто происходила за толстым стеклом. Она автоматически кивала, пожимала руки, принимала соболезнования. Слова «держись», «крепись», «он в лучшем мире» пролетали мимо ушей, не задерживаясь в сознании, опустошенном горем и странным, оглушающим одиночеством.
И вот пришло время последнего пути. Четверо мужчин подошли к гробу, чтобы вынести его. Тамара, поддерживаемая под локти, стояла в дверях, глядя, как его уносят из их общего дома.
Гроб качнулся, задел косяк двери. От неловкого движения дрогнула старая, выцветшая накидка, что висела на большом зеркале в прихожей. Ткань соскользнула и упала на пол. Никто, кроме Тамары, не заметил этого.
В тот же миг гроб с телом мужа проносили мимо зеркала. И Тамара увидела. Увидела не просто отражение деревянного ящика и несущих его людей. Она увидела его лицо, бледное, с закрытыми глазами, плывущее в глубине старого ртутного стекла. Оно было там лишь мгновение, но показалось вечностью. Взгляд ее прилип к отражению, и мурашки пробежали по коже.
Похороны завершились. Дом наполнился, а потом снова опустел от людей, их голосов, звона посуды. Наконец-то осталась одна. Тишина ударила по ушам. Она ходила по комнатам, касаясь вещей, которые больше некому было трогать. Его очки на тумбочке, зачитанная книга, тапочки у кресла. Каждый предмет кричал о его отсутствии.
Ночь наступила тяжелая и беззвездная. Тамара не могла уснуть. Встала, чтобы попить воды. Маршрут лежал через прихожую. Она шла, глядя в пол, но периферией зрения поймала движение в углу. Сердце екнуло. Она осмотрелась. Никого. И тогда ее взгляд упал на зеркало. Накидка так и лежала на полу свернутой тряпкой.
И он был там.
Василий стоял в глубине зеркала, бледный, в своем лучшем костюме, в котором его и похоронили. Глаза были открыты и смотрели на нее, полные бездонной тоски. Он не был призрачным или размытым. Он был реален, как сама Тамара, только отделенный от нее холодной, непреодолимой гладью стекла.
Она вскрикнула и отшатнулась, зажмурилась. Когда снова посмотрела, отражение было обычным: испуганная, осунувшаяся пожилая женщина в ночной рубашке. Но по спине у нее полз ледяной пот.
Уснуть после этого она долго не могла. А когда сон все же сморил ее, он принес с собой кошмар.
Она стояла в темноте, а перед ней было то самое зеркало. Из его глубин доносился голос Василия, знакомый, но с новыми, жуткими нотками — звук шелеста сухих листьев и скрипа старого дерева.
— Тамара… Тамка… Выпусти меня. Мне тесно. Мне темно. Выпусти, прошу тебя.
Она пыталась отойти, но ноги были прикованы к полу. Лицо мужа возникало перед ней, искаженное мольбой.
— Я не там, где должен быть. Зеркало — это дверь, а она закрыта. Помоги мне. Выпусти.
Она проснулась в холодном поту, с сердцем, готовым выпрыгнуть из груди.
Так начинались ее сумерки. Дни были пустынными и тихими, а ночи наполнялись ужасом. Каждую ночь, проходя мимо прихожей, она видела его в зеркале. Он не угрожал, не делал резких движений. Он просто стоял и смотрел на нее темным, умоляющим взглядом. А потом приходил сон. Один и тот же. Слова «выпусти меня» звучали в ее голове даже после пробуждения, становясь навязчивой, сводящей с ума мантрой.
На четвертый день Тамара почти не могла подняться с кровати. Она не ела, не пила. Ее руки дрожали. Отражение в зеркале днем пугало ее больше, чем ночной призрак: это была изможденная, седая старуха с безумными глазами. Она понимала — так жить больше нельзя.
Вспомнила про Розу. Старую Розу, которую в селе за глаза называли знахаркой, а то и колдуньей. К ней шли, когда медицина была бессильна, когда теряли скот или любовь, когда болели дети. Тамара, женщина советской закалки, всегда сторонилась ее, считая пережитком темного прошлого. Но сейчас это прошлое было ее единственной надеждой.
