Комментарии
- 5 июл 11:07Наконец-то Саша очнулся, хоть и с помощью мамы, но смог вернуться в реальность.
Счастливые заботы, любовь и дружба способны окрылять.
Спасибо автору за такой замечательный рассказ! - 5 июл 15:32Спасибо за интересную историю, прочитала с удовольствием!
️ - 8 июл 19:02Какой замечательный рассказ! Особенно последняя глава. Семья, построенная на любви, самое лучшее что может быть в жизни людей. Дружба семьями, которые стали как родные и маленькие детки как награда за пройденные испытания. Спасибо автору!
Для того чтобы оставить комментарий, войдите или зарегистрируйтесь
Житейские истории
:Житейские Истории
Она думала, что её муж погиб и строила счастье с другим мужчиной.
Но тут супруг неожиданно вернулся и потребовал своё… (6/6)
https://ok.ru/group/70000003917036/topic/158056558444012
Прошло несколько недель с тех пор, как Александр с грохотом вышел из жизни Кати и Лены, громко хлопнув за собой дверью. Он будто растворился: не отвечал на звонки, не выходил в сеть, не заходил к матери. Лишь иногда, в темное время суток, его силуэт можно было заметить у подъезда — сгорбленный, в капюшоне, с банкой дешевого пива в руке. Соседи начали перешептываться:
— Говорила же, что не вернется он нормальным после всего, что пережил...
— Да уж... Бедный парень. Вся жизнь под откос. Сопьется ведь...
Александр исчез. Не в прямом смысле — он был дома, иногда ходил в магазин или выносил мусор, но исчез из жизни, из реальности, из себя самого. Последние события раздавили его, как каток. Он будто утратил внутреннюю ось, потерял точку опоры, стал пустой оболочкой, которая по инерции бродит по квартире, дышит, пьет воду из крана, умывается — и снова ложится в постель, чтобы часами смотреть в потолок. Иногда он просто сидел на полу в коридоре, прислонившись к дверце шкафа, и беззвучно смотрел в пустоту, будто надеялся, что кто-то войдет, скажет:
— Проснись, это был сон.
Он почти не ел. Хлеб — кусок, и тот засохший. Иногда варил себе вермишель на воде, просто чтобы не свалиться от голода. Но больше всего он пил — каждый день: ровно столько, чтобы заглушить тишину внутри. Первые пару раз он пытался выпить с кем-то из старых знакомых, но разговоры только раздражали, а один из друзей вообще сказал:
— Ну, братишка, сам виноват. Катя уже давно не твоя, на что надеялся? Она и замуж за тебя не хотела. Ты ж ей с детства навязывал свою любовь, — после чего Александр поднялся из-за стола и молча ушел.
Мать переживала страшно. Она чувствовала — сын тонет. Она стучала в его дверь, приносила суп, ставила под дверью, звонила, отправляла голосовые сообщения. Он иногда отвечал сухо:
— Все нормально, мам, не беспокойся. Я просто устал.
Иногда просто не брал трубку. А когда все же приходил к ней, садился на табуретку, молчал, курил, а на любые вопросы говорил:
—Мам, не сейчас.
Он замкнулся. Даже не так — он запечатал себя. Он видел себя разрушенным — человеком, который вернулся из ада ради любви, но потерял ее не потому что был плох, а потому что жизнь, как пьяный шофер, просто свернула не туда.
Днем он бродил по квартире в трениках, с немытой головой и немигающим взглядом. Иногда включал телевизор, но через пять минут выключал — все раздражало. У него не было сил ни на новости, ни на кино. Ночами он лежал в постели, ворочаясь с боку на бок, и вспоминал: как Катя смеялась, когда он учил ее ездить на велосипеде, как Лена стригла ему волосы в гараже, как мама гладила ему рубашку перед выпускным. Он не мог остановить поток памяти, и каждый эпизод больно отдавался в груди, словно все это случилось не с ним, а с кем-то другим.
Он начал медленно скатываться. Он стал пропускать дни. Просыпался в пять вечера, пил воду, курил, снова ложился. Бутылки копились в углу, как немое доказательство его состояния. Он перестал бриться. У него под глазами появились фиолетовые тени. Он словно старел на глазах — и тело, и душа.
