НЕ РУССКИЙ ДУХ, – НЕ РУСЬЮ ПАХНЕТ. Предлагаю познакомиться с очерком русского писателя Пильняка Бориса Андреевича (настоящая фамилия – Вогау, Wogau) «Не русский дух, – не Русью пахнет», написанный им в 1919 году и посвящённый Коммуне немцев Поволжья. Пильняк родился 29 сентября 1894 года в Можайске Московской губернии. Отец его был земским ветеринарным врачом, из немцев Поволжья, мать – из семьи русского волжского купца. Детство и юность Пильняка прошли в провинциальных городах России: Саратове, Богородске, Н. Новгороде, Коломне - в земско-разночинной среде. В молодости его родители были близки к народникам. Детство и юность повлияли на формирование мировоззрения и творческого своеобразия писателя. В 1920 он окончил Московский коммерческий институт. Писать Пильняк начал рано – в девять лет. Первая книга «С последним пароходом» вышла в 1918-м, следующая, «Быльё», – в 1920-м и была охарактеризована самим автором как первая книга в РСФСР о революции. Мировую известность Пильняку принес первый роман о революции «Голый год» (1922), написанный в новой авангардной манере. Роман был переведён на многие языки мира и выдвинул Пильняка в первые ряды литераторов. Главной задачей своей литературной деятельности Пильняк считал правдивое описание происходящих вокруг него событий, писать так, как подсказывало ему его сердце и мироощущение. Творчество Пильняка с первых же его произведений вызывало споры. Отмечая самобытность, новаторство, талантливость, музыкальность его прозы, критики упрекали Пильняка в отсутствии в произведениях коммунистической оси, вокруг которой и развивались бы революционные события, в том, что он воспринял революцию как бунт, очищающую грозу, метель, стихийную, не направляемую никем силу. Пильняк чётко определял свою любовь к России вне идеологии. Он принадлежал к т. н. группе попутчиков. В программных «Отрывках из дневника» (1924) он писал: «Я не коммунист и потому не признаю, что я должен быть коммунистом и писать по-коммунистически, - и признаю, что коммунистическая власть в России определена – не волей коммунистов, а историческими судьбами России, и, поскольку я хочу проследить (как умею и как совесть моя и ум мне подсказывают) эти российские исторические судьбы, я с коммунистами, т. е., поскольку коммунисты с Россией, постольку я с ними; признаю, что мне судьбы Р.К.П. гораздо меньше интересны, чем судьбы России». В 1922 Пильняк одним из первых советских писателей посетил Германию, представляя новых писателей, «родившихся в революции». В 1923-м он побывал в Великобритании, где встречался с крупными писателями и деятелями культуры. В Великобритании Пильняк убедился, как далеко ушла Европа, какой долгий путь предстоит пройти России, чтобы приобщиться к европейской цивилизации. Несмотря на жёсткие требования современных Пильняку идеологов литературы, он постоянно отстаивал право иметь собственный взгляд на вещи, который высвечивал сложные и противоречивые события в Советском государстве. «Мне выпала горькая слава быть человеком, который идёт на рожон. И ещё горькая слава мне выпала – долг мой – быть русским писателем и быть честным с собой и Россией», – писал он в рассказе «Расплёснутое время» (1924). В 1929 г. вышло 6-томное, в 1930-м - 8-томное «Собрание сочинений» Пильняка. Этот же год ознаменовался для Пильняка первой организованной против него кампанией травли, поводом к которой стала публикация в берлинском издательстве «Петрополис», где печатались советские писатели, повестей «Штосе в жизнь» и «Красное дерево». Пильняк в то время возглавлял Всероссийский союз писателей и в числе первых подвергся организованной по приказу вождя травле