6

С братом Петром в то время сидел заключенный, недавно уверовавший. Его звали Алик. Его жена тоже сидела
в тюрьме. У них была дочь Галочка, она жила в это время у своей бабушки.
И вот Петр передает мне просьбу, чтобы я съездила, проведала Галочку, потому что ее отец переживает за нее.
Ну хорошо, думаю, проведать я съезжу, хотя все это не так просто: она была в Майкопе, а это четыреста километров от нас.
Но все-гаки я съездила, проведала ее. Такая она была там разутая, раздетая, неухоженная, из-за этого подружки относились к ней пренебрежительно, не хотели с ней играть. Бабушка была очень рада, что мы привезли продукты и девочке одежду. Отец ее просил через Петра, чтобы я ездила и Галочке. И мы время от времен и приезжали к
ней. У меня в доме постоянно было много детей: и Захаровы, и Сигаревы, все, кто приезжал, всех принимала. Я
детей любила, поэтому, мне хоть кого привези, я приму. И тут братья привезли ко мне еще одного мальчика. Власти его отобрали у верующей матери и поместили в детдом. А верующие потом из детдома его выкрали. А куда его деть? Куда отвезти? В том же городе его нельзя было оставить. Перед тем, как его привезти, приехали братья ко мне и спрашивают:
- Если бы у тебя забрали твоих детей и поместили в детдом, что бы ты делала?
- Я, наверное, любыми путями забрала бы их оттуда, не отходила бы от этого детского дома, пока не нашла возможности их вернуть.
Привезли ко мне этого мальчика, грязненького такого, детдом есть детдом. Мы его в порядок привели, переодели. Этому мальчику было шесть-семь лет. Он был очень смирным, молчаливым, разговаривать боялся. Когда он с моими детьми гулял, я ему говорила: «Ты не бойся никого, ты — дома, ты — наш!» Когда
приехала его мать повидаться с ним, мальчик не сильно просился с ней, потому что уже привык к нам. Прожил он у нас полгода, и братья решили перевезти его в другое место. А он уже никуда не хочет уезжать, ему тут хорошо. И он тетю Клаву любит, и тетя Клава его любит, и дети его любят. Но потом, ради
его же безопасности, все-таки увезли в другое место. Через некоторое время Петр просит, чтобы я забрала Галочку к себе.
Я говорю: «У меня один суд был, чтобы отобрать детей, второй суд был — тоже отобрать детей, и на третий уже дело заводят, чтобы отобрать детей, хотя дети уже взрослые. Как чужого ребенка взять? Не могу. Я
спрошу у бабушки и отвезу, что ей нужно. Я все для нее сделаю, но взять ее не могу при всем желании».
Так Галочка продолжала жить у бабушки, а я к ней время от времени ездила. Потом Вера, мать ее, освободилась раньше времени в связи с празднованием международного года женщин. Мать была легкого поведения, и дочь ей была не нужна, она мешала ей жить так, как ей хотелось. Ну, мешала не мешала, а она
мать. И все-таки обстоятельства сложились так, что я забрала Галочку к себе. Однажды мне звонят и говорят, что Галочка попала в аварию и лежит в больнице, и Вера очень просит, чтобы я ее посетила. Раз такое дело,
я сразу же поехала туда.
А Галочка лежит в больнице, не разговаривает ни с кем. Думают: «Неужели она лишилась речи?»
Врач говорит:
- По глазам видно, что она кого-то ждет. У вас еще есть родня, все ее проведали?
- Вроде все приходили.
- Подумайте, может, она кого-то ждет?
Тогда они вспомнили про меня и попросили приехать. Я приезжаю в больницу, открываю дверь в палату и слышу прямо с порога:
- Мамочка! Возьми меня с собой!
Здесь же, в палате, находятся и мать Галочки, и врач.
- Вот, оказывается, кого она ждала! — говорит врач. — Кто же из вас ее мать?
- Просто она меня так любит, привязалась ко мне, когда я ее навещала, - отвечаю.
И обращаюсь к девочке:
- Галочка, возьму! Пройдет время, полежишь в больнице, выздоровеешь, обещаю, я тебя возьму.
Проходит время, она выписалась из больницы. Теперь нужно Галочку съездить проведать. Алик, ее отец, все еще просит Галочку забрать. Поехали мы с сестрой Любой, попросили брата отвезти нас на машине. Приезжаем,
Вера в приподнятом настроении, а Галочки дома нет.
- Вера, а где Галочка? — спрашиваю у нее.
- Она в деревне у бабушки.
- Вера, ты можешь мне ее отдать на время?
- Хоть насовсем.
- Но только ты мне отдай с распиской, потому что я боюсь ее взять без расписки, скажут, что я у тебя ее украла.
- Пойдем сейчас же в сельсовет, оформим расписку.
В этот раз Галочка была у другой, не родной бабушки, мы ее не знали. Вера сказала, в какую деревню нужно ехать. Едем и переживаем, как бабушка встретит, отдаст ли девочку? Приехали в ту деревню, нашли нужный дом.
Галочка на улице по грязи бегает. Как увидела меня, прибежала, за ноги меня схватила:
- Я от тебя никуда не уйду!
- А я за тобой и приехала! Где бабушка, у которой ты живешь?
Бабушка выходит, я говорю:
- Бабушка, вот у меня есть расписка от Веры, матери ее, она разрешила мне ее забрать.
- И расписку мне, детка, не надо! Забирай, пожалуйста! Только забирай! Да я не знаю только, где ее пальтишко.
Люба закутала Галочку в одеяло и унесла в машину. Забрали мы ее и поехали. Около магазина «Детский мир» остановились, купили ей необходимую одежду. А остальное Люба обещала сшить ей сама.
Привезли MIы Галочку и нам домой, и она стала у нас жить. Мы рассказывали ей о Боге, на учили молиться.
Она ходила с нами на собрания, играла с другими детыми.
Галочка мне говорила, что хочет меня мамой называть, но Ирина сказала: «Ни в коем случае, Галочка! Зови ее — тетя Клава! Мамой — я не разрешаю». Но Галочка без нее меня мамой зовет, а при ней — тетей Клавой.
Мой директор на работе узнал про Галочку, познакомился с ней, она ому оченьпонравилась. Он видел
расписку от Веры, знал, что девочка не нужна своей матери и уговаривал меня отдать ему Галочку:
- Отдала бы ты мне ее, я бы все для нее сделал!
- Чужой ребенок, я не имею права отдать.
- Да, но расписка дана тебе. У тебя ее могут забрать, а у меня не заберут.
И Галочка тоже не соглашалась:
- Ты же Иисуса не любишь, а я к тем, кто Иисуса не любит, не пойду.
- Галочка, откуда ты знаешь, что я Его не люблю? Я люблю Его!
- Как же ты любишь, если ты куришь?
- Брошу, брошу курить!
И правда бросил курить. А она снова говорит:
- Ты плохие слова еще говоришь, я слышала.
- Галочка, я буду следить, буду следить!
- Нет, я все равно к тебе не пойду.
Она у всех спрашивала: «Ты Иисуса любишь?» Бывало, едем с ней н общественном транспорте, а она вдруг
кого-нибудь спросит: «Ты Иисуса любишь?» Проходим мимо милиционера, она и у него спросит: «Ты Иисуса
любишь?» Вот так она с детства любила Иисуса.
