— Как батька и говорил, — вздохнула девушка. — Обманул барин…
Павел вдруг произнёс:
— Васька! Ты ли это?
Девушка выпрямилась, дёрнула подбородком, стала важной.
— Не Васька, — ответила она строго, — Василиса Петровна я!
Павел тут же стал оправдываться:
— Василиса Петровна, простите, думал, что обознался. Золото говорите... Будет вам золото. Раз обещал…
Василиса рассмеялась.
— Да не нужно мне ваше золото, Павел Андреевич! Я так рада вас видеть! Если бы не вы, доила бы я коров и знать не знала об образовании.
Павел улыбнулся, стало приятно, что его похвалили.
— Как мать, отец? — спросил он.
Василиса смутилась, отвернулась.
— Вась, — прошептал Павел, — прости. Простите Василиса Петровна… А приходите к нам в гости!
— Не могу, — Василиса быстро вытерла слёзы. — Я в городе живу. Через час за мной приедут. Я ведь в двух больницах работаю. Вот будут у меня выходные, тогда и свидимся. А пока хватит на сегодня свиданий, мне прибраться надобно. Я теперь через три дня приеду, потом два выходных.
— Ну вот и славно, — обрадовался Павел. — У нас заночуете, наговоримся!
Василиса протянула Павлу руку и произнесла:
— Теперь надобно говорить так: «До свидания, товарищ Павел!»
Но Павел задержал руку Василисы в своей. Потом слегка коснулся губами. Василиса покраснела, спрятала руку за спину.
Павел позвал Гришу, всё это время смирно сидящего на стуле. Тот встрепенулся, пошёл за отцом.
Дома прямо с порога выдал матери:
— Мамка, папка тётьке в белом платье руку целовал!
Ида с удивлением посмотрела на Павла, потом на сына.
— Хорошо! — Григорий крикнул так громко, что даже Павел вздрогнул.
Из другой комнаты послышался плач.
Ида всплеснула руками и выпалила:
— Замучилась я с нею, Паша! Сколько можно так орать? Взял её, так иди и укладывай! Сил моих больше нет!
Ида раньше никогда так не повышала голос. Всегда была спокойна. Она даже Гришу ругала тихо, еле слышно. Но Гриша мало внимал голосу матери. Делал всё по-своему. Кивал, мол, понял. А сам продолжал.
Как и сейчас слова «Машу не разбуди» стали словно красной тряпкой для быка. Крикнул так, что оглушил всю деревню.
Павел прошёл мимо жены. Вернулся с Машей на руках.
— Она мне всю душу вынула, — продолжила возмущаться Ида. — Ничего не могу с ней. Из рук всё валится. Увези её с моих глаз.
— Не увезу, — буркнул Павел. — Она человек. Ей любовь нужна, забота. Она не виновата, что одна осталась. А ты как хотела?
— А никак не хотела! — крикнула Ида. — Мне нравилось так, как раньше было. А ты всё испортил!
Я на неё чуть кастрюлю не уронила.
Только с печки сняла, она сзади подошла и укусила за ногу через платье. Вон, взгляни.
Ида повернулась к Павлу задом, задрала платье, нагнулась. Чуть ниже заднего места «красовался» бордовый синяк.
— Налюбовался? — Ида опустила платье, повернулась к мужу. — Зубы бы ей выбить!
— Да ты что! — возмутился Павел. — Как она без них жить будет?
— И тебе заодно выбить, — Ида перешла на шёпот: — Чтобы баб чужих не целовал!
Ида выбежала из дома громко хлопнув дверью. Маша вздрогнула у Павла на руках.
— Ну что, зверёнок, — обратился Павел к девочке, — зубы оставим?
Девочка прижалась к Павлу, потом положила голову ему на плечо и засопела.
Никогда Маша в его присутствии никого не кусала. Стоило оставить её дома с Идой или Гришей, обязательно были пострадавшие.
Ночью Павел мирился с Идой.
— Ну перестань дуться, душа моя! Жалко мне девчонку. Маленькая она. А мы взрослые, а сладить с ней не можем. Может как-то тебе её полюбить, приголубить?
— И не подумаю! — бурчала Ида. — Увози обратно.