Мама, наблюдая за всем этим, сжимала зубы. Сначала пыталась быть мягкой, потом — настойчивой. Потом, не выдержав, просто начала молиться. Говорила в пустоту:
— Господи, если ты его вернул мне с того света, зачем? Чтобы я снова его хоронила, только теперь — заживо? — она сидела на кухне, сжимая руки, слушая, как за стеной ее сын ходит из комнаты в комнату — и все дальше уходит от себя прежнего.
Он не отвечал. Он даже не слышал. Он был в самой глубокой дыре, в той самой точке, где человек не кричит и не плачет, а просто исчезает внутри.
И даже если бы в эту секунду раздался звонок в дверь, и там стояла бы Катя, или Лена, или даже Бог, Александр, возможно, просто не открыл бы.
— Все, Саша, так больше нельзя, — твердо сказала мать и захлопнула за собой дверь, не дожидаясь ответа.
Он сидел на диване в зале, с небритой щекой, прижатой к колену. Телевизор был включен, но без звука. По экрану шла реклама, яркая, как издевка, — то шампунь, то автомобили, то путевки в теплые страны. Все, что не имело к нему больше ни малейшего отношения.
— Я молчала, Саш, долго молчала. Думала — взрослый человек, сам переживет, сам справится. Но ты себя убиваешь, — мать стояла на пороге комнаты, но в ее голосе не было ни жалости, ни мягкости, — ты ж не на диване родился. Ты ж у меня не травка ползучая. Ты у меня живой, сильный человек. Тебя, Сашка, не сломили там, в аду. Ты выбрался из такой ямы, где люди и с ума сходили, и умирали. А теперь — тут, дома, среди своих, ты сам себе могилу роешь? Не позволю.
Александр не пошевелился. Только губы сжались крепче.
— Мам, ты не понимаешь. Это не просто история. Это не просто боль. Я… я не знаю, зачем теперь жить.
— О, Господи… — она села напротив, уставилась в его глаза, в эти тусклые, пустые зрачки, в которых раньше бушевал огонь, — не знаешь? А я тебе напомню.
Она загнула палец:
— Раз. Ты выжил. На судне, где тебя держали как собаку, где ты мылся морской водой, где тебя били. Два. Ты бежал. Ты не только выжил, ты еще и нашел способ выбраться. Без связи, без денег, в другой стране. С тюрьмой, с побоями, с шрамами — но выбрался. А теперь, в своей постели, под своим одеялом — ты сдаешься? Из-за женщины?
— Не «из-за женщины», — выдавил он, — из-за любви.
— Да хоть как назови. Я не обесцениваю, Саш. Боль — это боль. Но ты что, теперь умер? Все, на этом жизнь закончилась?
Он поднял на нее глаза. В этих глазах было все: и отчаяние, и бессилие, и остатки гордости, которую он сам в себе не любил.
— Ты знаешь, почему я выжил там, мам?
— Почему?
— Потому что у меня была цель. Лицо. Имя. Внутри — одна картинка: я возвращаюсь домой, а она — ждет. Стоит на пороге. Смотрит, как я иду. И улыбается. Все, что я делал, — ради этого. Ради той картинки. Я сдох бы на второй неделе, если бы не она. И теперь ее нет. Теперь все, что я строил, разбито. Это как... как если бы тебе сказали, что все, во что ты верила всю жизнь — ложь. Пустое. Ошибка.
Мать замолчала. В ее глазах блеснули слезы, но она не позволила им упасть. Встала. Подошла ближе. Положила руку ему на плечо.
— А если она — не единственное лицо в твоей жизни? Если это — была только первая любовь, но не последняя?
— Я не умею... любить наполовину. Или просто для уюта, или чтобы не быть одному. Мне не надо «лишь бы кто». Понимаешь? Я... я не умею быть «вроде как вместе».
— А ты попробуй, — голос матери стал мягче, но в нем слышалось, что отступать она не намерена, — жизнь — она не одна любовь. Она — дорога. Иногда ты идешь один. Иногда — с кем-то. Иногда — падаешь. Но если не встать, то и не узнаешь, где следующий поворот. Может, там еще кто-то стоит, с другим лицом. Не Катя. Но, может быть, твоя.
Он молчал. Плечи его вздрагивали. Мама села рядом, осторожно, будто он был раненый мальчик, а не взрослый мужчина.
