Блеск любопытства в глазишках черных, Стойка, пробежка, тугой прыжок. Мчится к вершине ствола задорно Веселый и шустрый бурундучок. Бегает так он не для потехи — Трудяга за совесть, а не за страх. В защечных мешочках, как в двух рюкзачках, Он носит и носит к зиме орехи. А дом под корнями — сплошное чудо! Это и спальня, и сундучок. Орехов нередко порой до пуда Хранит в нем дотошный бурундучок. Но жадность сжигает людей иных Раньше, чем им довелось родиться. И люди порою "друзей меньших" Не бьют, а "гуманно" лишь грабят их, Грабеж — это все-таки не убийство! И, если матерому браконьеру Встретится норка бурундучка, Разбой совершится наверняка Самою подлою, злою мерой!
разве легко рассказать о том, Каким на закате сидит убитым «Хозяин», что видит вконец разрытым И в прах разоренным родимый дом. Охотники старые говорят (А старым охотникам как не верить!), Что слезы блестят на мордашке зверя, И это не столько от злой потери, Сколько обида туманит взгляд. Влезет на ветку бурундучок, Теперь его больше ничто не ранит, Ни есть и ни пить он уже не станет, Лишь стихнет, сгорбясь, как старичок. Тоска — будто льдинка: не жжет, не гложет, Охотники старые говорят, Что так на сучке просидеть он может Порой до пятнадцати дней подряд. От слабости шею не удержать, Стук сердца едва ощутим и редок… Он голову тихо в скрещенье веток Устроит и веки смежит опять… Мордашка забавная, полосатая Лежит на развилке без всяких сил… А жизнь в двух шагах с чебрецом и мятою, Да в горе порою никто не мил… А ветер предгрозья, тугой, колючий, Вдруг резко ударит, тряхнет сучок, И закачается бурундучок, Повиснув навек меж землей и тучей… Случалось, сова или хорь встревожит, Он храбро умел себя защитить. А подлость вот черную пережить Не каждое сердце, как видно, может…
Стойка, пробежка, тугой прыжок.
Мчится к вершине ствола задорно
Веселый и шустрый бурундучок.
Бегает так он не для потехи —
Трудяга за совесть, а не за страх.
В защечных мешочках, как в двух рюкзачках,
Он носит и носит к зиме орехи.
А дом под корнями — сплошное чудо!
Это и спальня, и сундучок.
Орехов нередко порой до пуда
Хранит в нем дотошный бурундучок.
Но жадность сжигает людей иных
Раньше, чем им довелось родиться.
И люди порою "друзей меньших"
Не бьют, а "гуманно" лишь грабят их,
Грабеж — это все-таки не убийство!
И, если матерому браконьеру
Встретится норка бурундучка,
Разбой совершится наверняка
Самою подлою, злою мерой!
Охотники старые говорят (А старым охотникам как не верить!), Что слезы блестят на мордашке зверя, И это не столько от злой потери,
Сколько обида туманит взгляд. Влезет на ветку бурундучок, Теперь его больше ничто не ранит, Ни есть и ни пить он уже не станет, Лишь стихнет, сгорбясь, как старичок.
Тоска — будто льдинка: не жжет, не гложет, Охотники старые говорят, Что так на сучке просидеть он может Порой до пятнадцати дней подряд.
От слабости шею не удержать, Стук сердца едва ощутим и редок… Он голову тихо в скрещенье веток Устроит и веки смежит опять…
Мордашка забавная, полосатая Лежит на развилке без всяких сил… А жизнь в двух шагах с чебрецом и мятою, Да в горе порою никто не мил…
А ветер предгрозья, тугой, колючий, Вдруг резко ударит, тряхнет сучок, И закачается бурундучок, Повиснув навек меж землей и тучей…
Случалось, сова или хорь встревожит, Он храбро умел себя защитить. А подлость вот черную пережить Не каждое сердце, как видно, может…