Я никогда не мог просто смотреть на землю.

Как на грязь, на утоптанный ком земли, что вцепился в подошву — чужой, липкий, как не вовремя сказанное слово. Я смотрел на неё, как на тёплое чрево, обещание. Чёрное, терпкое, пахнущее дождём и тленом. Я стоял перед ней, всегда с легким благоговением, будто у могилы, а будто у храма.
Всё растёт из неё. Не зря говорят — из праха в прах. И как не обидно слышать это, в глазах у меня — обратное. Из тишины — в жизнь. Из семени, крошечного и дрожащего, которое иногда казалось мне большим, чем сама Вселенная, потому что в нём было — всё. Оно знало, как вытянуться в стебель. Как зацепиться за солнце. Как распахнуть листья и не испугаться ветра. И я, казалось, смотрел не на растение — а на душу, которая вдруг научилась дышать.
Но дышать — не значит жить. О, как часто я видел их, изнемогающих. Гордо тянущих вверх свою шею, их зелёные сердца — впалые, блеклые, бьются, но словно не в такт. Знаете ли вы, как это — кормить? Я про то самое — кормить, когда все вокруг теряет значение. Когда ты понимаешь: без тебя они — не выживут.
— А зачем? — однажды спросил меня кто-то. — Зачем так заботиться? Они ж растут сами.
Сами. Эти слова разрывали меня изнутри, как сорняк, что подбирается к корням. Не бывает ничего само. Как не бывает счастья, что рождается в пустоте. Счастью нужно место, в котором можно укорениться, крепко-крепко, чтобы ни одна буря не смела сорвать его с земли.
Подкормка. Вот что такое — любовь. Чуть больше тепла, чем требует ожидание. Чуть больше заботы, чем просит уставшая душа. Чуть больше веры, чем готов дать мир. Ты не видишь этого сразу — как не видишь каплю, что просачивается сквозь землю. Но однажды, заглянув в свою ладонь, ты увидишь: из чёрного праха вырос цветок. Яркий, как твои старые мечты.
— И всё это ради него? — спросят опять.
Да. Ради него.
Потому что подкормка — это выбор. Писать письмо, когда кажется, что тебя не услышат. Класть руку на плечо тому, кто даже не обернётся. Подкормка — это разговор с тишиной, когда на другой стороне — семя.
Иногда я сам себе напоминаю землю. Молчаливую, упрямую, покрытую трещинами, но внутри — полную жизни. Я кормлю. Порой слишком рано. Порой, когда уже поздно. Я не всегда знаю, выйдет ли из этого что-то кроме сырого одиночества, но я продолжаю. Я насыпаю в ладонь то, что должно стать. И этого всегда чуть больше, чем требуется. Чуть больше, чем просят.
Я смотрю на них потом — на розы, тюльпаны, даже скромный укроп. Они не благодарят. Они просто растут. А я стою рядом и слушаю, как сквозь хрупкие стебли течёт жизнь.
И в эту секунду я понимаю: кормить — это не про них. Это про меня.
Про тех, кто ещё где-то в темноте. Про тех, кто ещё тянет к свету свои невидимые руки.
Кормить — это верить.
И я верю.
Точка. А дальше пусть решает тишина.