с целью поставить под контроль советскую литературу. В последующие годы Пильняк опубликовал ещё ряд книг. Своим принципам – «быть талантливым, беречь свое дарование» – Пильняк остался верен до конца жизни. В предчувствии ареста Пильняк в 1937 написал роман «Соляной амбар», в котором вновь возвращался к детским и юношеским годам, проведённым в провинции, к революции, свидетелем которой он был, пытался проанализировать истоки произошедших на его глазах эпохальных событий. Роман был задуман как последнее слово писателя. В октябре 1937 Пильняк был арестован, 21 апреля 1938 осужден Военной коллегией Верховного суда СССР по ложному обвинению в совершении государственных преступлений и приговорен к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в тот же день. Не русский дух, – не Русью пахнет …Без четверти семь бьют в кирке колокола, и вся колония сидит за столом, за кофе… В семь бьют на кирке колокола, и вся колония за работой… Ехать на пароходе – семь часов. Пароходик отошёл (вещь удивительная с точки зрения российской!) от пристани по расписанию (а не по настроению), – и кругом вода, вода, займища, горы и небо. С берегов несётся соловьиное пение, земля оделась красным сарафаном весенней зари, – ах, весенние соловьи!.. Ветер дует свободно и бодро, и нет возможности не смотреть вдаль, вперед. Пароходик маленький, блестит начищенной медью, имя ему – «Республика», идёт быстро, покачиваясь на стрежнях. Пассажиров – ровно столько, сколько на пароходе мест. Все немцы. Курят свои трубки с каучуковыми мундштуками, лбы прикрывают широкополыми шляпами, шеи кутают красными шарфами. На всех сапоги с голенищами до паха, и у всех бритые рожи с сизыми носами и с торжественным спокойствием в глазах. Говорят мало, иные играют в домино. В двенадцать все обедают молча и внимательно. А через час гудит пароходик «Республика», и от берега, закрывшего посёлок высокими мучными элеваторами (ломящимися от хлеба), под рваными парусами подплывают к пароходику такие же сизоносые, бритые немцы, в таких же сапогах, берут мой чемоданчик, говорят сквозь трубку: - Bitte, Kamrad . Пожалуйста, товарищ. И под рваным парусом, на лодке, блестящей, как у нас горница на Пасху, везут меня на берег. На холме стоят кабриолеты парой в дышлах, волы в телегах, одиноко задрал голову жёлтый верблюд. - Wohin wollen sie fahren, Kamrad? Куда вам надо ехать, товарищ? Я говорю. - Dann, bitte, cabriolet Nr. 3. Тогда, пожалуйста, кабриолет №3. На пристани ни шуму, ни ругани. Немецкие спокойные лица спокойно цедят слова сквозь трубки. Вспоминаю, как на пристани отправления какая-то баба звала Митьку: - Ми-итька! Свинячий чё-ёрт!.. Ми-и-и-тька!.. Черте-ё-ё-нок!.. А матрос её корил: - Сукина дура, – чай ён твой сын, а ты – свинячий чёрт. Кабриолет №3 везёт пассажиров на Triumfal-Strasse. Триумфальная улица. Кругом в садах стоят белые глиняные домики с оконцами в ставнях. Ставни закрыты, ибо сейчас два с четвертью, и вся колония спит: в без четверти три на кирке ударит колокол, тогда откроются ставни, и вся колония будет снова пить кофе, чтобы четверть четвёртого приступить к домашнему труду… Кругом чистота, тишина и порядок, у каждого дома вывеска, объясняющая всё: немцы не любят пустых разговоров. Наш возница сидит на козлах высотой в пол-этажа, сосёт трубку и – ни слова, даже лошадей не понукает. Да. Но где же я? Кругом революция, вокруг нас контрреволюция, – о чём я пишу, когда через контрреволюцию никуда, ни в какую Европу не попадёшь?! Где это можно найти такой в России пароход, который отходил бы вовремя, такой народ, который бы не обалдел, спал бы после обеда и не то чтобы матершинил, а вообще не