Век 19й, железный... А в нём - бриллианты живописи, жемчуг музыки, золото слов... 1881 год
1:05:45
А. Глазунов - Симфония №1 _ A. Glazunov - Symphony No.1
Алексей Апухтин
Зачем загадывать, мечтать о дне грядущем, Когда день нынешний так светел и хорош? Зачем твердить всегда в унынии гнетущем, Что счастье ветрено, что счастья не вернешь? Пускай мне суждены мучения разлуки И одиночества томительные дни,— Сегодня я с тобой, твои целую руки, И ночь тиха, и мы одни. О, если бы я мог, хоть в эту ночь немую, Забыться в грезах золотых И всё прошедшее, как ношу роковую, Сложить у милых ног твоих. Но сердце робкое, привыкшее бояться, Не оживет в роскошном сне, Не верит счастию, не смеет забываться И речи скорбные нашептывает мне. Когда я удалюсь, исполненный смущенья, И отзвучат шаги мои едва, Ты вспомнишь, может быть, с улыбкою сомненья Мои тревожные моленья, Мои горячие и нежные слова. Когда враги мои холодною толпою Начнут меня язвить и их услышишь ты, Ты равнодушною поникнешь головою И замолчишь пред наглою враждою, Пред голосом нелепой клеветы. Когда в сырой земле я буду спать глубоко, Бессилен, недвижим и всеми позабыт,— Моей могилы одинокой Твоя слеза не оросит. И, может быть, в минуту злую, Когда мечты твои в прошедшее уйдут, Мою любовь, всю жизнь мою былую Ты призовешь на строгий суд; О, в этот страшный час тревоги, заблужденья, Томившие когда-то эту грудь, Мои невольные, бессильные паденья Ты мне прости и позабудь. Пойми тогда, хоть с поздним сожаленьем, Что в мире том, где друг твой жил, Никто тебя с таким самозабвеньем, С таким страданьем не любил.
"1881 Айвазовский Автопортрет
1881 Айвазовский Море
1881 Айвазовский Парусник в бурю.
1881 Айвазовский Парусник в море.
1881 Айвазовский Черное море (На Черном море начинает разыгрываться буря).
Павел Козлов
22.09 1881 Когда порой блестит твоя улыбка Как светлый луч, как мимолётный сон, Мое больное сердце бьется шибко И я стою взволнован и смущен.
В улыбке чудной теплится отрада; В ней прелестью все дышит неземной. Я упоён; как светлая лампада Моя душа горит перед тобой.
Но я молчу. Тяжелое молчанье Когда б на миг решился я прервать, Все не сумел бы высказать страданья, Все не сумел бы страсти передать.
Я смят борьбой, измучен жизни битвой; Но если бы я вдруг заговорил, К тебе бы понеслись одни молитвы, Как фимиам, что льется от кадил.
1881 Айвазовский Штиль
1881 Баумер Кладбище
1881 Башкирцева В студии. Мастерская Жюлиана.
1881 Беггров А. Вид на Неву от Зимнего дворца
1881 Бодаревский Свадьба в Малороссии
Александр Круглов
2.05 1881 О, я люблю весну-царицу С её волшебной красотой, Но труд загнал меня в столицу И запер в комнате глухой.
О, край мой далекий, край дедов, отцов! Тебя я теперь вспоминаю И, чувствуя тяжесть проклятых оков, В тебе, в твою чащу дремучих лесов, Как узник, мечтой улетаю!
Как дышется славно! И сердце в груди Свободно и радостно бьется… И слышу я, шепчут леса мне: "приди, Под тению кедров родных посиди, И счастье тебе улыбнется*
«Душой наболевшей своей отдохни, И пусть исходящее кровью Разбитое сердце, как в прежние дни Далекого детства, певцы-соловьи Наполнятъ высокой любовью;
«Пусть вера, что гаснет в тяжелой борьбе С неправдой и тьмой озлобленной, Воскреснет — могучая — снова в тебе, И взглянешь отважно ты в очи судьбе, И выйдешь на труд обновленный!
«Приди, — слышу шепчут родные леса, — Сбрось цепи проклятой работы! Смотри, как безоблачны здесь небеса, Какое приволье, какая краса! Нет места для слез и заботы…»
О, край мой далекий, край дедов, отцов! Тебя я теперь вспоминаю И, чувствуя тяжесть житейских оков, В тебе, в твою чащу дремучих лесов, Как узник, мечтой улетаю!
Но крепки железные цепи труда, Как каторжник ими я скован; И горькую песню поет мне нужда: «Про лес и приволье забудь навсегда. Забудь все, чем ты очарован!
«Смири все порывы, мечту охлади, — Ведь жажде не дашь утоленья! К чему же ты хочешь еще впереди Мечтою о счастьи, безумец, в груди Усилить тоску и мученья?»
О, крепки железные цепи труда И хуже тюремщиков братья! Их совесть не знает мучений стыда, Любовь не проснется в сердцах никогда, В них смех возбуждают проклятья!
Да, я люблю весну-царицу С её волшебной красотой, Но труд загнал меня в столицу И запер в комнате глухой.
Затихла столица, объятая сном, Лишь изредка звук пронесется… Я низко склоняюсь над старым столом… Мозг отдыха просит, но отдых — потом, Нить жизни когда оборвется!
О, как ты хороша! В твоих очах лазурных Так много нежности и детской чистоты, Ты — воплощение небесной красоты… Молю, признанием о днях минувших, бурных Не разрушай моей взлелеянной мечты!
Как мил твой звонкий смех и шаловливый лепет, Как много грации в движениях твоих! Душистый локон твой коснулся губ моих — И в сердце чувствую опять невольный трепет, И снова грудь полна желании молодых!
Молю — не говори: не надо мне признаний, Я правды не хочу, оставь мне сладкий сон! Пусть истиной всегда казаться будет он, Пусть образ дивный твой, в часы воспоминаний, Воскреснет предо мной, ничем не омрачен!
1881 Бронников Любитель
1881 Васильковский Каменная балка
1881 Васнецов В Алёнушка
1881 Васнецов В Затишье"
1881 Волков Е Летний день после дождя
Владимир Лихачёв
Распни Его, распни! Варраве дай свободу! Вопила яростно толпа, и, ей в угоду,
Позорно пролита была святая кровь Того, Кто возвестил прощенье и любовь…
С тех пор прошли века. Свершилось искупленье И озарило мир великое ученье:
Приявшему от нас и муки, и хулы, Возносим мы теперь молитвы и хвалы.
Но втайне, внутренно, мы те же фарисеи: Во мгле житейских дрязг заря живой идеи
Порою чуть блеснет, уж в трепетных сердцах Испытываем мы смятение и страх;
А если прозвучит, нежданно и сурово, Отважного ума бичущее слово, —
О, в те мгновения, ретивы и дружны, Безумно-яростной враждой ослеплены,
Мы полчищу Варрав предать себя готовы, Чтоб наложить на мысль безмолвия оковы:
Варравы нас тогда не устрашают, — нет, Мы перед истиной дрожим, нам страшен свет…
1881 Верещагин В турецкой_покойницкой
1881 Верещагин В Перед атакой. Под Плевной
1881 Верещагин В После атаки. Перевязочный пункт под Плевной
1881 Грузинский. Домой
1881 Джогин П. Пейзаж с рекой и рыбаком
Аполлон Майков
Смотри, смотри на небеса, Какая тайна в них святая Проходит молча и сияя И лишь настолько раскрывая Свои ночные чудеса, Чтобы наш дух рвался из плена, Чтоб в сердце врезывалось нам, Что здесь лишь зло, обман, измена, Добыча смерти, праха, тлена, Блаженство ж вечное - лишь там.
1881 Каменев Л Облачный день.
1881 Каменев Л Сумерки
1881 Касаткин Переселенцы.
1881 Кившенко. В церкви.
Семён Надсон
Во мраке жизненном, под жизненной грозою Когда, потерянный, я робко замолчал, О милый брат, какой нежданной теплотою, Какой отрадой мне привет твой прозвучал! [Не часто на пути светило мне участье, И не из роз венок ношу я на челе. И тем дороже мне, тем необъятней счастье С душою родственной сойтись в томящей мгле.
Если был бы я Агарков, Я б оркестр соорудил, И мильонами огарков Все пюпитры озарил.
И на флейте, на тромбоне И фаготах всех времён Нежно б пел в минорном тоне: «Милый ангел, я влюблён!»
Как белым саваном, покрытая снегами, Ты спишь холодным сном под каменной плитой, И сосны родины ненастными ночами О чем-то шепчутся и стонут над тобой; А я - вокруг меня, полна борьбы и шума, Жизнь снова бьет ключом, отдаться ей маня, Но жить я не могу: мучительная дума, Неотразимая, преследует меня...
Гнетущий, тяжкий сон!.. С тех пор как я, рыдая, Прильнул к руке твоей и звал тебя с тоской, И ты, недвижная и мертвенно-немая, Ты не откликнулась на мой призыв больной; С тех пор как слово "смерть",- когда-то только слово,- Мне в сердце скорбное ударило, как гром, Я в жизнь не верую - угрюмо и сурово Смерть, только смерть одна мне грезится кругом!.. Недуг смущенного былым воображенья Кладет печать ее на лица всех людей, И в них не вижу я, как прежде, отраженья Их грез и радостей, их горя и страстей; Они мне чудятся с закрытыми очами, В гробу, в дыму кадил, под флером и в цветах, С безжизненным челом, с поблекшими устами И страхом вечности в недвижимых чертах...
И тайный голос мне твердит, не умолкая: "Безумец! не страдай и не люби людей! Ты жалок и смешон, наивно отдавая Любовь и скорбь - мечте, фантазии твоей... Окаменей, замри... Не трать напрасно силы! Пусть льется кровь волной и царствует порок: Добро ли, зло ль вокруг,- забвенье и могилы - Вот цель конечная и мировой итог!"...
Когда в час оргии, за праздничным столом Шумит кружок друзей, беспечно торжествуя, И над чертогами, залитыми огнем, Внезапная гроза ударит, негодуя,- Смолкают голоса ликующих гостей, Бледнеют только что смеявшиеся лица,- И, из полубогов вновь обратясь в людей, Трепещет Валтасар и молится блудница.
Но туча пронеслась, и с ней пронесся страх... Пир оживает вновь: вновь раздаются хоры, Вновь дерзкий смех звучит на молодых устах, И искрятся вином тяжелые амфоры; Порыв раскаянья из сердца изгнан прочь, Все осмеять его стараются скорее,- И праздник юности, чем дальше длится ночь, Тем всё становится развратней и пошлее!..
Но есть иная власть над пошлостью людской, И эта власть - любовь!.. Создания искусства, В которых теплится огонь ее святой, Сметают прочь с души позорящие чувства; Как благодатный свет, в эгоистичный век Любовь сияет всем, все язвы исцеляет,- И не дрожит пред ней от страха человек, А край одежд ее восторженно лобзает...
И счастлив тот, кто мог и кто умел любить: Печальный терн его прочней, чем лавр героя, Святого подвига его не позабыть Толпе, исторгнутой из мрака и застоя. На смерть его везде откликнутся друзья, И смерть его везде смутит сердца людские, И в час разлуки с ним, как братская семья, Над ним заплачет вся Россия!..
Не презирай толпы: пускай она порою Пуста и мелочна, бездушна и слепа, Но есть мгновенья, когда перед тобою Не жалкая раба с продажною душою, А божество - толпа, титан - толпа!.. Ты к ней несправедлив: в часы ее страданий, Не шел ты к ней страдать.... Певец ее и сын, Ты убегал ее проклятий и рыданий, Ты издали любил, ты чувствовал один!... Приди же слиться с ней; не упускай мгновенья, Когда болезненно-отзывчива она, Когда от пошлых дел и пошлого забвенья Утратой тяжкою она потрясена!..
Путь суров... Раскаленное солнце палит Раскаленные камни дороги. О горячий песок и об острый гранит Ты изранил усталые ноги. Исстрадалась, измучилась смелая грудь, Истомилась и жаждой и зноем, Но не думай с тяжелой дороги свернуть И забыться позорным покоем!
Дальше, путник, всё дальше - вперед и вперед! Отдых после,- он там, пред тобою... Пусть под тень тебя тихая роща зовет, Наклонившись над тихой рекою; Пусть весна разостлала в ней мягкий ковер И сплела из ветвей изумрудный шатер, И царит в ней, любя и лаская,- Дальше, дальше и дальше, под зноем лучей, Раскаленной, безвестной дорогой своей, Мимолетный соблазн презирая!
Страшен сон этой рощи, глубок в ней покой: Он так вкрадчив, так сладко ласкает, Что душа, утомленная скорбью больной, Раз уснув, навсегда засыпает. В этой чаще душистой дриада живет. Чуть склонишься на мох ты,- с любовью Чаровница лесная неслышно прильнет В полумгле к твоему изголовью!..
