— Молодой человек! Откройте свое окно, будьте любезны, — раздался визгливый голос с сиденья спереди. — В вагоне дышать нечем.
Я привстал и принялся дергать старую защелку на форточке в окне электрички. В чем-чем, а в одном пенсионерка была права — жара стояла такая, что пассажиры обливались по́том даже с открытыми окнами. В том, чтобы открыть еще одно, не было никакого плюса, как, впрочем, и минуса. Заедающий замок поддался, и в вагон устремился прокаленный за день воздух, пахнущий травой, речкой и дымом.
Электричка покинула пределы пригорода и теперь неслась среди полей, лесополос и редких речушек. Солнце лениво ползло в оранжевом мареве к горизонту, продолжая немилосердно раскалять и без того прожаренную землю.
— И какой «гений» додумался выпустить на рейс электричку без кондиционера? — я ощутил, как капля пота скатилась по спине и промочила и без того влажную, прилипающую к сидению футболку еще сильнее.
— Сломался, а расписание есть, надо ехать! — обиженно отозвалась проходящая мимо контролер. — Билетик предъявите, мужчина.
Я растеряно сунул в руки женщины бумажку, разрешающую проезд, и забубнил:
— Ну как же так можно... тут душиловка несусветная, а если обморок?
Контролер проигнорировала мои вялые возмущения, надорвала билет, вернула его и прошествовала дальше по вагону.
«Ну конечно. Она-то отработает смену и домой пойдет спать в холодок, а мне еще ночевать в старом доме у черта на куличках. Интересно, погреб сохранился? Там то всяко прохладнее будет».
Дернуло же меня именно сегодня тащиться в глушь ради дурацких документов на дом. Это все Светка, жена, виновата. Нагнала суеты: «Езжай Сашка, быстрее! Нотариус уже звонил! Срочно нужно привезти!» Вот и ехала бы сама, раз такая умная. Так нет же, у нее работа от звонка до звонка, а я, коли работаю удаленно и наследство получил, должен бежать сломя голову.
За окном промелькнул островок прохлады — небольшое озерцо, наполовину высохшее на стоявшем уже третью неделю зное. По его берегам среди камыша замерли редкие цапли. В закатных лучах их тонкие ноги-спички выглядели как нечто сломанное, неестественное. В окно пахнуло рыбой и какой-то жареной тиной.
Я поморщился и достал из небольшого рюкзака рекламный буклет, второпях схваченный у перехода. Буклет едва ли спасет от жары, но хоть что-нибудь.
***
У двоюродной бабки я бывал всего-то с пяток раз в детстве лет в десять, родители таскали за компанию. Тогда еще в деревню ездило много дачников, и на крохотном полустанке среди поля с подсолнухами выходило так много пассажиров, что становилось тесно. Но годы шли, деревня постепенно пустела, пока там из пятидесяти домов не осталась дюжина. Бабка Аглая жила одна, сколько я помню, что не мешало ей разводить километровые огороды, держать птицу и прочую скотину. Пока родители гнули спины на грядках с картошкой, я слонялся по двору, гонял куриц, пугал овец и лазил на старую сухую акацию на окраине у поля, почти вплотную подходившего ко дворам. Лазил, пока бабка не застала меня там вечером почти на закате и не всыпала по первое число.
— Слезай живо, паршивец! — почти истерично верещала она.
Я сверху глядел на взбешенную родственницу и, слезать, если честно, совершенно не хотел.
— Кому сказала! — бабка нервно бросила взгляд на тонущее в подсолнухах красное солнце. — Быстрее давай, увалень!
— Да что такого? Сейчас спущусь, — я уцепился за ветку и поставил ногу на сухой сук.
Чего она разоралась в самом деле? Всего-то на дерево залез, а шуму, как на пожаре.
Моя ступня нащупала следующий сук, и когда я всем весом встал на него, тот мерзко, как старые иссохшие кости, затрещал. Я и опомниться не успел, как полетел вниз с высоты почти трех метров. В полете ободрал спину о сломанный сук и сильно до крови поцарапал руку о сухие колючки, которых всегда старательно прежде избегал.
Бабка Аглая схватила меня на лету испуганно, затем вытащила что-то из кармана и принялась натирать мое лицо. В ноздри ударил терпкий густой травяной запах, от которого заслезились глаза. Я протестующе мычал, махал руками, превозмогая боль от ссадины и краем глаза увидел, как бабка бросила на акацию испуганный взгляд, что-то зашептала, а после схватила меня в охапку и поволокла в дом так быстро, как только смогла. Солнце к тому моменту уже окончательно утонуло в подсолнухах и разлило по небу алые, словно кровь, брызги.
