Павел Григорьевич Антокольский (1 июля 1896, Санкт-Петербург — 9 октября 1978, Москва) — русский советский поэт, переводчик и драматург, театральный режиссёр.
Светлая память...
«Поэзия делает дело свое И в тщетной погоне за прошлым рожает Всё то, что грядущее воображает: Так господу богу она подражает, И только за это мы верим в нее!».
«Я люблю тебя в дальнем вагоне, В желтом комнатном нимбе огня. Словно танец и словно погоня, Ты летишь по ночам сквозь меня. Я люблю тебя — черной от света, Прямо бьющего в скулы и в лоб. Не в Москве — так когда-то и где-то Все равно это сбыться могло б. Я люблю тебя в жаркой постели, В тот преданьем захватанный миг, Когда руки сплелись и истлели В обожанье объятий немых. Я тебя не забуду за то, что Есть на свете театры, дожди, Память, музыка, дальняя почта… И за все. Что еще. Впереди».
(Павел Антокольский, «Я люблю тебя в дальнем вагоне»)
«Природный дар красноречия. Развитый общением, трибуной, частым чтением стихов. Собеседованиями на темы поэзии и театра. Ещё более – самим театром. Голос громкий, жест, за которым неизменно – оратор римский говорил. Желание быть выше своего роста выбрасывало руку вперёд, вернее, кулак ввысь, как можно выше. . Не знаю, обучался ли он искусству риторики, но владел он этим исчезающим искусством красноречия с завидным умением. В нём было развито импровизаторское начало. Идёт к трибуне, сияя карими пронзительными глазами, под которыми всегда были тёмно-фиолетовые круги бессонницы и усталости, устраняемой изрядными порциями кофе или водки. Он часто загорался. По поводу и без повода. Он редко не был возбуждён. В состоянии покоя и благодушия его застать было невозможно. Порой это напоминало театр. Чаще всего театр. Он играл принцессу Турандот своей жизни...». Так написал о Павле Антокольском поэт и литературовед Лев Озеров.
Павел Антокольский родился в Санкт-Петербурге. Позже семья перебралась в Москву. Сын присяжного стряпчего, Павел Антокольский пошел, было, по стопам родителя, - однако, юридический факультет Московского университета, куда поступил, так и не окончил.
Не удивительно: еще подростком Павел Антакольский влюбился в театр, и, впервые попав в драматическую студию Евгения Багратионовича Вахтангова, со сценой так или иначе уже не расставался. Актером он, правда, не стал, как хотел, но театр в его лице нашел гораздо больше, чем просто поклонника.
«В поэзии он был человеком театра, а в театре человеком поэзии, - писал позже Вениамин Каверин. - Причудливо переплетаясь, эти две неукротимые страсти сделали его не похожим на других поэтов, подняв поэтический голос и заставив его звучать полновесно и гордо, как звучали со сцены голоса Остужева и Ермоловой, Качалова и Коонен...».
За три года занятий в студии, которая переросла в «Театр народа», Павел Антокольский попробовал себя во всех возможных театральных профессиях: от монтажёра сцены до режиссёра и сценариста. Кроме того, Павел Аннтокольский – автор трех пьес, написанных специально для студии под руководством Вахтангова.
В 1921 году в сборнике «Художественное слово» были напечатаны первые стихи Антокольского, вторую книгу Антокольского «Запад» (1926) составили стихи о Швеции и Германии - она стала отзвуком его поездки за границу с театром Вахтангова в 1923 году.