И услышишь ты голос: "Усни, отдохни!.. Прочь мятежные призраки горя!.. Позабудься в моей благовонной тени, В тихом лоне зеленого моря!.. Долог путь твой,- суровый, нерадостный путь... О, к чему обрекать эту юную грудь На борьбу, на тоску и мученья! Друг мой! вверься душистому бархату мха: Эта роща вокруг так свежа и тиха, В ней так сладки минуты забвенья!.."
Ты, я знаю, силен: ты бесстрашно сносил И борьбу, и грозу, и тревоги,- Но сильнее открытых, разгневанных сил Этот тайный соблазн полдороги... Дальше ж, путник!.. Поверь, лишь ослабит тебя Миг отрады, миг грез и покоя,- И продашь ты все то, что уж сделал, любя, За позорное счастье застоя!..
Сколько лживых фраз, надуто-либеральных, Сколько пестрых партий, мелких вожаков, Личных обличений, колкостей журнальных, Маленьких торжеств и маленьких божков!.. Сколько самолюбий глубоко задето, Сколько уст клевещет, жалит и шипит,— И вокруг, как прежде, сумрак без просвета, И, как прежде, жизнь и душит и томит!.. А вопрос так прост: отдайся всей душою На служенье братьям, позабудь себя И иди вперед, светя перед толпою, Поднимая павших, веря и любя!.. Не гонись за шумом быстрого успеха, Не меняй на лавр сурового креста, И пускай тебя язвят отравой смеха И клеймят враждой нечистые уста!.. Видно, не настала, сторона родная, Для тебя пора, когда бойцы твои, Мелким, личным распрям сил не отдавая, Встанут все во имя правды и любви! Видно, спят сердца в них, если, вместо боя С горем и врагами родины больной, Подняли они, враждуя меж собою, Этот бесконечный, этот жалкий бой!..
Я встретил новый год один... Передо мной Не искрился бокал сверкающим вином, Лишь думы прежние, с знакомой мне тоскою, Как старые друзья, без зова, всей семьею Нахлынули ко мне с злорадным торжеством...
Я не тому молюсь, кого едва дерзает Назвать душа моя, смущаясь и дивясь, И перед кем мой ум бессильно замолкает, В безумной гордости постичь его стремясь; Я не тому молюсь, пред чьими алтарями Народ, простертый ниц, в смирении лежит, И льется фимиам душистыми волнами, И зыблются огни, и пение звучит; Я не тому молюсь, кто окружен толпами Священным трепетом исполненных духов, И чей незримый трон за яркими звездами Царит над безднами разбросанных миров,- Нет, перед ним я нем!.. Глубокое сознанье Моей ничтожности смыкает мне уста,- Меня влечет к себе иное обаянье - Не власти царственной,- но пытки и креста. Мой бог - бог страждущих, бог, обагренный кровью, Бог-человек и брат с небесною душой,- И пред страданием и чистою любовью Склоняюсь я с моей горячею мольбой!..
Я плакал тяжкими слезами,- Слезами грусти и любви,- Да осияет свет лучами Мир, утопающий в крови. И свет блеснул передо мною, И лучезарен, и могуч,- Но не надеждой, а борьбою Горел его кровавый луч; То не был кроткий отблеск рая,- Нет, в душном сумраке ночном Зажглась зарница роковая Грозы, собравшейся кругом....
1881 Клевер Ю Ю Деревня на острове Нарген
1881 Клевер Ю Ю Зимний пейзаж
1881 Клевер Ю Ю Окрестности Петербурга. Лахта
1881 Клевер Ю Ю Осень
1881 Кондратенко Лунная ночь в горах
Лиодор Пальмин
Везде гудят колокола, Ликуют люди, и светла, Чиста лазурь небес. С весной воскресли лес и дол И громко праздничный глагол Звучит: «Христос воскрес!» Но грустно мне в толпе людской… Я знаю: только звук густой, Лишь слово на устах… Хоть и лобзает брата брат, Христос по-прежнему распят, — Распят в людских сердцах… Свобода, братство и любовь! Где вы?.. Как прежде, льются кровь И слезы на земле. «Христос воскрес!» лепечем мы, Но тонем в бездне лжи и тьмы С проклятьем на челе… И с грустной думою моей К могилам милых и друзей Иду я в тишину. Как сладко в небе голубом! Там лес, играя с ветерком, Приветствует весну; Тем вешней мирною красой Блестит подснежник голубой, И жавронок, звеня, С мольбою праздничной своей Летит с воскреснувших полей В златом сияньи дня. Предвестьем радостным кругом Все дышит в блеске золотом; И мнится, в тишине, Из зеленеющих листов, Знакомых, милых голосов Звучит привет ко мне: «Давно из мира мы ушли И в лоне матери земли Давно наш прах истлел. Мы не дождались, чтобы свет Постиг Христа святой завет, — Таков и твой удел. И ты сойдешь, и за тобой Друзья сойдут своей чредой. Но верь: придет пора, Все возродимся снова мы Из недр и тления и тьмы Для правды и добра. Так сей святые семена! Придет желанная весна: И братство, и любовь Весь мир сплотят в семью одну, И мы, встречая ту весну, Соединимся вновь… И веры в дни эпохи той Раздастся громкий и святой Глагол самих небес, — Не только звуком на устах, Но глубоко в людских сердцах, — Воскрес Христос, воскрес!»
Ещё затмилася прекрасная звезда В разгаре полного и яркого сиянья, Так неожиданно!.. А многие года Она светила нам, как луч обетованья. На наших сумрачных духовных небесах, Покрытых тучами, теперь так мало света, Так мало ясных звезд; в их трепетных лучах Чуть виден трудный путь и мглою даль одета… Порой лишь тусклый свет блуждающих огней Влечет на миг толпу, блеснув лучом коварным… А ты, художник, нам, ты, в сумраке теней, Лил тихий, ровный блеск светилом лучезарным! Ты верой искренней и теплой пламенел Во все прекрасное… Твой голос вдохновенный Сулил отечеству бессмертия удел И к идеалу звал… Твой взор проникновенный В клокочущем аду страстей и темных сил, Где, как страшилища, гнездятся преступленья, В хаосе зла и мук порою находил Залог спасения, святыню искупленья… В душе преступника, проклятой на земле, Отверженной людьми и чуждой их участью, Ты видел светлый луч, таящийся во мгле, Сокровище небес, похищенное страстью, — В аду скорбей, во тьме духовной нищеты Ты видел скрытый путь с вратам любви и рая… О, рано ты ушел!.. О, много, много ты Еще не досказал, из мира улетая! Горька утрата нам, — замолк твой вещий зов!.. Но долго будет он звучать и за могилой, Сквозь гул обыденный ничтожных голосов, С любовью теплою, с пророческою силой… Уже сокрылся ты за гранью мировой, Но призовет жреца, мыслителя, поэта К служенью светлому оставленный тобой В духовной скинии святой кивот завета…
Уж твой могильный крест давно оброс травой!.. А кажется, давно-ль, давно-ль, моя родная, Сюда я схоронил остывший пепел твой, Над ним без памяти, отчаянно рыдая? И вот, покинувши столичный шумный свет С его вседневною гремящей суетою, Где в памяти людей тебя и следа нет, Я вновь пришел сюда, чтоб теплою слезою С молитвой оросить почивший милый прах. Но где же ты?… В земле бесследно ли истлела? Или, простившись с ней и ей отдавши тело, Ты в горней высоте паришь на небесах?.. Неразрешимая, великая загадка!… А вкруг давно весна… Так радостно и сладко, Играя с ветерком, шумит зеленый лес; На ясном куполе лазоревых небес Сребристых облаков, скользя, несутся волны; Луч утренний златит кресты и сельский храм И трели жаворонка несутся к небесам С проснувшихся полей, веселой жизнью полны. Вон курятся дымки в деревне за рекой, В сияньи золотом играя безмятежно, И отражается во влаге-голубой Лазурь небесная так ласково и нежно… Какая жизнь кругом! Как радостно, светло, В наряде праздничном, все блещет предо мною, Как будто бы земли ожившее чело Блестит воскресною, торжественной мольбою! И в смерть не верится в минуту эту мне… Мечта прекрасная, как светлое виденье, Слетает на душу в отрадной тишине, Что за могилой есть и жизнь, и возрожденье… Что в этот самый миг, быть-может, как стою Один я над родной, заветною могилой, Оплакивая смерть недавнюю твою И в прошлое несясь мечтой моей унылой, — Быть-может, в этот миг, уже в краю другом, Быть-может, далеко, на юге золотом, На мирном берету зеркального залива, Где лодки рыбаков колеблются лениво Под говор сладостный полуденной волны, Ты в этот самый миг, — дитя другой страны, — Полна сияющих надежд и упований, Уже не ведаешь тоски воспоминаний, Забыв былую жизнь и гнет былых скорбей, И с тихой, радостной улыбкою своей, Встречая солнца свет, сверкающий росою В цветах вокруг тебя, благословляешь ты Тот самый луч златой, что с ясной высоты Играет здесь моей горячею слезою, Упавшей на твои могильные цветы… Отрадная мечта!.. Когда ж промчатся годы И за тобой сойду я, сбросив гнет скорбей, Гнет одиночества, и горя, и невзгоды, — То снова, как вдали давно минувших дней, Проснувшись, может-быть, твой милый взор я встречу, Как прежде, блещущий любовию святой, Со смехом и слезой я на него отвечу И с лепетом прильну к труди твоей родной!…
1881 Киселёв Прудик
1881 Киселёв Южный пейзаж
1881 Крамской И. Портрет В.Г. Перова
1881 Куинджи А. Днепр утром
1881 Левитан Дорога в лесу
Алексей Плещеев
Бурлила мутная река Почуяв близкие оковы; И вдаль куда-то облака Осенний ветер гнал сурово. В саду безлюдном и немом Деревья высились уныло С листвой поблёкшей… Все кругом О разрушеньи говорило. Но блеск весны я в сердце нёс, Мне Божий мир казался светел; Природы — полон ярких грёз — Я увяданья не заметил. Был май, и веяло теплом, Сады цвели благоухая, Под ярким солнечным лучом Волна сверкала голубая. И тихий шум ветвей густых Свободных птичек вторил пенью; Привет в веселых песнях их Звучал природы возрожденью. Но мрак царил в душе моей… Недавней поражен утратой, Я, средь смеющихся полей, Уныло шел, тоской объятый. Небесный купол мне сиял, Но я могилы видел своды… И отвращение внушал Мне пир ликующей природы…
1881 Лагорио Батум
1881 Лагорио В Финском заливе
1881 Лагорио Петербург ночью. Исаакиевский собор
1881 Лемох К. Нищенка.
1881 Литовченко Ледоход на Неве
Константин Романов
30.06 1881 . . . . Мы на далёкий север уплывали; В последний раз на небо голубое, На голубые волны мы взирали . . . . Прошло, прошло то время золотое! А впереди синел простор безбрежный; Залив пылал вдали в лучах заката, И доносился чей-то голос нежный: «O bella Napoli! O suol beato!»
О, царь, скорбит душа твоя, Томится и тоскует! Я буду петь: пусть песнь моя Твою печаль врачует.
Пусть звуков арфы золотой Святое песнопенье Утешит дух унылый твой И облегчит мученье.
Их человек создать не мог, Не от себя пою я: Те песни мне внушает Бог, Не петь их не могу я!
О, царь, ни звучный лязг мечей, Ни юных дев лобзанья, Не заглушат тоски твоей И жгучего страданья!
Но лишь души твоей больной Святая песнь коснется,- Мгновенно скорбь от песни той Слезами изольется.
И вспрянет дух унылый твой, О, царь, и торжествуя, У ног твоих, властитель мой, Пусть за тебя умру я!
1881 Маковский В В жаркий день
1881 Маковский В Крах банка
1881 Маковский В Старик с трубкой
1881 Маковский К Портрет Александра II на смертном одре
1881 Маковский К Портрет Александра II
Константин Случевский
Вёрст сотни на три одинокий, Готовясь в дебрях потонуть, Бежит на север неширокий, Почти всегда пустынный путь.
Порою, по часам по целым, Никто не едет, не идёт; Трава под семенем созрелым Между колей его растёт.
Унылый край в молчаньи тонет... И, в звуках медленных, без слов, Одна лишь проволока стонет С пронумерованных столбов...
Во имя чьих, каких желаний Ты здесь, металл, заговорил? Как непрерывный ряд стенаний, Твой звук задумчив и уныл!
Каким пророчествам тут сбыться, Когда, решившись заглянуть, Жизнь стонет раньше, чем родится, И стоном пролагает путь?!
В Кутаисе и подле, в окрестностях, Где в долинах, над склонами скал, Ждут развалины храмов грузинских, Кто бы их поскорей описал...