— После заката из дома ни ногой чтоб! — бабка трясла меня, ревущего, за плечи на пороге. — Доигрался?! Он тебя теперь запомнил!
А дальше прибежала мама, начались охи, ахи, причитания. Мои ссадины и царапины намазали зеленкой, лицо умыли, накормили жареной картошкой и отправили спать. Но в ноздрях еще долго стоял терпкий травяной запах.
***
Вагон качнуло на повороте. За окном мелькнула отара овец, которую уставший пастух гнал обратно в деревню. Солнце почти село. Где-то неподалеку заорал потревоженный шумом поезда фазан.
Шут его знает, почему бабка Аглая вообще решила отписать свой дом мне — нерадивому, редко появляющемуся внучку. Наверное, старческий маразм вдарил, не иначе.
Поезд остановился на станции в очередной деревне. Пассажиры принялись спешно покидать электричку. Тащили тюки, тележки, пакеты. Через пару минут вагон почти опустел. Я уже обрадовался, что с уменьшением количества людей поубавится и невыносимая духота. Но как оказалось, радовался преждевременно. На сидение напротив плюхнулась вошедшая пассажирка. Рыжая пухлая девица с веснушками и косицами, одетая в джинсовый комбинезон и застиранную футболку. Рядом на кресло она водрузила заштопанный в двух местах старый синий рюкзак. На боку у того болтался какой-то пучок сушеных трав.
Я уловил терпкий знакомый запах и инстинктивно поморщился. И чего ей вздумалось тут примоститься? Вагон-то почти пустой, мест мало, что ли?
— А вы тоже на станции в Зарянино выходите? — вдруг спросила девица.
— Да, — я удивленно вскинул брови. — А как вы узнали?
— А после Кислёвки дальше едут только туда... или до конечной. Но до конечной только по выходным. А сегодня вторник, — пояснила пассажирка.
— Ясно, — я кивнул и привалился боком к стенке вагона у окна, давая понять, что разговор продолжать у меня нет особого желания.
Однако говорливая девица не отставала.
— А вы на местного не похожи, в гости к кому? — она пристально осмотрела мои шорты, кроссовки, футболку, рюкзак, очки. — Или, хи-хи... так, развлечения ради?
— Ага, скучно мне дома сидеть, решил покататься туда-сюда ради разнообразия, — соврал я, закрывая глаза.
За окном уже были поздние сумерки. Ночь наползала на поля и лесополосы черным густым пятном. Однако долгожданную прохладу не приносила. В окна электрички по-прежнему попадал знойный, тягучий воздух.
— А почему вы без полыни едете? — как-то осуждающе, даже требовательно снова спросила попутчица.
— Чего? — я уставился на нее уже с откровенным раздражением.
Вместо ответа гостья продемонстрировал пучок травы на рюкзаке. Мне в ноздри снова проник горький терпкий аромат.
— Полынь защищает от всякой нечисти, ну... и от комаров тоже, — пояснила она.
— Я в эти деревенские бредни не верю, — отрезал я и решительно закрыл глаза, не намереваясь больше и словом перекинуться с чудаковатой дамочкой.
С сиденья напротив раздалось какое-то уж совсем неуместное хихиканье:
— Без полыни вам до дому ночью не добраться в Зарянино.
«Вот привязалась! Полоумная девка» — я лишь крепче прикрыл глаза, прислушиваясь к стуку колес. Вскоре на меня нашло что-то вроде дремы. Невозможно было чувствовать себя бодрым в такой духоте.
Не знаю, сколько я пробыл в полуспящем состоянии, но резко пришел в себя, когда понял, что не слышу стук колес. Я дернулся. Начал озираться. Вагон был пуст. За спинками кресел не проглядывалось ни одного затылка. Хотя я точно помнил, что помимо меня и липучей соседки было еще 2-3 пассажира.
«Вышли наверное, раз стоим. Так, стоп! Если стоим, значит остановка? А если остановка, значить уже Зарянино?»
— Блин, блин, блин! — я схватил рюкзак и побежал к выходу.
— Эй, вы чего? С ног меня чуть не сбили? — рыжая прилипала возникла в тамбуре, выйдя из другого вагона.