Жила она у нас, ни в чем не нуждалась, но потом стала скучать по маме. Она стала просить Ирину: «Давай моей маме письмо напишем».
И вот они пишут одно письмо, второе: «Мама, приезжай, скучаю!» Но Ирина их не отправляла, а потихоньку кидала в печку, так как не знала адреса. А писала она их, чтобы не расстраивать Галочку.
И вот как-то Галочка говорит Ирине: «Пишем-пишем письма маме, а ответа нет... Я попросила Иисуса, чтобы мама приехала ко мне... И сегодня она приедет!»
Ирина с недоумением посмотрела на Галочку и побежала ко мне:
— Мама, вот теперь сядь с ней и побеседуй, объясни ей, как хочешь. Ты ей всегда говорила, что Бог слышит наши молитвы, отвечает на них. Ты ребенку это внушила, а теперь объясни ей, что не на все молитвы Бог отвечает. На эту молитву Бог ей никак не ответит.
— Ирина, может, с тобой побеседовать, а не с Галочкой? Галочка помолилась, пусть ждет!
— Что ждать? Нечего ждать! Ее мама не знает, где мы живем! В почти миллионном городе Клаву какую- то надо найти! А где она живет? Как ее найти?
— Ирина, успокойся, я не буду говорить Галочке, что вера ее бесполезная. Разве ты забыла, что наш Бог— всемогущий?
Перед сном мы помолились, Галочка еще раз помолилась, чтобы приехала мама. Ложимся спать, я думала, что Галочка не сможет заснуть будет волноваться и ждать маму. Но я удивилась, что она очень быстро уснула.
Вдруг в три часа ночи — звонок в дверь. Галочка сразу проснулась и побежала к Ирине:
— Это мама приехала! Ирина, я тебе говорила, что мама приедет! Иисус услышал мою молитву!
Я в это время открываю дверь, а там стоит наш верующий брат и Вера рядом с ним. Не успели они зайти в прихожую, как из комнаты выбежала Галочка.
— «Доченька!» —протянула к ней руки Вера.
Но Галочка, увидев ярко накрашенное лицо матери, остановилась.
— Мама, ты Иисуса любишь? — вместо приветствия с тревогой спросила она.
— Ну иди же ко мне, доченька! — пропустив мимо ушей вопрос, позвала мать.
— Мама, ты Иисуса любишь? — снова спрашивает Галочка.
На третий раз она ей ответила:
— Люблю... Иди же ко мне!
— Мамочка, тебе нужно умыться! Ты накрашенная, а Иисус накрашенных не любит.
А что ей остается делать? Ради ребенка она умылась. И после этого Галочка бросилась ей на шею. Была еще ночь, и Галочка быстро уснула на коленях у матери. Положив ее на кровать, Вера стала рассказывать, что
произошло с ней днем и каким чудом она попала к нам:
— Утром просыпаюсь и вижу незнакомого человека приятного вида, он мне сказал: «Ты сегодня должна поехать к Галочке!» — и исчез. Я подумала, что мне это померещилось.
Прихожу на работу— снова тот же самый человек встал передо мной. «Езжай к Галочке!»—повелел он мне.
Я за переживала: может, случилось что с ребенком? Может, заболела? И решила поехать к вам в ближайшее воскресенье.
И концу рабочего дня я вроде успокоилась, но по дороге до мой опять встретила этого человека. «Езжай к Галочке!» — сказал он, и его не стало.
Я потеряла покой, пришла домой, а тревога на сердце растет. «Лягу пораньше спать, чтобы ни о чем не думать», — решила я. Но тут опять передо мной встал тот же человек и таким же повелительный тоном приказал:
«Езжай к Галочке!» Я не выдержала и пошла на вокзал. Последний автобус уже ушел, а поезда к вам вечером нет «Ну, - думаю, — если этот человек еще раз явится, скажу, что нечем ехать, — ближайший автобус будет
только утром». И тут совсем неожиданно подъехала машина. Шофер открыл дверцу и спрашивает:
- Вам куда ехать?
— А куда мне ехать, уже все ушло.
— Может, нам по пути?
— Мне далеко, в Ростов-на-Дону.
— И я в Ростов! Садитесь ко мне, я с вас и денег не возьму, так довезу.
И он рассказывает мне, как попал сюда:
— Если откровенно вам сказать, я заблудился. Знаю, что заблудился, что еду не по той дороге, а сам еду, еду и думаю, что еду не туда, куда надо. Начал молиться, говорю: «Господи, я же не по своей дороге еду, как мне свернуть на свою дорогу?» А у меня все время руль сюда, в эту сторону. Приехал на автовокзал, народу
почти никого нет, стою и думаю, для чего я здесь. И тут вы идете. И вот мы сели и поехали, он везет, уже не путает дороги, все нормально. Доезжаем до Ростова, он спрашивает:
— Куда вам надо? Я подвезу, а то ночью на вокзале сидеть неудобно.
— Вы оставьте меня на вокзале, а я, может быть, завтра как-нибудь доберусь, — отвечаю ему.
— Я вас не оставлю, потому что не просто так я вас забрал с вокзала, н вас должен доставить до места.
— Мне стыдно сказать, но я скажу: у меня здесь дочка маленькая, шести лет, она живет у какой-то Клавы...
— У нашей тети Клавы?! — говорит. — Галочка — это ваша дочка?!
— А вы ее знаете?
— Да, мы ее все любим, она у нас в собрании поет, такая хорошая девочка. Я сейчас же вас туда и отвезу!
Так по молитве Галочки Бог привел Веру к нам домой. Потом она уехала обратно, а Галочка так у нас и жила.
Через время Алик, отец Галочки, попросил привезти ее к нему в тюрьму на свидание. А кто повезет? Мать не повезет, у нее уже появился другой мужчина. Везти Галочку некому. Отец Галочки адыгеец, а я русская. Как мне объяснять, какой родственницей я ему прихожусь, чтобы пропустили на свидание. Но я все-таки поехала с Галочкой, просят же, значит, надо съездить. Он сидел сначала в Краснодаре, а потом его перевели в Апшеронск. В Апшеронск я и ездила с ней на
свидание. Приехала, объяснила, что девочке надо повидаться с отцом, а привезти некому, а я просто близкая знакомая, не родственница.
— Да, хорошо, мы дадим свидание, ради девочки, и вы с ней побудете.
— Да, обязательно, я ее одну не отпущу.
И мы с ней два часа были на свидании. Там стоял большой стол, и все разговаривали друг с другом через стол. Напротив нас сидел отец Галочки, мы разговаривали с ним. Потом он ее позвал к себе, она пролезли под столом, села ему на колени. Смуглая, с большими черными глазами и такими же черными волосами, Галочка и в самом деле была красивой. Отец смотрит на нее и спрашивает:
— На кого же она похожа у нас?
А ты не знаешь разве, на кого я похожа? — в ответ спрашивает Галочка. — На нее! — и показывает на меня, хотя она похожа на своего отца. Он и Галочка черноволосые, а я светлая, даже рыжеватая. Галочка
спрашивает:
— Можно спеть, папа?
— Конечно, спой, доченька!