Она кое-как доплелась до крайней хатки на окраине села. Роза открыла сама. Маленькая, сгорбленная, с лицом, испещренным морщинами, и пронзительными, карими глазами.
— Заходи, Тамара. Чайку попьем, — голос у нее был хриплый, как бы простуженный.
— Не к чаю я, Роза, — голос Тамары предательски дрогнул. — Беда у меня.
Она рассказала все. Про зеркало, про сны, про леденящие душу слова «выпусти меня». Роза слушала молча, не перебивая, и ее глаза становились все серьезнее.
— Это он не упокоился, — наконец вымолвила знахарка. — Душа зацепилась. Не за вещи, нет. За тебя. Сильная была связь у вас, хоть и нелегкая. Зеркало — оно граница. В тот миг, когда накидка упала, а гроб мимо несли, он в эту границу и глянул. И застрял. Ни там, ни тут. Мука для него, и для тебя погибель. Надо отпускать.
— Как? — простонала Тамара.
— Ночью всё сделаем.
Роза собрала свою сумку: несколько свечей темного воска, пузырек с маслом, пучок засушенных трав, старую, истерзанную книгу.
Ночь была особенно темной и безмолвной. Они вдвоем сидели на кухне при выключенном свете. Тикали только часы да потрескивала свеча, которую Роза зажгла первой и поставила на стол.
— Скоро время, — сказала Роза. — Когда он явится, ты ничего не бойся. Стоять должна, где скажу.
Тамара кивнула, сжимая в ледяных пальцах подол своего халата.
И он пришел. Сначала воздух в прихожей стал густым и холодным. Затем в зеркале, в кромешной тьме его глубин, появилась бледная точка. Она росла, принимала форму, очертания. И вот он уже стоял там, как и прежде. Его глаза в этой ночи горели немым страданием.
— Сейчас, — шепотом скомандовала Роза и толкнула Тамару вперед, к самому краю зеркала. — Смотри на него. Не отводи глаз.
Сама же знахарка встала сбоку, зажгла еще две свечи и поставила их на табуретки по обе стороны от зеркала, так что свет падал прямо на стекло, озаряя застывшую фигуру покойника. Она открыла книгу и начала читать. Это была не знакомая церковная молитва, а что-то древнее, на непонятном языке, полное гортанных звуков и тягучих интонаций. Воздух загудел.
Василий в зеркале не шевелился, но выражение его лица начало меняться. Тоска сменялась болью, боль — надеждой. Стекло задрожало, заколебалось, как поверхность воды.
— Тамара! — крикнула Роза. — Скажи, что ты его отпускаешь!
Тамара, парализованная страхом, смотрела в глаза мужу. Она видела в них всю их совместную жизнь: ссоры и примирения, радости и горести, рождение детей, молчаливые вечера, его последнюю улыбку на больничной койке. И любовь. Да, там была и любовь, запутавшаяся, израненная, но настоящая.
Слезы хлынули из ее глаз. Голос, который она сама не узнала, вырвался из уст:
— Иди, Вася! Иди, милый! Я тебя отпускаю! Не держу! С Богом! Спи спокойно, мой хороший.
В тот же миг Роза крикнула последние слова молитвы и резко дунула на свечи. Пламя погасло, и прихожая погрузилась в кромешную тьму на несколько секунд.
Тамара зажмурилась. Когда она осмелилась открыть глаза, Роза уже включила свет.
В зеркале отражались только они сами. Никого больше.
Но в ту последнюю секунду, перед тем как погасли свечи, Тамара успела увидеть как лицо Василия прояснилось. Вся мука с него ушла. Он выглядел спокойным и молодым, каким она помнила его давным-давно. И он улыбнулся. Легкой, светлой, благодарной улыбкой. И растворился, не оставив и следа.
Тишина в доме была уже не давящей, а мирной, умиротворяющей.