Я уставился на нее, а потом на закрытые двери электрички рядом. Кажется, мой немой вопрос был очевидным, и прилипала взяла на себя смелость ответить на него.
— Товарняк пропускаем, стоим на упраздненной станции. Здесь раньше колхоз был, вот и построили. Так-то электрички эту остановку не делают официально, — кивнув на окно, пояснила она. — Зарянино через пятнадцать километров.
Я рассеянно уставился сначала на окно, затем на говорливую попутчицу, неуверенно повернулся, зашел в вагон и плюхнулся на свое место у окна. Прилипала достала наушники и больше не обращала на меня, к счастью, внимания.
За окном в свете единственного желто-оранжевого фонаря виднелась выщербленная платформа. Из нее местами торчали штыки арматуры. Растрескавшееся покрытие, когда-то бывшее асфальтом, боролось с прорастающими сквозь него сорняками. За платформой догнивал остов кассовой будки, а рядом с ним из земли торчало сухое дерево.
В груди неприятно заныло, сердце застучало быстрее, словно разыскивая среди ребер угол, куда можно было спрятаться. Чем дольше я всматривался в это дерево, тем сильнее нарастала неясная тревожность. Внезапно свет в вагоне мигнул, на миг став удушающе красным. А из до сих пор открытой форточки окна послышался отвратительный треск, будто ломались сухие полые кости.
— Ты слышала это? — я дернулся и невольно схватил за плечо прилипалу на сиденье напротив.
Та вытащила один наушник, скептически уставилась на меня и протянул:
— Чего?
Меня просто перекосило. Еще с час назад я точно таким же тоном задавал ей тот же самый вопрос.
— Треск? И свет этот? — я попытался еще раз, убирая пальцы с ее плеча.
— Тут провода на линии древние, иногда коротит, — та равнодушно пожала плечами. — А треск… Ну мало ли что в степи ночью происходит.
Девушка снова всунула наушник и прикрыла глаза.
«Как подменили. Будто она издевается надо мной».
Я проглотил слюну совершенно деревянным горлом. Свет больше не мигал. За окном была все та же картина. Фонарь, разбитая платформа, кривая будка и... Я ощутил, как волосы на затылке зашевелились, а на лбу, несмотря на жару, выступила холодная испарина. Дерева не было. Я старательно вглядывался и не мог его найти. Хотя еще с минуту назад оно стояло слева от будки, сухое, корявое, похожее на ту акацию из детского воспоминания. Зубы невольно застучали, и я схватился за челюсть, желая не выглядеть полным идиотом.
С грохотом за окном с другой стороны пронесся локомотив и зашумел товарный состав. Замигали красные огоньки. Двери открылись, и спустя пару минут на сиденье в другом конце опустились пропавшие пассажиры, очевидно, уходившие зачем-то в другой вагон.
Я выдохнул. Волна липкого ужаса, объявшая меня, отхлынула. Тело обмякло. Я привалился к спинке и тяжело выдохнул.
Электричка слабо дернулась и поехала вперед, перемещаясь на основной путь.
«Надо было брать билет на утреннюю. А теперь по полям блукать впотьмах уже минут через десять» — мелькнуло в голове.
Я мял в руках рюкзак и лихорадочно вспоминал, есть ли там что-то, что сгодится за оружие: спрей от насекомых, ключи, карандаш... А спасет ли меня карандаш от того, что вызвало этот ужас? А что «это»? Я толком и сам не мог объяснить. Но мерзкий звук треска сухих то ли веток, то ли костей все еще стоял фоном в ушах.
Прилипала сняла наушники и принялась упихивать их в боковой карман своего рюкзака. На ее лице возникла прежняя дурацкая ухмылка.
— Вы слишком не устраивайтесь, скоро уже выходим, — сообщила она, затягивая кулиску.
Я молча и рассеянно кивнул. С одной стороны, хотелось поскорее покинуть чертову электричку. С другой. выходить в эту черную, как уголь, степную душную ночь не хотелось. В голове плавала какая-то мутная каша.
Через непродолжительное время состав тряхнуло, и он остановился на маленьком полустанке. Двери с шипением открылись. Прилипала первой подхватила рюкзак и устремилась к дверям. За ней последовали и двое других пассажиров-мужчин с удочками и походными тугими ранцами.
Я вышел и ощутил, как подошвы кроссовок коснулись прокаленного за день полустанка. Тот освещался лишь парой фонарей в сетке на покосившихся от времени столбах. Но их света едва ли хватало, чтобы разогнать душную черноту ночи.