Где ни гипс, ни лопата, ни светопись Не являлись работать на спрос; Где ползут по развалинам щели, Вырастает песчаный нанос;
Где в глубоком, святом одиночестве С куполов и замшившихся плит, Как аскет, убежавший в пустыню, Век, двенадцатый счётом, глядит;
Где на кладбищах вовсе неведомых, В завитушках крутясь, письмена Ждут, чтоб в них знатоки разобрали Разных, чуждых людей имена, —
Там и русские буквы читаются! Молчаливо улёгшись рядком, Всё коллежские дремлют асессоры Нерушимым во времени сном.
По соседству с забытой Колхидою, Где так долго стонал Прометей; Там, где Ноев ковчег с Арарата Виден изредка в блеске ночей;
Там, где время, явившись наседкою, Созидая народов семьи, Отлагало их в недрах Кавказа, Отлагало слои на слои;
Где совсем первобытные эпосы Под полуденным солнцем взросли, — Там коллежские наши асессоры Подходящее место нашли...
Тоже эпос! Поставлен загадкою На гробницах армянских долин Этот странный, с прибавкою имени Не другой, а один только чин!
Говорят, что в указе так значилось; Кто Кавказ перевалит служить, Бьпъ тому с той поры дворянином, Знать, коллежским асессором бьпъ...
И лежат эти прахи безмолвные Нарождённых указом дворян... Так же точно их степь приютила, Как и спящих грузин и армян!
С тем же самым упорным терпением Их плывучее время крушит, И чуть-чуть нагревает их летом, И чуть-чуть по зиме холодит!
Тот же коршун сидит над гробницами, Равнодушен к тому, кто в них спит! Чистит клюв, обагрённый добычей, И за новою зорко следит!
Одинаковы в доле безвременья, Равноправны, вступивши в покой: Прометей, и указ, и Колхида, И коллежский асессор, и Ной...
Зёрнышко овсяное искренно обрадовалось, — Счастье-то нежданное! корешком прокрадывалось Смело и уверенно по земле питательной, В блеске солнца вешнего — ласки обаятельной…
Лживою тревогою зёрнышко смутилося: Над большой дорогою прорастать пустилося! Мнут и топчут бедное… Солнце жжёт лучом… Умерло, — объятое высохшим пластом!
Из темноты углов её молчащих И из приборов, всюду видных в ней, Из книг учёных, по шкапам стоящих, Не вызвать в жизнь ни духов, ни теней! Сквозь ряд машин, вдоль проволок привода, Духовный мир являться не дерзнёт, И светлый сильф в обьятьях кислорода В соединенье новом пропадёт... О, сколько правды в мертвенности этой! Но главный вывод безответно скрыт! Воображение — бред мысли подогретой, Зачем молчишь ты и душа молчит? Лги, лги, мечта, под видом убежденья — Не всё в природе цифры и паи, Мир чувств не раб законов тяготенья, И у мечты законы есть свои; Им власть дана, чтоб им вослед пробились Иных начал живучие струи, Чтоб живы стали и зашевелились Все эти цифры, меры и паи...
Как много очерков в природе? Сколько их? От тёмных недр земли до края небосклона, От дней гранитов и осадков меловых До мысли Дарвина и до его закона!
Как много профилей проходит в облаках, В живой игре теней и всяких освещений; Каких нет очерков в моллюсках и цветах, В обличиях людей, народов, поколений?
А сказки снов людских? А грёзы всяких свойств Болезней и смертей? А бред галлюцината? Виденья мрачные психических расстройств, — Всё братья младшие в груди большого брата!
А в творчестве людском? О нет! Не оглянуть Всех типов созданных и тех, что народятся; Людское творчество — как в небе Млечный Путь: В нём новые миры без устали родятся!
Миры особые в одном большом миру! А всё прошедшее, всё, что ушло в былое… Да, бесконечности одной не по нутру Скоплять всё мёртвое и сохранять живое.
Ей, бесконечности, одной не совладать С великой дробностью такого содержанья, Когда бы в помощь ей бессмертья не придать И неустанного, тупого ожиданья.
Но что мудрёнее всего, так это — то, Что ни в одной из форм нет столько хлебосольства, Чтоб в ней сказалися свобода, мир, довольство!.. И счастья полного не обретал никто!
Когда от хлябей и болот И от гнилых торфянико́в Тлетворный дух в ночи́ идёт В молочных обликах паров,
И ищет в избы он пути, Где человек и жёлт, и худ, Где сытых вовсе не найти, Где вечно впроголодь живут, —
Спешите мимо поскорей, Идите дальше стороной И прячьте маленьких детей: Цинга́ гуляет над землёй!
«Ах, мама! Глянь-ка из окна... Там кто-то есть, наверно есть! Вон голова его видна, Он ищет щёлку, чтоб пролезть!
Какой он белый и слепой!.. Он шарит пальцами в стене... Он копошится за стеной... Ах, не пускай его ко мне!»
Дитя горит... И сух язык... Нет больше силы кликнуть мать Безмолвный гость к нему приник, Припал! даёт собой дышать!
Как будто ластится к нему, Гнетёт дитя, раскрыл всего И, выдыхая гниль и тьму, Себя он греет об него...
Так, говорят, их много мрёт В лачугах, маленьких детей, — Там, где живут среди болот, У корелы́ и лопарей!
На безлесном нашем юге, На степных холмах, Дремлют каменные бабы С чарками в руках.
Как на севере, далёко, На мохнатых псах, Даже летом и без снега Ездят на санях.
Как у нас в речных лиманах Столько, столько рыб, Что и ангелы Господни Счесть их не могли б.
Как живут у нас калмыки, В странах кумыса, Скулы толсты, очи узки, Редки волоса;
Подле них живут татары, Выбритый народ; Каждый жён своих имеет, Молится — поёт.
Как, в надежде всепрощенья, Каясь во грехах, Много стариц ждут спасенья В дебрях и скитах;
Как, случается порою, Даже до сих пор, Вдруг поймают люди ведьму — Да и на костёр...
Как, хоть редко, но бывает. Точно осовев, Бабу с бабой повенчают, Лиц не доглядев...
Как живых людей хоронят Было, знать, село — Да по бабью слову скрылось, По́д землю ушло...
Слышат каменные бабы С чарками в руках, Что́ им сказывает ветер, Рея в ковылях!
И на сладкий зов новинки Шлют они за ним За песчинками песчинки... И пройдут, как дым!
На берегах Нормандии счастливой, Где стенами фалез земля окаймлена, Привольно людям, счастье не химера. Труд не гнетёт и жизнь не голодна.
Ещё всесильны пёстрые Мадонны И, приношеньями обвешаны, глядят, И депутаты здешних мест в Париже На крайней правой исстари сидят.
Ещё живёт старинная отвага И крепкая душа в нормандских рыбаках: Их мощный тип не может измениться, Он сохранён, он взрос в морских солях!
Нейдёт отсюда жить к американцам Избыток сил людских; есть место для гробов; Бессчётных фабрик пламенные печи Не мечут в ночь пунцовых языков.
Меж тёмных рощ, над тучными холмами, — Стада и табуны, и замки, и дворы; Из них, что день, развозятся повсюду И молоко, и масло, и сыры.
Здесь, вдоль черты приливов и отливов, В волнах, играющих между прибрежных глыб, Роятся тьмы вертящихся креветок; Морской песок — и этот полон рыб.
Повсюду, словно гроздья винограда, Лежат синеющие мули под водой, И всякой рыбою полны рыбачьи боты, Бегущие на утре дня домой.
Пластом ракушки берег покрывают, И крабов маленьких весёлые семьи, Заслышав шум, под камни убегают, Бочком ползут в пристанища свои;
И всюду между них, спокойней чем другие, Отцы-«отшельники» различных форм живут: То рачки умные, засевшие в скорлупки Погибших братьев, в даровой приют.
Лежит «отшельник», счастлив и беспечен, Лежит в песке и преспокойно ждёт, — Квартирою дешёвой обеспечен, А кушанье доставит море в рот.
Свой вкусный хвостик глубоко запрятав, Таращит этот рак проворные клешни... То дармоеды, феодалы моря, Невозмутимей всех других они!..
Одним из тех великих чудодействий, Которыми ты, родина, полна, В степях песчаных и солончаковых Струится Волги мутная волна... С запасом жизни, взятым на дорогу Из недр глубоких северных болот, По странам жгучим засухи и зноя Она в себе громады сил несёт! От дебрей муромских и от скито́в раскола, Пройдя вдоль стен святых монастырей, Она подходит к капищам, к хурулам Другого Бога и других людей. Здесь, вдоль песков, окраиной пустыни, Совсем в виду кочевий калмыков, Перед лицом блуждающих киргизов, Питомцев степи и её ветров, —
Для полноты и резкости сравненья С младенчеством культуры бытовой, — Стучат машины высшего давленья На пароходах с топкой нефтяной. С роскошных палуб, из кают богатых, В немую ширь пылающих степей Несётся речь проезжих бородатых, Проезжих бритых, взрослых и детей; И между них, чуть вечер наступает, Совсем свободно, в заповедный час, Себя еврей к молитве накрывает, И Магомета раб свершает свой намаз; И тут же родом, страшно поражая Своею вздорной, глупой болтовней, Столичный франт, на службу отъезжая, Всё знает, видел и совсем герой!
Какая пестрота и смесь сопоставлений?! И та же всё единая страна... В чём разрешенье этих всех движений? Где всем им цель? Дана ли им она? Дана, конечно! Только не добиться, Во что здесь жизни суждено сложиться! Придётся ей самой себя создать И от истории ничем не поживиться, И от прошедшего образчиков не брать.
Спит пращур городов! А я с горы высокой Смотрю на очерки блестящих куполов, Стремящихся к звездам над уровнем домов, Под сенью тёмною, лазурной и стоокой. И Днепр уносится… Его не слышу я, — За далью не шумит блестящая струя.
О нет! Не месяц здесь живой красе причина! Когда бы волю дать серебряным лучам Скользить в безбрежности по тёмным небесам, Ты не явилась бы, чудесная картина, И разбежались бы безмолвные лучи, Чтоб сгинуть, потонуть в неведомой ночи.
Но там, где им в пути на землю пасть случилось, Чтобы светить на то, что в тягостной борьбе, Так или иначе, наперекор судьбе, Бог ведает зачем, составилось, сложилось, — Иное тем лучам значение иметь: В них мысль затеплилась! Ей пламенем гореть!
Суть в созданном людьми, их тяжкими трудами, В каменьях, не в лучах, играющих на них, Суть в исчезаньи сил, когда-то столь живых, Сил, возникающих и гибнущих волнами, — А кроткий месяц тут, конечно, ни при чём С его бессмысленным серебряным лучом.
Тяжёлый день... Ты уходил так вяло... Я видел казнь: багровый эшафот Давил как будто бы сбежавшийся народ, И солнце ярко на топор сияло.
Казнили. Голова отпрянула, как мяч! Стёр полотенцем кровь с обеих рук палач, А красный эшафот поспешно разобрали, И увезли, и площадь поливали.
Тяжёлый день... Ты уходил так вяло... Мне снилось: я лежал на страшном колесе, Меня коробило, меня на части рвало, И мышцы лопались, ломались кости все...
И я вытягивался в пытке небывалой И, став звенящею, чувствительной струной, — К какой-то схимнице, больной и исхудалой, На балалайку вдруг попал едва живой!
Старуха страшная меня облюбовала И нервным пальцем дёргала меня, «Коль славен наш Господь», тоскливо напевала, И я вторил ей — жалобно звеня!..
Это на Волге, на матушке, было! Солнце за степью в песках заходило. Я перебрался в лодчонке к рыбацкой ватаге, С ромом во фляге, — Думал я, может, придётся поднесть Выпить в мою или в ихнюю честь!
Белая отмель вёрст на́ пять бежала. Тут-то в рогожных заслонах ватага стояла. Сети длиной чуть не с вёрсту на древках торчали, Резко чернея на белом песке, просыхали... Домик с оконцем стоял переносный; Края далёкого сосны, Из Ярославля, знать, срубом служили, Смолы сочили... Вижу: хозяин стоит; он сказал: «Ваше степенство, должно быть, случайно попал? Чай, к пароходу, поди, опоздали, Заночевали?» Также сказал, что улов их недурен И что, хоть месяц был бурен, Всё же у них Рыбин больших Много в садке шевелится! Может, хочу убедиться?
В ближнем яру там садок преболышущий стоял. Был поделён он на клети; я шесть насчитал; Где по длине их, а где поперёк Сходни лежали из тонких досо́к. Каждая клеть была рыбой полна... Шумно играла в них рыбья волна! Стукался толстый лосось и юлила стерлядка; В звучно плескавшей воде, посреди беспорядка, Чопорно, в белых тесьмах, проходила севрюга; «Есть, — говорил мне хозяин, — у нас и белуга!» Сунул он жердь и по дну поводил, Поднял белугу! Нас дождь окатил, Чуть показалась она... Мощным плёсом хлестнула, Точно дельфин кувырнулась и ко́ дну юркнула...