разговаривал?! А я вот нашёл. Я – в трудовой коммуне немцев-колонистов Поволжья, особой федерации Российской Советской Республики. Я в стране, где истинная коммунистическая революция. И ехать до оной коммуны (бывшего села Екатериненштадт, теперь губернского города) – ровно семь часов (конечно, на «Республике», принадлежащей коммуне). И садиться (с разрешением) на «Республику» надо в наиреволюционном городе Саратове. - Heite nach Russland ist Respublika... Und wir wollen... Теперь в России республика, и мы намерены… …В без четверти семь бьют на кирке колокола (стеклянный нерусский звон), и вся колония сидит за кофе. В без четверти двенадцать бьют на кирке колокола, запираются все отделы, комитеты, вся колония обедает и затем – спит, прикрыв ставни и раздевшись как на ночь. Колокол бьёт в три, в пять и в восемь. В девять вся колония снова спит – уже на ночь. В гости ходят от пяти до восьми. Гостям ничего не подают, развлекаются игрой в домино. К ужину никто из гостей не остаётся: идёт ужинать к себе, а ежели, паче чаяния, застрянет по дороге, то останется и совсем без ужина. Спят. Как мертвецы, и никакого воровства нет. Gross-Mutter Бабушка имеет пять пар туфель: все они стоят у порога: в одних она ходит по двору, в других по коровнику, в третьих по кухне, в четвертых по столовой, а в пятых по гостиной, – это чтобы соблюсти чистоту. Полы моют каждый день, а дом снаружи – по субботам. В коровнике полы моют тоже по субботам. Чистота неимоверная. Не поймёшь – люди для чистоты или чистота для людей?.. Jetzt nach Russland ist Revolucien, und wir müssen ... Теперь в России революция, и мы должны… И революцию сделали, как по нотам. Без шума, без крика, без «особых мнений». Собрались, потолковали, выробатали резолюцию, и все подчинились ей, разошлись по домам обедать, после обеда легли спать, в три опять собрались, вырешили все насущные детали – и наутро была социальная республика, федерации российской. Приезжал я с тем, чтобы прочесть лекцию. Прочитал, вышел немец, предложил обменяться мнениями, вышли три представителя, сказали речи, что-то проголосовали, и на утро в газете напечатали постановление о моей лекции. Оказывается, на лекцию мою пошёл не тот, кто хотел, а кому надо было пойти, был послан, – и собравшиеся тут же обсудили вопрос, мною затронутый, и применили (придав обязательную силу) к своей коммуне. Просто и удивительно! Сопровождал меня Kamrad Schumacher, Товарищ Шумахер объяснил: - Мы есть патриоты своей коммуны. Мы хотим порядок и право. Наша буржуазия нам подчинилась… хотя сначала наших господ мы находили от испугу под кроватями, пока мы им не разъяснили, что мы хотим братства. У нас право! Весною над Волгой поют соловьи, а в степях цветут тюльпаны, – необыкновенные, прекрасные тюльпаны!.. Товарищ Шумахер мне показывал редкости коммуны: мельницы, электрическую станцию, элеваторы, зоотехнический пункт: – Я хочу говорить не о том, что всё это было в идеальном порядке, около элеватора (с паровым распределителем) рос тюльпан. - Какой красивый цветок! – сказал я. - O, ja. О, да, – ответил Шумахер и раздавил его ногой, прибавив сквозь трубку: – она есть сорная трава… Не русский дух – не Русью пахнет… А через несколько дней, там же в степи, около Волги, я читал ту же лекцию, тоже в коммуне – только в нашей, русской, – читал нашим, русским мужикам. И меня встретил в этой коммуне один из коммунистов – встретил букетом полевых тюльпанов, прекрасных, как степная весна. 1919 г. Очерк «Не русский дух, – не Русью пахнет» Борис Пильняк напечатал в журнале «Рабочий мир» (Москва) в 1919 году под псевдонимом Ив. Иванов. Более этот очерк нигде не публиковался.