— Нет, — твёрдо сказал Павел и так сильно ударил кулаком по изголовью кровати, что доска треснула.
— Ну давай, давай, — возмутилась Ида, — ещё кусаться начни, как Машка.
Павел схватил Иду за плечи. Впился своими губами в её губы.
Она извивалась под ним, пыталась освободиться. Но хватка у Павла была крепкая.
Ида вскоре перестала сопротивляться, успокоилась.
— То-то же, — вздохнул Павел. — Вырастим и Машку. Ольку я растил вообще без бабы. Выросла же человеком! Вон какая умница! Её и там хвалят, и тут. А ведь могла и в тюрьме оказаться за воровство. И Машка вырастет, и Гриша. Все людьми станут.
Утром Павел собрался на работу. Попрощался с женой и детьми.
Обошёл вокруг дома, чтобы измерить раму оконную. Поменять нужно было в Гришиной комнате окно. И вдруг услышал, как Гриша говорит:
— А ну давай, вот тут кусай, вот тут!
Павел заглянул в окно.
У двери стоял его сын, клацал зубами и подставлял ногу Маше. Та ползала у Григория в ногах и всё норовила укусить.
— Давай, давай! Кусай! — упрашивал Григорий, а сам отпрыгивал в сторону.
Девочка подползала опять.
— А-а-а-а-й! — визг стоял такой, что Павел уши невольно заткнул.
— Ах ты ж сучонок! — выругался Павел, оббежал дом.
Ворвался с криком:
— Да вы же сами! Да вы же её просите сами!
Ида смотрела на мужа непонимающе.
— Ты ей сама жопу подставила? Чего жалуешься тогда?
Павел кричал на жену, потом бросился в комнату к сыну.
Маша сидела у двери на полу. Григорий лежал на кровати и ныл.
— Так тебе и надо! — крикнул на него Павел, схватил Машу и выбежал с ней из дома.
Только минут через пять понял, что Маша без верхней одежды. Снял с себя тулуп, завернул в него девочку и пошёл к Оле в детский сад.
Рассказал, как всё было.
Оля и смеялась, и вздыхала.
— Ну и Гриша, ну и актёр, — говорила она. — А мамка то здесь при чём?
— А мамка-то причём? — удивился Павел. — А при том, что Гришку защищала, да сама, небось, просила её укусить.
— Да брось, ты, папи. Ну чего бы мамке таким заниматься?
— Да чёрт её знает! Она всю жизнь такая. Не знаешь, чего ожидать. Возьми к себе Машку, а? — Павел сделал жалостливое лицо. — Убьют они её там, ей-богу.
— А если она меня укусит? — рассмеялась Оля.
— А если укусит, то будем другой разговор вести.
Оля согласилась. Павел ушёл. Маша заигралась с другими детьми.
Вечером Павел забрал дочь. Дома покормил, уложил спать. Ида и Григорий сидели молча.
— Завтра гости у нас будут, — грозно произнёс Павел.
— Баба в белом халате, — зашептал на ухо матери Григорий. — На ночёвку останется.
Ида у мужа ничего не переспрашивала, сидела молча. Павел спал с дочкой.
Утром опять отвел в детский сад.
Вечером забрал Машу. Зашёл с ней к Василисе в санитарный пункт. Дождался, пока она доделает свои дела и пошёл с ней домой.
Ида накрыла на стол. Была весьма вежлива. Василиса хвалила хозяйку. Всё говорила, что завидует Павлу Андреевичу.
Павел временами краснел, когда Василиса рассказывала Иде, как чистила вместо Павла свинарник. Но она умолчала о золоте. И Павел был за это благодарен. А потом даже всплакнул, когда Василиса начала рассказ о семье.
— Отец вернулся через день после вашего, Павел Андреевич, побега. Был зол. На мать руку поднял. Она плакать не стала. Ночью его черенком от лопаты отходила. Да так отходила, что он ходить перестал.
Мамка в город на работу устроилась. Ездила туда каждый день на попутных. Обратно поздно возвращалась. Я за скотиной смотрела, за младшими, да отца на прогулку возила. Вскоре мать привезла из города детскую коляску. Мы в ней отца выгуливали.
