Снегурка

Глава 11
Екатерина Шитова
#снегуркашитоваубелки
Алеша совершенно не помнил, как вышел из Северного леса. Это было странно: как будто на какое-то время он впал в забытье. Он хорошо помнил как мерз, плутая по лесу, помнил озлобленных волков, высоченный терем, он помнил седого и дряхлого старика Карачуна, и как тот отплясывал под его гармонь. Последние слова, сказанные Карачуном, звенели в его голове, их тоже невозможно было забыть. А вот потом… Потом все исчезло, будто по волшебству, и Алеша вдруг оказался в деревне. Он очнулся, лежа на спине, открыл глаза и увидел над собой высокое синее небо. Над ним склонилась молоденькая девушка, загородив спиной всю небесную синеву. Девушка пыталась привести его в чувство, осторожно хлопая по щекам.
— Уф, живехонек! Ну, слава Богу! — облегченно вздохнула она, увидев, что Алеша открыл глаза, — а я, давеча, вот ровно туточки тоже упала! Скользко-то как! Шлепнулась так, что в глазах потемнело! Но ничего, встала сама. А ты? Ты-то встанешь ли?
Алеша непонимающе смотрел на нее некоторое время, потом поднялся, отряхнулся и увидел, что его гармонь лежит в стороне, в сугробе.
— Ой, а гармошку-то твою куда унесло! Сейчас я ее вытащу! — воскликнула девушка, проследив за Алешиным взглядом.
Алеша сухо поблагодарил за помощь чересчур болтливую девушку, закинул гармонь за спину и поплелся к отцовскому дому, ссутулив плечи.
— Меня Аннушкой звать! А тебя? — звонким голоском прокричала ему вслед девушка, но он даже не обернулся.
— Вот ведь какие парни пошли! Девки сами им насылаются, а они и смотреть не хотят! — проговорила девушка и, обиженно надув алые губки, побежала дальше своей дорогой.
Даже если бы сотня раскрасавиц сейчас шла следом за Алешей, он все равно бы не обернулся, не обратил бы на них внимания. Перед его глазами стоял смутный образ Дарьюшки, и сердце его болело от любви. Он вспомнил предложение Карачуна: страшное, бездушное, бессердечное. Такое мог предложить только злой дух, бездушная нечисть.
Алеша пришел домой, забрался на печь и задумался. День сменился ночью, а потом снова наступил день. Но Алеша не ел, не пил, все лежал и думал. Отец, время от времени, подходил к печи, тихонько окликал его:
— Алеша, сын, тебе от невесты опять записку привезли. Переживает она, спрашивает, когда уже воротишься! Истосковалась вся.
но Алеша отмахивался и отвечал родителю:
— Не мешай отец, думы думаю. Потом, все потом…
— Уезжал бы ты отсюда, сынок, — вздыхал Захар, — всю жизнь тебе эта девчонка поломала!
Захар уж, грешным делом, подумал, что чокнулся сын, помешался окончательно на этой проклятой Дарьюшке. Потерять разум от любви - и такое бывает. Но что делать с этим, как помочь сыну, Захар не знал, поэтому только ходил по избе взад-вперед и протяжно вздыхал. А в один из дней Алеша, наконец, соскочил с печи и, глядя на отца дикими глазами, воскликнул:
— Если не сделаю так, как просит Карачун, то потеряю Дарьюшку навсегда. Это хуже смерти. Потому как не прожить мне без нее.
Алеша подошел к отцу и положил свои руки ему на плечи. Глаза его горели, на губах играла победная улыбка.
— Домой меня больше не жди, батя, не вернусь я больше. Пойду в Северный лес и выполню волю Карачуна! Была не была! Все сделаю ради Дарьюшки, даже то, что он просит! — воскликнул он.
— Сынок! О чем это ты толкуешь? Какой лес? Какой Карачун? Черт с ней, с этой Дарьюшкой, у тебя же невеста есть! — Захар смотрел на сына странным, непонимающим взглядом.