Она начала петь: «В лесу родилась елочка», но спела только начало этой песенки и быстро переключилась на псалом: «О молитва, о молитва! В жизни Богом ты дана». Спела она красиво, нигде не запнулась, несмотря на
то, что людей в помещении было много. Все слушали этот псалом, многие плакали, ее просили еще спеть. Она говорит: «Я могу вам и другой спеть!» Но им этот псалом очень понравился.
Потом она посидела у отца немножко, он ее приласкал. У нее в кармашке был чеснок, она ему быстренько переложила — это для заключенных было то, что надо. Еще у нее было десять рублей, их тоже отдала отцу.
Потом перелазит обратно через стол и идет к надзирателю. Подходит к нему, а он тоже прослезился от ее пения.
Галочка говорит ему:
— Дяденька, отпустите нам папу домой!
А он уже знает, как ее зовут, и отвечает:
— Галочка, папа скоро приедет, ему еще немножко осталось. Вот он поработает, а работает он хорошо,
заработает много денег, купит машину и на машине домой приедет. Так что ты не переживай, папа скоро вернется!
Она постояла, подумала и говорит:
— Дяденька, деньги оставьте себе и машину, а папу отпустите к нам домой.
Он растерялся, не знает, что говорить, молчит. Тогда Алик ее зовет:
— Галочка, иди ко м не.
Она подошла к нему, и он сказал:
— Галочка, я тебе объясню: я ни денег не заработаю, ни машину не куплю, а сам, если Бог даст и жив буду, приеду. Когда я не знал Бога, то делал очень плохие дела, и меня за это посадили в тюрьму. Я не зарабатываю
тут денег, я не зарабатываю на машину.
— Ну, тогда сиди-сиди, —сказала она и пошла ко мне.
Алик спрашивает меня:
Ты еще с ней приедешь? Если бы ты с ней приехала, мне бы еще на три дня дали свидание.
— Нет, я на три дня не приеду, я могу приехать еще на два часа. Или приеду, когда тебя отпустят.
Вот так мы съездили к Алику на свидание. В следующий раз я уже поехала встречать его из тюрьмы. После тюрьмы он стал ходить в церковь, потом крещение принял, уже в холода. После этого приехала Вера за Галочкой. Она уезжала в Якутию со своим вторым мужем и забирала Галочку
с собой. Как же девочка плакала, как же цеплялась за меня, чтобы только не уезжать от нас. Я ей говорю:
— Галочка, это твоя мама, я не имею права оставить тебя здесь.
Вера мне сказала:
— Если бы Алик не освободился, я бы ее тебе оставила. Но так как он освободился, я не хочу оставлять ее отцу, поэтому забираю.
И они увезли ее. Первое время мать с отцом старались внушить Галочке, что Бога нет, но поколебать детскую веру они не смогли. Галочка часто пела дома об Иисусе. Когда отец с матерью смотрели телевизор или к ним приходили гости и все они пили спиртное, Галочка говорила: «Это грех, Иисусу это не нравится!»
В семь лет Галочка пошла в школу. Отец записал ее в балетный кружок. Но она ходила туда с неохотой, потому что хотела быть христианкой. Галочка очень тосковала по христианским собраниям. Как-то она попро-
сила родителей отвезти ее на каникулы ко мне. Но они ей отказали, сказав, что это очень далеко.
Однажды Галочка пришла из школы. Она переоделась, пообедала, потом тихонько присела возле мамы и смотрела, как она вяжет кофту.
— Галочка, почему ты уроки не делаешь? — спросила мать.
— А мне уже не нужно их делать, — задумчиво произнесла Галочка.
— Почему? Ты что, завтра в школу не пойдешь?
— Я попросила Иисуса, чтобы Он взял меня к Себе. К тете Клаве ты меня не пускаешь. Я должна делать все, что не нравится Иисусу: танцевать, смотреть телевизор. Мне даже не с кем петь и молиться! И Библии у нас нет. А вчера папа запретил даже говорить о Боге... Вот я и попросила, чтобы Иисус взял меня к Себе. Сегодня Он придет за мной!
Вера встревожилась, она хорошо понимала, что означают слова Галочки: «Я попросила Иисуса». Она кинулась к мужу:
— Женя, скорее вызывай «скорую»! Галочка больна!
— Папа, не нужно «скорую», — следом прибежала Галочка. — У меня ничего не болит!
— Вызывай, Женя, вызывай! — умоляла мать, не обращая внимания на слова дочери.
— Да что случилось, объясни, пожалуйста! — обратился он и жене, которая второпях стала рассказывать, что говорила ей дочь.
— Я вызову, но только не для Галочки, а для тебя, — наконец согласился он.
Приехала «скорая помощь». Но было уже поздно... Безжизненное тело Галочки лежало на диване. Врачи написали заключение «менингит», но при этом сказали: «Мы сами не знаем, от чего она умерла».
Мне пришла телеграмма от Веры, что Галочка умерла, и они меня ждут. Я собралась ехать к ним, но пришлось задержаться, так как у меня на работе были проблемы — меня увольняли с работы, этому посодействовали
органы КГБ. Родственники ждали меня день, два, а потом самолетом доставили ее на Кубань и похоронили. Только
закопали — и я подъезжаю. А уже все, опоздала. Они говорят:
— Откопаем, откроем гроб.
— Ни в коем случае! —говорю.
Мы на могилке побыли, цветы положили. Свидетельство о Галочке утешало: она была уверена, что с Иисусом будет. Потом ее родители мне сказали: «Мы перевезли ее на родину, на Кубань, ради тебя, поближе к тому месту, куда она при жизни так рвалась. Она очень хотела тебя видеть, очень хотела, и мы чувствуем себя виноватыми.
Тоска ее съела, была бы она у тебя, может, и жива бы осталась».
А маме Галочка в последние минуты своей жизни сказала: «Мама, ты не плачь обо мне, если ты Иисуса будешь любить, увидишь меня. Я сказала Иисусу, что буду ждать тетю Клаву на небе, раз ты меня не пустила к ней. Я ее буду очень ждать! Ты ей скажи». Через время и мама, и отчим пришли к Господу. Отчим стал особенно горячим христианином.
***
Перед моим увольнением вызвали меня на допрос вместе с директором. Он мне говорит: «Та, которая нас вызвала, очень плохо настроена, она будет кричать, ты лучше отмолчись». Пришли и ждем в коридоре. Мимо нас шесть человек прошло в кабинет, он мне говорит:
— Клава, я троих знаю, а других троих никогда не встречал.
— А других я знаю, о ни из КГБ.
— Похоже, это дело «пахнет керосином».
Они нас допрашивали шесть часов. На директора моего кричали и кулаками стучали по столу.
— Мы с тобой как коммунист с коммунистом говорим! Двадцать лет ты ее держал на работе! Двадцать лет! Мы проверили!
— Она у меня как хороший сторож, я ей все доверял
— Мы знает, что ты ей все доверял.
Бывало, когда надо было спрятать типографскую бумагу или литературу, я принимала ее к себе на склад, мне
на работе помогали прятать. Было такое, что кто-то заявил на меня, и пришли с проверкой участковый и из КГБ несколько человек. А директор был в отпуске. И требуют директора, им говорят, что он в отпуске. Тогда требуют
заместителя. Когда узнали, что я заместитель, то очень удивились.