Ноги у него отказали… Так мы думали… А он притворялся.
Не сразу узнали.
В 1920 как раз по весне у нас корова отелилась. Мать ждала. Пообещала семье из соседней деревни. Телёнок на ноги встал. Наутро должны были его забрать. А вечером к нам нагрянули. Шестеро их было. Все на чёрных жеребцах с саблями, в папахах каракулевых.
С нашего дома начали. Всё ногами пинали, ведро с молоком опрокинули, мать кинулась вытирать. Они её схватили. А батька как раз в коляске за домом сидел. Он крик услышал, в дом забежал.
У матери в глазах ужас, у меня ужас.
Отец стоит с ружьём и орёт:
— А ну-ка Алёнку мою отпустите!
Я не слышала выстрела. Но отец упал прямо на пороге. Мамка вскрикнула и тоже повалилась на пол. Я метнулась в комнату, меня догнали, за волосы схватили и поволокли на улицу. Младшие были у соседей. Мне было страшно. Я плохо помню, как оказалась в повозке, как меня привезли в детский дом.
Там очнулась только через несколько дней, когда пацанёнок вдвое ниже меня, мне на голову кашу вывалил.
Сижу я, с кашей на голове, а вокруг меня все смеются.
Я сбежала оттуда. Добралась домой. Дом наш сожгли, и свинарник сожгли.
Меня жалели, показали где отец и мать похоронены. Земля дышала. Тридцать новых могил. Тридцать дворов разорили… Ноги утопали в земле, тянули меня к отцу и матушке.
Я сама вернулась в детский дом. У заведующей спросила, может она знает о младших. Она плечами пожала и велела мне о них забыть.
В деревне сказали, что забрали их в тот же день с соседскими детьми. Вот такая история.
В четырёх стенах я не сидела. Ходила по городу, вечером возвращалась. Всё вглядывалась в лица, искала своих. Вот до сих пор ищу. А вас когда увидела, сердце зашлось.
Анна Юрьевна Приходько. Писатель
Лютый февраль глава 36
В тихом омуте
Павел смотрел на фельдшера с прищуром.
— Как батька и говорил, — вздохнула девушка. — Обманул барин…
Павел вдруг произнёс:
— Васька! Ты ли это?
Девушка выпрямилась, дёрнула подбородком, стала важной.
— Не Васька, — ответила она строго, — Василиса Петровна я!
Павел тут же стал оправдываться:
— Василиса Петровна, простите, думал, что обознался. Золото говорите... Будет вам золото. Раз обещал…
Василиса рассмеялась.
— Да не нужно мне ваше золото, Павел Андреевич! Я так рада вас видеть! Если бы не вы, доила бы я коров и знать не знала об образовании.
Павел улыбнулся, стало приятно, что его похвалили.
— Как мать, отец? — спросил он.
Василиса смутилась, отвернулась.
— Вась, — прошептал Павел, — прости. Простите Василиса Петровна… А приходите к нам в гости!
— Не могу, — Василиса быстро вытерла слёзы. — Я в городе живу. Через час за мной приедут. Я ведь в двух больницах работаю. Вот будут у меня выходные, тогда и свидимся. А пока хватит на сегодня свиданий, мне прибраться надобно. Я теперь через три дня приеду, потом два выходных.
— Ну вот и славно, — обрадовался Павел. — У нас заночуете, наговоримся!
Василиса протянула Павлу руку и произнесла:
— Теперь надобно говорить так: «До свидания, товарищ Павел!»
Но Павел задержал руку Василисы в своей. Потом слегка коснулся губами. Василиса покраснела, спрятала руку за спину.
Павел позвал Гришу, всё это время смирно сидящего на стуле. Тот встрепенулся, пошёл за отцом.
Дома прямо с порога выдал матери:
— Мамка, папка тётьке в белом платье руку целовал!
Ида с удивлением посмотрела на Павла, потом на сына.
— Иди, сынок, — сказала она. — Машу не разбуди, еле уложила.
— Хорошо! — Григорий крикнул так громко, что даже Павел вздрогнул.
Из другой комнаты послышался плач.