— Я всегда думала... Лена ведь рядом с детства. И ты ее не замечал. А она на тебя всегда так смотрела. Я всегда это замечала. Только ты, кроме Кати никого не видел. Она ловила каждый твой взгляд, каждое твое слово... Может, ты просто смотрел не туда?
Он отвернулся, быстро смахнув рукой что-то со щеки. Потом выдохнул. Тяжело, медленно.
— Я не знаю, мам. Я совсем ничего теперь не знаю.
— Ну и хорошо, — сказала она, — значит, пора начать сначала.
Александр сидел все в той же позе — локти на коленях, взгляд потухший, лицо в тени. Только теперь, после маминых слов, что-то внутри него начало медленно трескаться. Будто лед, который долго был прочным и неподвижным, вдруг начал покрываться микротрещинами. Он все еще был в своей скорлупе, но впервые за все это время — слушал.
Мама продолжала говорить.
— Саш, ты всю жизнь был романтиком. Ты мечтал о страсти, о судьбе, о том, чтобы бабочки в животе, чтобы киношно. Это — нормально. В юности мы все такие. Только в жизни, сынок, настоящая любовь — не всегда громкая. Она не обязательно взрывается салютами. Иногда она просто тихо горит, как лампа на кухне ночью, когда ты приходишь поздно, а тебя кто-то ждал.
Он не поднял глаз, но брови его дрогнули.
— Ты про Лену?
— Конечно, про Лену. А про кого еще?
Она вздохнула, присела рядом. Теперь ее голос стал чуть тише.
— Ты ведь с ней с детства. Школа, двор, институт. Ты видел ее как друга. «Ленка-пацанка», «Лена-своя». Только ты слеп был. Она ведь... она тебя любила. Всю жизнь.
Он поднял голову. Медленно. Как будто это был целый труд — просто повернуть шею.
— Я женщина. И я мать. И я все вижу. Ты когда болел — она первая к нам бежала. Когда уезжал — только Лена на вокзале стояла до последней секунды. А когда ты пропал... — голос матери дрогнул, — она сюда приходила, Саш. Ночью. Со своей работой, с делами — но приходила. Спрашивала, чем помочь. Иногда просто молчала рядом. Но приходила. Всегда.
Он прикусил губу. Лоб его нахмурился. В памяти всплыли разрозненные сцены, на которые он тогда не обращал внимания: как Лена приносила ему чай, когда он простудился. Как она смеялась над его дурацкими шутками. Как стояла с его матерью у двери в день похорон отца — крепкая, как стена. Как однажды в разговоре между делом сказала:
— Главное — чтобы ты был жив, остальное неважно.
Мать посмотрела на него пристально.
— Ты искал «огонь». А рядом был свет. Мягкий, надежный, настоящий. Просто ты был слишком занят поисками вспышек, чтобы увидеть лампу, которая никогда не гасла.
— Мам... — прошептал он, — Ты думаешь, что… Лена… простит меня?
— Не знаю. Это не мое дело — влезать в ее чувства. Может, и прошло уже. Может, и нет. Но я всегда считала: она — лучшая для тебя. Не потому что ты ее достоин, а потому что с ней ты настоящий.
Он опустил глаза. А потом вдруг поднялся. Прошел к окну. Долго смотрел на двор, где когда-то они с Леной гоняли мяч.
— Я правда был слеп, — тихо сказал он, — я просто не туда смотрел.
— Не поздно посмотреть заново, — сказала мама, и в ее голосе прозвучала улыбка.
Дождь начался внезапно, как это бывает в начале осени — будто кто-то наверху просто сдернул штору с неба. Мелкий, колючий, холодный. Александр стоял у подъезда и смотрел на знакомую дверь. Он не держал зонт, капли стекали по волосам, по лицу, по воротнику, но он не шевелился. Он не чувствовал холода — внутри было теплее, чем за последние месяцы. Потому что впервые он шел не в пустоту.
Позвонил в дверь. Один раз. Второй. Хотел уже уйти, как вдруг щелкнул замок, и на пороге появилась Лена — в спортивных штанах, в старой теплой кофте, с легким макияжем, как будто только что вернулась с прогулки. В руках — чашка чая.
— Саша?.. — голос был почти без эмоций, но пальцы дрогнули. Она не ожидала. Не надеялась.
Он стоял, мокрый насквозь, как мальчишка, провинившийся перед первой учительницей.