В поездке этой он познакомился с актрисой Вахтанговской театральной студии Зоей Бажановой – она стала его второй женой. О первой жене, Наталии Щегловой, прекрасно сказал писатель Юрий Нагибин: «Умерла, не дожив дня до выхода журнала с очерком о погибшем в начале войны сыне, Наталия Николаевна Антокольская, прекрасная русская женщина. Она пережила и Павла Григорьевича, и дочь-калеку, ослепла, но не сдалась, не согнулась, не озлобилась. Ей выпало единственное грустное счастье за долгий век: в исходе дней получить назад дряхлого, больного, задыхающегося, хромого, полубезумного Павла Григорьевича, которого любила всю жизнь. У неё был литературный дар, но она не напечатала ни строчки, она была создана для большого и тёплого семейного гнезда, но и в этом ей отказали. Но главная её мечта осуществилась: Павел Григорьевич дотлевал при ней. Как везло на людей грешному, слабому, с легковесной душонкой Антокольскому: Марина Цветаева, Наталия Николаевна, Зоя, по-собачьи преданная Варя и шофёр-нянька Николай Михайлович».
О характере Антокольского, через призму его женщин, писал и Вениамин Каверин:
«Зое Константиновне было нелегко не только потому, что она была женой поэта, а потому, что он был человеком бешеного темперамента, бесконечно вспыльчивый, непостоянный, трудолюбивый и одновременно беспечный. Человек, в котором крайности скрещивались, который легко подпадал под чужое влияние, внушавшее ему подчас ложные, никуда не идущие соображения. Я однажды слышал его речь, направленную против книг вообще, упрекающую всех в мире авторов за то, что они их написали. Он утверждал это не наедине с собой, но в кругу писателей, и, естественно, что некоторые из них не поняли, как этот страстный художник, всю жизнь собиравший книги и отдавший свою жизнь, чтобы написать новые книги, мог отречься и от тех, и от других. Причем он искренне удивлялся, когда я весьма сурово отнесся к его выступлению. Это не помешало ему вскоре признаться, что он был «просто глуп, безумно, непоправимо глуп».
Что касается Марины Цветаевой, то с ней Антокольский был дружен в 1918-1919 годы. Позднее он напишет в мемуарах: «Пылкая дружба соединила нас. Имя этой дружбе поэтическое братство. Любви между нами не было».
В 30-е годы Антокольский много ездил, побывал тогда на Сясьстрое, в Армении, в Грузии, в Азербайджане, на Украине. Одна за другой появлялись книги, в которых, отходя от прежнего романтизма, он пытался выразить новую реальность «Действующие лица» (1932), «Большие расстояния» (1936), «Пушкинский год» (1938).
Он много и переводил - Ованеса Туманяна, Егише Чаренца, Шота Руставели, Симона Чиковани, Тициана Табидзе, Миколу Бажана, Леонида Первомайского, Низами Ганджеви, Самеда Вургуна. Равно, как и своих любимых французских поэтов Гюго, Рембо, Барбье, Беранже. Впоследствии из этих переводов составлены были книги - «Гражданская поэзия Франции» (1955), «От Беранже до Элюара» (1966), «Медная лира» (1970), наконец, большой том - «Два века поэзии Франции» (1976).
В годы Великой Отечественной войны поэт вступил в партию, руководил фронтовым театром, работал во фронтовой печати. В его квартире на улице Щукина бывали фронтовые поэты Долматовский, Симонов, Матусовский, Алигер. Антокольский дружил с Николаем Тихоновым, тепло общался с Александром Фадеевым и многими другими.
В июле 1942 года на московский адрес поэта пришло письмо от лейтенанта, служившего вместе с сыном, 18-летним артиллеристом Владимиром Антокольским: «Действующая армия. Антокольскому Павлу Г. от товарища Вашего сына Антокольского Володи. Дорогие родители, я хочу сообщить Вам о весьма печальном событии. Хоть и жаль Вас, что сильно расстраиваться будете, но сообщаю, что Ваш сын Володя в ожесточенной схватке с немецкими разбойниками погиб смертью храбрых на поле битвы 6 июля 1942 года. Но мы за вашего сына Володю постараемся отомстить немецким сволочам. Пишет это Вам его боевой товарищ Вася Севрин. Похоронен он возле реки Рессета - приток Жиздры. До свидания, с пламенным приветом к Вам».