Рыбаки шустро перешли пути, запрыгнули в подкатившую к другой стороне полустанка, скрипящую «ниву» и умчались куда-то прочь. Мне показалось, что у одного из них на панаме, я заметил пришпандоренный булавкой сухой пучок полыни.
— Ну чего стоим? Нам топать до деревни почти два километра, — прилипала выжидательно и как-то хищно покосилась на меня. — Нет, конечно, можно и в одиночку.
Я стряхнул вновь наползающий липкий страх и поглядел в темноту, туда, где терялась узкая тропа, ведущая от ступеней полустанка к деревне. В моем детстве тропа была шире, по ней ездили на велосипедах и мотоциклах. Теперь же по бокам ее возвышались полусухие колючие заросли чертополоха и осоки.
Не дождавшись моего ответа, рыжая пожала плечами и устремилась в темноту, даже не включив фонарик на телефоне. Я понял, что категорически не хочу оставаться один в глухой степи ночью. И поторопился следом.
Тьма была непроглядная. Даже звезды не спасали, а луна и вовсе трусливо сбежала куда-то прочь. Я принялся на ходу рыться в карманах, чтобы включить фонарик.
— Эй, постой! — крикнул я вслед прилипале, которая уже оказалась далеко впереди.
Та не услышала. «Наверно, опять наушники нацепила», — мелькнуло в мозгу.
Телефон, к моему ужасу, сел и выдал лишь индикатор пустой батареи на мои попытки включить его.
«Так, ладно, деревня поблизости, тропа понятна, все нормально», — одними губами зашептал я.
Но, несмотря на это, снова стал наползать страх. Он опутывал побегами повилики ноги, скользил холодной змеёй по позвоночнику и затягивался узлом на горле.
В стороне, в гуще кустов заорал козодой, мерзко, резко и тревожно. Так, что у меня на уголках глаз выступили слезы, а сердце заколотилось, как бешеное. Я даже ладонь прижал к груди. Крик не повторился, стало мертвенно тихо. Ни сверчков, ни шелеста травы, ни трепета крыльев ночных мышей. Только... нарастающий звук ломающихся сухих костей.
Я физически ощутил, как все, даже самые крохотные волоски на моем теле встали дыбом. Хотелось заткнуть уши, чтоб не слышать. Закрыть глаза. Запаниковать. Припустить прочь в темноту. Но ноги мои словно одеревенели. Вдруг нестерпимая боль пожаром прошлась по спине и левой руке.
Омерзительный треск все приближался. А я не мог сдвинуться с места, словно парализованный от страха. Даже голова не поворачивалась. Только глаза бегали.
Совсем рядом треснуло, хрустнуло и остановилось. Подбородок задрожал от ужаса. За спиной у меня стояло то, что его внушало. Пахнуло удушающим жаром, сухостью, запекшейся кровью. Я почувствовал, как на плечо мне легко что-то. Попытался повернуть с неимоверным трудом голову хоть сколь-нибудь и сквозь дикую жгучую боль и леденящий ужас увидел позади высокий, корявый, неимоверно худой силуэт.
Сознание мое помутилось.
«Я тебя давно жду», — прозвучал шелестящий отвратительный треск в душной степной ночи.
***
Прилипала нервно дернула плечом. До деревни оставалось метров триста. Уже виднелся тусклый фонарь у одного из дворов.
— Я тебя слышу, — произнесла она, не оборачиваясь. — Меня не напугаешь!
Позади что-то затрещало перебором. Пронзительно, будто хворостину ломали по прутику.
— Еще двоих приведу, и ты мою семью не тронешь, таков был уговор!
Треск снова рассыпался сухим горохом по деревянной доске, словно мерзкий издевательских смех.
Девушка крепче сжала в кулаке пучок полыни, шмыгнула, стерла другой рукой выступившие слезы и зашагала к деревне.
***
В электричку поднималась женщина лет тридцати пяти. Ей хотелось скорее нырнуть в прохладу вагона. В тамбуре на информационной доске пассажирка заметила большой лист с фотографией парня и надпись «Пропал человек».
— Эх, жалко. Дай бог, чтоб нашелся, молодой еще, красивый, жить и жить, — пробормотала она с искренним сочувствием.
— Найдется непременно, — послышался позади звучный девичий голос. — А вы тоже в Зарянино?