— Ушел, — выдохнула Роза, убирая свечи. — Теперь и он свободен, и ты. Тамара легла в постель и впервые за много ночей уснула сразу, без сновидений. А утром, проходя мимо зеркала, она накинула на него новую, свежую ткань. Не из суеверия, а как символ. Символ того, что некоторые двери должны оставаться закрытыми. Чтобы живые могли жить, а мертвые — наконец-то обрести покой. Автор RoMan Разуев - рассказы
ПОЛУНОЧНИКИ (клуб любителей мистики)
ПОКОЙНИК В ЗЕРКАЛЕ
(мистический рассказ)
И вот пришло время последнего пути. Четверо мужчин подошли к гробу, чтобы вынести его. Тамара, поддерживаемая под локти, стояла в дверях, глядя, как его уносят из их общего дома.
Гроб качнулся, задел косяк двери. От неловкого движения дрогнула старая, выцветшая накидка, что висела на большом зеркале в прихожей. Ткань соскользнула и упала на пол. Никто, кроме Тамары, не заметил этого.
В тот же миг гроб с телом мужа проносили мимо зеркала. И Тамара увидела. Увидела не просто отражение деревянного ящика и несущих его людей. Она увидела его лицо, бледное, с закрытыми глазами, плывущее в глубине старого ртутного стекла. Оно было там лишь мгновение, но показалось вечностью. Взгляд ее прилип к отражению, и мурашки пробежали по коже.
Похороны завершились. Дом наполнился, а потом снова опустел от людей, их голосов, звона посуды. Наконец-то осталась одна. Тишина ударила по ушам. Она ходила по комнатам, касаясь вещей, которые больше некому было трогать. Его очки на тумбочке, зачитанная книга, тапочки у кресла. Каждый предмет кричал о его отсутствии.
Ночь наступила тяжелая и беззвездная. Тамара не могла уснуть. Встала, чтобы попить воды. Маршрут лежал через прихожую. Она шла, глядя в пол, но периферией зрения поймала движение в углу. Сердце екнуло. Она осмотрелась. Никого. И тогда ее взгляд упал на зеркало. Накидка так и лежала на полу свернутой тряпкой.
И он был там.
Василий стоял в глубине зеркала, бледный, в своем лучшем костюме, в котором его и похоронили. Глаза были открыты и смотрели на нее, полные бездонной тоски. Он не был призрачным или размытым. Он был реален, как сама Тамара, только отделенный от нее холодной, непреодолимой гладью стекла.
Она вскрикнула и отшатнулась, зажмурилась. Когда снова посмотрела, отражение было обычным: испуганная, осунувшаяся пожилая женщина в ночной рубашке. Но по спине у нее полз ледяной пот.
Уснуть после этого она долго не могла. А когда сон все же сморил ее, он принес с собой кошмар.
Она стояла в темноте, а перед ней было то самое зеркало. Из его глубин доносился голос Василия, знакомый, но с новыми, жуткими нотками — звук шелеста сухих листьев и скрипа старого дерева.
— Тамара… Тамка… Выпусти меня. Мне тесно. Мне темно. Выпусти, прошу тебя.
Она пыталась отойти, но ноги были прикованы к полу. Лицо мужа возникало перед ней, искаженное мольбой.
— Я не там, где должен быть. Зеркало — это дверь, а она закрыта. Помоги мне. Выпусти.
Она проснулась в холодном поту, с сердцем, готовым выпрыгнуть из груди.
Так начинались ее сумерки. Дни были пустынными и тихими, а ночи наполнялись ужасом. Каждую ночь, проходя мимо прихожей, она видела его в зеркале. Он не угрожал, не делал резких движений. Он просто стоял и смотрел на нее темным, умоляющим взглядом. А потом приходил сон. Один и тот же. Слова «выпусти меня» звучали в ее голове даже после пробуждения, становясь навязчивой, сводящей с ума мантрой.
На четвертый день Тамара почти не могла подняться с кровати. Она не ела, не пила. Ее руки дрожали. Отражение в зеркале днем пугало ее больше, чем ночной призрак: это была изможденная, седая старуха с безумными глазами. Она понимала — так жить больше нельзя.
Вспомнила про Розу. Старую Розу, которую в селе за глаза называли знахаркой, а то и колдуньей. К ней шли, когда медицина была бессильна, когда теряли скот или любовь, когда болели дети. Тамара, женщина советской закалки, всегда сторонилась ее, считая пережитком темного прошлого. Но сейчас это прошлое было ее единственной надеждой.
Она кое-как доплелась до крайней хатки на окраине села. Роза открыла сама. Маленькая, сгорбленная, с лицом, испещренным морщинами, и пронзительными, карими глазами.
