Аннушка.

Часть 11.
Лето 1922 года было поистине благодатным. Много дождей, жара, позволили вырасти траве и овощам, а чудом сохраненный Анной картофель дал большой урожай. При этом каждую картофелину приходилось резать на части при посадке, настолько его было мало.
Начало истории
Елошное начало оживать, не без помощи американцев, которые завозили в страну гуманитарную помощь. В их действиях был и собственный интерес, сбыть залежалую продукцию своих фермеров и разгрузить склады в Европе, оставшиеся после Первой мировой войны. Но какое дело было до этого крестьянам? В иных селениях встречали их колокольным звоном, молебнами и крестными ходами как святых людей, помогающих справиться с голодом.
Анна, вместе с Васей всё лето провела в лесах, запасаясь травами и кореньями, оставляя трехлетнюю Нюру с Настей, которая следила за домом в её отсутствие. Найденка оказалась настоящим сокровищем, ответственная, смышлёная, с детства приученная к деревенскому женскому труду, следила за огородом, тешкала Нюрку и пасла чудесную белую козочку Беляну, которую приволок Семён. Откуда досталось ему это богатство неведомо, но козочка оказалась своенравной, всё норовила на крышу зимнего погреба взобраться, да в огороде сладкими капустными листьями полакомиться. Настёна с ног сбивалась, ловя поганку то тут, то там, пока дядя Семён не привязал беглянку к колышку. Его девочка слегка побаивалась, мужчина казался ей большим, широким, а когда он, гладил её по голове шершавыми ладонями и вовсе замирала от страха, боясь пошевелиться, хотя Семён детей не обижал, никак не делил и каждому приносил гостинчик. Насте нравилось в Елошном, в соседях жила смешливая Шурка, её ровесница, приглядывающая, как и она за младшими братьями. Ещё слабые после недавнего голода малыши жадно ели траву в зоне своей видимости, стоило лишь вынести их на улицу. Девочки собирали для них калачики и черные ягоды паслёна, подкармливали диким луком, а как пошли ягоды да грибы кормили и ими.
-Аннушка сказала, что я осенесь в школу пойду-похвасталась Настя, вытирая сопливый нос Нюрке, и забирая у неё кустик конотопа, который та тащила в рот.
-Да? -без интереса переспросила Шурка, зорко следя за чертовкой Беляной, объедавшей куст их смородины.
-И что там делать будешь? –спросила она, не теряя бдительности и следя за козой, успевая плести венок из одуванчиков для Нюры.
-Читать и писать учится, -гордо ответила ей Настя.
-Тю! Замуж выйдешь, вот тебе и учеба, бабья доля детей рожать да себя блюсти- сказала Шура, явно повторяя чужие слова.
-А Аннушка говорит, что счёт всегда пригодится! - стояла на своём Настя.
-Дура твоя Аннушка, -рассердилась позавидовавшая подружке Шурка,-и ты дура! Обе вы малахольные! Мамка сказывала ведьма она, на свинье по ночам катается и младенцев жрёт!
- Сама ты дура! –разобидевшаяся Настя вскочила на ноги и огрела собеседницу вицей, валявшейся под ногами, -не ходи к нам больше, раз так про Анну говоришь! Скажу ей, чтобы зимусь вас не лечила, хоть в ногах все изваляйтесь!
-Ах, так! -не выдержала Шурка и две визжащие фигурки покатились по земле, вырывая друг у друга волосы и вбивая в пыль так и не доплетенный венок. Дружно заревели Нюрка и братишки Шурки, испугавшись драки, но девчонки ничего не замечали, мутузя друг друга. Лишь ведро холодной колодезной воды, которое вылила на них, вернувшаяся из леса Анна, заставил разлепиться клубок тел. Шурка, подхватив братишек скрылась в своём дворе, Вася поднял с земли чумазую от слез Нюрку, а Настя поплелась следом за ними, вытирая кровавую юшку с лица.
-Рассказывай, чего не поделили? - спросила её Анна, снимая через голову большой холщовый мешок, набитый травой.
-А чего она…-Настя не могла говорить, обида жгла, холодом морозила горло, -ведьмой тебя называют, а сами…всю зиму к тебе бегали…а ты всем помогла…никому не отказала…а они…-вновь расплакалась она.
-Вася, ты Нюрку у колодца умой и в дом заходите, полдни уже, пора обедать-распорядилась Анна, присаживаясь на скамейку возле дома и прижимая к себе девочку и вытирая ей лицо тряпкой, снятой с забора.