…В 1946 году поэма Павла Антокольского «Сын» была удостоена Сталинской премии.
«Он спит. Вверху гуляет ветер. Кружится снег. Идёт весна. Всё ярко. Но никто на свете Не будит юношу от сна.
Он спит. А мне дано на тризне Без сына справлять торжество И превратить в подобье жизни Жизнь, отнятую у него.
И рассказать о сыне людям».
В годы борьбы с космополитами газеты, ещё недавно с восторгом писавшие о его стихах и поэмах, теперь глумились над его творчеством. Его перестали печатать, уволили из Литературного института, где он преподавал. О нём писали, что его стихи и поэмы проникнуты эстетством, упадничеством и пессимистическими настроениями, далёкими от борьбы и жизни советского народа. Самым же серьёзным обвинением в этом наборе литературных пороков было то, что стихи его «обращены к западно-европейской тематике».....
Он с достоинством пережил это нелегкое время. Ближе к «оттепели» книги Антокольского снова начали выходить - «Поэты и время» (1957), «Мастерская» (1958), «Сила Вьетнама» (1960), «Высокое напряжение» (1962), «Четвертое измерение» (1964), «Повесть временных лет» (1969).
Павел Антокольский стал «сдаваться» после смерти обожаемой жены Зои.
Писательница, мемуаристка Анна (Ане) Масс:
«Он ещё порой загорался прежним огнём в обществе друзей и молодых женщин, но после этих вспышек ещё больше слабел, и больно было смотреть, как он, шаркая, опираясь на трость, путаясь в полах халата, волочился на кухню ужинать. Вместе с ним за стол садилась его первая жена, Наталия Николаевна, поселившаяся в доме вместе с дочерью. Она вырастила его детей, воспитала его внуков, дождалась правнуков. Жизнь её семьи была её жизнью. Ей просто некуда было деваться, кроме как поселиться в доме бывшего мужа. Она жалела его. Ей хотелось хоть как-то облегчить его быт. Но он ни о чём её не просил, а она была горда и боялась показаться навязчивой. Так они и жили, старик и старуха, расставшиеся полвека тому назад и вновь соединившиеся по прихоти судьбы. Встречались за кухонным столом, ели кашу, пили чай из засаленных кружек, а потом молча расходились. В последнее лето своей жизни, девять лет спустя после смерти Зои, поэт вспыхнул напоследок прежним пламенем в вечер своего восьмидесятилетнего юбилея в Центральном доме литераторов, а потом почти на глазах стал день ото дня тускнеть и гаснуть, как прогоревший уголёк. Весь усохший, крохотный в огромном для него махровом халате он сидел в своей комнатушке внизу. Отвернувшись от всех, спиной к двери, он сидел целыми днями за столом, охватив пальцами голову и курил, курил, словно желая изолироваться дымом от домашнего хаоса. Тем, кто приоткрывал дверь и заглядывал в комнату, казалось, что он что-то пишет. Но он просто сидел, уставившись в окно пустыми глазами с огромными чёрными подглазьями. Может быть, он снова уходил в свои Версали, в свою поэзию, это было теперь единственное во всём доме, что принадлежало только ему и на что никто не претендовал. А может, в мечтательном полубреду он прощался с теми, кого оставлял в земной жизни перед встречей с теми, кто ушёл раньше него. Хотя вряд ли он верил во встречу где-то там. Слишком был земным для этого».
«Я в зеркало, как в пустоту, Всмотрелся, и раскрылась Мне на полуденном свету Полнейшая бескрылость. Как будто там за мной неслась Орава рыжих ведьм, Смеялась, издевалась всласть, Как над ручным медведем. Как будто там не я, а тот Топтыгин-эксцеленца Во славу их — вот анекдот!— Выкидывал коленца. Но это ведь не он, а я Не справа был, а слева, И под руку со мной — моя Стояла королева. Так нагло зеркало лгало С кривой ухваткой мима. Всё было пусто и голо, Сомнительно и мнимо».