— Привет, — хрипло сказал он, — можно войти?
Она растерялась, сделала шаг в сторону, пропуская его.
— Входи, конечно, — в итоге произнесла Лена, — весь промок. Заболеешь же.
Он прошел внутрь, снял куртку, оставил на вешалке. На кухне пахло медом и корицей — запах, который почему-то сразу напомнил ему детство.
— Итак, — Лена спрятала руки в карманы, чтобы не было видно, что они дрожат, — зачем ты пришел?
— Я пришел сказать тебе правду, — выпалил Александр, смущаясь, как будто перед ним стояла не его давняя подруга Ленка, а совсем другая девушка.
— Какую из... — спросила Лена.
— Я был идиотом. Всю жизнь. Я гнался за призраками, за красивыми историями, за мечтами. А ты… ты была рядом. Всегда. Ты была настоящей. Той, на кого я мог положиться, кто понимал с полуслова, кто знал, когда мне нужен чай, а когда — тишина.
Он сделал шаг ближе. Голос стал тише, но ни капли не дрожал.
— Я не прошу, чтобы ты пожалела меня. И не говорю, что люблю тебя «раз уж Кати нет». Я… я просто понял. По-настоящему понял. Ты — мой человек. Ты — свет, который я не замечал. Я не знаю, что у нас может быть, и не хочу давить. Я просто хочу шанс. Не второй, не запасной. Настоящий. Первый шанс — на то, что мы попробуем быть счастливыми. Вместе. Без прошлого. Без сравнения.
Лена медленно села на подоконник. Обняла кружку двумя руками. Он молчал. Ждал. На секунду — показалось, что она вот-вот выгонит его. Но потом она вдруг тихо сказала:
— Я думала, ты никогда не увидишь...
— Я и сам так думал, — вздохнул он.
Она смотрела на него — с болью, с недоверием, с осторожностью. Но в глубине глаз что-то менялось. Медленно, как снег тает на солнце. Она вздохнула, отвернулась к окну. И выдавила:
— Я не знаю, Саш. Я... Я уже научилась не ждать. Научилась жить для себя. Без тебя. Без надежды.
— Так не возвращайся в старое. Мы начнем с нуля. Я буду рядом. Если ты разрешишь.
Она долго молчала. Потом повернулась. И выдавила чуть дрожащим голосом:
— Мне нужно время.
Он кивнул. Без давления. Без облегчения. Как будто знал, что так и будет.
— Я подожду. Сколько скажешь.
Она не улыбалась. Но в уголках глаз — чуть дрогнули тени. И это уже было ответом.
Прошло несколько месяцев, и отношения Лены и Саши за это время заметно изменились. Они научились жить заново — спокойно, без драм и ссор, но при этом глубоко и искренне. По утрам Саша варил ей кофе с кардамоном, а Лена оставляла на столе маленькие записки с заботливыми напоминаниями. Они научились доверять друг другу, перестали ревновать и обижаться по пустякам, ведь честность стала для них основой. Любая мелочь, которая раньше могла привести к конфликту, теперь обсуждалась сразу — без претензий и обид.
Лена впервые за долгое время почувствовала, что может быть собой без масок и страхов, а Саша перестал тянуться к бутылке, открываясь ей в своих маленьких радостях и печалях. Он даже читал вслух ей свои записи из дневника, который он вел, находясь на судне, и их тихие вечера наполнялись особым смыслом и уютом.
Однажды, в теплый осенний вечер, когда листья за окном медленно опадали, Саша предложил ей пожениться. Он говорил просто и без пафоса, словно это было естественным продолжением их отношений — узаконить то, что и так было настоящим. Лена, улыбнувшись, сразу же согласилась, будто ждала этого шага.
Свадьба была скромной и уютной. Она прошла в старом особняке, где собрались лишь самые близкие — около пятнадцати гостей. Никого не было лишнего, никакой помпезности и показухи. Лена была в легком молочно-сливочном платье, связанный руками Кати кардиган согревал ее не меньше, чем поддержка друзей. Саша был в графитовом костюме без галстука, с манжетами, закатанными так, что было видно его тату с координатами их первой встречи. В руках Лена держала простой, но изысканный букет с белыми и бардовыми пионами.