Ночь налегла той порой! Очередной Сети закидывал; прочие кучей сидели; Два котелка на треногах кипели; Яркий огонь по синеющей ночи пылал, Искры метал...
Разные, пёстрые люди в той куче столпились... Были такие, что ближе к огню протеснились; Были такие, что в мрак уходили, — Точно они свои лица таили! «Что́ его, — думали, — к нам сюда носит? Ежели вдруг да про пашпорты спросит? Правда, далеки пески! Не вперво́й уходить! Дёрнула, видно, нелёгкая нас посетить!..»
Фляга с ямайским осталася полной при мне: И повернуть-то её не пришлось на ремне! Даже и к слову придти не пришлось никому; Был я не по́ сердцу волжской ватаге, — видать по всему! — Выходцем мира иного, Мало сказать, что чужого...
Только отъехавши с вёрсту от стана, Лодкой спугнув по пути пеликана, — Он на волнах уносившейся Волги дремал, — Что пеликаны на Волге бывают, того я не знал, — Издали песню я вдруг услыхал хоровую... В звёздную ночь, в голубую, Цельною шла, не куплет за куплетом,— Тьму рассекала ночную высоким фальцетом И, широко размахнув для полёта великого крылья, Вдруг ни на чём обрывалась с бессилья...
Чудная ночь эту песнь подхватила И в отголосках без счёта в безбрежную даль проводила...
1881 Максимов. Больной муж
1881 Мещерский А. Лесной пейзаж.
1881 Мясоедов Г. Дорога во ржи.
"1881 Наумов А. Н. А. Некрасов и И. И. Панаев у больного В. Г. Белинского.
1881 Новоскольцев А. Преподобный Сергий благословляет великого князя Дмитрия Донского на выступление против рати Мамая
1881 Соломаткин Препровождение арестованных.
Владимир Соловьёв
3.04 1881 Друг мой! прежде, как и ныне, Адони́са отпевали. Стон и вопль стоял в пустыне, Жены скорбные рыдали.
Друг мой! прежде, как и ныне, Адонис вставал из гроба, Не страшна его святыне Вражьих сил слепая злоба.
Друг мой! ныне, как бывало, Мы любовь свою отпели, А вдали зарею алой Вновь лучи ее зардели.
21.11 1881 Лишь забудешься днем иль проснешься в полночи — Кто-то здесь… Мы вдвоем, — Прямо в душу глядят лучезарные очи Темной ночью и днем.
Тает лед, расплываются хмурые тучи, Расцветают цветы… И в прозрачной тиши неподвижных созвучий Отражаешься ты.
Исчезает в душе старый грех первородный: Сквозь зеркальную гладь Видишь, нет и травы, змей не виден подводный, Да и скал не видать.
Только свет да вода. И в прозрачном тумане Блещут очи одни, И слилися давно, как роса в океане, Все житейские дни.
Был труден долгий путь. Хоть восхищала взоры Порой природы дивной благодать, Но неприступные кругом сдвигались горы, И грудь усталая едва могла дышать.
И вдруг посыпались зарей вечерней розы, Душа почуяла два легкие крыла. И в новую страну неистощимой грезы Любовь-волшебница меня перенесла.
Поляна чистая луною серебрится, Деревья стройные недвижимо стоят, И нежных эльфов рой мелькает и кружится, И феи бледные задумчиво скользят.
В стране морозных вьюг, среди седых туманов Явилась ты на свет, И, бедное дитя, меж двух враждебных станов Тебе приюта нет.
Но не смутят тебя воинственные клики, Звон лат и стук мечей, В раздумье ты стоишь и слушаешь великий Завет минувших дней:
Как древле Вышний Бог избраннику еврею Открыться обещал, И Бога своего, молитвой пламенея, Пророк в пустыне ждал.
Вот грохот под землей и гул прошел далеко, И меркнет солнца свет, И дрогнула земля, и страх объял пророка, Но в страхе Бога нет.
И следом шумный вихрь и бурное дыханье, И рокот в вышине, И с ним великий огнь, как молнии сверканье, — Но Бога нет в огне.
И смолкло все, укрощено смятенье, Пророк недаром ждал: Вот веет тонкий хлад[, и в тайном дуновенье Он Бога угадал.
О, как в тебе лазури чистой много И черных, черных туч! Как ясно над тобой сияет отблеск Бога, Как злой огонь в тебе томителен и жгуч.
И как в твоей душе с невидимой враждою Две силы вечные таинственно сошлись, И тени двух миров, нестройною толпою Теснясь к тебе, причудливо сплелись.
Но верится: пройдет сверкающий громами Средь этой мглы божественный глагол, И туча черная могучими струями Прорвется вся в опустошенный дол.
И светлою росой она его омоет, Огонь стихий враждебных утолит, И весь свой блеск небесный свод откроет И всю красу земли недвижно озарит.
Под чуждой властью знойной вьюги, Виденья прежние забыв, Я вновь таинственной подруги Услышал гаснущий призыв.
И с криком ужаса и боли, Железом схваченный орел — Зтрепетал мой дух в неволе И сеть порвал, и ввысь ушел.
И на заоблачной вершине Пред морем пламенных чудес Во всесияющей святыне Он загорелся и исчез.
Угнетаемый насилием Черни дикой и тупой, Он питался сухожилием И яичной скорлупой.
Из кулей рогожных мантию Он себе соорудил И всецело в некромантию Ум и сердце погрузил.
Со стихиями надзвездными Он в сношение вступал, Проводил он дни над безднами И в болотах ночевал.
А когда порой в селение Он задумчиво входил, Всех собак в недоумение Образ дивный приводил.
Но, органами правительства Быв без вида обретен, Тотчас он на место жительства По этапу водворен.
Я был велик. Толпа земная Кишела где-то там в пыли, Один я наверху стоял, Был с Богом неба и земли.
И где же горные вершины? Где лучезарный свет и гром? Лежу я здесь, на дне долины, В томленье скорбном и немом.
О, как любовь все изменила. Я жду, во прахе недвижим, Чтоб чья-то ножка раздавила Меня с величием моим.
1881 Нестеров М Жертва приятелей
1881 Нестеров М Троицын день
1881 Орловский В. В буковом лесу
1881 Орловский В. Дорога
1881 Орловский В. Озеро в Гатчинском парке.
1881 Перов Никита Пустосвят
Иван Тургенев
Отсутствующими очами Увижу я незримый свет, Отсутствующими ушами Услышу хор немых планет. Отсутствующими руками Без красок напишу портрет. Отсутствующими зубами Съем невещественный паштет, И буду рассуждать о том Несуществующим умом.
1881 Перов Плач Ярославны
1881 Перов Старик на скамейке
1881 Поленов В Горелый_лес
1881 Поленов В Дворик
1881 Поленов В Река_Воря
1881 Поленов В Скотный двор в Абрамцево
Афанасий Фет
1.03 1881 День искупительного чуда, Час освящения креста: Голгофе передал Иуда Окровавленного Христа.
Но сердцеведец безмятежный Давно, смиряяся, постиг, Что не простит любви безбрежной Ему коварный ученик.
Перед безмолвной жертвой злобы, Завидя праведную кровь, Померкло солнце, вскрылись гробы, Но разгорелася любовь.
Она сияет правдой новой. Благословив ее зарю, Он крест и свой венец терновый Земному передал царю.
Бессильны козни фарисейства: Что было кровь, то стало храм, И место страшного злодейства Святыней вековечной нам.
Это утро, радость эта, Эта мощь и дня и света, Этот синий свод, Этот крик и вереницы, Эти стаи, эти птицы, Этот говор вод,
Эти ивы и березы, Эти капли - эти слезы, Этот пух - не лист, Эти горы, эти долы, Эти мошки, эти пчелы, Этот зык и свист,
Эти зори без затменья, Этот вздох ночной селенья, Эта ночь без сна, Эта мгла и жар постели, Эта дробь и эти трели, Это всё - весна.
1881 Репин И Вечорницы
1881 Репин И По следу.
1881 Репин И Портрет композитора А.Г.Рубинштейна
1881 Репин И Портрет композитора М. П. Мусоргского
1881 Репин И Портрет хирурга Н.И.Пирогова
1881 Репин И Улица в Тифлисе
Константин Фофанов
10.10 1881 Полураздетая дуброва, Полуувядшие цветы, Вы навеваете мне снова Меланхоличные мечты! 5 И так идут они к туманам, Так дружны с сумраком небес, Как крест с кладбищенским курганом, Как сказка с прелестью чудес!
7.12 1881 Как дева грустная в наряде подвенечном, Ночь вешняя глядит ко мне в окно. Я слышу музыку в биении сердечном — И пережитое в душе озарено. 5 Легко мне!.. Но мечты волнуются неясно, Как будто чья-то тень поникла на плечо И манит вдаль меня так ласково, так властно, И манит, и поет, и дышит горячо…
Потуши свечу, занавесь окно. По постелям все разбрелись давно. Только мы не спим, самовар погас, За стеной часы бьют четвертый раз!
До полуночи мы украдкою Увлекалися речью сладкою: Мы замыслили много чистых дел... До утра б сидеть, да всему предел!..
Ты задумался, я сижу - молчу... Занавесь окно, потуши свечу!..
Цветами сказанные сказки, Сон, порожденный при луне, Вы созданы не для огласки; И счастлив тот, кто вашей ласки Не выдал кисти иль струне, Кто чары ваших вдохновений В душе тревожной уберег: Он не услышит огорчений И незаслуженный упрек; Но тот певец счастливей вдвое, Кто из струны своей извлек То вдохновенное, святое, Чем дышит смертных ретивое, Священный шум земных тревог.
1881 Прянишников И. Жестокие романсы
1881 Прянишников И. На тяге
1881 Рубо Ф. Атака запорожцев в степи
1881 Рубо Ф. Охотники
1881 Сверчков Н. Александр III
1881 Сверчков Н. Охота
Пётр Шумахер
В тоске смотрю я на долину, Пахнуло осенью, льёт дождь, Заволокло совсем картину Окрестных сёл, полей и рощ. Куря лениво папиросу, Блуждая в умственной чаще́, Я подошёл в мечтах к вопросу: И как и что у нас вообще?
Мы вырастали в детстве дома, В квашне семейной кислоты; Всё пожирали, что съедомо, И заправляли животы. Нам очень мало прививали Идей здоровых и живых, Нам бредни в голову вбивали О леших, буках, домовых...
Прославил Пушкин русских нянек Но от убогого ума Тупых Арин и грязных Танек Прилипло много к нам дерьма. Они растили нас халатно, И, начиняя пирогом, Не научили с... опрятно, Не говоря о чём другом.
Период школьного ученья — Увечье свежих, юных сил, — Ещё никто без отвращенья Его ярма не выносил. Не знаем мы живой науки; Её безжизненный скелет — Причина лености и скуки: Он ум мертвит во цвете лет.
Дух схоластической рутины Нам с детства гадит чердаки; Немые греки и латины Теснят живые языки. И возмущаюсь, и любуюсь, Когда свой древний hiс, haec, hoc Долбит бесплодно юный huius, Чтоб сдать учителю урок; И как, избавясь от опеки, Наш обалделый Кикерон, Расставшись с Тацитом навеки, Летит стрелою в Демидрон.
Выходим мы из полировки Лоскутных сведений полны, Без всякой дельной подготовки, И — ищем места у казны. Бросаться в омут канцелярский Ты, милый вьюнош, не спеши! Ну, хоть надень колет гусарский, — Под вицмундиром нет души. Без хамства, лести и нахальства Ты и не думай заслужить Благоволения начальства... Уж где тут честью дорожить!
А что творится в высших сферах, В стране намерений благих? Но в государственных аферах Всё шито-крыто для других... У нас сановников сажают Не по достоинству, а зря; Они и пакостят, как знают, Мороча бедного царя. Случалось, их и уличали, Да из улик родился пшик... Каких бы бед ни накачали, За всё отдуется мужик.
А мы знай хлопаем глазами, Как бы потворствуя греху; Всё оттого, что плохи сами, Что у самих мордас в пуху. Мы втихомолку либеральны, А въявь - покорные сыны, И каждый бестия квартальный Напустит страху нам в штаны.
Мы безо всякого конфуза Себя считаем первый сорт, Судачим немца и француза, Швыряем Англию за борт... «Мы с коих пор известны свету! Не дрогнем мы ни перед кем! Ни до кого нам нужды нету: У нас есть всё!..» А между тем, Не шевеля ума и ж... Живём мы, не марая рук, На всём готовом у Европы По части знаний и наук; И с сквозниковскою манерой За то, что мы её доим, — В глаза ей тычем нашей верой И благочестием своим.
Но толку нет мечтать напрасно, Мечтой недуг не излечить; О, как бы мне хотелось гласно Всю нашу ложь изобличить; Но на устах изобличенья Лежит казенная печать... И лишь вольны, без опасенья, В свин-голос на ветер кричать Подлец Катков да кметь Аксаков, Журнальной прессы два шута... А для Вольтеров и Жан-Жаков Есть отдалённые места.