Великие люди России
Великие люди России...
Павел Григорьевич Антокольский(1 июля 1896, Санкт-Петербург — 9 октября 1978, Москва) — русский советский поэт, переводчик и драматург, театральный режиссёр.
«Я люблю тебя в дальнем вагоне,
В желтом комнатном нимбе огня.
Словно танец и словно погоня,
Ты летишь по ночам сквозь меня.
Я люблю тебя — черной от света,
Прямо бьющего в скулы и в лоб.
Не в Москве — так когда-то и где-то
Все равно это сбыться могло б.
Я люблю тебя в жаркой постели,
В тот преданьем захватанный миг,
Когда руки сплелись и истлели
В обожанье объятий немых.
Я тебя не забуду за то, что
Есть на свете театры, дожди,
Память, музыка, дальняя почта…
И за все. Что еще. Впереди».
(Павел Антокольский, «Я люблю тебя в дальнем вагоне»)
«Природный дар красноречия. Развитый общением, трибуной, частым чтением стихов. Собеседованиями на темы поэзии и театра. Ещё более – самим театром. Голос громкий, жест, за которым неизменно – оратор римский говорил. Желание быть выше своего роста выбрасывало руку вперёд, вернее, кулак ввысь, как можно выше. . Не знаю, обучался ли он искусству риторики, но владел он этим исчезающим искусством красноречия с завидным умением. В нём было развито импровизаторское начало. Идёт к трибуне, сияя карими пронзительными глазами, под которыми всегда были тёмно-фиолетовые круги бессонницы и усталости, устраняемой изрядными порциями кофе или водки. Он часто загорался. По поводу и без повода. Он редко не был возбуждён. В состоянии покоя и благодушия его застать было невозможно. Порой это напоминало театр. Чаще всего театр. Он играл принцессу Турандот своей жизни...». Так написал о Павле Антокольском поэт и литературовед Лев Озеров.
Павел Антокольский родился в Санкт-Петербурге. Позже семья перебралась в Москву. Сын присяжного стряпчего, Павел Антокольский пошел, было, по стопам родителя, - однако, юридический факультет Московского университета, куда поступил, так и не окончил.
Не удивительно: еще подростком Павел Антакольский влюбился в театр, и, впервые попав в драматическую студию Евгения Багратионовича Вахтангова, со сценой так или иначе уже не расставался. Актером он, правда, не стал, как хотел, но театр в его лице нашел гораздо больше, чем просто поклонника.
«В поэзии он был человеком театра, а в театре человеком поэзии, - писал позже Вениамин Каверин. - Причудливо переплетаясь, эти две неукротимые страсти сделали его не похожим на других поэтов, подняв поэтический голос и заставив его звучать полновесно и гордо, как звучали со сцены голоса Остужева и Ермоловой, Качалова и Коонен...».
За три года занятий в студии, которая переросла в «Театр народа», Павел Антокольский попробовал себя во всех возможных театральных профессиях: от монтажёра сцены до режиссёра и сценариста. Кроме того, Павел Аннтокольский – автор трех пьес, написанных специально для студии под руководством Вахтангова.
В 1921 году в сборнике «Художественное слово» были напечатаны первые стихи Антокольского, вторую книгу Антокольского «Запад» (1926) составили стихи о Швеции и Германии - она стала отзвуком его поездки за границу с театром Вахтангова в 1923 году.
В поездке этой он познакомился с актрисой Вахтанговской театральной студии Зоей Бажановой – она стала его второй женой. О первой жене, Наталии Щегловой, прекрасно сказал писатель Юрий Нагибин: «Умерла, не дожив дня до выхода журнала с очерком о погибшем в начале войны сыне, Наталия Николаевна Антокольская, прекрасная русская женщина. Она пережила и Павла Григорьевича, и дочь-калеку, ослепла, но не сдалась, не согнулась, не озлобилась. Ей выпало единственное грустное счастье за долгий век: в исходе дней получить назад дряхлого, больного, задыхающегося, хромого, полубезумного Павла Григорьевича, которого любила всю жизнь. У неё был литературный дар, но она не напечатала ни строчки, она была создана для большого и тёплого семейного гнезда, но и в этом ей отказали. Но главная её мечта осуществилась: Павел Григорьевич дотлевал при ней. Как везло на людей грешному, слабому, с легковесной душонкой Антокольскому: Марина Цветаева, Наталия Николаевна, Зоя, по-собачьи преданная Варя и шофёр-нянька Николай Михайлович».