ГЕНРИХ ДАУБ. Взгляд. Прошлое и настоящее
БОРИС ПИЛЬНЯК
НЕ РУССКИЙ ДУХ, – НЕ РУСЬЮ ПАХНЕТ.
Предлагаю познакомиться с очерком русского писателя Пильняка Бориса Андреевича (настоящая фамилия – Вогау, Wogau) «Не русский дух, – не Русью пахнет», написанный им в 1919 году и посвящённый Коммуне немцев Поволжья.
Пильняк родился 29 сентября 1894 года в Можайске Московской губернии. Отец его был земским ветеринарным врачом, из немцев Поволжья, мать – из семьи русского волжского купца. Детство и юность Пильняка прошли в провинциальных городах России: Саратове, Богородске, Н. Новгороде, Коломне - в земско-разночинной среде. В молодости его родители были близки к народникам. Детство и юность повлияли на формирование мировоззрения и творческого своеобразия писателя.
В 1920 он окончил Московский коммерческий институт. Писать Пильняк начал рано – в девять лет. Первая книга «С последним пароходом» вышла в 1918-м, следующая, «Быльё», – в 1920-м и была охарактеризована самим автором как первая книга в РСФСР о революции. Мировую известность Пильняку принес первый роман о революции «Голый год» (1922), написанный в новой авангардной манере. Роман был переведён на многие языки мира и выдвинул Пильняка в первые ряды литераторов.
Главной задачей своей литературной деятельности Пильняк считал правдивое описание происходящих вокруг него событий, писать так, как подсказывало ему его сердце и мироощущение.
Творчество Пильняка с первых же его произведений вызывало споры. Отмечая самобытность, новаторство, талантливость, музыкальность его прозы, критики упрекали Пильняка в отсутствии в произведениях коммунистической оси, вокруг которой и развивались бы революционные события, в том, что он воспринял революцию как бунт, очищающую грозу, метель, стихийную, не направляемую никем силу.
Пильняк чётко определял свою любовь к России вне идеологии. Он принадлежал к т. н. группе попутчиков. В программных «Отрывках из дневника» (1924) он писал: «Я не коммунист и потому не признаю, что я должен быть коммунистом и писать по-коммунистически, - и признаю, что коммунистическая власть в России определена – не волей коммунистов, а историческими судьбами России, и, поскольку я хочу проследить (как умею и как совесть моя и ум мне подсказывают) эти российские исторические судьбы, я с коммунистами, т. е., поскольку коммунисты с Россией, постольку я с ними; признаю, что мне судьбы Р.К.П. гораздо меньше интересны, чем судьбы России».
В 1922 Пильняк одним из первых советских писателей посетил Германию, представляя новых писателей, «родившихся в революции». В 1923-м он побывал в Великобритании, где встречался с крупными писателями и деятелями культуры. В Великобритании Пильняк убедился, как далеко ушла Европа, какой долгий путь предстоит пройти России, чтобы приобщиться к европейской цивилизации. Несмотря на жёсткие требования современных Пильняку идеологов литературы, он постоянно отстаивал право иметь собственный взгляд на вещи, который высвечивал сложные и противоречивые события в Советском государстве. «Мне выпала горькая слава быть человеком, который идёт на рожон. И ещё горькая слава мне выпала – долг мой – быть русским писателем и быть честным с собой и Россией», – писал он в рассказе «Расплёснутое время» (1924).
В 1929 г. вышло 6-томное, в 1930-м - 8-томное «Собрание сочинений» Пильняка. Этот же год ознаменовался для Пильняка первой организованной против него кампанией травли, поводом к которой стала публикация в берлинском издательстве «Петрополис», где печатались советские писатели, повестей «Штосе в жизнь» и «Красное дерево». Пильняк в то время возглавлял Всероссийский союз писателей и в числе первых подвергся организованной по приказу вождя травле с целью поставить под контроль советскую литературу.