Книготека
Он тебя запомнил (рассказ)
— Молодой человек! Откройте свое окно, будьте любезны, — раздался визгливый голос с сиденья спереди. — В вагоне дышать нечем.
Я привстал и принялся дергать старую защелку на форточке в окне электрички. В чем-чем, а в одном пенсионерка была права — жара стояла такая, что пассажиры обливались по́том даже с открытыми окнами. В том, чтобы открыть еще одно, не было никакого плюса, как, впрочем, и минуса. Заедающий замок поддался, и в вагон устремился прокаленный за день воздух, пахнущий травой, речкой и дымом.
Электричка покинула пределы пригорода и теперь неслась среди полей, лесополос и редких речушек. Солнце лениво ползло в оранжевом мареве к горизонту, продолжая немилосердно раскалять и без того прожаренную землю.
— И какой «гений» додумался выпустить на рейс электричку без кондиционера? — я ощутил, как капля пота скатилась по спине и промочила и без того влажную, прилипающую к сидению футболку еще сильнее.
— Сломался, а расписание есть, надо ехать! — обиженно отозвалась проходящая мимо контролер. — Билетик предъявите, мужчина.
Я растеряно сунул в руки женщины бумажку, разрешающую проезд, и забубнил:
— Ну как же так можно... тут душиловка несусветная, а если обморок?
Контролер проигнорировала мои вялые возмущения, надорвала билет, вернула его и прошествовала дальше по вагону.
«Ну конечно. Она-то отработает смену и домой пойдет спать в холодок, а мне еще ночевать в старом доме у черта на куличках. Интересно, погреб сохранился? Там то всяко прохладнее будет».
Дернуло же меня именно сегодня тащиться в глушь ради дурацких документов на дом. Это все Светка, жена, виновата. Нагнала суеты: «Езжай Сашка, быстрее! Нотариус уже звонил! Срочно нужно привезти!» Вот и ехала бы сама, раз такая умная. Так нет же, у нее работа от звонка до звонка, а я, коли работаю удаленно и наследство получил, должен бежать сломя голову.
За окном промелькнул островок прохлады — небольшое озерцо, наполовину высохшее на стоявшем уже третью неделю зное. По его берегам среди камыша замерли редкие цапли. В закатных лучах их тонкие ноги-спички выглядели как нечто сломанное, неестественное. В окно пахнуло рыбой и какой-то жареной тиной.
Я поморщился и достал из небольшого рюкзака рекламный буклет, второпях схваченный у перехода. Буклет едва ли спасет от жары, но хоть что-нибудь.
***
У двоюродной бабки я бывал всего-то с пяток раз в детстве лет в десять, родители таскали за компанию. Тогда еще в деревню ездило много дачников, и на крохотном полустанке среди поля с подсолнухами выходило так много пассажиров, что становилось тесно. Но годы шли, деревня постепенно пустела, пока там из пятидесяти домов не осталась дюжина. Бабка Аглая жила одна, сколько я помню, что не мешало ей разводить километровые огороды, держать птицу и прочую скотину. Пока родители гнули спины на грядках с картошкой, я слонялся по двору, гонял куриц, пугал овец и лазил на старую сухую акацию на окраине у поля, почти вплотную подходившего ко дворам. Лазил, пока бабка не застала меня там вечером почти на закате и не всыпала по первое число.
— Слезай живо, паршивец! — почти истерично верещала она.
Я сверху глядел на взбешенную родственницу и, слезать, если честно, совершенно не хотел.
— Кому сказала! — бабка нервно бросила взгляд на тонущее в подсолнухах красное солнце. — Быстрее давай, увалень!
— Да что такого? Сейчас спущусь, — я уцепился за ветку и поставил ногу на сухой сук.
Чего она разоралась в самом деле? Всего-то на дерево залез, а шуму, как на пожаре.
Моя ступня нащупала следующий сук, и когда я всем весом встал на него, тот мерзко, как старые иссохшие кости, затрещал. Я и опомниться не успел, как полетел вниз с высоты почти трех метров. В полете ободрал спину о сломанный сук и сильно до крови поцарапал руку о сухие колючки, которых всегда старательно прежде избегал.
Бабка Аглая схватила меня на лету испуганно, затем вытащила что-то из кармана и принялась натирать мое лицо. В ноздри ударил терпкий густой травяной запах, от которого заслезились глаза. Я протестующе мычал, махал руками, превозмогая боль от ссадины и краем глаза увидел, как бабка бросила на акацию испуганный взгляд, что-то зашептала, а после схватила меня в охапку и поволокла в дом так быстро, как только смогла. Солнце к тому моменту уже окончательно утонуло в подсолнухах и разлило по небу алые, словно кровь, брызги.