Катя и Дима пришли вместе, как друзья молодых. Дмитрий крепко пожал руку Саше и пожелал счастья. Мама Саши, не сдерживая слез, тихо смотрела на сына — ее глаза светились от радости и волнения одновременно.
Когда прозвучала фраза «Объявляю вас мужем и женой», Саша улыбнулся так широко, как не улыбался давно. Он не кричал, не делал громких жестов — просто тихо поцеловал Лену в висок. Она закрыла глаза и прошептала:
— Я люблю тебя...
— А я тебя, моя жена, — улыбнулся Саша.
После росписи гостей пригласили в уютное кафе по соседству. Там было три стола — с яблочным штруделем, горячим шоколадом и жасминовым чаем. Музыка звучала тихо, в плейлисте играли старый добрый джаз и несколько песен Майкла Бубле. Никто не произносил пафосных тостов, все было просто и тепло и только Катя произнесла тихо, глядя на друзей:
— За ту настоящую любовь, которая терпеливо ждала, пока ее заметят.
Вечером молодожены вышли на улицу одни. Был легкий дождь, и мокрый асфальт мерцал в свете уличных фонарей. Саша снял пиджак и набросил на плечи Лены, чтобы она не промокла и не озябла. Они шли домой пешком, купили на углу пирожки с картошкой и смеялись, наслаждаясь моментом. Никаких фейерверков, дорогих машин или показных жестов — только тихая, честная радость, которую так долго искали.
Катя, наблюдая за ними из окна кафе, улыбнулась и сказала Диме:
— Вот так и надо — спокойное счастье громче любой музыки.
Дима обнял ее за плечи и ответил:
— А у нас своя музыка.
Катя кивнула и впервые за много месяцев позволила себе просто быть счастливой здесь и сейчас.
Свекровь Кати постепенно пошла на поправку. Боль и беспокойство, которые долгие месяцы висели над семьей, наконец стали отступать. Медикаменты, внимание врачей и, конечно, забота невестки с сыном приносили свои плоды. В доме вновь поселилась тихая гармония — исчезла суета, напряженность, ссоры стали редкостью, и каждый мог вздохнуть свободно.
Жизнь обрела новый ритм — размеренный, но наполненный смыслом и спокойствием. В воздухе чувствовалась надежда, как будто наконец-то за долгими, темными коридорами прошлого светило яркое солнце. В этих переменах было много не сказанных слов, но все понимали: многое осталось позади, и теперь главное — двигаться вперед.
Прошло еще немного времени, и в жизни Кати и Лены наступила новая радость. Лена родила сына — крепкого, здорового малыша с выразительными глазами, который сразу же стал центром их маленького мира. Катя тоже стала мамой, подарив жизнь дочке — милой и тихой, словно воплощению тепла и нежности. Между детьми подруг было всего пару месяцев разницы. Катя стала крестной матерью маленькому Матвею, а Лена — крестной Лизоньке.
Женщины теперь часто встречались. Саша и Дима тоже обрели крепкую мужскую дружбу. Их встречи превращались в настоящие уютные посиделки: детки играли вместе на покрывале, разбросанном на зеленой траве, а мамы — за чашками чая — болтали обо всем на свете, смеялись, делились маленькими радостями и большими мечтами, папы — в вечных деловых разговорах. Эти встречи лечили и наполняли душу светом, укрепляли их новую дружбу, выстроенную на доверии и поддержке.
Однажды, сидя на лавочке в парке, Лена с улыбкой оглядела дочку Кати, играющую с ее сыном, и в шутку произнесла:
— Ну что, выдадим твою за моего, когда вырастут?
Катя рассмеялась, отвечая:
— Главное, чтоб они были лучшими друзьями.
В этих словах было и нежное пожелание, и тихая надежда, что впереди у их детей — счастливая и светлая дорога.
Обе понимали, что жизнь продолжается, что несмотря на все испытания и разочарования, которые выпали на их долю, они наконец нашли то самое светлое завтра, о котором раньше только мечтали. Это было настоящее счастье — тихое, обыденное, но бесценное.
Вот так, среди простых вещей и повседневных моментов, рождалась их новая семья — крепкая, дружная и наполненная любовью.
Интересно Ваше мнение, делитесь своими историями, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка канала.
Она думала, что её муж погиб и строила счастье с другим мужчиной.
Но тут супруг неожиданно вернулся и потребовал своё… (5/6)