В последующие годы Пильняк опубликовал ещё ряд книг. Своим принципам – «быть талантливым, беречь свое дарование» – Пильняк остался верен до конца жизни. В предчувствии ареста Пильняк в 1937 написал роман «Соляной амбар», в котором вновь возвращался к детским и юношеским годам, проведённым в провинции, к революции, свидетелем которой он был, пытался проанализировать истоки произошедших на его глазах эпохальных событий. Роман был задуман как последнее слово писателя. В октябре 1937 Пильняк был арестован, 21 апреля 1938 осужден Военной коллегией Верховного суда СССР по ложному обвинению в совершении государственных преступлений и приговорен к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в тот же день.
Не русский дух, – не Русью пахнет
…Без четверти семь бьют в кирке колокола, и вся колония сидит за столом, за кофе… В семь бьют на кирке колокола, и вся колония за работой…
Ехать на пароходе – семь часов. Пароходик отошёл (вещь удивительная с точки зрения российской!) от пристани по расписанию (а не по настроению), – и кругом вода, вода, займища, горы и небо. С берегов несётся соловьиное пение, земля оделась красным сарафаном весенней зари, – ах, весенние соловьи!.. Ветер дует свободно и бодро, и нет возможности не смотреть вдаль, вперед. Пароходик маленький, блестит начищенной медью, имя ему – «Республика», идёт быстро, покачиваясь на стрежнях. Пассажиров – ровно столько, сколько на пароходе мест. Все немцы. Курят свои трубки с каучуковыми мундштуками, лбы прикрывают широкополыми шляпами, шеи кутают красными шарфами. На всех сапоги с голенищами до паха, и у всех бритые рожи с сизыми носами и с торжественным спокойствием в глазах. Говорят мало, иные играют в домино. В двенадцать все обедают молча и внимательно.
А через час гудит пароходик «Республика», и от берега, закрывшего посёлок высокими мучными элеваторами (ломящимися от хлеба), под рваными парусами подплывают к пароходику такие же сизоносые, бритые немцы, в таких же сапогах, берут мой чемоданчик, говорят сквозь трубку:
- Bitte, Kamrad . Пожалуйста, товарищ.
И под рваным парусом, на лодке, блестящей, как у нас горница на Пасху, везут меня на берег. На холме стоят кабриолеты парой в дышлах, волы в телегах, одиноко задрал голову жёлтый верблюд.
- Wohin wollen sie fahren, Kamrad? Куда вам надо ехать, товарищ?
Я говорю.
- Dann, bitte, cabriolet Nr. 3. Тогда, пожалуйста, кабриолет №3.
На пристани ни шуму, ни ругани. Немецкие спокойные лица спокойно цедят слова сквозь трубки. Вспоминаю, как на пристани отправления какая-то баба звала Митьку:
- Ми-итька! Свинячий чё-ёрт!.. Ми-и-и-тька!.. Черте-ё-ё-нок!..
А матрос её корил:
- Сукина дура, – чай ён твой сын, а ты – свинячий чёрт.
Кабриолет №3 везёт пассажиров на Triumfal-Strasse. Триумфальная улица. Кругом в садах стоят белые глиняные домики с оконцами в ставнях. Ставни закрыты, ибо сейчас два с четвертью, и вся колония спит: в без четверти три на кирке ударит колокол, тогда откроются ставни, и вся колония будет снова пить кофе, чтобы четверть четвёртого приступить к домашнему труду… Кругом чистота, тишина и порядок, у каждого дома вывеска, объясняющая всё: немцы не любят пустых разговоров. Наш возница сидит на козлах высотой в пол-этажа, сосёт трубку и – ни слова, даже лошадей не понукает.
Да. Но где же я? Кругом революция, вокруг нас контрреволюция, – о чём я пишу, когда через контрреволюцию никуда, ни в какую Европу не попадёшь?! Где это можно найти такой в России пароход, который отходил бы вовремя, такой народ, который бы не обалдел, спал бы после обеда и не то чтобы матершинил, а вообще не разговаривал?! А я вот нашёл.
