Европейский день кота Этот День кота празднуют в Европе с 1992 года – как раз с того времени, как я – вопреки всем моим прежним убеждениям – пополнил ряды пламенных кошатников. Не то чтобы до этого я кошек не любил, просто в моей жизни они не играли никакой роли. Но именно с Перемилова начался не только новый этап моей творческой биографии, но и период проникновения в мир кошачьих. – Мир не менее, а, может, и более интересный, чем мир людей. Правда, с первым перемиловским котом мои отношения не совсем сложились. Видимо, это была разминка в моей «кошачьей программе». И кот был не мой, а доставшийся мне в наследство от Сережи Маленького. Сережа уехал из деревни, оставив мне ничейного рыжего кота, которого подкармливал. Со двора этот кот тут же вселился ко мне в дом и стал донимать меня невероятным аппетитом и какой-то ненормальной ласковостью. Мне кажется, что я вызывал у него нежные людоедские чувства: как домашняя скотинка, которую в крайнем случае тоже можно сожрать. Целыми днями кот страстно терся о мои ноги и мурчал как перегретый тракторный мотор. С грохотом шарахался по столу. Если я спал, он прыгал ко мне на подушку, оглушительно мурлыкал, терся о мою физиономию, пытался жевать бороду. Подозреваю, что даже по ночам его мучил неутолимый голод. Через пару месяцев я понял, что кот меня достал, и начал отваживать его от дома. Наступила весна, кот перезимовал – и теперь мог спокойно отправляться туда, откуда прибыл. Я выходил из дома на улицу – кот увязывался за мной, потом я возвращался назад, захлопывая за собой дверь. Кот истошно орал – час, другой, потом затаивался в кустах смородины возле крыльца и терпеливо ждал. Стоило мне опять выйти во двор и зазеваться, как он с дробным топотом прорывался в дом, шмыгал на чердак и некоторое время прятался там. Но вскоре снова с настырными воплями вился у меня под ногами в ожидании обеда. Он вообще оказался очень хитрым, этот кот. Быстро смекнув, к чему дело клонится, он наблюдал за мной с этакой нахально-хитроватой усмешкой. Он как будто говорил мне: давай-давай, городи свои огороды, дурень, все равно ты от меня никуда не денешься! Конечно, меня – в процессе вытуривания кота – нередко мучила совесть. Но потом я узнал, что, живя в моем доме, он то и дело с сиротским видом ходил побираться по деревне, и сердобольные люди его тоже кормили. Тут уж муки совести меня оставили. Я понял, что этот тип не пропадет. Окончательно разлучила нас краковская колбаса. Эта колбаса была самым желанным деликатесом здешних мест. Когда ее завозили в Симу, весть об этом молнией распространялась по всем окрестным деревням. Мне в тот день с боем достался целый круг «краковской» – и на вечер я запланировал себе праздник: под водочку, собственные огурчики, картошечку, лучок, петрушку и, разумеется, колбаску. Возможно, поджаренную на костре. Но планам не суждено было сбыться. Расслабленный в предвкушении пиршества, я пошел к дворовому рукомойнику мыть кисточки и палитру. Вернуться к реальности меня заставил странный звук – будто вниз по деревянным ступенькам крыльца со стуком волокли тяжелое неподвижное тело. Страшная догадка пронзила меня слишком поздно. Я увидел лишь рыжий хвост и край колбасного круга, исчезавший в подкопе под крыльцом. Я сунул туда метлу, которую тут же атаковала мощная когтистая лапа, и грозный утробный рык возвестил, что краковской колбасы мне не видать, даже если за нее будет пролита кровь. В тот же день кот исчез. Видимо, сам сообразил, что переборщил. Спустя какое-то время он обнаружился у Сережи Хромого, еще одного из перемиловских Сереж. – Ты смотри, это тот еще сукин сын, – предупредил я Сережу Хромого, пока рыжая рожа щерилась на меня из окна. – А, – беспечно махнул рукой Сережа, – хороший кот, ласковый кот. Он уж второй год у меня кормится. Интересно, а что же все это время он делал у меня? – подумал я, окончательно убедившись в том, что подлее зверя, чем рыжий кот, на белом свете нет. С той поры минуло немало лет, и за эти годы в деревне Перемилово народилось множество рыжих котов. Один из них – сын или внук моего оглоеда – оприходовал нашу нежную городскую кошку Петичку, после чего она родила двух дочек – пятнистую Шмяку и рыжую Розу. Всех наших кошек пережила Шмяка. В преклонном возрасте она в муках родила котенка. Он в ней застрял, и мне самому пришлось тащить его за лапы из материнской утробы, поскольку жена рыдала, а врач-ветеринар к нам в деревню никак не ехал. В итоге в нашем доме поселился новый жилец – невероятно обаятельный и невероятно нахальный рыжий кот Чубайс, которого мы обожаем. Он лазит по столам, тырит у нас еду с тарелок, висит на занавесках, уходит из дома и приходит когда хочет, по ночам прыгает ко мне на подушку и кусает за бороду. Но я умиляюсь и чешу у него за ушком. И понимаю, что его прадедушка все-таки добился своего...