О характере Антокольского, через призму его женщин, писал и Вениамин Каверин:
«Зое Константиновне было нелегко не только потому, что она была женой поэта, а потому, что он был человеком бешеного темперамента, бесконечно вспыльчивый, непостоянный, трудолюбивый и одновременно беспечный. Человек, в котором крайности скрещивались, который легко подпадал под чужое влияние, внушавшее ему подчас ложные, никуда не идущие соображения. Я однажды слышал его речь, направленную против книг вообще, упрекающую всех в мире авторов за то, что они их написали. Он утверждал это не наедине с собой, но в кругу писателей, и, естественно, что некоторые из них не поняли, как этот страстный художник, всю жизнь собиравший книги и отдавший свою жизнь, чтобы написать новые книги, мог отречься и от тех, и от других. Причем он искренне удивлялся, когда я весьма сурово отнесся к его выступлению. Это не помешало ему вскоре признаться, что он был «просто глуп, безумно, непоправимо глуп».
Что касается Марины Цветаевой, то с ней Антокольский был дружен в 1918-1919 годы. Позднее он напишет в мемуарах: «Пылкая дружба соединила нас. Имя этой дружбе поэтическое братство. Любви между нами не было».
В 30-е годы Антокольский много ездил, побывал тогда на Сясьстрое, в Армении, в Грузии, в Азербайджане, на Украине. Одна за другой появлялись книги, в которых, отходя от прежнего романтизма, он пытался выразить новую реальность «Действующие лица» (1932), «Большие расстояния» (1936), «Пушкинский год» (1938).
Он много и переводил - Ованеса Туманяна, Егише Чаренца, Шота Руставели, Симона Чиковани, Тициана Табидзе, Миколу Бажана, Леонида Первомайского, Низами Ганджеви, Самеда Вургуна. Равно, как и своих любимых французских поэтов Гюго, Рембо, Барбье, Беранже. Впоследствии из этих переводов составлены были книги - «Гражданская поэзия Франции» (1955), «От Беранже до Элюара» (1966), «Медная лира» (1970), наконец, большой том - «Два века поэзии Франции» (1976).
В годы Великой Отечественной войны поэт вступил в партию, руководил фронтовым театром, работал во фронтовой печати. В его квартире на улице Щукина бывали фронтовые поэты Долматовский, Симонов, Матусовский, Алигер. Антокольский дружил с Николаем Тихоновым, тепло общался с Александром Фадеевым и многими другими.
В июле 1942 года на московский адрес поэта пришло письмо от лейтенанта, служившего вместе с сыном, 18-летним артиллеристом Владимиром Антокольским: «Действующая армия. Антокольскому Павлу Г. от товарища Вашего сына Антокольского Володи. Дорогие родители, я хочу сообщить Вам о весьма печальном событии. Хоть и жаль Вас, что сильно расстраиваться будете, но сообщаю, что Ваш сын Володя в ожесточенной схватке с немецкими разбойниками погиб смертью храбрых на поле битвы 6 июля 1942 года. Но мы за вашего сына Володю постараемся отомстить немецким сволочам. Пишет это Вам его боевой товарищ Вася Севрин. Похоронен он возле реки Рессета - приток Жиздры. До свидания, с пламенным приветом к Вам».
…В 1946 году поэма Павла Антокольского «Сын» была удостоена Сталинской премии.
«Он спит. Вверху гуляет ветер.