И сейчас, когда нас вызвали вместе с директором, меня стали расспрашивать в отношении одного брата, кто его прописал и куда.
— Я в паспортном столе не работаю, поэтому вы не по адресу обратились, — отвечаю им.
— Да ты его и прописывала!
— Как я могу прописывать и куда? В магазин к себе или на склад?
Задавали вопросы, я молчала. Под конец уже сказали:
— Решай, если будешь нам говорить, кто в собрание ваше приезжает, то останешься на работе. Если нет, то лишишься работы.
— Выбираю последнее, — только это я им и ответила.
Я поняла, что мне пришло время уволиться с этой работы. Меня отпустили, а директора попросили еще остаться. Сильно его ругали, он на себя всегда удар принимал и, где это было возможно, старался помочь. Какой
же хороший человек, дай Бог ему, чтобы он был на небе!
Уволившись с этой работы, я устроилась работать дворником. Паспорт у меня забрали в милиции.
***
У братьев было совещание. Вечером распределяли, кому где ночевать. И в это время пришла милиция. Братьев
каким-то путем успели вывести. Среди ночи мне в окно стучат братья:
— Вставай, поехали искать братьев, двоих не хватает.
Где искать, в милицию ехать искать? Ну и говорю:
— Вы бы одни ехали и искали.
— Нет, поехали с тобой. Тебя больше знают.
Ездили-ездили по верующим, я говорю:
— Вы скажите хоть имена, кого ищем.
Они их называют, я говорю:
— Вы этих братьев ищете, их не хватает, да? Да эти братья спят и третий сон видят. А вы мне спать не дали,
ищете братьев, которых я накормила и отвела туда, куда милиция не придет.
— А что же мы тогда ищем?
— А что же вы сразу не сказали, кого ищете? Двух братьев нет, двух братьев нет! И ездим ищем. Еще бы
приехали в милицию и спросили там, тогда бы мы и привели их туда, куда им надо.
И такое бывает.
***
Приходит денежный перевод от узника с припиской: «Передать имениннице, которая родилась на Троицу».
Мы удивились, что из лагеря пришел перевод. В узах собрать эти деньги не просто. Кто был там, тот знает.
Стали думать, кто у нас родился на Троицу, кому отдать. Таких не нашли. Кому эти деньги отдать? Решили
объявить в церкви, кто отзовется, тому и отдадим. Заходит служитель, он только освободился из уз.
Говорим ему:
— У нас проблема. Мы получили сто рублей от узника, и их надо передать имениннице, которая родилась
на Троицу. А у нас такой нет.
— Вы не сообразили, кому отдать? И кто родился на Троицу, не знаете?
— Никого нет. А ведь прислал-то брат узник, надо его просьбу выполнить.
— Церковь родилась на Троицу! Сошествие Святого Духа было на Троицу.
А у нас в церкви этой ночью должны были принять крещение одиннадцать человек. И он попросил двух
молодых братьев купить на эти деньги цветы для крещаемых. И вот братья всем купили цветы и несут охапки
цветов. А тут уже милиция приехала, окружила всех. Редко собрание проходило без милиции. Они говорят своим:
«Расступитесь, пусть проходят. Они какого-то апостола поминать будут».
Поздравили, воздали славу Богу за того, кто сидел в узах и помнил Церковь, рожденную на Троицу, и собирал
эти копейки для нее, а не потратил их на себя. Крещаемые приняли цветы со слезами, все молились, чтобы в
гонениях устоять, чтобы остаться верными, как этот узник, который поздравляет их с днем рождения Церкви.
Когда призвали к покаянию, очень многие покаялись. Собрание было торжественное.
Служитель сказал: «Мы нашли Именинницу, поздравили, и еще новые души родились в этот день».
* * *
Властям очень мешали наши братья. Как избавиться от них? Тогда они решили некоторых руководящих
братьев: Винса Г. П., Хорева М. И. и Петерса П. Д - выслать за границу, в Америку или в Германию.
Вызвали Петра Петерс, сказали ему принести шесть фотографий. В это время он был на свободе. От знакомого
человека я узнала, что шесть фотографий нужны для паспорта за границу.
В церкви узнали об этом и объявили: «Есть точные сведения, что на брата Петра готовятся документы, чтобы
его выслать за границу. Мы все поедем с ним! Одного мы его не отпустим. Пусть всех нас высылают! Мы все
сдадим паспорта, и пусть нас всех в един самолет сажают и отправляют», А так как это дело предали огласке в
церкви, то дальше оно и не пошло.
***
Кто-то написал донесение, что в моем доме находится Петр Петерс. Приходит участковый к нам, а он был не
очень опытный и не озлобленный, и говорит мне:
— Заявление поступило, что у тебя находится Петеря.
— Какой Петеря? —спрашиваю. — Никакого Петери у нас нет.
— Вот заявление, и в заявлении указан этот дом!
— Ты перепутал адрес, наверное. Где-то Петеря, может, и есть.
А «Петеря» этот окно вставляет.
— А это кто? — спрашивает участковый, указывая на него.
— А это мой брат.
— А... Ну ладно. Надо же, заявление подали...
Участковый ушел, а Миняков Д. В. рядом сидел, спрашивает:
— А кто такой Петеря?
— И ты «Петеря». Следующий приход будет за тобой.
Петерс Петр ушел. Миняков один остался.
Участковый пришел в свой участок и говорит:
— Нет Петери, был там только брат ее.
— Это и был Петерс, брат ее. Что же ты?
Через какое-то время опять приходит участковый, снова ищет Петерса, а его уже нет.
Мы пришли на собрание. Идет служение, а Петра нет. Ведет служение другой брат и передает мне записку:
«Не знаете ли, где находится Петерс Петр? Почему-то он не пришел на служение, такого быть не могло».
Собрание заканчивается, объявляют: «Все идем в прокуратуру, всем собранием». Значит, Петерс арестован.
А узнали, что он арестован, от мальчика из семьи верующих. Он ехал в автобусе, а недалеко от него
разговаривали два милиционера:
— Я Петерса все-таки поймал!
— А где ты его поймал? Я ездил по доносу, но там его не было. Правда, был там один человек, но хозяйка
дома сказала, что это ее брат.
— Да она тебе лапши на уши навешала, а ты и поверил.
А этот мальчик пришел в собрание и сообщил о том, что слышал.
Верующие собрались возле прокуратуры:
— Никто никуда не уйдет, пока вы нам его не покажете!
— Да, он арестован, — сказал прокурор.
Уже ночь. Никто не расходится. Прохожие спрашивают:
— За чем очередь занимают? За коврами или за чем-то еще?
Люди становятся в очередь, толпа увеличивается, надо как-то разгонять. А как разгонишь неверующих
людей? Они тебе и сдачи дадут.
Верующие говорят:
— Мы не уйдем, будем стоять здесь не только ночью, но и днем. И детей в школу не пустим, сюда приведем
и будем стоять, пока вы его не выпустите.
Что им делать? Выходят к нам и говорят:
— Мы его выпустили через другой выход, он уехал на квартиру.
Они думали, что мы поверим и разойдемся. Двое поехали проверить, вернулись и говорят:
— Не обманывайте, его там нет, он у вас.