Художник Любаров
17 февраля
Европейский день кота
Этот День кота празднуют в Европе с 1992 года – как раз с того времени, как я – вопреки всем моим прежним убеждениям – пополнил ряды пламенных кошатников. Не то чтобы до этого я кошек не любил, просто в моей жизни они не играли никакой роли. Но именно с Перемилова начался не только новый этап моей творческой биографии, но и период проникновения в мир кошачьих. – Мир не менее, а, может, и более интересный, чем мир людей.
Правда, с первым перемиловским котом мои отношения не совсем сложились. Видимо, это была разминка в моей «кошачьей программе». И кот был не мой, а доставшийся мне в наследство от Сережи Маленького.
Сережа уехал из деревни, оставив мне ничейного рыжего кота, которого подкармливал. Со двора этот кот тут же вселился ко мне в дом и стал донимать меня невероятным аппетитом и какой-то ненормальной ласковостью. Мне кажется, что я вызывал у него нежные людоедские чувства: как домашняя скотинка, которую в крайнем случае тоже можно сожрать.
Целыми днями кот страстно терся о мои ноги и мурчал как перегретый тракторный мотор. С грохотом шарахался по столу. Если я спал, он прыгал ко мне на подушку, оглушительно мурлыкал, терся о мою физиономию, пытался жевать бороду. Подозреваю, что даже по ночам его мучил неутолимый голод.
Через пару месяцев я понял, что кот меня достал, и начал отваживать его от дома. Наступила весна, кот перезимовал – и теперь мог спокойно отправляться туда, откуда прибыл.
Я выходил из дома на улицу – кот увязывался за мной, потом я возвращался назад, захлопывая за собой дверь. Кот истошно орал – час, другой, потом затаивался в кустах смородины возле крыльца и терпеливо ждал. Стоило мне опять выйти во двор и зазеваться, как он с дробным топотом прорывался в дом, шмыгал на чердак и некоторое время прятался там. Но вскоре снова с настырными воплями вился у меня под ногами в ожидании обеда.
Он вообще оказался очень хитрым, этот кот. Быстро смекнув, к чему дело клонится, он наблюдал за мной с этакой нахально-хитроватой усмешкой. Он как будто говорил мне: давай-давай, городи свои огороды, дурень, все равно ты от меня никуда не денешься!
Конечно, меня – в процессе вытуривания кота – нередко мучила совесть. Но потом я узнал, что, живя в моем доме, он то и дело с сиротским видом ходил побираться по деревне, и сердобольные люди его тоже кормили. Тут уж муки совести меня оставили. Я понял, что этот тип не пропадет.
Окончательно разлучила нас краковская колбаса. Эта колбаса была самым желанным деликатесом здешних мест. Когда ее завозили в Симу, весть об этом молнией распространялась по всем окрестным деревням. Мне в тот день с боем достался целый круг «краковской» – и на вечер я запланировал себе праздник: под водочку, собственные огурчики, картошечку, лучок, петрушку и, разумеется, колбаску. Возможно, поджаренную на костре.
Но планам не суждено было сбыться. Расслабленный в предвкушении пиршества, я пошел к дворовому рукомойнику мыть кисточки и палитру. Вернуться к реальности меня заставил странный звук – будто вниз по деревянным ступенькам крыльца со стуком волокли тяжелое неподвижное тело.
Страшная догадка пронзила меня слишком поздно. Я увидел лишь рыжий хвост и край колбасного круга, исчезавший в подкопе под крыльцом. Я сунул туда метлу, которую тут же атаковала мощная когтистая лапа, и грозный утробный рык возвестил, что краковской колбасы мне не видать, даже если за нее будет пролита кровь.
В тот же день кот исчез. Видимо, сам сообразил, что переборщил.
Спустя какое-то время он обнаружился у Сережи Хромого, еще одного из перемиловских Сереж.
– Ты смотри, это тот еще сукин сын, – предупредил я Сережу Хромого, пока рыжая рожа щерилась на меня из окна.
– А, – беспечно махнул рукой Сережа, – хороший кот, ласковый кот. Он уж второй год у меня кормится.
Интересно, а что же все это время он делал у меня? – подумал я, окончательно убедившись в том, что подлее зверя, чем рыжий кот, на белом свете нет.
С той поры минуло немало лет, и за эти годы в деревне Перемилово народилось множество рыжих котов. Один из них – сын или внук моего оглоеда – оприходовал нашу нежную городскую кошку Петичку, после чего она родила двух дочек – пятнистую Шмяку и рыжую Розу.
Всех наших кошек пережила Шмяка. В преклонном возрасте она в муках родила котенка. Он в ней застрял, и мне самому пришлось тащить его за лапы из материнской утробы, поскольку жена рыдала, а врач-ветеринар к нам в деревню никак не ехал. В итоге в нашем доме поселился новый жилец – невероятно обаятельный и невероятно нахальный рыжий кот Чубайс, которого мы обожаем. Он лазит по столам, тырит у нас еду с тарелок, висит на занавесках, уходит из дома и приходит когда хочет, по ночам прыгает ко мне на подушку и кусает за бороду. Но я умиляюсь и чешу у него за ушком.
И понимаю, что его прадедушка все-таки добился своего...