Вообще - как, что — печаль не наша: Мы в малолетстве состоим... Про всё смекает наш папаша С конвоем доблестным своим.
1881 Саврасов" Ночь на Воробьевых горах
1881 Саврасов" Пейзаж с радугой
1881 Саврасов Рожь
1881 Семирадский Оргия времён Тиберия на острове Капри
1881 Семирадский Танец среди мечей
1881 Семирадский У храма (Идиллия)."
1:08:36
Опера Снегурочка. Телетрансляция. Opera Snow Maiden (Rimsky-Korsakov).
Золотой век искусства России
:Ольга Л-М
Золотой XIX век искусства России.
Век 19й, железный... А в нём - бриллианты живописи, жемчуг музыки, золото слов...
1881 год
Алексей Апухтин
Зачем загадывать, мечтать о дне грядущем,
Когда день нынешний так светел и хорош?
Зачем твердить всегда в унынии гнетущем,
Что счастье ветрено, что счастья не вернешь?
Пускай мне суждены мучения разлуки
И одиночества томительные дни,—
Сегодня я с тобой, твои целую руки,
И ночь тиха, и мы одни.
О, если бы я мог, хоть в эту ночь немую,
Забыться в грезах золотых
И всё прошедшее, как ношу роковую,
Сложить у милых ног твоих.
Но сердце робкое, привыкшее бояться,
Не оживет в роскошном сне,
Не верит счастию, не смеет забываться
И речи скорбные нашептывает мне.
Когда я удалюсь, исполненный смущенья,
И отзвучат шаги мои едва,
Ты вспомнишь, может быть, с улыбкою сомненья
Мои тревожные моленья,
Мои горячие и нежные слова.
Когда враги мои холодною толпою
Начнут меня язвить и их услышишь ты,
Ты равнодушною поникнешь головою
И замолчишь пред наглою враждою,
Пред голосом нелепой клеветы.
Когда в сырой земле я буду спать глубоко,
Бессилен, недвижим и всеми позабыт,—
Моей могилы одинокой
Твоя слеза не оросит.
И, может быть, в минуту злую,
Когда мечты твои в прошедшее уйдут,
Мою любовь, всю жизнь мою былую
Ты призовешь на строгий суд;
О, в этот страшный час тревоги, заблужденья,
Томившие когда-то эту грудь,
Мои невольные, бессильные паденья
Ты мне прости и позабудь.
Пойми тогда, хоть с поздним сожаленьем,
Что в мире том, где друг твой жил,
Никто тебя с таким самозабвеньем,
С таким страданьем не любил.
Павел Козлов
22.09 1881
Когда порой блестит твоя улыбка
Как светлый луч, как мимолётный сон,
Мое больное сердце бьется шибко
И я стою взволнован и смущен.
В улыбке чудной теплится отрада;
В ней прелестью все дышит неземной.
Я упоён; как светлая лампада
Моя душа горит перед тобой.
Но я молчу. Тяжелое молчанье
Когда б на миг решился я прервать,
Все не сумел бы высказать страданья,
Все не сумел бы страсти передать.
Я смят борьбой, измучен жизни битвой;
Но если бы я вдруг заговорил,
К тебе бы понеслись одни молитвы,
Как фимиам, что льется от кадил.
Александр Круглов
2.05 1881
О, я люблю весну-царицу
С её волшебной красотой,
Но труд загнал меня в столицу
И запер в комнате глухой.
О, край мой далекий, край дедов, отцов!
Тебя я теперь вспоминаю
И, чувствуя тяжесть проклятых оков,
В тебе, в твою чащу дремучих лесов,
Как узник, мечтой улетаю!
Как дышется славно! И сердце в груди
Свободно и радостно бьется…
И слышу я, шепчут леса мне: "приди,
Под тению кедров родных посиди,
И счастье тебе улыбнется*
«Душой наболевшей своей отдохни,
И пусть исходящее кровью
Разбитое сердце, как в прежние дни
Далекого детства, певцы-соловьи
Наполнятъ высокой любовью;
«Пусть вера, что гаснет в тяжелой борьбе
С неправдой и тьмой озлобленной,
Воскреснет — могучая — снова в тебе,
И взглянешь отважно ты в очи судьбе,
И выйдешь на труд обновленный!
«Приди, — слышу шепчут родные леса, —
Сбрось цепи проклятой работы!
Смотри, как безоблачны здесь небеса,
Какое приволье, какая краса!
Нет места для слез и заботы…»
О, край мой далекий, край дедов, отцов!
Тебя я теперь вспоминаю
И, чувствуя тяжесть житейских оков,
В тебе, в твою чащу дремучих лесов,
Как узник, мечтой улетаю!
Но крепки железные цепи труда,
Как каторжник ими я скован;
И горькую песню поет мне нужда:
«Про лес и приволье забудь навсегда.
Забудь все, чем ты очарован!
«Смири все порывы, мечту охлади, —
Ведь жажде не дашь утоленья!
К чему же ты хочешь еще впереди
Мечтою о счастьи, безумец, в груди
Усилить тоску и мученья?»
О, крепки железные цепи труда
И хуже тюремщиков братья!
Их совесть не знает мучений стыда,
Любовь не проснется в сердцах никогда,
В них смех возбуждают проклятья!
Да, я люблю весну-царицу
С её волшебной красотой,
Но труд загнал меня в столицу
И запер в комнате глухой.
Затихла столица, объятая сном,
Лишь изредка звук пронесется…
Я низко склоняюсь над старым столом…
Мозг отдыха просит, но отдых — потом,
Нить жизни когда оборвется!
О, как ты хороша! В твоих очах лазурных
Так много нежности и детской чистоты,
Ты — воплощение небесной красоты…
Молю, признанием о днях минувших, бурных
Не разрушай моей взлелеянной мечты!
Как мил твой звонкий смех и шаловливый лепет,
Как много грации в движениях твоих!
Душистый локон твой коснулся губ моих —
И в сердце чувствую опять невольный трепет,
И снова грудь полна желании молодых!
Молю — не говори: не надо мне признаний,
Я правды не хочу, оставь мне сладкий сон!
Пусть истиной всегда казаться будет он,
Пусть образ дивный твой, в часы воспоминаний,
Воскреснет предо мной, ничем не омрачен!
Владимир Лихачёв
Распни Его, распни! Варраве дай свободу!
Вопила яростно толпа, и, ей в угоду,
Позорно пролита была святая кровь
Того, Кто возвестил прощенье и любовь…
С тех пор прошли века. Свершилось искупленье
И озарило мир великое ученье:
Приявшему от нас и муки, и хулы,
Возносим мы теперь молитвы и хвалы.
Но втайне, внутренно, мы те же фарисеи:
Во мгле житейских дрязг заря живой идеи
Порою чуть блеснет, уж в трепетных сердцах
Испытываем мы смятение и страх;
А если прозвучит, нежданно и сурово,
Отважного ума бичущее слово, —
О, в те мгновения, ретивы и дружны,
Безумно-яростной враждой ослеплены,
Мы полчищу Варрав предать себя готовы,
Чтоб наложить на мысль безмолвия оковы:
Варравы нас тогда не устрашают, — нет,
Мы перед истиной дрожим, нам страшен свет…
Аполлон Майков
Смотри, смотри на небеса,
Какая тайна в них святая
Проходит молча и сияя
И лишь настолько раскрывая
Свои ночные чудеса,
Чтобы наш дух рвался из плена,
Чтоб в сердце врезывалось нам,
Что здесь лишь зло, обман, измена,
Добыча смерти, праха, тлена,
Блаженство ж вечное - лишь там.
Семён Надсон
Во мраке жизненном, под жизненной грозою
Когда, потерянный, я робко замолчал,
О милый брат, какой нежданной теплотою,
Какой отрадой мне привет твой прозвучал!
[Не часто на пути светило мне участье,
И не из роз венок ношу я на челе.
И тем дороже мне, тем необъятней счастье
С душою родственной сойтись в томящей мгле.
Если был бы я Агарков,
Я б оркестр соорудил,
И мильонами огарков
Все пюпитры озарил.
И на флейте, на тромбоне
И фаготах всех времён
Нежно б пел в минорном тоне:
«Милый ангел, я влюблён!»
Как белым саваном, покрытая снегами,
Ты спишь холодным сном под каменной плитой,
И сосны родины ненастными ночами
О чем-то шепчутся и стонут над тобой;
А я - вокруг меня, полна борьбы и шума,
Жизнь снова бьет ключом, отдаться ей маня,
Но жить я не могу: мучительная дума,
Неотразимая, преследует меня...
Гнетущий, тяжкий сон!.. С тех пор как я, рыдая,
Прильнул к руке твоей и звал тебя с тоской,
И ты, недвижная и мертвенно-немая,
Ты не откликнулась на мой призыв больной;
С тех пор как слово "смерть",- когда-то только слово,-
Мне в сердце скорбное ударило, как гром,
Я в жизнь не верую - угрюмо и сурово
Смерть, только смерть одна мне грезится кругом!..
Недуг смущенного былым воображенья
Кладет печать ее на лица всех людей,
И в них не вижу я, как прежде, отраженья
Их грез и радостей, их горя и страстей;
Они мне чудятся с закрытыми очами,
В гробу, в дыму кадил, под флером и в цветах,
С безжизненным челом, с поблекшими устами
И страхом вечности в недвижимых чертах...
И тайный голос мне твердит, не умолкая:
"Безумец! не страдай и не люби людей!
Ты жалок и смешон, наивно отдавая
Любовь и скорбь - мечте, фантазии твоей...
Окаменей, замри... Не трать напрасно силы!
Пусть льется кровь волной и царствует порок:
Добро ли, зло ль вокруг,- забвенье и могилы -
Вот цель конечная и мировой итог!"...
Когда в час оргии, за праздничным столом
Шумит кружок друзей, беспечно торжествуя,
И над чертогами, залитыми огнем,
Внезапная гроза ударит, негодуя,-
Смолкают голоса ликующих гостей,
Бледнеют только что смеявшиеся лица,-
И, из полубогов вновь обратясь в людей,
Трепещет Валтасар и молится блудница.
Но туча пронеслась, и с ней пронесся страх...
Пир оживает вновь: вновь раздаются хоры,
Вновь дерзкий смех звучит на молодых устах,
И искрятся вином тяжелые амфоры;
Порыв раскаянья из сердца изгнан прочь,
Все осмеять его стараются скорее,-
И праздник юности, чем дальше длится ночь,
Тем всё становится развратней и пошлее!..
Но есть иная власть над пошлостью людской,
И эта власть - любовь!.. Создания искусства,
В которых теплится огонь ее святой,
Сметают прочь с души позорящие чувства;
Как благодатный свет, в эгоистичный век
Любовь сияет всем, все язвы исцеляет,-
И не дрожит пред ней от страха человек,
А край одежд ее восторженно лобзает...
И счастлив тот, кто мог и кто умел любить:
Печальный терн его прочней, чем лавр героя,
Святого подвига его не позабыть
Толпе, исторгнутой из мрака и застоя.
На смерть его везде откликнутся друзья,
И смерть его везде смутит сердца людские,
И в час разлуки с ним, как братская семья,
Над ним заплачет вся Россия!..
Не презирай толпы: пускай она порою
Пуста и мелочна, бездушна и слепа,
Но есть мгновенья, когда перед тобою
Не жалкая раба с продажною душою,
А божество - толпа, титан - толпа!..
Ты к ней несправедлив: в часы ее страданий,
Не шел ты к ней страдать.... Певец ее и сын,
Ты убегал ее проклятий и рыданий,
Ты издали любил, ты чувствовал один!...
Приди же слиться с ней; не упускай мгновенья,
Когда болезненно-отзывчива она,
Когда от пошлых дел и пошлого забвенья
Утратой тяжкою она потрясена!..
Путь суров... Раскаленное солнце палит
Раскаленные камни дороги.
О горячий песок и об острый гранит
Ты изранил усталые ноги.
Исстрадалась, измучилась смелая грудь,
Истомилась и жаждой и зноем,
Но не думай с тяжелой дороги свернуть
И забыться позорным покоем!
Дальше, путник, всё дальше - вперед и вперед!
Отдых после,- он там, пред тобою...
Пусть под тень тебя тихая роща зовет,
Наклонившись над тихой рекою;
Пусть весна разостлала в ней мягкий ковер
И сплела из ветвей изумрудный шатер,
И царит в ней, любя и лаская,-
Дальше, дальше и дальше, под зноем лучей,
Раскаленной, безвестной дорогой своей,
Мимолетный соблазн презирая!
Страшен сон этой рощи, глубок в ней покой:
Он так вкрадчив, так сладко ласкает,
Что душа, утомленная скорбью больной,
Раз уснув, навсегда засыпает.
В этой чаще душистой дриада живет.
Чуть склонишься на мох ты,- с любовью
Чаровница лесная неслышно прильнет
В полумгле к твоему изголовью!..