Подойдя к Алеше, который уже надевал на себя тулуп и валенки, он попытался схватить его за руку, чтобы удержать на месте, но Алеша вырвался, наспех поцеловал отца в лоб, схватил с пола гармонь и выскочил на мороз из жарко-натопленной избы.
***
Северный лес был так же тих и безмолвен. Ни снежная пурга, ни сугробы, засасывающие путника по пояс, словно болотная топь, ни голодные волки - ничто в этот раз не мешало Алеше идти вперед. Он добрался до лесного терема быстро, как будто знал дорогу наизусть, как будто ноги сами несли его туда, где его поджидал Карачун.
Дверь терема была открыта настежь. Алеша вошел и увидел, что Карачун сидит на кухне. В скрюченных пальцах старика была зажата длинная игла. Плавными, ритмичными движениями он втыкал иглу в мех и вытаскивал за острие с другой стороны.
— Я тебя уж и не ждал, гармонист, — медленно проговорил Карачун, — Ну здравствуй! Неужто ты все-таки решился?
Алеша весь напрягся, сжал зубы и кивнул.
— И не боишься? — хитро ухмыльнувшись, спросил старик.
— Не боюсь, — ответил юноша.
На самом деле, Алеше было страшно. Ему было так страшно, что все внутри сжималось при мысли о том, что его ждет впереди. Но любовь была сильнее этого дикого страха. Ради этой любви он был готов на все, и на муки - тоже. На кону стояла жизнь возлюбленной.
— Где Дарьюшка? — спросил Алеша, нахмурив брови, — ты мне обещал, что она будет здесь, что я увижу ее!
Старик убрал в сторону шитье, повернул голову и пристально посмотрел на своего гостя белыми глазами.
— Ну, раз обещал, то увидишь.
Встав на ноги, он громко крикнул:
— Снегурка! Дарьюшка! Подь сюда!
Почти сразу же наверху послышались легкие, быстрые шаги. Алеша вздрогнул от этого звука. Это, наверняка была она, Дарьюшка! Скрипнула дверь, и на крутой лестнице показалась тоненькая фигурка в длинном белом платье - точь-в-точь как в Алешином видении. Дарьюшка остановилась у ступеней и посмотрела на Алешу равнодушным взглядом.
— Вот она, твоя Дарьюшка, — проговорил Карачун, с нескрываемой нежностью глядя на девушку.
Она была необычайно красива. Ее длинное платье было белым, как снег и сплошь расшитым сверкающими и переливающимися на свету каменьями. На плечи девушки была накинута теплая накидка из меха песца. Из такого же меха была сшита та шубка, в которой Дарьюшка вернулась когда-то из леса, шубка, на красоту и богатство которой позарилась на свою беду Маруся. Дарьюшкина обновка была еще краше, еще богаче. Руки она прятала в муфточке, а голову ее украшал высокий кокошник с меховой опушкой. Убор был украшен причудливыми узорами, искусно расшит блестящими атласными нитками. Камни на наряде Дарьюшки сверкали, но взгляд ее был мертвый, потухший.
— И вправду, Снегурка… Ледяная вся будто! — выдохнул Алеша, со страхом и восторгом глядя на возлюбленную.
Сердце его билось так громко, так отчаянно, что, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. Лицо Дарьюшки больше напоминало воск. Она не шевелилась, не моргала и, кажется, даже не дышала, стояла неподвижно и смотрела на Алешу.
— Она что - мертвая? — округлив глаза, прошептал Алеша.
— Пока да, — спокойно ответил старик, — она пока еще в мире мертвых. Но когда ты выполнишь обещание, я верну ей жизнь.
— Вот так возьмешь, и душу ее вернешь? — парень недоверчиво покосился на старика.
— И душу, — ответил он.
Алеше хотелось подойти к возлюбленной поближе, хотелось подержать ее за руку, прикоснуться к холодной щеке. Это желание было так сильно, что он покорился ему. Но едва он ступил на лестницу, схватился за перила, покрытые инеем, как услышал за спиной властный голос Карачуна:
— Куда же ты, гармонист? Сначала выполни то, что обещал!