— После заката из дома ни ногой чтоб! — бабка трясла меня, ревущего, за плечи на пороге. — Доигрался?! Он тебя теперь запомнил!
А дальше прибежала мама, начались охи, ахи, причитания. Мои ссадины и царапины намазали зеленкой, лицо умыли, накормили жареной картошкой и отправили спать. Но в ноздрях еще долго стоял терпкий травяной запах.
***
Вагон качнуло на повороте. За окном мелькнула отара овец, которую уставший пастух гнал обратно в деревню. Солнце почти село. Где-то неподалеку заорал потревоженный шумом поезда фазан.
Шут его знает, почему бабка Аглая вообще решила отписать свой дом мне — нерадивому, редко появляющемуся внучку. Наверное, старческий маразм вдарил, не иначе.
Поезд остановился на станции в очередной деревне. Пассажиры принялись спешно покидать электричку. Тащили тюки, тележки, пакеты. Через пару минут вагон почти опустел. Я уже обрадовался, что с уменьшением количества людей поубавится и невыносимая духота. Но как оказалось, радовался преждевременно. На сидение напротив плюхнулась вошедшая пассажирка. Рыжая пухлая девица с веснушками и косицами, одетая в джинсовый комбинезон и застиранную футболку. Рядом на кресло она водрузила заштопанный в двух местах старый синий рюкзак. На боку у того болтался какой-то пучок сушеных трав.
Я уловил терпкий знакомый запах и инстинктивно поморщился. И чего ей вздумалось тут примоститься? Вагон-то почти пустой, мест мало, что ли?
— А вы тоже на станции в Зарянино выходите? — вдруг спросила девица.
— Да, — я удивленно вскинул брови. — А как вы узнали?
— А после Кислёвки дальше едут только туда... или до конечной. Но до конечной только по выходным. А сегодня вторник, — пояснила пассажирка.
— Ясно, — я кивнул и привалился боком к стенке вагона у окна, давая понять, что разговор продолжать у меня нет особого желания.
Однако говорливая девица не отставала.
— А вы на местного не похожи, в гости к кому? — она пристально осмотрела мои шорты, кроссовки, футболку, рюкзак, очки. — Или, хи-хи... так, развлечения ради?
— Ага, скучно мне дома сидеть, решил покататься туда-сюда ради разнообразия, — соврал я, закрывая глаза.
За окном уже были поздние сумерки. Ночь наползала на поля и лесополосы черным густым пятном. Однако долгожданную прохладу не приносила. В окна электрички по-прежнему попадал знойный, тягучий воздух.
— А почему вы без полыни едете? — как-то осуждающе, даже требовательно снова спросила попутчица.
— Чего? — я уставился на нее уже с откровенным раздражением.
Вместо ответа гостья продемонстрировал пучок травы на рюкзаке. Мне в ноздри снова проник горький терпкий аромат.
— Полынь защищает от всякой нечисти, ну... и от комаров тоже, — пояснила она.
— Я в эти деревенские бредни не верю, — отрезал я и решительно закрыл глаза, не намереваясь больше и словом перекинуться с чудаковатой дамочкой.
С сиденья напротив раздалось какое-то уж совсем неуместное хихиканье:
— Без полыни вам до дому ночью не добраться в Зарянино.
«Вот привязалась! Полоумная девка» — я лишь крепче прикрыл глаза, прислушиваясь к стуку колес. Вскоре на меня нашло что-то вроде дремы. Невозможно было чувствовать себя бодрым в такой духоте.
Не знаю, сколько я пробыл в полуспящем состоянии, но резко пришел в себя, когда понял, что не слышу стук колес. Я дернулся. Начал озираться. Вагон был пуст. За спинками кресел не проглядывалось ни одного затылка. Хотя я точно помнил, что помимо меня и липучей соседки было еще 2-3 пассажира.
«Вышли наверное, раз стоим. Так, стоп! Если стоим, значит остановка? А если остановка, значить уже Зарянино?»
— Блин, блин, блин! — я схватил рюкзак и побежал к выходу.
— Эй, вы чего? С ног меня чуть не сбили? — рыжая прилипала возникла в тамбуре, выйдя из другого вагона.
Я уставился на нее, а потом на закрытые двери электрички рядом. Кажется, мой немой вопрос был очевидным, и прилипала взяла на себя смелость ответить на него.