И услышишь ты голос: "Усни, отдохни!..
Прочь мятежные призраки горя!..
Позабудься в моей благовонной тени,
В тихом лоне зеленого моря!..
Долог путь твой,- суровый, нерадостный путь...
О, к чему обрекать эту юную грудь
На борьбу, на тоску и мученья!
Друг мой! вверься душистому бархату мха:
Эта роща вокруг так свежа и тиха,
В ней так сладки минуты забвенья!.."
Ты, я знаю, силен: ты бесстрашно сносил
И борьбу, и грозу, и тревоги,-
Но сильнее открытых, разгневанных сил
Этот тайный соблазн полдороги...
Дальше ж, путник!.. Поверь, лишь ослабит тебя
Миг отрады, миг грез и покоя,-
И продашь ты все то, что уж сделал, любя,
За позорное счастье застоя!..
Сколько лживых фраз, надуто-либеральных,
Сколько пестрых партий, мелких вожаков,
Личных обличений, колкостей журнальных,
Маленьких торжеств и маленьких божков!..
Сколько самолюбий глубоко задето,
Сколько уст клевещет, жалит и шипит,—
И вокруг, как прежде, сумрак без просвета,
И, как прежде, жизнь и душит и томит!..
А вопрос так прост: отдайся всей душою
На служенье братьям, позабудь себя
И иди вперед, светя перед толпою,
Поднимая павших, веря и любя!..
Не гонись за шумом быстрого успеха,
Не меняй на лавр сурового креста,
И пускай тебя язвят отравой смеха
И клеймят враждой нечистые уста!..
Видно, не настала, сторона родная,
Для тебя пора, когда бойцы твои,
Мелким, личным распрям сил не отдавая,
Встанут все во имя правды и любви!
Видно, спят сердца в них, если, вместо боя
С горем и врагами родины больной,
Подняли они, враждуя меж собою,
Этот бесконечный, этот жалкий бой!..
Я встретил новый год один... Передо мной
Не искрился бокал сверкающим вином,
Лишь думы прежние, с знакомой мне тоскою,
Как старые друзья, без зова, всей семьею
Нахлынули ко мне с злорадным торжеством...
Я не тому молюсь, кого едва дерзает
Назвать душа моя, смущаясь и дивясь,
И перед кем мой ум бессильно замолкает,
В безумной гордости постичь его стремясь;
Я не тому молюсь, пред чьими алтарями
Народ, простертый ниц, в смирении лежит,
И льется фимиам душистыми волнами,
И зыблются огни, и пение звучит;
Я не тому молюсь, кто окружен толпами
Священным трепетом исполненных духов,
И чей незримый трон за яркими звездами
Царит над безднами разбросанных миров,-
Нет, перед ним я нем!.. Глубокое сознанье
Моей ничтожности смыкает мне уста,-
Меня влечет к себе иное обаянье -
Не власти царственной,- но пытки и креста.
Мой бог - бог страждущих, бог, обагренный кровью,
Бог-человек и брат с небесною душой,-
И пред страданием и чистою любовью
Склоняюсь я с моей горячею мольбой!..
Я плакал тяжкими слезами,-
Слезами грусти и любви,-
Да осияет свет лучами
Мир, утопающий в крови.
И свет блеснул передо мною,
И лучезарен, и могуч,-
Но не надеждой, а борьбою
Горел его кровавый луч;
То не был кроткий отблеск рая,-
Нет, в душном сумраке ночном
Зажглась зарница роковая
Грозы, собравшейся кругом....
Лиодор Пальмин
Везде гудят колокола,
Ликуют люди, и светла,
Чиста лазурь небес.
С весной воскресли лес и дол
И громко праздничный глагол
Звучит: «Христос воскрес!»
Но грустно мне в толпе людской…
Я знаю: только звук густой,
Лишь слово на устах…
Хоть и лобзает брата брат,
Христос по-прежнему распят, —
Распят в людских сердцах…
Свобода, братство и любовь!
Где вы?.. Как прежде, льются кровь
И слезы на земле.
«Христос воскрес!» лепечем мы,
Но тонем в бездне лжи и тьмы
С проклятьем на челе…
И с грустной думою моей
К могилам милых и друзей
Иду я в тишину.
Как сладко в небе голубом!
Там лес, играя с ветерком,
Приветствует весну;
Тем вешней мирною красой
Блестит подснежник голубой,
И жавронок, звеня,
С мольбою праздничной своей
Летит с воскреснувших полей
В златом сияньи дня.
Предвестьем радостным кругом
Все дышит в блеске золотом;
И мнится, в тишине,
Из зеленеющих листов,
Знакомых, милых голосов
Звучит привет ко мне:
«Давно из мира мы ушли
И в лоне матери земли
Давно наш прах истлел.
Мы не дождались, чтобы свет
Постиг Христа святой завет, —
Таков и твой удел.
И ты сойдешь, и за тобой
Друзья сойдут своей чредой.
Но верь: придет пора,
Все возродимся снова мы
Из недр и тления и тьмы
Для правды и добра.
Так сей святые семена!
Придет желанная весна:
И братство, и любовь
Весь мир сплотят в семью одну,
И мы, встречая ту весну,
Соединимся вновь…
И веры в дни эпохи той
Раздастся громкий и святой
Глагол самих небес, —
Не только звуком на устах,
Но глубоко в людских сердцах, —
Воскрес Христос, воскрес!»
Ещё затмилася прекрасная звезда
В разгаре полного и яркого сиянья,
Так неожиданно!.. А многие года
Она светила нам, как луч обетованья.
На наших сумрачных духовных небесах,
Покрытых тучами, теперь так мало света,
Так мало ясных звезд; в их трепетных лучах
Чуть виден трудный путь и мглою даль одета…
Порой лишь тусклый свет блуждающих огней
Влечет на миг толпу, блеснув лучом коварным…
А ты, художник, нам, ты, в сумраке теней,
Лил тихий, ровный блеск светилом лучезарным!
Ты верой искренней и теплой пламенел
Во все прекрасное… Твой голос вдохновенный
Сулил отечеству бессмертия удел
И к идеалу звал… Твой взор проникновенный
В клокочущем аду страстей и темных сил,
Где, как страшилища, гнездятся преступленья,
В хаосе зла и мук порою находил
Залог спасения, святыню искупленья…
В душе преступника, проклятой на земле,
Отверженной людьми и чуждой их участью,
Ты видел светлый луч, таящийся во мгле,
Сокровище небес, похищенное страстью, —
В аду скорбей, во тьме духовной нищеты
Ты видел скрытый путь с вратам любви и рая…
О, рано ты ушел!.. О, много, много ты
Еще не досказал, из мира улетая!
Горька утрата нам, — замолк твой вещий зов!..
Но долго будет он звучать и за могилой,
Сквозь гул обыденный ничтожных голосов,
С любовью теплою, с пророческою силой…
Уже сокрылся ты за гранью мировой,
Но призовет жреца, мыслителя, поэта
К служенью светлому оставленный тобой
В духовной скинии святой кивот завета…
Уж твой могильный крест давно оброс травой!..
А кажется, давно-ль, давно-ль, моя родная,
Сюда я схоронил остывший пепел твой,
Над ним без памяти, отчаянно рыдая?
И вот, покинувши столичный шумный свет
С его вседневною гремящей суетою,
Где в памяти людей тебя и следа нет,
Я вновь пришел сюда, чтоб теплою слезою
С молитвой оросить почивший милый прах.
Но где же ты?… В земле бесследно ли истлела?
Или, простившись с ней и ей отдавши тело,
Ты в горней высоте паришь на небесах?..
Неразрешимая, великая загадка!…
А вкруг давно весна… Так радостно и сладко,
Играя с ветерком, шумит зеленый лес;
На ясном куполе лазоревых небес
Сребристых облаков, скользя, несутся волны;
Луч утренний златит кресты и сельский храм
И трели жаворонка несутся к небесам
С проснувшихся полей, веселой жизнью полны.
Вон курятся дымки в деревне за рекой,
В сияньи золотом играя безмятежно,
И отражается во влаге-голубой
Лазурь небесная так ласково и нежно…
Какая жизнь кругом! Как радостно, светло,
В наряде праздничном, все блещет предо мною,
Как будто бы земли ожившее чело
Блестит воскресною, торжественной мольбою!
И в смерть не верится в минуту эту мне…
Мечта прекрасная, как светлое виденье,
Слетает на душу в отрадной тишине,
Что за могилой есть и жизнь, и возрожденье…
Что в этот самый миг, быть-может, как стою
Один я над родной, заветною могилой,
Оплакивая смерть недавнюю твою
И в прошлое несясь мечтой моей унылой, —
Быть-может, в этот миг, уже в краю другом,
Быть-может, далеко, на юге золотом,
На мирном берету зеркального залива,
Где лодки рыбаков колеблются лениво
Под говор сладостный полуденной волны,
Ты в этот самый миг, — дитя другой страны, —
Полна сияющих надежд и упований,
Уже не ведаешь тоски воспоминаний,
Забыв былую жизнь и гнет былых скорбей,
И с тихой, радостной улыбкою своей,
Встречая солнца свет, сверкающий росою
В цветах вокруг тебя, благословляешь ты
Тот самый луч златой, что с ясной высоты
Играет здесь моей горячею слезою,
Упавшей на твои могильные цветы…
Отрадная мечта!.. Когда ж промчатся годы
И за тобой сойду я, сбросив гнет скорбей,
Гнет одиночества, и горя, и невзгоды, —
То снова, как вдали давно минувших дней,
Проснувшись, может-быть, твой милый взор я встречу,
Как прежде, блещущий любовию святой,
Со смехом и слезой я на него отвечу
И с лепетом прильну к труди твоей родной!…
Алексей Плещеев
Бурлила мутная река
Почуяв близкие оковы;
И вдаль куда-то облака
Осенний ветер гнал сурово.
В саду безлюдном и немом
Деревья высились уныло
С листвой поблёкшей… Все кругом
О разрушеньи говорило.
Но блеск весны я в сердце нёс,
Мне Божий мир казался светел;
Природы — полон ярких грёз —
Я увяданья не заметил.
Был май, и веяло теплом,
Сады цвели благоухая,
Под ярким солнечным лучом
Волна сверкала голубая.
И тихий шум ветвей густых
Свободных птичек вторил пенью;
Привет в веселых песнях их
Звучал природы возрожденью.
Но мрак царил в душе моей…
Недавней поражен утратой,
Я, средь смеющихся полей,
Уныло шел, тоской объятый.
Небесный купол мне сиял,
Но я могилы видел своды…
И отвращение внушал
Мне пир ликующей природы…
Константин Романов
30.06 1881
. . . . Мы на далёкий север уплывали;
В последний раз на небо голубое,
На голубые волны мы взирали . . . .
Прошло, прошло то время золотое!
А впереди синел простор безбрежный;
Залив пылал вдали в лучах заката,
И доносился чей-то голос нежный:
«O bella Napoli! O suol beato!»
О, царь, скорбит душа твоя,
Томится и тоскует!
Я буду петь: пусть песнь моя
Твою печаль врачует.
Пусть звуков арфы золотой
Святое песнопенье
Утешит дух унылый твой
И облегчит мученье.
Их человек создать не мог,
Не от себя пою я:
Те песни мне внушает Бог,
Не петь их не могу я!
О, царь, ни звучный лязг мечей,
Ни юных дев лобзанья,
Не заглушат тоски твоей
И жгучего страданья!
Но лишь души твоей больной
Святая песнь коснется,-
Мгновенно скорбь от песни той
Слезами изольется.
И вспрянет дух унылый твой,
О, царь, и торжествуя,
У ног твоих, властитель мой,
Пусть за тебя умру я!
Константин Случевский
Вёрст сотни на три одинокий,
Готовясь в дебрях потонуть,
Бежит на север неширокий,
Почти всегда пустынный путь.
Порою, по часам по целым,
Никто не едет, не идёт;
Трава под семенем созрелым
Между колей его растёт.
Унылый край в молчаньи тонет...
И, в звуках медленных, без слов,
Одна лишь проволока стонет
С пронумерованных столбов...
Во имя чьих, каких желаний
Ты здесь, металл, заговорил?
Как непрерывный ряд стенаний,
Твой звук задумчив и уныл!
Каким пророчествам тут сбыться,
Когда, решившись заглянуть,
Жизнь стонет раньше, чем родится,
И стоном пролагает путь?!
В Кутаисе и подле, в окрестностях,
Где в долинах, над склонами скал,
Ждут развалины храмов грузинских,
Кто бы их поскорей описал...
Где ни гипс, ни лопата, ни светопись
Не являлись работать на спрос;
Где ползут по развалинам щели,
Вырастает песчаный нанос;
Где в глубоком, святом одиночестве
С куполов и замшившихся плит,
Как аскет, убежавший в пустыню,
Век, двенадцатый счётом, глядит;
Где на кладбищах вовсе неведомых,
В завитушках крутясь, письмена
Ждут, чтоб в них знатоки разобрали
Разных, чуждых людей имена, —
Там и русские буквы читаются!
