Житейские истории

:

Житейские Истории

вчера 16:18

Обманул жену, что едут на турбазу, а сам оставил ее в глухом лесу, где она чуть не погибла.

А дальше… (⅗)

Обманул жену, что едут на турбазу, а сам оставил ее в глухом лесу, где она чуть не погибла. - 5386016310508
https://ok.ru/group/70000003917036/topic/158281861774828
Дни бежали, сменяя друг друга, сливаясь в череду одинаковых, серых и дождливых. Избушка Сергея стояла в глухой тайге, как затерянный ковчег, и жизнь в ней текла по своим, особым законам.

Сергей всегда был молчалив и суров, как гранитная глыба. Он выполнял необходимые дела с угрюмой методичностью: рубил дрова, проверял капканы, варил незамысловатую еду. Он угощал Настю своей простой, сытной едой: картошка, тушёнка, крепкий чай, предоставил ей теплое место у печки, но общение между ними состояло из редких, обрывистых фраз, произнесённых чаще вполголоса или с ворчанием.

— Дров мало, – бросал он утром, выходя из избы.

— Тарелка тут,– указывал он вечером на глиняную миску с похлёбкой.

Настя, убитая горем и предательством, тем не менее, с детства, выросшая в строгих стенах детского дома, где ценился труд, не могла сидеть без дела. Её руки сами искали занятие. На третий день, пока Сергей был на улице, девушка вымыла накопившуюся посуду – несколько жестяных кружек и мисок. Потом нашла в сенях самодельный веник и подмела пол, сметая хвойные иголки и песок.

Сергей, вернувшись, остановился на пороге и молча наблюдал, как она, сосредоточенно нахмурившись, смахивала сор в угол.

— Что это? – хмуро спросил он.

Настя вздрогнула, отпустив веник.

— Я…я просто подмела.

— Вижу,– он прошёл к печи, не глядя на неё. – Зря воду горячую переводила.

Но в следующий раз, когда она попыталась помочь ему чистить картошку, Сергей не остановил её. Молча наблюдал, как её тонкие, всё ещё дрожащие пальцы с трудом справляются с ножом, потом взял у неё из рук картофелину и своим большим, шершавым ножом быстрыми, точными движениями срезал кожуру, показав, как надо.

Как-то вечером, когда они сидели за ужином – ели густую перловую кашу – Сергей внезапно, не глядя на неё, спросил:

— Так кто ты вообще?Откуда? И что делать-то собираешься?

Настя опустила ложку. Прямой вопрос застал её врасплох.

— Я…я могу уйти, если я мешаю. Вы только скажите заранее, чтобы я могла подумать куда мне…

— Не в том дело. Могу вывести, если тебе есть куда идти. До тракта километров двадцать через болото. Сложно, но могу. Отвезу куда скажешь. Обратно, к мужу твоему… что ли.

Имя «муж» прозвучало как плевок. Настя резко встряхнула головой, в глазах мелькнул животный, неподдельный страх.

— Нет!– вырвалось у неё громче, чем она хотела. – Я не вернусь к нему. Никогда.

Сергей внимательно посмотрел на неё своими серыми, проницательными глазами. Впервые так пристально.

— А куда могла бы вернуться?Родные есть?

Горькая, кривая улыбка тронула её губы.

— Родные?– она покачала головой. – У меня никого нет. Детский дом. И… часть квартиры. Я после детского дома получила однокомнатную квартиру от государства, а когда вышла замуж… мы квартиру продали, муж доложил денег и купили двушку, в которой и жили до тех пор… пока… ну, Вы знаете.

Она посмотрела в окно, на тёмный, непроглядный лес, который всего несколько дней назад казался ей могилой, а теперь стал единственным убежищем. Настя тяжело вздохнула:

— Мне некуда идти,Сергей. Правда, некуда.

Он долго молчал, разглядывая свои грубые, в ссадинах и старых шрамах руки. Потом тяжело вздохнул и пожал плечами, как бы смиряясь с неизбежным.

