Вечер, когда я разрешила себе ничего не делать (Сочинение моей студентки)
Свое имя она просила не указывать. "Вечер, когда я разрешила себе ничего не делать", – так она решила назвать домашнее задание.
За окном мой мир сузился до размеров снежного шара, где луна роняла серебряные монетки в сугробы. Моя избушка, закутанная в белоснежную шаль, тихо дышала ароматом хвойного эликсира и дымными вздохами печи. Ровно в семь, будто повернув ключ в замке тишины, я отпустила на кипение медное брюхо чайника и утонула в объятиях кресла-старинного друга. И... не прикоснулась к светящемуся оракулу в своей ладони. Не разворачивала бесконечный свиток чужих жизней, не вылавливала буквы из чернильного омута почты и не выстраивала в ряд будущие сюжеты. Я просто позволила себе быть аквариумом, в котором плавают тени, а за стеклом танцует белое безмолвие. Сначала тишина звенела в ушах, как струна, натянутая слишком туго. Мой внутренний кузнец, вечно занятый ковкой новых дел, принялся стучать молоточком: «Пепел прошедшего дня надо вымести из сердца», «Голубиная почта от преподавателя ждет ответа», «Лисья тропа в недописанной главе уже заносится снегом». Но я лишь раскрыла ладонь, и все тревоги уплыли пушистыми облачками, растаяв в теплом воздухе, настоянном на покое. Время растеклось, как чернильная клякса на промокашке. И я обнаружила, что мое тело стало песчинкой, медленно опускающейся на дно спокойного моря. А в груди распустился нежный колокольчик, и его лепестки были шепотом: «Ты — часть этого заснеженного сна». И тогда случилось чудо. В звенящей хрустальной вазе тишины качнулся маятник забытого времени. Я услышала звук часов, которые встали еще в прошлом году. Я помолодела на год. Сердце замерло в прошлой зиме, а часы вдруг сделали вдох. Один-единственный, хрустальный вздох, в своем вечном сне.
Толкачев.Истории
Вечер, когда я разрешила себе ничего не делать (Сочинение моей студентки)
Свое имя она просила не указывать. "Вечер, когда я разрешила себе ничего не делать", – так она решила назвать домашнее задание.
За окном мой мир сузился до размеров снежного шара, где луна роняла серебряные монетки в сугробы. Моя избушка, закутанная в белоснежную шаль, тихо дышала ароматом хвойного эликсира и дымными вздохами печи. Ровно в семь, будто повернув ключ в замке тишины, я отпустила на кипение медное брюхо чайника и утонула в объятиях кресла-старинного друга.
И... не прикоснулась к светящемуся оракулу в своей ладони. Не разворачивала бесконечный свиток чужих жизней, не вылавливала буквы из чернильного омута почты и не выстраивала в ряд будущие сюжеты. Я просто позволила себе быть аквариумом, в котором плавают тени, а за стеклом танцует белое безмолвие.
Сначала тишина звенела в ушах, как струна, натянутая слишком туго. Мой внутренний кузнец, вечно занятый ковкой новых дел, принялся стучать молоточком: «Пепел прошедшего дня надо вымести из сердца», «Голубиная почта от преподавателя ждет ответа», «Лисья тропа в недописанной главе уже заносится снегом». Но я лишь раскрыла ладонь, и все тревоги уплыли пушистыми облачками, растаяв в теплом воздухе, настоянном на покое.
Время растеклось, как чернильная клякса на промокашке. И я обнаружила, что мое тело стало песчинкой, медленно опускающейся на дно спокойного моря. А в груди распустился нежный колокольчик, и его лепестки были шепотом: «Ты — часть этого заснеженного сна».
И тогда случилось чудо. В звенящей хрустальной вазе тишины качнулся маятник забытого времени. Я услышала звук часов, которые встали еще в прошлом году. Я помолодела на год. Сердце замерло в прошлой зиме, а часы вдруг сделали вдох. Один-единственный, хрустальный вздох, в своем вечном сне.