Молчаливо улёгшись рядком,
Всё коллежские дремлют асессоры
Нерушимым во времени сном.
По соседству с забытой Колхидою,
Где так долго стонал Прометей;
Там, где Ноев ковчег с Арарата
Виден изредка в блеске ночей;
Там, где время, явившись наседкою,
Созидая народов семьи,
Отлагало их в недрах Кавказа,
Отлагало слои на слои;
Где совсем первобытные эпосы
Под полуденным солнцем взросли, —
Там коллежские наши асессоры
Подходящее место нашли...
Тоже эпос! Поставлен загадкою
На гробницах армянских долин
Этот странный, с прибавкою имени
Не другой, а один только чин!
Говорят, что в указе так значилось;
Кто Кавказ перевалит служить,
Бьпъ тому с той поры дворянином,
Знать, коллежским асессором бьпъ...
И лежат эти прахи безмолвные
Нарождённых указом дворян...
Так же точно их степь приютила,
Как и спящих грузин и армян!
С тем же самым упорным терпением
Их плывучее время крушит,
И чуть-чуть нагревает их летом,
И чуть-чуть по зиме холодит!
Тот же коршун сидит над гробницами,
Равнодушен к тому, кто в них спит!
Чистит клюв, обагрённый добычей,
И за новою зорко следит!
Одинаковы в доле безвременья,
Равноправны, вступивши в покой:
Прометей, и указ, и Колхида,
И коллежский асессор, и Ной...
Зёрнышко овсяное искренно обрадовалось, —
Счастье-то нежданное! корешком прокрадывалось
Смело и уверенно по земле питательной,
В блеске солнца вешнего — ласки обаятельной…
Лживою тревогою зёрнышко смутилося:
Над большой дорогою прорастать пустилося!
Мнут и топчут бедное… Солнце жжёт лучом…
Умерло, — объятое высохшим пластом!
Из темноты углов её молчащих
И из приборов, всюду видных в ней,
Из книг учёных, по шкапам стоящих,
Не вызвать в жизнь ни духов, ни теней!
Сквозь ряд машин, вдоль проволок привода,
Духовный мир являться не дерзнёт,
И светлый сильф в обьятьях кислорода
В соединенье новом пропадёт...
О, сколько правды в мертвенности этой!
Но главный вывод безответно скрыт!
Воображение — бред мысли подогретой,
Зачем молчишь ты и душа молчит?
Лги, лги, мечта, под видом убежденья —
Не всё в природе цифры и паи,
Мир чувств не раб законов тяготенья,
И у мечты законы есть свои;
Им власть дана, чтоб им вослед пробились
Иных начал живучие струи,
Чтоб живы стали и зашевелились
Все эти цифры, меры и паи...
Как много очерков в природе? Сколько их?
От тёмных недр земли до края небосклона,
От дней гранитов и осадков меловых
До мысли Дарвина и до его закона!
Как много профилей проходит в облаках,
В живой игре теней и всяких освещений;
Каких нет очерков в моллюсках и цветах,
В обличиях людей, народов, поколений?
А сказки снов людских? А грёзы всяких свойств
Болезней и смертей? А бред галлюцината?
Виденья мрачные психических расстройств, —
Всё братья младшие в груди большого брата!
А в творчестве людском? О нет! Не оглянуть
Всех типов созданных и тех, что народятся;
Людское творчество — как в небе Млечный Путь:
В нём новые миры без устали родятся!
Миры особые в одном большом миру!
А всё прошедшее, всё, что ушло в былое…
Да, бесконечности одной не по нутру
Скоплять всё мёртвое и сохранять живое.
Ей, бесконечности, одной не совладать
С великой дробностью такого содержанья,
Когда бы в помощь ей бессмертья не придать
И неустанного, тупого ожиданья.
Но что мудрёнее всего, так это — то,
Что ни в одной из форм нет столько хлебосольства,
Чтоб в ней сказалися свобода, мир, довольство!..
И счастья полного не обретал никто!
Когда от хлябей и болот
И от гнилых торфянико́в
Тлетворный дух в ночи́ идёт
В молочных обликах паров,
И ищет в избы он пути,
Где человек и жёлт, и худ,
Где сытых вовсе не найти,
Где вечно впроголодь живут, —
Спешите мимо поскорей,
Идите дальше стороной
И прячьте маленьких детей:
Цинга́ гуляет над землёй!
«Ах, мама! Глянь-ка из окна...
Там кто-то есть, наверно есть!
Вон голова его видна,
Он ищет щёлку, чтоб пролезть!
Какой он белый и слепой!..
Он шарит пальцами в стене...
Он копошится за стеной...
Ах, не пускай его ко мне!»
Дитя горит... И сух язык...
Нет больше силы кликнуть мать
Безмолвный гость к нему приник,
Припал! даёт собой дышать!
Как будто ластится к нему,
Гнетёт дитя, раскрыл всего
И, выдыхая гниль и тьму,
Себя он греет об него...
Так, говорят, их много мрёт
В лачугах, маленьких детей, —
Там, где живут среди болот,
У корелы́ и лопарей!
На безлесном нашем юге,
На степных холмах,
Дремлют каменные бабы
С чарками в руках.
Ветер, степью пролетая,
Клонит ковыли,
Бабам сказывает в сказках
Чудеса земли...
Как на севере, далёко,
На мохнатых псах,
Даже летом и без снега
Ездят на санях.
Как у нас в речных лиманах
Столько, столько рыб,
Что и ангелы Господни
Счесть их не могли б.
Как живут у нас калмыки,
В странах кумыса,
Скулы толсты, очи узки,
Редки волоса;
Подле них живут татары,
Выбритый народ;
Каждый жён своих имеет,
Молится — поёт.
Как, в надежде всепрощенья,
Каясь во грехах,
Много стариц ждут спасенья
В дебрях и скитах;
Как, случается порою,
Даже до сих пор,
Вдруг поймают люди ведьму —
Да и на костёр...
Как, хоть редко, но бывает.
Точно осовев,
Бабу с бабой повенчают,
Лиц не доглядев...
Как живых людей хоронят
Было, знать, село —
Да по бабью слову скрылось,
По́д землю ушло...
Слышат каменные бабы
С чарками в руках,
Что́ им сказывает ветер,
Рея в ковылях!
И на сладкий зов новинки
Шлют они за ним
За песчинками песчинки...
И пройдут, как дым!
На берегах Нормандии счастливой,
Где стенами фалез земля окаймлена,
Привольно людям, счастье не химера.
Труд не гнетёт и жизнь не голодна.
Ещё всесильны пёстрые Мадонны
И, приношеньями обвешаны, глядят,
И депутаты здешних мест в Париже
На крайней правой исстари сидят.
Ещё живёт старинная отвага
И крепкая душа в нормандских рыбаках:
Их мощный тип не может измениться,
Он сохранён, он взрос в морских солях!
Нейдёт отсюда жить к американцам
Избыток сил людских; есть место для гробов;
Бессчётных фабрик пламенные печи
Не мечут в ночь пунцовых языков.
Меж тёмных рощ, над тучными холмами, —
Стада и табуны, и замки, и дворы;
Из них, что день, развозятся повсюду
И молоко, и масло, и сыры.
Здесь, вдоль черты приливов и отливов,
В волнах, играющих между прибрежных глыб,
Роятся тьмы вертящихся креветок;
Морской песок — и этот полон рыб.
Повсюду, словно гроздья винограда,
Лежат синеющие мули под водой,
И всякой рыбою полны рыбачьи боты,
Бегущие на утре дня домой.
Пластом ракушки берег покрывают,
И крабов маленьких весёлые семьи,
Заслышав шум, под камни убегают,
Бочком ползут в пристанища свои;
И всюду между них, спокойней чем другие,
Отцы-«отшельники» различных форм живут:
То рачки умные, засевшие в скорлупки
Погибших братьев, в даровой приют.
Лежит «отшельник», счастлив и беспечен,
Лежит в песке и преспокойно ждёт, —
Квартирою дешёвой обеспечен,
А кушанье доставит море в рот.
Свой вкусный хвостик глубоко запрятав,
Таращит этот рак проворные клешни...
То дармоеды, феодалы моря,
Невозмутимей всех других они!..
Одним из тех великих чудодействий,
Которыми ты, родина, полна,
В степях песчаных и солончаковых
Струится Волги мутная волна...
С запасом жизни, взятым на дорогу
Из недр глубоких северных болот,
По странам жгучим засухи и зноя
Она в себе громады сил несёт!
От дебрей муромских и от скито́в раскола,
Пройдя вдоль стен святых монастырей,
Она подходит к капищам, к хурулам
Другого Бога и других людей.
Здесь, вдоль песков, окраиной пустыни,
Совсем в виду кочевий калмыков,
Перед лицом блуждающих киргизов,
Питомцев степи и её ветров, —
Для полноты и резкости сравненья
С младенчеством культуры бытовой, —
Стучат машины высшего давленья
На пароходах с топкой нефтяной.
С роскошных палуб, из кают богатых,
В немую ширь пылающих степей
Несётся речь проезжих бородатых,
Проезжих бритых, взрослых и детей;
И между них, чуть вечер наступает,
Совсем свободно, в заповедный час,
Себя еврей к молитве накрывает,
И Магомета раб свершает свой намаз;
И тут же родом, страшно поражая
Своею вздорной, глупой болтовней,
Столичный франт, на службу отъезжая,
Всё знает, видел и совсем герой!
Какая пестрота и смесь сопоставлений?!
И та же всё единая страна...
В чём разрешенье этих всех движений?
Где всем им цель? Дана ли им она?
Дана, конечно! Только не добиться,
Во что здесь жизни суждено сложиться!
Придётся ей самой себя создать
И от истории ничем не поживиться,
И от прошедшего образчиков не брать.
Спит пращур городов! А я с горы высокой
Смотрю на очерки блестящих куполов,
Стремящихся к звездам над уровнем домов,
Под сенью тёмною, лазурной и стоокой.
И Днепр уносится… Его не слышу я, —
За далью не шумит блестящая струя.
О нет! Не месяц здесь живой красе причина!
Когда бы волю дать серебряным лучам
Скользить в безбрежности по тёмным небесам,
Ты не явилась бы, чудесная картина,
И разбежались бы безмолвные лучи,
Чтоб сгинуть, потонуть в неведомой ночи.
Но там, где им в пути на землю пасть случилось,
Чтобы светить на то, что в тягостной борьбе,
Так или иначе, наперекор судьбе,
Бог ведает зачем, составилось, сложилось, —
Иное тем лучам значение иметь:
В них мысль затеплилась! Ей пламенем гореть!
Суть в созданном людьми, их тяжкими трудами,
В каменьях, не в лучах, играющих на них,
Суть в исчезаньи сил, когда-то столь живых,
Сил, возникающих и гибнущих волнами, —
А кроткий месяц тут, конечно, ни при чём
С его бессмысленным серебряным лучом.
Тяжёлый день... Ты уходил так вяло...
Я видел казнь: багровый эшафот
Давил как будто бы сбежавшийся народ,
И солнце ярко на топор сияло.
Казнили. Голова отпрянула, как мяч!
Стёр полотенцем кровь с обеих рук палач,
А красный эшафот поспешно разобрали,
И увезли, и площадь поливали.
Тяжёлый день... Ты уходил так вяло...
Мне снилось: я лежал на страшном колесе,
Меня коробило, меня на части рвало,
И мышцы лопались, ломались кости все...
И я вытягивался в пытке небывалой
И, став звенящею, чувствительной струной, —
К какой-то схимнице, больной и исхудалой,
На балалайку вдруг попал едва живой!
Старуха страшная меня облюбовала
И нервным пальцем дёргала меня,
«Коль славен наш Господь», тоскливо напевала,
И я вторил ей — жалобно звеня!..
Это на Волге, на матушке, было!
Солнце за степью в песках заходило.
Я перебрался в лодчонке к рыбацкой ватаге,
С ромом во фляге, —
Думал я, может, придётся поднесть
Выпить в мою или в ихнюю честь!
Белая отмель вёрст на́ пять бежала.
Тут-то в рогожных заслонах ватага стояла.
Сети длиной чуть не с вёрсту на древках торчали,
Резко чернея на белом песке, просыхали...
Домик с оконцем стоял переносный;
Края далёкого сосны,
Из Ярославля, знать, срубом служили,
Смолы сочили...
Вижу: хозяин стоит; он сказал:
«Ваше степенство, должно быть, случайно попал?
Чай, к пароходу, поди, опоздали,
Заночевали?»
Также сказал, что улов их недурен
И что, хоть месяц был бурен,
Всё же у них
Рыбин больших
Много в садке шевелится!
Может, хочу убедиться?
В ближнем яру там садок преболышущий стоял.
Был поделён он на клети; я шесть насчитал;
Где по длине их, а где поперёк
Сходни лежали из тонких досо́к.