— Товарняк пропускаем, стоим на упраздненной станции. Здесь раньше колхоз был, вот и построили. Так-то электрички эту остановку не делают официально, — кивнув на окно, пояснила она. — Зарянино через пятнадцать километров.
Я рассеянно уставился сначала на окно, затем на говорливую попутчицу, неуверенно повернулся, зашел в вагон и плюхнулся на свое место у окна. Прилипала достала наушники и больше не обращала на меня, к счастью, внимания.
За окном в свете единственного желто-оранжевого фонаря виднелась выщербленная платформа. Из нее местами торчали штыки арматуры. Растрескавшееся покрытие, когда-то бывшее асфальтом, боролось с прорастающими сквозь него сорняками. За платформой догнивал остов кассовой будки, а рядом с ним из земли торчало сухое дерево.
В груди неприятно заныло, сердце застучало быстрее, словно разыскивая среди ребер угол, куда можно было спрятаться. Чем дольше я всматривался в это дерево, тем сильнее нарастала неясная тревожность. Внезапно свет в вагоне мигнул, на миг став удушающе красным. А из до сих пор открытой форточки окна послышался отвратительный треск, будто ломались сухие полые кости.
— Ты слышала это? — я дернулся и невольно схватил за плечо прилипалу на сиденье напротив.
Та вытащила один наушник, скептически уставилась на меня и протянул:
— Чего?
Меня просто перекосило. Еще с час назад я точно таким же тоном задавал ей тот же самый вопрос.
— Треск? И свет этот? — я попытался еще раз, убирая пальцы с ее плеча.
— Тут провода на линии древние, иногда коротит, — та равнодушно пожала плечами. — А треск… Ну мало ли что в степи ночью происходит.
Девушка снова всунула наушник и прикрыла глаза.
«Как подменили. Будто она издевается надо мной».
Я проглотил слюну совершенно деревянным горлом. Свет больше не мигал. За окном была все та же картина. Фонарь, разбитая платформа, кривая будка и... Я ощутил, как волосы на затылке зашевелились, а на лбу, несмотря на жару, выступила холодная испарина. Дерева не было. Я старательно вглядывался и не мог его найти. Хотя еще с минуту назад оно стояло слева от будки, сухое, корявое, похожее на ту акацию из детского воспоминания. Зубы невольно застучали, и я схватился за челюсть, желая не выглядеть полным идиотом.
С грохотом за окном с другой стороны пронесся локомотив и зашумел товарный состав. Замигали красные огоньки. Двери открылись, и спустя пару минут на сиденье в другом конце опустились пропавшие пассажиры, очевидно, уходившие зачем-то в другой вагон.
Я выдохнул. Волна липкого ужаса, объявшая меня, отхлынула. Тело обмякло. Я привалился к спинке и тяжело выдохнул.
Электричка слабо дернулась и поехала вперед, перемещаясь на основной путь.
«Надо было брать билет на утреннюю. А теперь по полям блукать впотьмах уже минут через десять» — мелькнуло в голове.
Я мял в руках рюкзак и лихорадочно вспоминал, есть ли там что-то, что сгодится за оружие: спрей от насекомых, ключи, карандаш... А спасет ли меня карандаш от того, что вызвало этот ужас? А что «это»? Я толком и сам не мог объяснить. Но мерзкий звук треска сухих то ли веток, то ли костей все еще стоял фоном в ушах.
Прилипала сняла наушники и принялась упихивать их в боковой карман своего рюкзака. На ее лице возникла прежняя дурацкая ухмылка.
— Вы слишком не устраивайтесь, скоро уже выходим, — сообщила она, затягивая кулиску.
Я молча и рассеянно кивнул. С одной стороны, хотелось поскорее покинуть чертову электричку. С другой. выходить в эту черную, как уголь, степную душную ночь не хотелось. В голове плавала какая-то мутная каша.
Через непродолжительное время состав тряхнуло, и он остановился на маленьком полустанке. Двери с шипением открылись. Прилипала первой подхватила рюкзак и устремилась к дверям. За ней последовали и двое других пассажиров-мужчин с удочками и походными тугими ранцами.
Я вышел и ощутил, как подошвы кроссовок коснулись прокаленного за день полустанка. Тот освещался лишь парой фонарей в сетке на покосившихся от времени столбах. Но их света едва ли хватало, чтобы разогнать душную черноту ночи.