Что делать дальше? Ночь прошла, день наступает, детей будут приводить, надо выпускать. Выпустили его
днем, а ближе к вечеру сказали:
— Сейчас точно отпустили, точно.
Опять поехали узнать. Правда, он дома! Отпустили его! Те, кто узнавали, в эту же машину посадили Петра и
привезли к зданию прокуратуры. Все вместе спели: «Мы увидели друг друга! В этом дивный есть бальзам...» И
поехали все на собрание. Церковь дружная была, очень.
***
Это началось тоже с чуда. О Хореве М. И. ничего не известно. Где он? Задержан или нет? О его аресте или о
суде над ним ничего не было слышно. Ни бюллетеня не было, ни сообщений о том, что он сидит.
Я часто брала с собой в поездки к узникам Нину Захарову, старшую дочку Павла Фроловича. Это дети,
которые после смерти родителей переехали к нам из Сибири.
— Нина, пойдем, узнаем, — обращаюсь к ней, — возможно, Михаил Иванович в тюрьме сидит.
— Пойдем, — согласилась она.
Мы сразу начали с тюрьмы. А как узнать? Скорее всего, нам здесь ничего не скажут. Мы не стали спрашивать
у начальника или у кого-то еще, так как нам бы сразу сказали, что его здесь нет. Мы встали в очередь, где
передачи передают. Если передачу примут, значит, он здесь. А если не примут, то скажут, что его здесь нет.
Подошла наша очередь, мы написали заявление. Они смотрят в списки и говорят нам: «А вы знаете, его только
вчера отправили во второй лагерь». А второй лагерь находится в Ростове-на-Дону. Все ясно! Мы поехали туда.
Он, действительно, был там. Ему передача положена, может, и свидание положено.
Отослали телеграмму жене: «Вера, приезжай срочно, Михаил Иванович в лагере в Ростове-на-До ну». Вера,
недолго думая, она очень пунктуальная, прилетела из Кишинева, без детей. Здесь, конечно, она не одна была, мы
с ней вместе везде ходили.
Жене пообещали свидание на трое суток, и в самого деле дали трое суток. Она вызвала всех детей, сестра из
Ленинграда прилетела. Они приготовили продуктов на трое суток, и свидание дали. Даже один из сыновей
приехал за мной и говорит: «Тетя Клава, папа хочет тебя видеть».
Михаил Иванович рассказывал, что его ломали, чтобы он зарегистрировал общину. Ему сказали: «Ты завтра
же пойдешь на свободу, только одно условие — зарегистрировать церковь. Всего одну церковь в Кишиневе, не
то, чтобы по всей стране регистрировать. Покажешь пример». Но он сказал им: «Этого не будет! Буду плакать,
буду страдать, но этого не будет».
Родственники со свидания вышли довольные, хорошо пообщались. Они улетели. После этого ко мне
приходит человек с запиской, вроде как от Хорева М. И., где написано, чтобы я дала этому человеку то, что он
попросит. И он сразу просит у меня бюллетень. А записка духовная, хорошая. Я записку прочитала, в конце написано: «Твой Миша». Но вижу, что это не он написал.
— А зачем тебе бюллетень? — спрашиваю его.
— Он же просит, чтобы ты дала, значит, нужно.
— Нет, тебе он совсем не нужен!
— А почему ты ему не подчиняешься?
— Да очень просто. Бюллетень мне нужен, не тебе. В бюллетене не написан призыв ко Христу, я не дам,
передай ему.
— Как не передашь? Тебе же записка написана.
Через день этот человек опять приходит и говорит, чтобы я принесла передачу, так как он едет на этап. Этап,
конечно, дело сложное, и передачу надо нести большую. Понесла не я, других послала, но у них никто ничего
не взял, и передать некому. Оказалось, что его уже отправили. Видимо, ждали, что я сама принесу передачу. И
это тоже была ловушка.
Мы узнали, что его отправили в Харьков.
С работы в магазине меня уже уволили, я устроилась дворником, а на этой работе меня можно подменить. И
братья меня попросили, чтобы я с Верой, его женой, следовали за Михаилом Ивановичем, чтобы узнать, где
будет его конечная остановка, лагерь, где он будет сидеть.
Из Харькова его отправили в Свердловск. Мы поехали следом, застали его в свердловской тюрьме. Передачу
не взяли, оттуда его сразу дальше на этап. Отправляли при нас, мы его видели, и он нас увидел. Больше мы
ничего не смогли сделать, значит, надо следовать за ним дальше. Мы узнали, что этап идет на Якутию. Там будет
лагерь — его конечная остановка.
Мы с Верой поехали в Якутию, но туда нужно ехать через Новосибирск. Мы приехали в Новосибирск,
остановились у брата-служителя. Он говорит нам: «Я знаю, что новосибирских заключенных грузят из тупика,
этот вагон туда приходит. В тупике он долго стоит, там можно узнать, когда и куда его повезут».
Мы собрали ему передачу, надеялись, что ее удастся передать. Пришли туда и ждем этот поезд с
заключенными. Пришел поезд, в тамбурах собаки. Вдоль вагона ходит вооруженная охрана, и еще внутри охрана.
Ну, думаем, очень строго охраняют. Мы их спрашиваем:
— Это заключенные? Куда везут? Мы должны узнать, здесь ли ее муж, а мой брат, мы должны узнать, где
он и куда его везут.
— «Отойдите от вагона, —говорит охранник, — я с вами разговаривать не буду, еще раз подойдете, буду
стрелять».
Вера ушла, села на лавочку, сидит, думает, что делать дальше. Я не отхожу от вагона, плачу, умоляю его,
чтобы он сказал, кто в вагоне и куда везут:
— Представь, твоя мать пришла искать тебя или твоего брата, и с ней бы так разговаривали: «Я тебя
застрелю!» Мы что, воруем или что?
Вижу, он уже нервничает. И Вера переживает, и надо как бы уйти. Но как уйти, если мы ничего не узнали?
Уйти нельзя, надо узнать, потом уходить. Вдруг идут два человека. Охранник говорит мне:
— Сейчас мне за тебя попадет. Застрелить у меня рука не поднялась, хотя мне за это ничего не было бы.
— А за что тебе попадет? Я не вооруженная. За что?
Эти два человека подходят к нам, это их начальство. Поздоровались и говорят:
— Давно мы за вами наблюдаем, давно. Знаешь, какая ему команда дана и какую команду он обязан был
выполнить? Он должен был застрелить посторонних, кто приближается к вагону.
— Но он не застрелил, значит, не за что было в меня стрелять.
Потом один из них спрашивает:
— Что вы хотели от этого вагона?
— Да ничего не хотели от этого вагона! Брата надо найти!
— Какого брата? У тебя брат заключенный?
— Да.
— Как мне жалко тебя.
— А что меня жалеть? Он не преступник, его арестовали за веру в Бога. Нам надо узнать, в каком он
состоянии, найти его.
— Я вижу, что вы его найдете.
— Вот жена его, она устала, —указываю на Веру, которая сидела в сторонке.
— Ты одна ходила и не устала. Но я знаю, что вы найдете его. Я подскажу, где искать. Но здесь его точно
нет.
— Вы простите этого солдатика, - прошу я его, —пожалуйста, простите! Он меня так гнал, так гнал, говорил:
«Застрелю! Убью!» Я вас умоляю, простите его!