Каждая клеть была рыбой полна...
Шумно играла в них рыбья волна!
Стукался толстый лосось и юлила стерлядка;
В звучно плескавшей воде, посреди беспорядка,
Чопорно, в белых тесьмах, проходила севрюга;
«Есть, — говорил мне хозяин, — у нас и белуга!»
Сунул он жердь и по дну поводил,
Поднял белугу! Нас дождь окатил,
Чуть показалась она... Мощным плёсом хлестнула,
Точно дельфин кувырнулась и ко́ дну юркнула...
Ночь налегла той порой!
Очередной
Сети закидывал; прочие кучей сидели;
Два котелка на треногах кипели;
Яркий огонь по синеющей ночи пылал,
Искры метал...
Разные, пёстрые люди в той куче столпились...
Были такие, что ближе к огню протеснились;
Были такие, что в мрак уходили, —
Точно они свои лица таили!
«Что́ его, — думали, — к нам сюда носит?
Ежели вдруг да про пашпорты спросит?
Правда, далеки пески! Не вперво́й уходить!
Дёрнула, видно, нелёгкая нас посетить!..»
Фляга с ямайским осталася полной при мне:
И повернуть-то её не пришлось на ремне!
Даже и к слову придти не пришлось никому;
Был я не по́ сердцу волжской ватаге, — видать по всему! —
Выходцем мира иного,
Мало сказать, что чужого...
Только отъехавши с вёрсту от стана,
Лодкой спугнув по пути пеликана, —
Он на волнах уносившейся Волги дремал, —
Что пеликаны на Волге бывают, того я не знал, —
Издали песню я вдруг услыхал хоровую...
В звёздную ночь, в голубую,
Цельною шла, не куплет за куплетом,—
Тьму рассекала ночную высоким фальцетом
И, широко размахнув для полёта великого крылья,
Вдруг ни на чём обрывалась с бессилья...
Чудная ночь эту песнь подхватила
И в отголосках без счёта в безбрежную даль проводила...
Владимир Соловьёв
3.04 1881
Друг мой! прежде, как и ныне,
Адони́са отпевали.
Стон и вопль стоял в пустыне,
Жены скорбные рыдали.
Друг мой! прежде, как и ныне,
Адонис вставал из гроба,
Не страшна его святыне
Вражьих сил слепая злоба.
Друг мой! ныне, как бывало,
Мы любовь свою отпели,
А вдали зарею алой
Вновь лучи ее зардели.
21.11 1881
Лишь забудешься днем иль проснешься в полночи —
Кто-то здесь… Мы вдвоем, —
Прямо в душу глядят лучезарные очи
Темной ночью и днем.
Тает лед, расплываются хмурые тучи,
Расцветают цветы…
И в прозрачной тиши неподвижных созвучий
Отражаешься ты.
Исчезает в душе старый грех первородный:
Сквозь зеркальную гладь
Видишь, нет и травы, змей не виден подводный,
Да и скал не видать.
Только свет да вода. И в прозрачном тумане
Блещут очи одни,
И слилися давно, как роса в океане,
Все житейские дни.
Был труден долгий путь. Хоть восхищала взоры
Порой природы дивной благодать,
Но неприступные кругом сдвигались горы,
И грудь усталая едва могла дышать.
И вдруг посыпались зарей вечерней розы,
Душа почуяла два легкие крыла.
И в новую страну неистощимой грезы
Любовь-волшебница меня перенесла.
Поляна чистая луною серебрится,
Деревья стройные недвижимо стоят,
И нежных эльфов рой мелькает и кружится,
И феи бледные задумчиво скользят.
В стране морозных вьюг, среди седых туманов
Явилась ты на свет,
И, бедное дитя, меж двух враждебных станов
Тебе приюта нет.
Но не смутят тебя воинственные клики,
Звон лат и стук мечей,
В раздумье ты стоишь и слушаешь великий
Завет минувших дней:
Как древле Вышний Бог избраннику еврею
Открыться обещал,
И Бога своего, молитвой пламенея,
Пророк в пустыне ждал.
Вот грохот под землей и гул прошел далеко,
И меркнет солнца свет,
И дрогнула земля, и страх объял пророка,
Но в страхе Бога нет.
И следом шумный вихрь и бурное дыханье,
И рокот в вышине,
И с ним великий огнь, как молнии сверканье, —
Но Бога нет в огне.
И смолкло все, укрощено смятенье,
Пророк недаром ждал:
Вот веет тонкий хлад[, и в тайном дуновенье
Он Бога угадал.
О, как в тебе лазури чистой много
И черных, черных туч!
Как ясно над тобой сияет отблеск Бога,
Как злой огонь в тебе томителен и жгуч.
И как в твоей душе с невидимой враждою
Две силы вечные таинственно сошлись,
И тени двух миров, нестройною толпою
Теснясь к тебе, причудливо сплелись.
Но верится: пройдет сверкающий громами
Средь этой мглы божественный глагол,
И туча черная могучими струями
Прорвется вся в опустошенный дол.
И светлою росой она его омоет,
Огонь стихий враждебных утолит,
И весь свой блеск небесный свод откроет
И всю красу земли недвижно озарит.
Под чуждой властью знойной вьюги,
Виденья прежние забыв,
Я вновь таинственной подруги
Услышал гаснущий призыв.
И с криком ужаса и боли,
Железом схваченный орел —
Зтрепетал мой дух в неволе
И сеть порвал, и ввысь ушел.
И на заоблачной вершине
Пред морем пламенных чудес
Во всесияющей святыне
Он загорелся и исчез.
Угнетаемый насилием
Черни дикой и тупой,
Он питался сухожилием
И яичной скорлупой.
Из кулей рогожных мантию
Он себе соорудил
И всецело в некромантию
Ум и сердце погрузил.
Со стихиями надзвездными
Он в сношение вступал,
Проводил он дни над безднами
И в болотах ночевал.
А когда порой в селение
Он задумчиво входил,
Всех собак в недоумение
Образ дивный приводил.
Но, органами правительства
Быв без вида обретен,
Тотчас он на место жительства
По этапу водворен.
Я был велик. Толпа земная
Кишела где-то там в пыли,
Один я наверху стоял,
Был с Богом неба и земли.
И где же горные вершины?
Где лучезарный свет и гром?
Лежу я здесь, на дне долины,
В томленье скорбном и немом.
О, как любовь все изменила.
Я жду, во прахе недвижим,
Чтоб чья-то ножка раздавила
Меня с величием моим.
Иван Тургенев
Отсутствующими очами
Увижу я незримый свет,
Отсутствующими ушами
Услышу хор немых планет.
Отсутствующими руками
Без красок напишу портрет.
Отсутствующими зубами
Съем невещественный паштет,
И буду рассуждать о том
Несуществующим умом.
Афанасий Фет
1.03 1881
День искупительного чуда,
Час освящения креста:
Голгофе передал Иуда
Окровавленного Христа.
Но сердцеведец безмятежный
Давно, смиряяся, постиг,
Что не простит любви безбрежной
Ему коварный ученик.
Перед безмолвной жертвой злобы,
Завидя праведную кровь,
Померкло солнце, вскрылись гробы,
Но разгорелася любовь.
Она сияет правдой новой.
Благословив ее зарю,
Он крест и свой венец терновый
Земному передал царю.
Бессильны козни фарисейства:
Что было кровь, то стало храм,
И место страшного злодейства
Святыней вековечной нам.
Это утро, радость эта,
Эта мощь и дня и света,
Этот синий свод,
Этот крик и вереницы,
Эти стаи, эти птицы,
Этот говор вод,
Эти ивы и березы,
Эти капли - эти слезы,
Этот пух - не лист,
Эти горы, эти долы,
Эти мошки, эти пчелы,
Этот зык и свист,
Эти зори без затменья,
Этот вздох ночной селенья,
Эта ночь без сна,
Эта мгла и жар постели,
Эта дробь и эти трели,
Это всё - весна.
Константин Фофанов
10.10 1881
Полураздетая дуброва,
Полуувядшие цветы,
Вы навеваете мне снова
Меланхоличные мечты!
5 И так идут они к туманам,
Так дружны с сумраком небес,
Как крест с кладбищенским курганом,
Как сказка с прелестью чудес!
7.12 1881
Как дева грустная в наряде подвенечном,
Ночь вешняя глядит ко мне в окно.
Я слышу музыку в биении сердечном —
И пережитое в душе озарено.
5 Легко мне!.. Но мечты волнуются неясно,
Как будто чья-то тень поникла на плечо
И манит вдаль меня так ласково, так властно,
И манит, и поет, и дышит горячо…
Потуши свечу, занавесь окно.
По постелям все разбрелись давно.
Только мы не спим, самовар погас,
За стеной часы бьют четвертый раз!
До полуночи мы украдкою
Увлекалися речью сладкою:
Мы замыслили много чистых дел...
До утра б сидеть, да всему предел!..
Ты задумался, я сижу - молчу...
Занавесь окно, потуши свечу!..
Цветами сказанные сказки,
Сон, порожденный при луне,
Вы созданы не для огласки;
И счастлив тот, кто вашей ласки
Не выдал кисти иль струне,
Кто чары ваших вдохновений
В душе тревожной уберег:
Он не услышит огорчений
И незаслуженный упрек;
Но тот певец счастливей вдвое,
Кто из струны своей извлек
То вдохновенное, святое,
Чем дышит смертных ретивое,
Священный шум земных тревог.
Пётр Шумахер
В тоске смотрю я на долину,
Пахнуло осенью, льёт дождь,
Заволокло совсем картину
Окрестных сёл, полей и рощ.
Куря лениво папиросу,
Блуждая в умственной чаще́,
Я подошёл в мечтах к вопросу:
И как и что у нас вообще?
Мы вырастали в детстве дома,
В квашне семейной кислоты;
Всё пожирали, что съедомо,
И заправляли животы.
Нам очень мало прививали
Идей здоровых и живых,
Нам бредни в голову вбивали
О леших, буках, домовых...
Прославил Пушкин русских нянек
Но от убогого ума
Тупых Арин и грязных Танек
Прилипло много к нам дерьма.
Они растили нас халатно,
И, начиняя пирогом,
Не научили с... опрятно,
Не говоря о чём другом.
Период школьного ученья —
Увечье свежих, юных сил, —
Ещё никто без отвращенья
Его ярма не выносил.
Не знаем мы живой науки;
Её безжизненный скелет —
Причина лености и скуки:
Он ум мертвит во цвете лет.
Дух схоластической рутины
Нам с детства гадит чердаки;
Немые греки и латины
Теснят живые языки.
И возмущаюсь, и любуюсь,
Когда свой древний hiс, haec, hoc
Долбит бесплодно юный huius,
Чтоб сдать учителю урок;
И как, избавясь от опеки,
Наш обалделый Кикерон,
Расставшись с Тацитом навеки,
Летит стрелою в Демидрон.
Выходим мы из полировки
Лоскутных сведений полны,
Без всякой дельной подготовки,
И — ищем места у казны.
Бросаться в омут канцелярский
Ты, милый вьюнош, не спеши!
Ну, хоть надень колет гусарский, —
Под вицмундиром нет души.
Без хамства, лести и нахальства
Ты и не думай заслужить
Благоволения начальства...
Уж где тут честью дорожить!
А что творится в высших сферах,
В стране намерений благих?
Но в государственных аферах
Всё шито-крыто для других...
У нас сановников сажают
Не по достоинству, а зря;
Они и пакостят, как знают,
Мороча бедного царя.
Случалось, их и уличали,
Да из улик родился пшик...
Каких бы бед ни накачали,
За всё отдуется мужик.
А мы знай хлопаем глазами,
Как бы потворствуя греху;
Всё оттого, что плохи сами,
Что у самих мордас в пуху.
Мы втихомолку либеральны,
А въявь - покорные сыны,
И каждый бестия квартальный
Напустит страху нам в штаны.
Мы безо всякого конфуза
Себя считаем первый сорт,
Судачим немца и француза,
Швыряем Англию за борт...
«Мы с коих пор известны свету!
Не дрогнем мы ни перед кем!
Ни до кого нам нужды нету:
У нас есть всё!..» А между тем,
Не шевеля ума и ж...
Живём мы, не марая рук,
На всём готовом у Европы
По части знаний и наук;
И с сквозниковскою манерой
За то, что мы её доим, —
В глаза ей тычем нашей верой
И благочестием своим.
Но толку нет мечтать напрасно,
Мечтой недуг не излечить;
О, как бы мне хотелось гласно
Всю нашу ложь изобличить;
Но на устах изобличенья
Лежит казенная печать...
И лишь вольны, без опасенья,
В свин-голос на ветер кричать
Подлец Катков да кметь Аксаков,
Журнальной прессы два шута...
А для Вольтеров и Жан-Жаков
Есть отдалённые места.
Вообще - как, что — печаль не наша:
Мы в малолетстве состоим...
Про всё смекает наш папаша
С конвоем доблестным своим.