Алеша даже не обернулся. Ступень за ступенью, он поднимался все выше, но лестница почему-то не заканчивалась, растягиваясь под его ногами. Дарьюшка была по-прежнему далеко от него.
— Дарьюшка, милая! — звал Алеша, протягивая руки к девушке.
Но та уже не смотрела на него, равнодушный взгляд зеленых глаз был устремлен куда-то вдаль.
— Слово свое нарушишь, значит, не увидишь больше Дарьюшку живой. И сам погибнешь. Я тебя второй раз живым не отпущу.
Старик стукнул об пол своим посохом, и тут же отовсюду посыпались ослепительные искры, они падали Алеше на голову, слепили его. Он протер глаза и увидел, что Дарьюшка становится прозрачной. Еще немного, и она исчезнет, растворится в воздухе.
— Стой, дед! — закричал Алеша, разворачиваясь к старику, — стой! Я все понял. Я понял!
Он побежал вниз по лестнице. Споткнувшись на предпоследней ступеньке, он кубарем полетел на пол. Гармонь слетела со спины, брякнулась об пол. Алеша сел у ног старика, потирая ушибленную голову. Карачун смотрел на него сурово, как на провинившегося сорванца.
— Я готов, — глухо произнес Алеша.
Старик показал пальцем на гармонь и приказал:
— Сначала сыграй, гармонист. Сегодня играй что-нибудь грустное. Такое, чтоб сердце зашлось от тоски. С любимой внучкой прощаюсь.
Алеша взял гармонь, сел на ступеньку и заиграл. Мелодия была настолько прекрасной и пронзительной, что старик прижал ладони к сморщенному лицу и разрыдался. О чем он так горько плакал? Только ли о Дарьюшке, или было еще что-нибудь, что терзало его душу - этого Алеша не знал. Каждый найдет, о чем поплакать под грустную мелодию.
Сидя спиной к Дарьюшке, Алеша не видел, как девушка встрепенулась при первых звуках гармони, взгляд ее освободился от мутной пелены, щеки налились румянцем, изо алых губ при выдохе выплыло облачко теплого пара. Девушка ожила. Она взглянула на гармониста с нежностью и любовью, и из ее глаз покатились прозрачные слезы, которые капали на пол и превращались в сверкающие льдинки.
— Алешенька! — закричала она.
Звук гармони резко стих. Алеша обернулся и уставился на возлюбленную.
— Дарьюшка… Снегурка моя… Ожила! — прошептал он в ответ.
Лицо его расплылось в счастливой улыбке. Он бросил гармонь и, не обращая внимания на Карачуна, взбежал по лестнице. Но едва он раскинул руки, чтобы заключить Дарьюшку в объятия, как между ними выросла стена из толстого льда. Дарьюшка осталась стоять за этой стеной, она смотрела на Алешу глазами, полными слез и что-то шептала ему. Алеша изо всех сил стал колотить по ледяной стене, сбил кулаки в кровь, но прозрачная преграда была настолько прочной, что на ней не появилось ни единой трещинки. Тогда Алеша обернулся к Карачуну. Тот сидел на лавке и спокойно сшивал мех иглой.
— Наигрался? Ну тогда спускайся, — тихо проговорил он, не поднимая головы.
Алеша без слов спустился вниз, сбросил на пол свой тулуп и встал на колени перед лавкой старика.
— Да, велика ваша любовь. Я ее хочу заморозить, а она все топит и топит мой лед, — задумчиво проговорил Карачун, слюнявя пальцы и втыкая иглу в мех, — Не всем такие чувства даются. Но непонятно, чего больше они приносят - радости или боли.
— Ты ведь отпустишь Дарьюшку? Не обманешь? — спросил Алеша, строго глядя в белые глаза старика.
— Отпущу, — ответил он и отложил шитье.
Алеша закатал рукава рубахи и положил обе руки на лавку перед стариком. Дарьюшка, почувствовав неладное, застучала по льду, закричала что-то. Алеша сжал зубы и отвернулся, чтобы не видеть ее.