Кружится снег. Идёт весна.
Всё ярко. Но никто на свете
Не будит юношу от сна.
Он спит. А мне дано на тризне
Без сына справлять торжество
И превратить в подобье жизни
Жизнь, отнятую у него.
И рассказать о сыне людям».
В годы борьбы с космополитами газеты, ещё недавно с восторгом писавшие о его стихах и поэмах, теперь глумились над его творчеством. Его перестали печатать, уволили из Литературного института, где он преподавал. О нём писали, что его стихи и поэмы проникнуты эстетством, упадничеством и пессимистическими настроениями, далёкими от борьбы и жизни советского народа. Самым же серьёзным обвинением в этом наборе литературных пороков было то, что стихи его «обращены к западно-европейской тематике».....
Он с достоинством пережил это нелегкое время. Ближе к «оттепели» книги Антокольского снова начали выходить - «Поэты и время» (1957), «Мастерская» (1958), «Сила Вьетнама» (1960), «Высокое напряжение» (1962), «Четвертое измерение» (1964), «Повесть временных лет» (1969).
Павел Антокольский стал «сдаваться» после смерти обожаемой жены Зои.
Писательница, мемуаристка Анна (Ане) Масс:
«Он ещё порой загорался прежним огнём в обществе друзей и молодых женщин, но после этих вспышек ещё больше слабел, и больно было смотреть, как он, шаркая, опираясь на трость, путаясь в полах халата, волочился на кухню ужинать. Вместе с ним за стол садилась его первая жена, Наталия Николаевна, поселившаяся в доме вместе с дочерью. Она вырастила его детей, воспитала его внуков, дождалась правнуков. Жизнь её семьи была её жизнью. Ей просто некуда было деваться, кроме как поселиться в доме бывшего мужа.
Она жалела его. Ей хотелось хоть как-то облегчить его быт. Но он ни о чём её не просил, а она была горда и боялась показаться навязчивой. Так они и жили, старик и старуха, расставшиеся полвека тому назад и вновь соединившиеся по прихоти судьбы. Встречались за кухонным столом, ели кашу, пили чай из засаленных кружек, а потом молча расходились.
В последнее лето своей жизни, девять лет спустя после смерти Зои, поэт вспыхнул напоследок прежним пламенем в вечер своего восьмидесятилетнего юбилея в Центральном доме литераторов, а потом почти на глазах стал день ото дня тускнеть и гаснуть, как прогоревший уголёк. Весь усохший, крохотный в огромном для него махровом халате он сидел в своей комнатушке внизу. Отвернувшись от всех, спиной к двери, он сидел целыми днями за столом, охватив пальцами голову и курил, курил, словно желая изолироваться дымом от домашнего хаоса. Тем, кто приоткрывал дверь и заглядывал в комнату, казалось, что он что-то пишет. Но он просто сидел, уставившись в окно пустыми глазами с огромными чёрными подглазьями. Может быть, он снова уходил в свои Версали, в свою поэзию, это было теперь единственное во всём доме, что принадлежало только ему и на что никто не претендовал.
А может, в мечтательном полубреду он прощался с теми, кого оставлял в земной жизни перед встречей с теми, кто ушёл раньше него. Хотя вряд ли он верил во встречу где-то там. Слишком был земным для этого».
«Я в зеркало, как в пустоту,
Всмотрелся, и раскрылась
Мне на полуденном свету
Полнейшая бескрылость.
Как будто там за мной неслась
Орава рыжих ведьм,
Смеялась, издевалась всласть,
Как над ручным медведем.
Как будто там не я, а тот
Топтыгин-эксцеленца
Во славу их — вот анекдот!—
Выкидывал коленца.
Но это ведь не он, а я
Не справа был, а слева,
И под руку со мной — моя
Стояла королева.
Так нагло зеркало лгало
С кривой ухваткой мима.
Всё было пусто и голо,
Сомнительно и мнимо».
(Павел Антокольский, «Зеркало»)
#1июля