Ида всплеснула руками и выпалила:
— Замучилась я с нею, Паша! Сколько можно так орать? Взял её, так иди и укладывай! Сил моих больше нет!
Ида раньше никогда так не повышала голос. Всегда была спокойна. Она даже Гришу ругала тихо, еле слышно. Но Гриша мало внимал голосу матери. Делал всё по-своему. Кивал, мол, понял. А сам продолжал.
Как и сейчас слова «Машу не разбуди» стали словно красной тряпкой для быка. Крикнул так, что оглушил всю деревню.
Павел прошёл мимо жены. Вернулся с Машей на руках.
— Она мне всю душу вынула, — продолжила возмущаться Ида. — Ничего не могу с ней. Из рук всё валится. Увези её с моих глаз.
— Не увезу, — буркнул Павел. — Она человек. Ей любовь нужна, забота. Она не виновата, что одна осталась. А ты как хотела?
— А никак не хотела! — крикнула Ида. — Мне нравилось так, как раньше было. А ты всё испортил!
Я на неё чуть кастрюлю не уронила.
Только с печки сняла, она сзади подошла и укусила за ногу через платье. Вон, взгляни.
Ида повернулась к Павлу задом, задрала платье, нагнулась. Чуть ниже заднего места «красовался» бордовый синяк.
— Налюбовался? — Ида опустила платье, повернулась к мужу. — Зубы бы ей выбить!
— Да ты что! — возмутился Павел. — Как она без них жить будет?
— И тебе заодно выбить, — Ида перешла на шёпот: — Чтобы баб чужих не целовал!
Ида выбежала из дома громко хлопнув дверью. Маша вздрогнула у Павла на руках.
— Ну что, зверёнок, — обратился Павел к девочке, — зубы оставим?
Девочка прижалась к Павлу, потом положила голову ему на плечо и засопела.
Никогда Маша в его присутствии никого не кусала. Стоило оставить её дома с Идой или Гришей, обязательно были пострадавшие.
Ночью Павел мирился с Идой.
— Ну перестань дуться, душа моя! Жалко мне девчонку. Маленькая она. А мы взрослые, а сладить с ней не можем. Может как-то тебе её полюбить, приголубить?
— И не подумаю! — бурчала Ида. — Увози обратно.
— Нет, — твёрдо сказал Павел и так сильно ударил кулаком по изголовью кровати, что доска треснула.
— Ну давай, давай, — возмутилась Ида, — ещё кусаться начни, как Машка.
Павел схватил Иду за плечи. Впился своими губами в её губы.
Она извивалась под ним, пыталась освободиться. Но хватка у Павла была крепкая.
Ида вскоре перестала сопротивляться, успокоилась.
— То-то же, — вздохнул Павел. — Вырастим и Машку. Ольку я растил вообще без бабы. Выросла же человеком! Вон какая умница! Её и там хвалят, и тут. А ведь могла и в тюрьме оказаться за воровство. И Машка вырастет, и Гриша. Все людьми станут.
Утром Павел собрался на работу. Попрощался с женой и детьми.
Обошёл вокруг дома, чтобы измерить раму оконную. Поменять нужно было в Гришиной комнате окно. И вдруг услышал, как Гриша говорит:
— А ну давай, вот тут кусай, вот тут!
Павел заглянул в окно.
У двери стоял его сын, клацал зубами и подставлял ногу Маше. Та ползала у Григория в ногах и всё норовила укусить.
— Давай, давай! Кусай! — упрашивал Григорий, а сам отпрыгивал в сторону.
Девочка подползала опять.
— А-а-а-а-й! — визг стоял такой, что Павел уши невольно заткнул.
— Ах ты ж сучонок! — выругался Павел, оббежал дом.
Ворвался с криком:
— Да вы же сами! Да вы же её просите сами!
Ида смотрела на мужа непонимающе.
— Ты ей сама жопу подставила? Чего жалуешься тогда?
Павел кричал на жену, потом бросился в комнату к сыну.
Маша сидела у двери на полу. Григорий лежал на кровати и ныл.
— Так тебе и надо! — крикнул на него Павел, схватил Машу и выбежал с ней из дома.
Только минут через пять понял, что Маша без верхней одежды. Снял с себя тулуп, завернул в него девочку и пошёл к Оле в детский сад.