— Скажи, Карачун, почему тебе понадобились именно мои руки? Думаешь, ты сможешь взять их себе и играть на гармони так, как играю я?
Взгляд старика стал задумчивым и печальным.
— Какой же ты глупый, гармонист! — горько усмехнулся он, — ты думаешь твоя музыка в руках? Нет. Она в сердце. Ты играешь не руками, ты играешь сердцем.
— Но без рук я не смогу больше играть! — воскликнул Алеша, и голос его предательски дрогнул.
— В том-то и смысл! — откликнулся старик.
Он нагнулся и достал из-под лавки большой острый топор. При виде острого, сверкающего лезвия, Алеша весь напрягся, но не сдвинулся с места.
— Чтобы вернуть Дарьюшке ее жизнь, я должен забрать взамен нечто самое ценное у того, кого она любит. У тебя это руки, гармонист.
На несколько мгновений в тереме наступила тишина, ее нарушал лишь Дарьюшкин стук по ледяной стене - монотонные, глухие удары. Или это стучало Алешино сердце? Откуда-то с потолка падал, кружась в воздухе, пушистый снег. Все в тереме замерзло, заледенело, но Алеша в этот раз не ощущал холода. Все его тело горело огнем.
— Что ж, Карачун, забирай, мои руки, да не тяни, — сказал Алеша и опустил голову.
Старик подошел к нему, постоял несколько секунд в задумчивости, а потом замахнулся топором и с размаху ударил сверкающим острием по рукам гармониста. Послышался хруст костей, на лицо старика брызнули крупные теплые капли, а там, куда пролилась кровь, снег стал таять, превращаясь в алую воду. За окнами терема завыли волки, почуяв запах крови. Алеша, не в силах стерпеть боль, повалился без чувств на пол, старик стоял над ним, поглаживая свою длинную бороду. Стена изо льда стала стремительно трескаться и, наконец, рухнула, рассыпавшись по всему терему маленькими льдинками. Дарьюшка сбежала вниз по лестнице, упала на колени перед возлюбленным, истекающим кровью, и заплакала.
— Алеша! Алешенька! — причитала она сквозь слезы.
Взглянув на Карачуна, который уже сидел на лавке и сшивал шкуры, гладя и перебирая пальцами пушистый мех, она медленно поднялась на ноги и прошептала:
— Ты же убил его! Ты же убил моего Алешеньку!
Старик поднял глаза на Дарьюшку и прищурился. Под густой бородой его мелькнула хитрая улыбка.
— Жив твой возлюбленный. Многое он переживал, и это переживет.
Лицо Дарьюшки исказила гримаса ненависти.
— Переживет, говоришь? Ты ведь сам слышал, как он играет на гармони! Ты ведь сам понимаешь, что без рук он будет, что мертвец. Забрав руки, ты забрал у него все! — закричала она.
— Разве ж это помеха для любви? А коли и вправду помеха, так оставайся здесь, я только рад тому буду. Все для тебя тут будет, Дарьюшка, — меха редкие, камни драгоценные. Будешь снова внучкой моей, ледяной Снегуркой.
— Снегуркой?
Дарьюшка сорвала с головы блестящий кокошник, бросила его наземь и принялась топтать ногами драгоценные камни и бусины.
— Вот где твоя Снегурка, проклятый Карачун! Я живая! Живая!
Дарьюшка оторвала край подола от своего платья, склонилась над Алешей и принялась обматывать тканью окровавленные обрубки, оставшиеся от рук. Потом, обливаясь слезами, она попыталась оттащить юношу к двери, но он был слишком тяжел для нее. Дарьюшка распахнула дверь и с тоской посмотрела на снежную пургу, которая бушевала над лесом. Ледяной ветер дунул ей в лицо, она зажмурилась и захлопнула дверь терема, а потом заперла ее на засов, чтоб ни один снежный вихрь не проник внутрь. Они с Алешей были свободны, Карачун больше не держал их, но уйти отсюда она все равно не могла. Карачун перехитрил их обоих.