— Ладно.Поживи до весны. Не выгонять же тебя на улицу, зима скоро. Морозы тут такие, что птицы замерзаю́т на лету. Но бездельничать не позволю! – он ткнул пальцем в её сторону. – Будешь по дому работать. У меня тут не курорт.

Настя кивнула, и в её опустошённой душе шевельнулось что-то похожее на облегчение.

— Хорошо. Я буду работать, буду выполнять всю работу по дому и вообще, все, что скажете. Спасибо.

Так началось их странное сосуществование. Но постепенно Настя стала замечать вещи, которые не укладывались в логику. Изба была полна призраков.

Впервые она заметила их давно, как только попала в этот дом - берлогу. Вот и сегодня… Сергей сидел на своей лавке у печки, склонившись над потрёпанной, пожелтевшей фотографией в простой деревянной рамке. Да, мало того, что смотрел, он еще и разговаривал с людьми с фотографии. Тихо, почти неразборчиво, но Настя уловила обрывки слов.

— Марина… – его грубый голос становился непривычно мягким. – Передай Алёше… чтоб слушался. Скажи, папа скоро… скоро приедет.

Настя не шевелясь стояла у стола, затаив дыхание. Потом он поднял голову, уставившись в пустой угол, и его лицо озарилось улыбкой – такой неожиданной и тёплой, что она на мгновение показалась Насте незнакомцем.

— Сынишка,не балуйся там. Папа скоро. Заработаю ещё немного – и приеду. Купим тебе велосипед, который я обещал. Помнишь?

Он говорил так, будто в том углу стоял живой, реальный мальчик. Мурашки побежали по спине у Насти.

Как-то раз, когда они вместе чистили рыбу, Настя осторожно, подбирая слова, спросила:

— Сергей…а Ваша семья… далеко?

Он на мгновение замер, потом продолжил сдирать чешую с окуня.

— В городе. В областном. Жена, Марина. Сын, Алёшка, ему семь лет. – Сергей говорил это привычно, словно заученную мантру. – Я тут лесником работаю. Зарабатываю для них. Деньги отсылаю. Место тут гиблое, их сюда нельзя, школа ему нужна. А тут… дичь.

Хозяин лесного дома говорил о своей семье с такой нежностью в голосе, с такой уверенностью, что поначалу Настя ему поверила. Но чем дольше она жила в этой избушке, тем сильнее её охватывало чувство полного, абсолютного одиночества, которое витало вокруг Сергея, как туман. Никаких признаков присутствия другой жизни. Ни одной свежей фотографии, ни детской одежды, ни писем. Только одна-единственная, старая карточка, которую он не выпускал из рук. И эти разговоры с пустотой.

Он мог внезапно, рубя дрова, сказать в пространство: «Алёш, подержи-ка отцу полено». Или за ужином, глядя на пустую лавку: «Марин, не хочешь ещё чаю?»

Настя наблюдала за ним украдкой, и в её душе, помимо страха и благодарности, начало зреть новое, леденящее чувство – подозрение. Она видела, как он страдает, как боль пронизывает каждое его слово о семье. Но разве может быть так несчастен человек, которого ждут, которого любят? Её собственный опыт подсказывал – нет. Любовь не оставляет человека в такой беспросветной, дикой пустоте.

Мысли путались. Он спас её. Он был груб, но не жесток. Он делился с ней последним. Но эти разговоры с призраками… Эта уверенность в том, что его семья где-то там, в то время как вокруг на сотни километров не было ни души…

Однажды ночью, лежа на своей кровати и слушая, как он за перегородкой снова заводит тихий разговор с «Мариной», Настя с ужасом подумала, сжавшись под одеялом: а что, если он не просто несчастен? Что, если он сумасшедший? И я заперта в глубине тайги с безумцем, который живёт в мире собственных, пугающих иллюзий?