Я – в трудовой коммуне немцев-колонистов Поволжья, особой федерации Российской Советской Республики. Я в стране, где истинная коммунистическая революция. И ехать до оной коммуны (бывшего села Екатериненштадт, теперь губернского города) – ровно семь часов (конечно, на «Республике», принадлежащей коммуне). И садиться (с разрешением) на «Республику» надо в наиреволюционном городе Саратове.
- Heite nach Russland ist Respublika... Und wir wollen... Теперь в России республика, и мы намерены…
…В без четверти семь бьют на кирке колокола (стеклянный нерусский звон), и вся колония сидит за кофе. В без четверти двенадцать бьют на кирке колокола, запираются все отделы, комитеты, вся колония обедает и затем – спит, прикрыв ставни и раздевшись как на ночь. Колокол бьёт в три, в пять и в восемь. В девять вся колония снова спит – уже на ночь. В гости ходят от пяти до восьми. Гостям ничего не подают, развлекаются игрой в домино. К ужину никто из гостей не остаётся: идёт ужинать к себе, а ежели, паче чаяния, застрянет по дороге, то останется и совсем без ужина. Спят. Как мертвецы, и никакого воровства нет.
Gross-Mutter Бабушка имеет пять пар туфель: все они стоят у порога: в одних она ходит по двору, в других по коровнику, в третьих по кухне, в четвертых по столовой, а в пятых по гостиной, – это чтобы соблюсти чистоту. Полы моют каждый день, а дом снаружи – по субботам. В коровнике полы моют тоже по субботам. Чистота неимоверная. Не поймёшь – люди для чистоты или чистота для людей?..
Jetzt nach Russland ist Revolucien, und wir müssen ... Теперь в России революция, и мы должны…
И революцию сделали, как по нотам. Без шума, без крика, без «особых мнений». Собрались, потолковали, выробатали резолюцию, и все подчинились ей, разошлись по домам обедать, после обеда легли спать, в три опять собрались, вырешили все насущные детали – и наутро была социальная республика, федерации российской.
Приезжал я с тем, чтобы прочесть лекцию. Прочитал, вышел немец, предложил обменяться мнениями, вышли три представителя, сказали речи, что-то проголосовали, и на утро в газете напечатали постановление о моей лекции.
Оказывается, на лекцию мою пошёл не тот, кто хотел, а кому надо было пойти, был послан, – и собравшиеся тут же обсудили вопрос, мною затронутый, и применили (придав обязательную силу) к своей коммуне. Просто и удивительно! Сопровождал меня Kamrad Schumacher, Товарищ Шумахер объяснил:
- Мы есть патриоты своей коммуны. Мы хотим порядок и право. Наша буржуазия нам подчинилась… хотя сначала наших господ мы находили от испугу под кроватями, пока мы им не разъяснили, что мы хотим братства. У нас право!
Весною над Волгой поют соловьи, а в степях цветут тюльпаны, – необыкновенные, прекрасные тюльпаны!.. Товарищ Шумахер мне показывал редкости коммуны: мельницы, электрическую станцию, элеваторы, зоотехнический пункт:
– Я хочу говорить не о том, что всё это было в идеальном порядке, около элеватора (с паровым распределителем) рос тюльпан.
- Какой красивый цветок! – сказал я.
- O, ja. О, да, – ответил Шумахер и раздавил его ногой, прибавив сквозь трубку: – она есть сорная трава…
Не русский дух – не Русью пахнет…
А через несколько дней, там же в степи, около Волги, я читал ту же лекцию, тоже в коммуне – только в нашей, русской, – читал нашим, русским мужикам. И меня встретил в этой коммуне один из коммунистов – встретил букетом полевых тюльпанов, прекрасных, как степная весна.
1919 г.
Очерк «Не русский дух, – не Русью пахнет» Борис Пильняк напечатал в журнале «Рабочий мир» (Москва) в 1919 году под псевдонимом Ив. Иванов. Более этот очерк нигде не публиковался.