-Голубушка ты моя, зорька ясная, люди они же разные, хоть бывают с лица одинаковыми. Посмотришь на иного, а в нём г@внецо плещется, через край, словами погаными вытекает, а в другой словно мёдом наполнен, а смердит от него почище чем от козла душного.
-Только такие люди бывают? –спросила, успокаиваясь Настя, прижимаясь к её боку.
-Ну что ты, милая, и иные есть, кто малинкой сладкой наполнен, а кто зерном пшеничным, кашей на масле, да блинами вкусными. И вот живёт такой человек, не жалясь, делится с людьми теплотой душевной, на помощь приходит не спросясь.
-Как дядя Семён?
-Да, и такие как он тоже.
-А я знаю, чем ты наполнена, Аннушка, –прошептала девочка.
-И чем же?
-Травами душистыми, кореньями полезными, мазями лечебными, настоями лекарскими. Можно я тебя буду мамой называть? –робко спросила Настя, страшась её ответа.
-Донюшка моя, быть тебе моей дочерью до конца дней моих-ответила ей Анна, не сдержавшая слёз. Плакали на скамье две заблудшие души, нашедшие друг друга, обнимались мать и дочь.
-С Шуркой помирись-сказала Анна, вытирая с её щек слезы краем своей юбки, -не со зла девка лишнее сболтнула, чужие слова повторила, а ты помни всегда, кто ведь чем наполнен, тем и плещет. Идём в дом, пристала я сегодня, а ведь траву разложить надобно, чтобы правильно она высохла. Буду тебя потихоньку приучать к травам, пригодится. Они пошли в дом, не видя, как Беляна, дожевав соседский куст смородины перешла к другому, вот ведь, коза, ни дела, ни хлопот.
Макар закрыл на замок сельский совет, устало спустился с крыльца. Елошное провалилось в сон, словно корка хлеба в молоко, бульк и нету. Шагая по тихим улицам к дому родителей Анны, размышлял он о том, что подзадержался он здесь. Прошлая, страшная зима убедила, держаться надо поближе к жаркой печи, а не пытаться согреть зад на ледяной скамье. Тем более приезжая в Курган по делам, он времени даром не терял и подняв старые знакомства присмотрел себе теплое местечко. Из Елошного забирать он никого не планировал, брат -отрезанный ломоть, а Анна со своим выводком и прошлым могла утянуть назад. Нет, Макар не был плохим мужиком. Он любил село и деревенский труд, по- своему любил и Анну, но страх вновь вернуться к былой жизни оказался сильнее любви. Человек в траве идёт с травою вровень, лесу-с лесом, Елошное стало ему мало, жало под подмышками, теснило в груди. Через несколько дней, сдав дела, не попрощавшись ни с кем он уехал.
Прошло долгих шесть лет.
Пятнадцатилетний Вася улыбался приветливой Лизавете, строившей ему глазки. В это лето он пас общий скот, и девчонка не упускала случая увидеться с ним, когда пригоняла свою корову в стадо. Несмотря на то, что жил он в селе уже одиннадцать лет парень мало походил на деревенского жителя, был он сухощав, тонконос и низок ростом. Характер имел соответствующий, был романтиком и мечтателем. Анна, которой в ту пору исполнился 31 год разводила руками, когда приносил он с поля для неё букеты. Вместе с тринадцатилетней Настей он отучился в школе и видимо материнские гены взяли над ним верх, иначе чем можно было объяснить его любовь к книгам? Анна специально просила попутно ехавших в Курган привезти для него книг, которые он бережно хранил. В целом жизнь в Елошном мало как изменилась, разве что хозяйств стало поменьше, да и людей поубавилось, но всё равно, по меркам того времени считалось оно большим, ведь проживало здесь 1195 человек.
Анна сошлась с Семёном, поначалу благодарная за то, что он сделал для неё и детей, но не любила, но со временем поняла какое сокровище жило с ней рядом много лет, попривыкла и сама не заметила, как свет стал без него не мил. Речь к нему так и не вернулась, может быть и к лучшему, ведь поступки его лучше всяких слов говорили за него. Детей с Семёном у неё не случилось, была ли виной тому тяжелая жизнь, она не знала, но что не делается, то делается к лучшему, ведь он искренне любил Васю, Настю и Нюру, молча приучая их к крестьянскому труду и также молча был для них опорой и стеной, настоящим отцом.
Выпрямившись и приложив руку ко лбу, чтобы солнце не мешало рассмотреть того, кто к ней приближался, Анна стояла в поле держа в руках серп. Семён обтирал мокрую лошадь, Вася ему пособлял, но и они бросили работу, увидев бричку, подъезжающую к ним.