*****

Осень всё глубже вгрызалась в тайгу. Ночи становились длиннее и холоднее, а по утрам на жухлой траве и крыше избушки лежал хрустящий, серебристый иней. Однажды глубокой ночью Настю разбудил звук, от которого кровь застыла в жилах. Не крик, а какой-то животный, душераздирающий рёв, полный такой немыслимой муки, что она мгновенно вскочила на кровати, сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

Из-за занавески, отгородившей спальное место Сергея, послышался нечеловеческий , животный рёв. Настя, дрожа, подкралась к проёму и замерла, вцепившись в холодную древесину косяка.

Сергей метался на своей кровати, его мощное тело сковывали судороги, простыня была сбита в комок. Лицо, освещённое бледным лунным светом, струящимся в крошечное окошко, было искажено гримасой нечеловеческого страдания.

— Нет!Отпустите их! – вырывалось у него, слова были спутаны, горло хрипело. – Марина, дай руку! Дай! Алёша! Не смотри, сынок, закрой глаза! Прошу вас! Не убивайте! Отпустите!

Сергей плакал во сне. Громко, надрывно, как плачут дети, захлёбываясь слезами и воздухом. Он умолял, боролся с невидимыми захватчиками, пытаясь закрыть кого-то собой.

Настя стояла, парализованная леденящим ужасом, пронзившим её до самых костей. Это было не просто безумие. Это было нечто иное, более страшное и конкретное. Он не разговаривал с призраками из прихоти. Он кричал, умолял, пытался их спасти. Его семью убили и он был там. Он видел это, — сразу же поняла Настя.

Впервые за все эти недели её собственная боль, её горе по потерянному ребёнку и преданному мужу, отступило, смятое чудовищной волной чужого страдания. Его боль была неизмеримо страшнее. Она была как бездонный океан, в котором её собственное горе тонуло, как мелкая капля.

Разбудить Сергея Настя не посмела. Она просто простояла там тихонько, пока его крики не сменились тяжёлым, прерывистым дыханием, слушая, как за стенами тайга шумит ветром, словно вторит его кошмарам.

******

Прошло ещё несколько дней. Настя помогала по хозяйству, но теперь её взгляд на Сергея изменился. Она видела не сумасшедшего, а израненную душу, запертую в клетку собственной памяти. Он был так же молчалив и суров, но в его глазах она теперь видела выжженную боль, которую видела в ту ночь.

Как-то раз, когда Сергей ушёл на охоту, сказав, что вернётся к завтрашнему утру, Настя занималась уборкой, готовила обед. Внезапно снаружи послышался шум мотора – звук настолько неожиданный в этой глуши, что она сначала не поверила своим ушам. Подойдя к окну, она увидела, как к избушке подъезжают ржавый трехколесный грузовой мотоцикл, видавшие виды, но вполне еще бодро передвигающийся.

Им управляла полная, дородная женщина лет пятидесяти, в пёстром платке и ватнике. Заглушив двигатель, она достала с прицепа бидончик, пакет и понесла в сторону дома. Увидев в окне Настю, она остановилась как вкопанная, её круглолицее лицо выразило крайнее изумление.

Настя, оправившись от шока, вышла на крыльцо.

— Здравствуйте,– неуверенно поздоровалась она.

Женщина медленно подошла ближе, оглядывая её с ног до головы.

— А Вы кто же такая будете?– спросила она прямо, без обиняков. – Сергей где?

— Он на охоте. Я… я тут проживаю временно. Меня Настя зовут.

Женщина покачала головой, выражая не то жалость, не то осуждение.

— Агриппина я. Из деревни, что в пятнадцати километрах. Я ему молочко, сыр, сметану привожу. Раз в две недели. Уже лет пять, наверное. – Она посмотрела на избушку, потом снова на Настю. – И что же ты, милая, с ним, с несчастным сумасшедшим, делаешь? Не боишься?

Услышав это слово «сумасшедший» из уст постороннего, Настя сжалась.

— Он…он меня спас. Волки ночью напали.