— Заходи, Тамара. Чайку попьем, — голос у нее был хриплый, как бы простуженный.
— Не к чаю я, Роза, — голос Тамары предательски дрогнул. — Беда у меня.
Она рассказала все. Про зеркало, про сны, про леденящие душу слова «выпусти меня». Роза слушала молча, не перебивая, и ее глаза становились все серьезнее.
— Это он не упокоился, — наконец вымолвила знахарка. — Душа зацепилась. Не за вещи, нет. За тебя. Сильная была связь у вас, хоть и нелегкая. Зеркало — оно граница. В тот миг, когда накидка упала, а гроб мимо несли, он в эту границу и глянул. И застрял. Ни там, ни тут. Мука для него, и для тебя погибель. Надо отпускать.
— Как? — простонала Тамара.
— Ночью всё сделаем.
Роза собрала свою сумку: несколько свечей темного воска, пузырек с маслом, пучок засушенных трав, старую, истерзанную книгу.
Ночь была особенно темной и безмолвной. Они вдвоем сидели на кухне при выключенном свете. Тикали только часы да потрескивала свеча, которую Роза зажгла первой и поставила на стол.
— Скоро время, — сказала Роза. — Когда он явится, ты ничего не бойся. Стоять должна, где скажу.
Тамара кивнула, сжимая в ледяных пальцах подол своего халата.
И он пришел. Сначала воздух в прихожей стал густым и холодным. Затем в зеркале, в кромешной тьме его глубин, появилась бледная точка. Она росла, принимала форму, очертания. И вот он уже стоял там, как и прежде. Его глаза в этой ночи горели немым страданием.
— Сейчас, — шепотом скомандовала Роза и толкнула Тамару вперед, к самому краю зеркала. — Смотри на него. Не отводи глаз.
Сама же знахарка встала сбоку, зажгла еще две свечи и поставила их на табуретки по обе стороны от зеркала, так что свет падал прямо на стекло, озаряя застывшую фигуру покойника. Она открыла книгу и начала читать. Это была не знакомая церковная молитва, а что-то древнее, на непонятном языке, полное гортанных звуков и тягучих интонаций. Воздух загудел.
Василий в зеркале не шевелился, но выражение его лица начало меняться. Тоска сменялась болью, боль — надеждой. Стекло задрожало, заколебалось, как поверхность воды.
— Тамара! — крикнула Роза. — Скажи, что ты его отпускаешь!
Тамара, парализованная страхом, смотрела в глаза мужу. Она видела в них всю их совместную жизнь: ссоры и примирения, радости и горести, рождение детей, молчаливые вечера, его последнюю улыбку на больничной койке. И любовь. Да, там была и любовь, запутавшаяся, израненная, но настоящая.
Слезы хлынули из ее глаз. Голос, который она сама не узнала, вырвался из уст:
— Иди, Вася! Иди, милый! Я тебя отпускаю! Не держу! С Богом! Спи спокойно, мой хороший.
В тот же миг Роза крикнула последние слова молитвы и резко дунула на свечи. Пламя погасло, и прихожая погрузилась в кромешную тьму на несколько секунд.
Тамара зажмурилась. Когда она осмелилась открыть глаза, Роза уже включила свет.
В зеркале отражались только они сами. Никого больше.
Но в ту последнюю секунду, перед тем как погасли свечи, Тамара успела увидеть как лицо Василия прояснилось. Вся мука с него ушла. Он выглядел спокойным и молодым, каким она помнила его давным-давно. И он улыбнулся. Легкой, светлой, благодарной улыбкой. И растворился, не оставив и следа.
Тишина в доме была уже не давящей, а мирной, умиротворяющей.
— Ушел, — выдохнула Роза, убирая свечи. — Теперь и он свободен, и ты.
Тамара легла в постель и впервые за много ночей уснула сразу, без сновидений. А утром, проходя мимо зеркала, она накинула на него новую, свежую ткань. Не из суеверия, а как символ. Символ того, что некоторые двери должны оставаться закрытыми. Чтобы живые могли жить, а мертвые — наконец-то обрести покой.
Автор RoMan Разуев - рассказы