-Кого ещё черт несёт? –недоуменно спросил Василий, пытаясь узнать человека, сидевшего в ней и отвернулся, увидев председателя колхоза Душечкина Геннадия Ивановича.
-Здорово живёте, единоличники! –поприветствовал он работающих, выпрыгивая из брички. Семён ответить ему не мог, а вот Анна не утерпела:
-Что ж вы, Геннадий Иванович, нас разными словами нехорошими называете, разве ж по-людски это?
-А как ещё вас назвать, если вы в колхоз не вступаете, единоличники чистой воды!
-А что колхоз твой даст? Хлебом зимой накормит или быть может детей моих обует, оденет? -разошлась женщина, перевязывая сноп.
-И не только это даст, но и выучит, профессию даст! Ты бы, Анна, заканчивала дурить, неровен час и выслать могут, слыхала? - собеседник понизил голос и подошел к ней поближе, -разнарядка пришла, раскулачивать будем, недовольных расселим в границах района на худших землях за пределами колхоза, как раз у болот место имеется.
-Так какие же мы кулаки? -удивилась Анна, -у нас и имущества никакого не имеется.
-Не кулачка, так подкулачница –ответил ей председатель колхоза, - единоличница-раз, повитуха-два, в колхоз не вступаешь-три! А там и четыре, и пять найдётся! Дитёв бы своих постыдилась, Анна, Василий у тебя –комсомолец, девки-пионерки, а вы с Семеном –отсталые элементы!
-Отсталые говоришь? Быстро ты, Геннадий Иванович забыл, как жену твою я при родах спасала, детишек лечила от грудницы да поноса, да и тебя на ноги подняла, когда ты домой с войны вернулся.
-Да помню, я Анна, все заслуги твои помню, но и ты меня пойми, ежели чего, я тебе не помощник, упекут сивку крутые горки-сказал он, усаживаясь в бричку.
-Всяк правду ищет, да не всяк её творит –сказала ему в след она, поворачиваясь к Семёну, со стороны казалось, что они просто молчат, но между ними была такая тесная связь, что они без слов понимали друг друга.
-Что ж поделать, Сёмушка, придётся вступать в этот колхоз, будь он проклят со свету белого! Хорошо, что тятя не дожил, до этого дня, не выдержала бы его душа того, что в Елошном сейчас происходит- сказала Анна в сердцах. Молчаливый Семён привычно прижал её к себе, покачивая в руках. Она слушала ровный стук его сердца и успокаивалась, понимая, что против лома нет приёма и махине, бешено вращающей лопастями так, что щепы вокруг летели, придётся подчиниться. Понимала Анна, попади она в эти лопасти, перемелет, следов не останется от неё на земле, а ведь им ещё детей поднимать и в люди выводить.
Веками крестьяне жили своими единоличными хозяйствами, принимая от отцов и дедов опыт ведения хозяйства, теперь же приходилось учиться сызнова, постигая науку коллективной жизни.
Многие елошенцы перед тем как вступить в колхоз избавились от имущества, распродав ценные вещи и забив скотину. На тех же, что свели в общие сараи свою, без слёз нельзя было смотреть, каждый день навещали своих коровушек и лошадей, стараясь подсунуть им самую лучшее сено, зерно, погладить лишний раз рукою и устроить для них стойло. Сильна была ещё в них единоличная жилка.
Громкий свист раздался возле небольшого, аккуратного домика, где жила Лизавета с родителями. Она выглянула в окно и махнула рукой, иди мол, Василию, который так залихватски свистел.
-Опять с Васькой обжиматься поскакала? -заскрипел с печи недовольный дед, который, несмотря на лето нещадно мёрз, -шалопут, обманет, принесёшь ишшо в подоле!
-Он комсомолец, дедуля! –весело ответила ему девушка, прихорашиваясь перед небольшим зеркалом, висевшим на стене.
-Тьфу, нечистая сила! –продолжил ворчать старик, -слова-то какие, язык сломаешь! А ты что молчишь? –обратился он к сыну, молча хлебавшего щи за деревянным столом.
-Девка ить непотребно себя ведёт, сама к кавалеру бежит!
-Времена сейчас другие, отец! -устало ответил тот, глядя в окно, как Вася нарезает круги возле колодца.
-Мы, дедушка Афанасий на комсомольское собрание идём- объяснилась Лизавета, -будем обсуждать решение пятнадцатого съезда партии, индустриализацию, дедуля и коллективизацию.