Рыбаки шустро перешли пути, запрыгнули в подкатившую к другой стороне полустанка, скрипящую «ниву» и умчались куда-то прочь. Мне показалось, что у одного из них на панаме, я заметил пришпандоренный булавкой сухой пучок полыни.
— Ну чего стоим? Нам топать до деревни почти два километра, — прилипала выжидательно и как-то хищно покосилась на меня. — Нет, конечно, можно и в одиночку.
Я стряхнул вновь наползающий липкий страх и поглядел в темноту, туда, где терялась узкая тропа, ведущая от ступеней полустанка к деревне. В моем детстве тропа была шире, по ней ездили на велосипедах и мотоциклах. Теперь же по бокам ее возвышались полусухие колючие заросли чертополоха и осоки.
Не дождавшись моего ответа, рыжая пожала плечами и устремилась в темноту, даже не включив фонарик на телефоне. Я понял, что категорически не хочу оставаться один в глухой степи ночью. И поторопился следом.
Тьма была непроглядная. Даже звезды не спасали, а луна и вовсе трусливо сбежала куда-то прочь. Я принялся на ходу рыться в карманах, чтобы включить фонарик.
— Эй, постой! — крикнул я вслед прилипале, которая уже оказалась далеко впереди.
Та не услышала. «Наверно, опять наушники нацепила», — мелькнуло в мозгу.
Телефон, к моему ужасу, сел и выдал лишь индикатор пустой батареи на мои попытки включить его.
«Так, ладно, деревня поблизости, тропа понятна, все нормально», — одними губами зашептал я.
Но, несмотря на это, снова стал наползать страх. Он опутывал побегами повилики ноги, скользил холодной змеёй по позвоночнику и затягивался узлом на горле.
В стороне, в гуще кустов заорал козодой, мерзко, резко и тревожно. Так, что у меня на уголках глаз выступили слезы, а сердце заколотилось, как бешеное. Я даже ладонь прижал к груди. Крик не повторился, стало мертвенно тихо. Ни сверчков, ни шелеста травы, ни трепета крыльев ночных мышей. Только... нарастающий звук ломающихся сухих костей.
Я физически ощутил, как все, даже самые крохотные волоски на моем теле встали дыбом. Хотелось заткнуть уши, чтоб не слышать. Закрыть глаза. Запаниковать. Припустить прочь в темноту. Но ноги мои словно одеревенели. Вдруг нестерпимая боль пожаром прошлась по спине и левой руке.
— Эй... рыжая... по... помоги, — еле прошипел я одними губами.
Омерзительный треск все приближался. А я не мог сдвинуться с места, словно парализованный от страха. Даже голова не поворачивалась. Только глаза бегали.
Совсем рядом треснуло, хрустнуло и остановилось. Подбородок задрожал от ужаса. За спиной у меня стояло то, что его внушало. Пахнуло удушающим жаром, сухостью, запекшейся кровью. Я почувствовал, как на плечо мне легко что-то. Попытался повернуть с неимоверным трудом голову хоть сколь-нибудь и сквозь дикую жгучую боль и леденящий ужас увидел позади высокий, корявый, неимоверно худой силуэт.
Сознание мое помутилось.
«Я тебя давно жду», — прозвучал шелестящий отвратительный треск в душной степной ночи.
***
Прилипала нервно дернула плечом. До деревни оставалось метров триста. Уже виднелся тусклый фонарь у одного из дворов.
— Я тебя слышу, — произнесла она, не оборачиваясь. — Меня не напугаешь!
Позади что-то затрещало перебором. Пронзительно, будто хворостину ломали по прутику.
— Еще двоих приведу, и ты мою семью не тронешь, таков был уговор!
Треск снова рассыпался сухим горохом по деревянной доске, словно мерзкий издевательских смех.
Девушка крепче сжала в кулаке пучок полыни, шмыгнула, стерла другой рукой выступившие слезы и зашагала к деревне.
***
В электричку поднималась женщина лет тридцати пяти. Ей хотелось скорее нырнуть в прохладу вагона. В тамбуре на информационной доске пассажирка заметила большой лист с фотографией парня и надпись «Пропал человек».
— Эх, жалко. Дай бог, чтоб нашелся, молодой еще, красивый, жить и жить, — пробормотала она с искренним сочувствием.
— Найдется непременно, — послышался позади звучный девичий голос. — А вы тоже в Зарянино?
Автор: Вилена М. канал Дзен "Фантазии на тему"