— По просьбе твоей простим, не накажем! —сказал он, улыбаясь.
И солдатик тот улыбнулся.
— Честно не накажете? — спрашиваю я.
— Честно не накажем! Мы думаем, что она от этого вагона хочет? Этот нагон неприкосновенный. Ни брата
твоего, никого тут нет.
Кто-то из них проговорился, что валюту так охраняют, а не заключенных. Потом объясняют нам:
— Пройдите километра два, может, немного больше. Увидите белый домик. Подойдите к начальнику, у
которого есть все списки заключенных, отправляемых и в одну, и в другую сторону, и статьи, по которым они
осуждены. Он все знает, кого по этой линии провозят, куда, и откуда, и где их остановка. Вы у него спросите, в
каком поезде он будет находиться, а если он с вами не захочет разговаривать, скажите, что вы от Вишневского.
Мы пошли, нашли этот домик, нашли этого начальника и говорим:
— Мы от Вишневского.
— Он вам не родственник?
— Нет, но мы от него пришли.
Мы объяснили, что нам нужно, но не говорили, что были около того вагона. Он нам говорит:
— Этот поезд еще не пришел, он будет здесь, в Новосибирске, в три часа ночи. У меня будет смена
меняться, другая охрана заступит. Я дам команду своим охранникам, чтобы они дали вам с ним хотя бы
короткую встречу, и чтобы приняли передачу. Это я для вас сделаю, потому что вы от Вишневского.
Мы успокоились, стали ждать. Как раз в это время туда по делам приехал Дмитрий Васильевич Миняков, он
захотел с нами пойти, ему тоже надо было Михаила Ивановича увидеть.
Ждем трех часов ночи, вышли на вокзал. Подошел поезд, вагоны оцепили, кругом охрана, собаки. Вышли
заключенные, их сажают в машины, кого-то оставляют здесь. У кого сил нет идти, бьют прикладом, быстренько
загоняют в машину... Жутко на это все смотреть. А мы все пытаемся увидеть Михаила Ивановича, кричим на
всю платформу:
— Михаил Иванович!
Миняков говорит:
— Вера, зови тем именем, которым зовешь его дома.
Чужие мужчины тоже с нами стали звать:
— Михаил Иванович!
Потом смотрю, охранников не стало на платформе, только на ступеньках вагона стоят, а внутри вагона
собаки. Прошу охранника:
— Пусти меня в вагон! Я посмотрю брата.
— Какого брата?
— Я точно знаю, он тут!
— Taм сидит один, но к нему никого не пускают, он на особом положении, — говорит охранник.
— Это мой брат, ну пусти!
— Первый раз вижу, чтобы в этот вагон кто-то так настойчиво просился.
— Понимаете, брата надо найти. Ну, понимаете? Надо!
Потом он и говорит мне:
— Я могу тебе сказать, где он. Дай слово, что никто не узнает, откуда ты узнала, пока поезд не уйдет?
— Как я могу такое обещать? Вот и жена его ищет. А пока поезд не уйдет, никто знать не будет!
— Его сняли в Омске, как умалишенного.
— Ой, что же делать?
Я пошла к Вере и Дмитрию Васильевичу, но обещание не говорить, пока поезд не уедет, держу, иначе тому
охраннику попадет. А им говорю:
— Нет там никого.
— Тебя же не пустили в вагон, ты там постояла на порожке с этим солдатом и все.
— Ну не пустили, не пустили! Раз не отвечает, ну что ж зря звать?
Когда поезд ушел, я сказала им, что тот охранник сказал, что его сняли в Омске. А Вера говорит:
— Пока у того начальника не узнаем, не успокоимся: точно ли это?
Мы опять к тому начальнику пошли. Он говорит:
— Я сейчас уточню.
И по рации набирает, а там спрашивают:
— Кому он понадобился? Кто его ищет?
Его стали ругать. Тогда он рацию выключил и говорит:
— Он у вас большой преступник, да? Мне сделали серьезный выговор, что я с вами разговариваю и называю
его фамилию.
Дмитрий Васильевич говорит Вере:
— Ты уже знаешь, где Михаил Иванович находится. Он сейчас или в лагере, или в тюрьме, или в
психбольнице, ты его уже найдешь. А она, — и на меня показывает, — мне нужна, она со мной поедет.
Вера говорит:
— Нет, ее со мной послали, она со мной и будет до конца! Ни куда она от меня не уйдет.
А я уже сильно устала. Ну, куда деваться? Едем в Омск. А этот город мне знаком, там три года сидел брат
Петр. Он долгое время не принимал пищу, так что начальник лагеря очень беспокоился. Братья посылают меня
в Омск. Я отказываюсь, а пресвитер говорит: «Это тебе поручение от церкви! Ты не имеешь права отказываться».
Хоть я ухе наездилась, а брат голодает в Омске— надо ехать. Поехала я с одной сестрой и братом. Но, прежде
чем к нему ехать, мы заехали к его родителям. Они говорят: «А мы ничего и не знаем». Тут и они засобирались.
Едем мы туда, а сестра спрашивает:
— В случае, если он умрет, где хоронить будем?
— Я не хочу отвечать на этот вопрос, он не умрет!
Приехали мы туда, Омск мне уже знаком. Начальник лагеря называл меня сестрой, а не по имени. Свидание
всегда давал. Свидание положено только одно, и он задает мне вопрос:
— По кому ты родня, по матери или по отцу?
— Сестра по вере.
Он слушать не хочет. Тут родители сидят, и он задает этот вопрос. А я и говорю тогда:
— И по матери, и по отцу — по всем сестра!
В тот раз нас пустили на свидание.
И вот мы снова приехали туда, только теперь с Верой. Встречается этот начальник и говорит:
— Сестра, а чего ты приехала? Твой брат уже дома, а ты опять тут.
— Понимаете, одного брата отпустили, другого привезли, что делать?
— Ученика отпустили, а учителя привезли, да?
— Я не знаю, нам надо его найти.
— Знаешь, я ничем не могу помочь, я с сегодняшнего дня в отпуске, сейчас оформляю документы. Пойдите
сначала к Сапожникову, — добавил он с улыбочкой.
А Сапожников — очень строгий начальник, с ним очень трудно договориться. Но что делать? Я говорю:
— Вера, может, ты одна пойдешь?
— Да ты что, пойдем вместе!
Подходим к двери, стучим. В ответ слышим:
— Можно, заходите.
Вера сразу говорит, кто она:
— Я из Молдавии, я врач, я жена Хорева.
— Вот в Молдавию поезжайте и лечите! — говорит он ей в ответ.
И как уходить, если мы ничего не узнали? Ведь если Михаил Иванович в психбольнице, об этом знают только
в управлении. Тогда я говорю ему:
— Мы отсюда не уйдем.
— Да тебя-то я знаю, сестра. Откуда вы узнали о том, что он в Омске? Скажете, потом и я с вами буду
разговаривать.
— Откуда мы узнали? У нас есть Бог, Который нам говорит. Вы не имеете права держать его в
психбольнице!
— Скажите, кто вам это сказал?