-Ох, грехи наши тяжкие,-вздохнул Афанасий, -то ли ещё будет-продолжил он, глядя вслед выпорхнувшей из избы внучке. Старым людям было тяжельче всех. Новые порядки ломали их представление о мире, несли в себе угрозу и страх. Словно лед на весенней реке, вздыбившийся, сильный, сносящий на своём пути мосты, так и новая власть ломала и вновь отстраивала, путём проб и ошибок прокладывала себе путь по чистой, освобожденной ото льда реке, избавляясь от тех, кто ставил на её пути препоны.
-Пошли скорее, -позвала Васю Лиза, –опоздаем! Молодые люди заспешили в церкви, где временно расположился сельский клуб.
А в конторе, в бывшем каменном магазине, сидел за столом Геннадий Иванович, невидящими глазами глядя на цифру, написанную карандашом на обрывке газеты, столько елошенцев должно быть раскулачено до конца месяца и где взять этих людей он не знал.
В сенках зашлепали босые ноги, двери конторы отворились и в комнату заглянул младший сын Душечкина.
-Папка, айда домой, мамка паужнать зовёт ! - выкрикнул он и побыстрее смылся, боясь, что отец заметит порванную в драке с другими братьями рубаху. Геннадий Иванович встал, спрятал листок газеты в карман пиджака и тяжело шагая, взбивая сапогами дорожную пыль, поспешил домой.
Раскулачивание в Елошном всегда проходило по одной схеме. Ранним утром, пока село нежится в последних часах сна, к дому кулака подходила подвода. Сонных домочадцев выводили, не дав толком одеться и собрать вещи, усаживали на поводу и увозили в Курган, отдавая имущество и дом раскулаченного вчерашним батракам. Так было и в это утро, только подъехала подвода не к дому богатого крестьянина, коих в Елошном давно не осталось, а к избе Малечкиных. Жила в ней большая семья, детей в ней, как горошин в стручке, все красивые, ладные, трудолюбивые. Имелась в семье корова, да не одна, смогли уберечь и лошадей, пряча их на болотах и от белых и от красных. Выжили они и в голод, перенесли тиф и прочно стояли на ногах, являясь опорой друг дружке. Поначалу вывели младших Малечкиных. Испуганные детишки жались друг к другу, как воробышки на ветке в сильный мороз, таращили испуганные глазенки и даже плакать боялись Следом вывели детей постарше, те крепились и не подавали вида, но дрожащие руки детей говорили сами за себя. Мать, тучная и большая, Агриппина Ивановна выла, хватаясь руками за ворота, когда её выволакивали со двора. Грузный Тихон Степанович молчал, лишь сжимал и разжимал натруженные, в мозолях кулаки, глядя на то, как изгаляется Петрушка, местный активист, радуясь их выселению.
-Вот и ваше время пришло! -злорадствовал он, -хватит, попили нашей кровушки! Пора и честь знать!
-Окстись, Петя, мы ж всё сами, своими руками! –ответила ему Агриппина Ивановна, глядя заплаканными глазами на свой дом в последний раз.
-Что ж ты, Геннадий Иванович, за работяг принялся? –спросил у Душечкина хозяин дома, -а следующий кто будет, а? Не боишься на нашем месте оказаться?
Тот не ответил, отвернувшись от семьи, словно отгородившись смотрел на солнце, всходившее над озером.
-Мне бы по нужде –попросился старший из сыновей Малечкиных.
-Потерпишь-отрезал было конвойный, но наткнувшись на сердитый взгляд Душечкина продолжил:
-Иди, да побыстрее-скомандовал он и добавил: проводи-одному из сопровождающих.
Парень быстро сделал свои дела и попросил своего соглядая:
-Будь человеком, мать икону забыла, родительскую, дай в дом зайти на минуточку, забрать хочу. Тот оглянулся, командир беседовал с мужиками и согласно кивнул. Малечкин зашел в дом, быстро вышел и сел в подводу, которая тут же тронулась в путь. Петрушка, радостно улыбаясь смотрел им вслед, представляя, как заживет в обжитом доме, но вздрогнул, услышав треск, над крышей поднимался дым и языки пламени хлестали из окон.
-Подавитесь-тихо сказал Тихон Степанович, побелевшими губами, тихо всхлипывала рядом его супруга, жались друг к другу ребятишки. От большой семьи Малечкиных вскоре не останется и следа, все сгинут по пути к новому месту жительства, кто от болезни, кто от голода, а иные лишатся жизни чуть позже, на войне. Бездушный маховик продолжал своё дело, перемалывая людские судьбы, разлучая родных, очищая путь для новой власти.
Продолжение
#аннушкаоттандем