— Волки…– Агриппина хмыкнула. – Ну, зверьё он и впрямь отгонять мастер. А сам-то он зверьё пострашнее в голове носит.

Настя, после минутного колебания, пригласила женщину в дом. Агриппина согласилась, с явным любопытством разглядывая и избу, и саму Настю. Ей, видно, было интересно, что за девушка связалась «с сумасшедшим».

Женщины сели за стол. Агриппина поставила бидон с молоком, а Настя до того растерялась, что забыла предложить хотя бы чай.

— Так как же ты к нему попала? Он ведь из леса не выходит, – начала она расспросы.

Настя, опустив глаза, коротко, уклончиво рассказала, что её бросили в лесу, не вдаваясь в подробности.

— А Сергей…– осторожно начала она. – Он всегда… такой?

Агриппина вздохнула, и её лицо стало серьёзным.

— Детка, да он тут уже лет шесть, наверное, один мается. А был человеком! – она сделала ударение на слове. – В городе, слышь, крупным бизнесом занимался. Дела у него шли хорошо. Да только перешёл он дорогу не тем людям. Бандитам, значит.

Она понизила голос, хотя вокруг кроме них никого не было.

— И они с ним…по-своему разобрались. Подло, по-бандитски. Машину взорвали, когда они все вместе ехали. Жена с сынишкой – насмерть. А он… – Агриппина тяжко вздохнула. – Он чудом выжил. Тело выжило. А душа… нет. Сошёл с ума, бедняга. И с тех пор тут, в лесу, заперся. Считает, что они живы, жена Марина да сын Алёшка. Ждёт их, деньги якобы отсылает, разговаривает с ними. Опасайся его, милая, – предостерегающе подняла палец Агрипина. – Он в своём мире живёт. А в чужой, наш, может и не пустить. Или ещё чего… Кто его знает, что в голове у безумного творится.

Настя сидела, не шелохнувшись, слушая этот страшный, но такой ясный теперь рассказ. Все пазлы сложились в чёткую, ужасающую картину. Крики ночью, разговоры с пустотой, вера в то, что семья жива… Это была не блажь, а единственный способ выжить, спрятаться от невыносимой правды.

Она проводила Агриппину до мотоцикла, поблагодарила за молоко и за рассказ. Та, уезжая, ещё раз крикнула в окошко:

— Береги себя! А лучше, беги отсюда от греха подальше. А то не дай Бог… — дальнейших слов Настя не разобрала. Агриппина сказала их тихо, едва шевеля губами.

Настя осталась стоять на пороге, глядя, как старенький «Муравей» раскачивается по ухабистой дороге и скрываются за деревьями. Теперь она знала всю правду и это знание делал её пребывание в избушке ещё более невыносимым и в то же время наполнял странным, щемящим чувством ответственности. Она была не просто спасённой. Она оказалась единственным живым человеком рядом с тем, кто уже много лет был мёртв внутри.

Следующие несколько дней Настя жила в состоянии оглушённого шока. Каждым нервом она ощущала правду, которая оказалась страшнее любой выдумки. Куда бежать? Этот вопрос звенел в её голове навязчивой, безысходной мелодией.

Однажды, растапливая печь, она взяла со стопки старую, пожелтевшую газету, в которую Агриппина завернула аккуратно пакет с брынзой, когда приезжала. Газет отправилась в стопку, которую пускали на растопку. Механически разворачивая лист, чтобы смять его, взгляд девушки упал на фотографию. Её собственную. Свадебную. А рядом – еще одно фото, Александр, с заплаканными, искренне-горестными глазами. Крупный заголовок гласил: «Муж пропавшей Насти Гавриловой в отчаянии: «Вернись, я всё прощу!».

Некоторое время, Настя смотрела на фотографию мужа, затаив дыхание. Её пальцы задрожали, газета зашуршала. стала читать, с каждой строчкой внутри всё больше холодея…
https://ok.ru/group/70000003917036/topic/158282531421676
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка ;)

Комментарии