— Неважно, кто нам сказал, вы не имеете права его там держать. Все, мы уходим, сейчас везде пойдут
телеграммы, что Михаил Иванович, по вашей милости, находится в психбольнице, или, вернее сказать, в
сумасшедшем доме. Вы его высадили здесь, кто дал указание, мы не знаем. Мы должны его увидеть, он не
умалишенный, он — нормальный.
— Что-то вы по-другому заговорили!
— Мы заговорили так, как вы отвечаете на наши вопросы.
Потом он думал-думал и говорит:
— Завтра будет вам свидание.
Когда мы вышли из кабинета, я говорю Вере:
— Меня все равно не пустят на свидание, я этого начальника знаю. И что я буду здесь делать? Ты дай
телеграмму, чтобы дети сегодня же вылетели в Омск. Пусть дети побудут на свидании, потому что потом его в
Якутию увезут на пять лет (такой срок ему дали). А меня с миром отпусти.
Она дала телеграмму, а я уехала. В Якутию его не отправили, в психбольницу не поместили, хотя они хотели
его в сумасшедшем доме добить или что-то подобное сделать. Но Господь помиловал!
Его поместили в тот же лагерь, где брат Петр сидел. Он встретился с теми же ребятами, которые притворно
каялись, а сами какими были, такими и оставались. Они знали, что делать, чтобы передача им доставалась.
Начальство их за это поощряло. А Михаил Иванович делал все, чтобы быть светом среди них.
Ко многим узникам братьям и сестрам я ездила на свидание. Родственников всегда пускали на свидание, а
просто верующему человеку было сложнее туда попасть, им надо было уточнить, кто ты и зачем пришел.
Братья часто просили меня что-то узнать от узника и передать им. Помню, однажды братья пришли и говорят,
что обязательно надо встретиться с Н. Г. Батуриным. А он до суда сидел в тюрьме в Новочеркасске, в крытке.
Крытка — это тюрьма в тюрьме. Оттуда выйти практически невозможно, так как на это должно быть особое
указание. Оттуда может вывести только начальник тюрьмы, которому должны приказать, так как он тоже не
властен.
Н. Г. Батурин был секретарем в Совете церквей, и все документы до его ареста находились у него, и братья
не знали, где их взять. И вот приходит один брат и говорит:
— Как хочешь, любыми путями нужно встретиться с Батуриным.
Я ему объясняю:
— Я не знаю, кто бы мог это сделать, но я не смогу туда попасть. Мать есть, жена есть, сестра есть.
— Туда никого не пускают!
Помолились с постом, пошли мы туда с одной сестрой, договорились, что она будет просто в сторонке стоять.
Я поговорила с одной женщиной, ее муж работает начальником в той тюрьме. Она знала меня через мою сестру,
ее этапом отправляли через этот же пересылочный пункт. Потом пресвитер наш там сидел, и я ему передачи
носила. В общем она меня хорошо знала. Я объяснила ей, что очень нужна эта встреча. И муж ей разрешил
открыть его на несколько минут и вывести. Она вывела, а я растерялась, ни слова не говорю. Она говорит: «Из-
за тебя открыла, а ты даже не поздоровалась с ним, заходи!»
Я зашла. Поприветствовали друг друга. Батурин Н. Г. сразу помолился, он всегда приветствовался только с
молитвой, он был человеком молитвы. Что у меня с собой было из продуктов, я передала. Я всегда обязательно
что-нибудь с собой носила. Вывели его всего на несколько минут, он сказал, где что лежит, где что взять. И все.
Его снова завели туда.
Братья были рады, что мне удалось увидеться с братом. Слава Богу, Он дал такую возможность, это не ради
нас, а ради дела Божьего.
Так приходилось проходить в тюрьмы. Сколько я в узы ездила к братьям, к сестрам, всегда Бог располагал
сердца и давали свидание.
***
Как-то приехала одна сестра и говорит, что я очень нужна братьям, чтобы решить вопрос по типографии. У
меня хранилась машина и типографская краска. И нужно было это все передать братьям. Паспорта у меня нет, а
ехать надо, и я поехала без паспорта.
Паспорт у меня отобрали, когда я дворником работала. Когда зарплату надо было получать, они думали, что
я буду лукавить. А я пришла зарплату получать и говорю: «У меня паспорт милиция забрала, если хотите —
давайте зарплату, если не хотите — не давайте».
Хорошо, что тогда билеты на поезд давали без паспортов. Поехали мы с девочкой Сигаревой вдвоем, она из
семьи, которая была мне очень близкой.
С нами рядом в поезде ехали в Новороссийск две женщины, они тоже издалека. А в поезде что делать? Дорога
далекая, знакомишься. Одна женщина рассказывает, что она с Мангышлака, работает в лагере бухгалтером. А
там в то время сидел Н. П. Храпов. Я стала расспрашивать, как там заключенные живут, какие там условия, чем
их кормят.
— Что это тебя так интересует? — удивленно спрашивает она. — Их людьми нельзя назвать! Ни одного
нет, который сидит в первый раз. Там и убежать некуда, комары съедят, все равно погибнешь, если даже побег
совершишь.
Проходит время, я опять спрашиваю, чем их кормят. Она отвечала мне неохотно:
— Отбросы дают рыбные или другие. Они и этим довольны, но их вообще-то и этим не надо кормить.
— Ведь есть же гам люди, которые невинно сидят, —говорю, — они совсем невиновны, не убили, не украли
ничего.
— И сидят не в первый раз эти невинные, да?
— Есть те, кто сидит за убеждения какие-то, есть же невиновные.
— Нет там невиновных! Никого!
Она, эта бухгалтер, разговаривала со мной грубо. Потом я у нее еще что-то спросила, она и говорит:
— Ты мне так надоела, прекрати свои расспросы! Если хочется побыть, съезди туда!
Я вздохнула, думаю, не хочет она рассказывать. Со второй полки к ней обратилась ее попутчица:
— Какое ты имеешь право так с ней разговаривать?
— Да она мне надоела!
— А ты не поняла, почему она тебя об этом расспрашивает? Я сразу поняла, что ее интересуют не все в этом
лагере, а кто-то конкретно. Почему ты с ней так разговариваешь? Нельзя так отвечать. Как есть, так и надо
говорить, что трудно им, не хватает воздуха и кормят очень плохо.
Оказалось, что это начальник того лагеря. Она мне говорит:
— Я могу с тобой поговорить. Я знаю там одного человека, мне с ним приятно поговорить. И, если нужно,
я его вызываю, как бы на допрос, I на беседу, на перевоспитание и с ним очень долго беседую и всегда стараюсь
чем-то его подкормить, что-то ему дать: то котлетки, то бутылочку молока, кусок хлеба или еще что-то. Я с
удовольствием с ним беседую, с большим удовольствием.
— А вы не скажете, как его фамилия?
— Почему не скажу? Храпов.
— О нем я и спрашиваю!
— Да, пример для подражания есть.
И обращается к бухгалтеру:
— Почему у нас Ленин, когда был в конспирации, на нелегальном положении, брошюры писал? Он был на
свободе, он мог все. А эти люди? Они отстаивают свою веру, свои убеждения, они уверены в том, что от-
стаивают. Его расстреляй, он все равно таким будет, какой он есть, он не изменит никому: ни людям, ни Богу!
И вот этого заключенного, Храпова, я очень ценю!
— А вы могли бы дать свидание, если туда приехать?