Рассказал, как всё было.
Оля и смеялась, и вздыхала.
— Ну и Гриша, ну и актёр, — говорила она. — А мамка то здесь при чём?
— А мамка-то причём? — удивился Павел. — А при том, что Гришку защищала, да сама, небось, просила её укусить.
— Да брось, ты, папи. Ну чего бы мамке таким заниматься?
— Да чёрт её знает! Она всю жизнь такая. Не знаешь, чего ожидать. Возьми к себе Машку, а? — Павел сделал жалостливое лицо. — Убьют они её там, ей-богу.
— А если она меня укусит? — рассмеялась Оля.
— А если укусит, то будем другой разговор вести.
Оля согласилась. Павел ушёл. Маша заигралась с другими детьми.
Вечером Павел забрал дочь. Дома покормил, уложил спать. Ида и Григорий сидели молча.
— Завтра гости у нас будут, — грозно произнёс Павел.
— Баба в белом халате, — зашептал на ухо матери Григорий. — На ночёвку останется.
Ида у мужа ничего не переспрашивала, сидела молча. Павел спал с дочкой.
Утром опять отвел в детский сад.
Вечером забрал Машу. Зашёл с ней к Василисе в санитарный пункт. Дождался, пока она доделает свои дела и пошёл с ней домой.
Ида накрыла на стол. Была весьма вежлива. Василиса хвалила хозяйку. Всё говорила, что завидует Павлу Андреевичу.
Павел временами краснел, когда Василиса рассказывала Иде, как чистила вместо Павла свинарник. Но она умолчала о золоте. И Павел был за это благодарен. А потом даже всплакнул, когда Василиса начала рассказ о семье.
— Отец вернулся через день после вашего, Павел Андреевич, побега. Был зол. На мать руку поднял. Она плакать не стала. Ночью его черенком от лопаты отходила. Да так отходила, что он ходить перестал.
Мамка в город на работу устроилась. Ездила туда каждый день на попутных. Обратно поздно возвращалась. Я за скотиной смотрела, за младшими, да отца на прогулку возила. Вскоре мать привезла из города детскую коляску. Мы в ней отца выгуливали.
Ноги у него отказали… Так мы думали… А он притворялся.
Не сразу узнали.
В 1920 как раз по весне у нас корова отелилась. Мать ждала. Пообещала семье из соседней деревни. Телёнок на ноги встал. Наутро должны были его забрать. А вечером к нам нагрянули. Шестеро их было. Все на чёрных жеребцах с саблями, в папахах каракулевых.
С нашего дома начали. Всё ногами пинали, ведро с молоком опрокинули, мать кинулась вытирать. Они её схватили. А батька как раз в коляске за домом сидел. Он крик услышал, в дом забежал.
У матери в глазах ужас, у меня ужас.
Отец стоит с ружьём и орёт:
— А ну-ка Алёнку мою отпустите!
Я не слышала выстрела. Но отец упал прямо на пороге. Мамка вскрикнула и тоже повалилась на пол. Я метнулась в комнату, меня догнали, за волосы схватили и поволокли на улицу. Младшие были у соседей. Мне было страшно. Я плохо помню, как оказалась в повозке, как меня привезли в детский дом.
Там очнулась только через несколько дней, когда пацанёнок вдвое ниже меня, мне на голову кашу вывалил.
Сижу я, с кашей на голове, а вокруг меня все смеются.
Я сбежала оттуда. Добралась домой. Дом наш сожгли, и свинарник сожгли.
Меня жалели, показали где отец и мать похоронены. Земля дышала. Тридцать новых могил. Тридцать дворов разорили… Ноги утопали в земле, тянули меня к отцу и матушке.
Я сама вернулась в детский дом. У заведующей спросила, может она знает о младших. Она плечами пожала и велела мне о них забыть.
В деревне сказали, что забрали их в тот же день с соседскими детьми. Вот такая история.
В четырёх стенах я не сидела. Ходила по городу, вечером возвращалась. Всё вглядывалась в лица, искала своих. Вот до сих пор ищу. А вас когда увидела, сердце зашлось.
Продолжение тут #лютыйфевраль