Дарьюшка опустилась на колени рядом с возлюбленным, поправила его растрепавшиеся волосы, поцеловала в мертвенно-бледную щеку. Она видела, как с каждой секундой, жизнь утекает из Алеши, но она не могла ему помочь, не знала, как.
- Он же умрет!
Карачун отложил в сторону меха и повернулся к Дарьюшке.
— Хитрые вы! — усмехнулся он, — Оба моей помощи просите, Одному одно надо, другой - другое. Что ж мне теперь, разорваться между вами?
Старик встал, подошел к гармони, брошенной Алешей на полу, поднял ее и аккуратно положил на лавку. Гармонь тихонько звякнула, и Карачун вдруг запел. Песня была старинная и очень грустная. Возможно, когда-то ему пела ее мать или бабка. От заунывного мотива у Дарьюшки на душе стало еще тяжелее, чем было. А когда песня оборвалась на странной, высокой ноте, Карачун взглянул на Дарьюшку и проговорил:
— Метель стихла. Возвращайся в деревню, живи, как жила прежде, ты здесь больше не нужна.
— Я не оставлю здесь Алешу! — упрямо ответила Дарьюшка.
В это время Алеша хрипло застонал, Дарьюшка склонилась к его лицу, покрытому холодным потом, и заплакала.
— Позволь мне остаться! — попросила она.
— Нет, Дарьюшка, не позволю. Гармонист просил, чтобы я тебе душу вернул и отпустил в деревню. Он за тебя мне самое дорогое отдал - руки, а вместе с руками - жизнь. Он ради тебя пошел на смерть, а ты теперь упрямишься и хочешь остаться. Ну уж нет! Я свое слово держу. Ты теперь живая, так что вот дверь, ступай, Дарьюшка.
Старик кивнул в сторону двери, но Дарьюшка яростно замотала головой.
— Уходи, не зли меня!
Старик резко развернулся, сжал кулаки.
— Получается, я его больше никогда не увижу? — едва слышно спросила Дарьюшка.
Он обернулся, бросил на нее грустный взгляд и нехотя кивнул. У девушки внутри что-то оборвалось и полетело вниз. Она поднялась с пола и подошла к Карачуну. Губы ее дрожали от волнения, но она заговорила сильным, уверенным голосом.
— Тебе когда-то зло сделали, а ты это зло до сих пор в мир несешь. Не Иван ты. Давно ты уже не Иван. Ты злобный и беспощадный Карачун.
Старик не ответил. Он подошел к двери и распахнул ее резким движением. Дарьюшку ослепило яркое зимнее солнце. Солнечный свет всегда дарит ощущение жизни, несмотря ни на что. Дарьюшка вдохнула морозный воздух полной грудью. И тут же из леса к самому крыльцу подбежали три волка в упряжке, за ними по сверкающему снегу катились плоские деревянные сани.
— Садись, не бойся. Мигом домчат, — произнес Карачун.
Дарьюшка оглянулась напоследок на Алешу - тот лежал на полу, точно мертвый.
—Ты поможешь ему? Не бросишь своим волкам на съедение? — тихо спросила она.
Старик странно взглянул на нее и кивнул. Лицо Дарьюшки скривилось. Она прижала ладонь к губам, чтобы унять их дрожь, а потом проговорила:
— Я буду ждать тебя, Алешенька!
Она вышла из терема, села на сани, и волки тут же рванули с места, помчали ее вперёд, понеслись по лесу быстрее ветра. Дарьюшка оглянулась, чтобы в последний раз посмотреть на деревянный терем, но он уже скрылся за густыми, заснеженными соснами и елями.
Из груди Дарьюшки вырывались рыдания, которые ветер разнес по лесу, превратив их в слабое эхо. Этот же ледяной ветер превращал слезы Дарьюшки в ледяные капли, падающие в сверкающий на солнце снег. Единственное, что было не под силу северному ветру - выдуть боль из Дарьюшкиной горюющей души..