— Свободно! Но я сейчас еду в отпуск и не на один месяц.
Я пока не собиралась туда ехать, но братьям обязательно нужна была встреча с ним, у них были какие-то
вопросы перед тем, как его арестовали. Она дала мне контакты, объяснила, как пройти, что сказать, чтобы их
пустили. Потом я братьям передала, как можно к нему пройти, к кому обратиться. А ей говорю:
— Возьмите от меня немного денег. Когда вернетесь, позовите его, покормите или что-то передайте,
скажите, что случайно встретились с его единоверцами. По плоти он мне никто, а по вере он мой брат.
— Да я с удовольствием и на свои...
— А вы на мои деньги его покормите.
Она взяла деньги и говорит:
— Не потрачу ни одной копейки на себя.
На прощание она мне сказала:
— А если вы лично приедете, смело прямо ко мне приходите! Я вам и квартиру предоставлю.
***
Когда мне оформляли пенсию, нужно было указать, где я работала последние пять лет, где у меня была
большая зарплата. Но последний год я работала дворником, сказали взять вот с этого, с других лет не брать.
В Собесе сказали, что этому посодействовало КГБ. Пенсию мне назначили очень маленькую, минимальную, я
как сейчас помню, пятьдесят два рубля. Ну, хорошо, как дали, так и дали пенсию.
Пришлось подрабатывать на продаже цветов. Сестра выращивала у себя цветы, и на Иринином огороде —
цветы, везде цветы на продажу. Вся родня цветами торгует, сестры мои и зять. Я хоть в торговле и работала, но
торговать не умела.
Они отправляли эти цветы самолетом в Сургут (Ханты-Мансийский автономный округ), упаковывали их как
надо, все умело делали, цветы хорошо сохранялись.
Прилетели мы в Сургут. Дали и мне две коробки цветов. Я стою и не знаю, что с ними делать, а сестра моя
рассердилась на меня и говорит:
— Стоит, приехала, чтобы на нее смотрели, это тебе не директором работать в магазине, тут будешь в
подчинении.
А мне плакать хочется. Сестры мне подсказывают:
— Что ты стоишь? Бери ведра, накладывай, вот и все!
Стоим на рынке, они кричат:
— Цветочки, цветочки... Свеженькие, только с огорода!..
Цветочки эти привезли в Сургут из Ростова-на-Дону. Какие же они свеженькие? А еще на них надевали
резиночки, иначе они облетят, особенно тюльпаны осыплются, а резиночки держат цветочек. Я стою с этими
бутонами, а их никто не берет. Сестра на меня глянет-глянет с укором. Чтобы не расстраивать ее, я взяла ящики
с цветами и ушла в сторонку. А перед этим я увидела неподалеку вышки, это был лагерь строгого режима. А
они надо мной только посмеялись:
— Вот это твое занятие! Мы не знаем, что тут и лагерь-то есть, а ты даже определила, что он строгого режима!
A y нас там как раз сидел брат Павел Тимофеевич Рытиков. У меня мелькнула мысль: сходить туда, может,
пустят. Цветы-то мои все равно никто не берет. Думаю, не берут, и не надо. Взяла Библию, сижу, читаю в
сторонке, чтобы их не расстраивать и самой не расстраиваться. Один молодой мужнина подходит и спрашивает:
— Что ты читаешь?
— Библию.
В то время Библии у всех забирали и достать их было сложно.
— Слушай, продай мне!
— Она не продается ни в коем случае, даже не проси.
— Я от тебя не отойду, пока Библия не будет моей.
— Она не будет твоей, никак не будет твоей. Я ее не продам и не отдам, даже не проси!
— Я тебе говорю, без Библии я не уйду. Мне эта Книга нужна, ты не представляешь, как я мечтал ее
достать.
— Я ее тоже мечтала достать, и вот она у меня есть. Понимаешь, возьмешь ты Библию, а не будет у тебя
бумаги на папиросы, ты ее и скуришь!
— Да разве я ее скурю? Я нефтяником тут работаю, вот смотри, я
с получкой иду, у меня полный карман денег, зарплата у нас тут большая, | но эту Книгу я достать нигде не
могу. Ну продай!
— Не продается эта Книга!
А внутренний голос мне подсказывает, что надо отдать. Потом говорю: I
— Если ты так сильно хочешь ее иметь, я ее тебе подарю. Но ты дай I слово, что будешь ее читать, не
сожжешь и не искуришь!
— Не сожгу и не искурю, буду читать!
Берет эту Библию, прижимает к себе и громко говорит проходящим I мимо людям:
— Кому нужны цветы? Сюда! Бесплатно цветы!
Я обращаюсь к нему:
— Слушай, ну Библию я тебе могла подарить, но цветы... Мне не на I что будет домой ехать, я их хоть как-
то продам.
— Я знаю почем цветы продают. Я за всех буду платить.
И всех-всех зазывает. Люди подходят, кто-то бесплатно берет, кто-то сам оплачивает. Около меня толпятся
люди.
— Берите-берите цветы!
К нему подошел друг:
— Что это у тебя за книжка?
— Библия!
— Слушай, где ты ее взял?
— Цветы продал.
— Мне она так нужна!
— Вместе читать будем.
Когда цветы у меня уже закончились, он мне говорит:
— Ты мне подарила Библию, а я оплачу за все эти цветы, я примерно знаю, сколько у тебя было цветов.
— Мне лишние не нужны, — говорю ему, — я примерно знаю, сколько у меня цветов было, там у них получше цветы, подороже, у меня подешевле.
— И я знаю, сколько у тебя цветов было, сколько букетов забрали. Вот тебе деньги за твои цветы, — и отдает мне деньги.
В итоге в два раза больше заплатил. Несколько раз поблагодарил меня за Библию, а потом говорит:
— А если вы к нам еще приедете, вы не можете привезти нам Библии?
— Я даю вам слово, что я здесь первый и последний раз. Приезжать сюда больше не буду. А вот мои сестры,
— показываю на них, — еще приедут, я с ними передам. Передать Библии не смогу, только Евангелия.
— Познакомь нас с ними и скажи им, чтобы они нас запомнили и нам привезли, мы будем ждать.
— Если Бог жизнь продлит, и они приедут, то привезут. В этот раз мы приехали с тюльпанами, а в следующий раз они приедут с астрами.
И в следующий раз я передала с ними Евангелия, порядком передала. Лида отвезла, потом мне рассказывает,
что они были очень довольны: «Уж они тебя благодарили-благодарили, хотели деньги нам сунуть, как на подарок тебе. Но мы не взяли, сказали, что ты нас выгонишь».
Вот так я тогда продала свои цветы.
А в лагерь к П. Т. Рытикову я все-таки сходила, по дороге купила ему кое-что покушать. Встречу с ним мне
дали.
— Откуда ты здесь взялась? — удивился он.
— С рынка.
— Мне все равно, сестра, я рад, что ты приехала.
Помолились, побеседовали, он так доволен был этой встречей.
Я уже вернулась из лагеря, а мои сестры еще торгуют.
— Вам привет от Павла Тимофеевича, — говорю им.
— Никогда не думала, что ты так быстро закончишь, — говорит одна из моих сестер, — у тебя сразу почему-то разобрали.
— Библия помогла продать. Мне Господь помог.