4 июня 1937 года не стало матери Иосифа Сталина, Екатерины Джугашвили (около 1858—1937).
Анри Барбюс писал о ней: «У матери, Екатерины, прекрасное серьёзное лицо и чёрные, охваченные тёмными кругами, глаза, такие чёрные, что кажутся безбрежными. Даже на недавних портретах это правильное лицо обрамлено, по древнему и суровому кавказскому обычаю, квадратом чёрного платка. Отец, Виссарион Джугашвили, происходил из деревни Диди-Лило и был по ремеслу сапожник. Он выполнял тяжёлую работу на обувной фабрике – неподалёку; в столице Грузии – Тифлисе. Теперь можно видеть в музее истёртую им жалкую табуретку, стянутую верёвкой. Это был бедный, малообразованный, честный хороший человек. Он отдал Иосифа в горийскую школу (домик под деревьями, похожий на ферму), а потом и в тифлисскую семинарию, – то есть сделал для сына действительно всё, что только мог сделать при своих средствах».
Аполлон Кутателадзе (1899–1972). И.В. Сталин и его мать Екатерина Джугашвили. 1939
Сохранились письма Иосифа матери, написанные по-грузински. Писал он их медленно, долго подбирая слова и буквы, поэтому они довольно лаконичны. Самое длинное было написано в 1934 году, в нём единственном звучит что-то похожее на жалобу – «после кончины Нади [Аллилуевой], конечно, тяжела моя личная жизнь»: «24 марта 1934 г. Здравствуй, мама — моя! Письмо твоё получил. Получил также варенье, чурчхели, инжир. Дети очень обрадовались и шлют тебе благодарность и привет. Приятно, что чувствуешь себя хорошо, бодро. Я здоров, не беспокойся обо мне. Я свою долю выдержу. Не знаю, нужны ли тебе деньги или нет. На всякий случай присылаю тебе пятьсот рублей. Присылаю также фотокарточки — свою и детей. Будь здорова, мама — моя! Не теряй бодрости духа! Целую. Твой сын Coco. Дети кланяются тебе. После кончины Нади, конечно, тяжела моя личная жизнь. Но ничего, мужественный человек должен остаться всегда мужественным».
Екатерина Георгиевна собирает посылку для своего сына
Жила Екатерина Георгиевна до конца своих дней очень скромно. Дочь Сталина Светлана Аллилуева как-то заметила, что Сталин никогда не боялся никого, кроме матери. Светлана Аллилуева: «Он говорил, что она была умной женщиной. Он имел в виду её душевные качества, а не образование, – она едва умела нацарапать своё имя. Он рассказывал иногда, как она колотила его, когда он был маленьким, как колотила и его отца, любившего выпить. Характер у неё был, очевидно, строгий и решительный, и это восхищало отца. Она рано овдовела и стала ещё суровее. У неё было много детей, но все умерли в раннем детстве, – только отец мой выжил. Она была очень набожна и мечтала о том, чтобы её сын стал священником. Она осталась религиозной до последних своих дней и, когда отец навестил её, незадолго до её смерти, сказала ему: «А жаль, что ты так и не стал священником»... Он повторял эти её слова с восхищением; ему нравилось её пренебрежение к тому, чего он достиг – к земной славе, к суете... Она так и не захотела покинуть Грузию и приехать жить в Москву, хотя отец звал её, и мама тоже. Ей был не нужен столичный уклад жизни, она продолжала свою тихую, скромную жизнь простой набожной старухи. Умерла она в 1936 году около восьмидесяти лет. Отец очень огорчался, и часто говорил о ней позже».
Анатолий Казанцев (1908–1984). И.В. Сталин с матерью. 1950
В рассказе Светланы Иосифовны неверно назван год кончины Екатерины Георгиевны, возможно, есть и другие неточности. Внучатая племянница Екатерины Георгиевны Тамара Геладзе утверждала, что сына Екатерина Георгиевна обожала и бить бы его никогда не стала.
Светлана виделась с Екатериной Георгиевной лишь однажды: «В 1934 году Яшу, Василия и меня послали навестить бабушку в Тбилиси, – она болела тогда... Около недели мы провели тогда в Тбилиси, – и полчаса были у бабушки... Она жила в каком-то старом, красивом дворце с парком; она занимала тёмную низкую комнатку с маленькими окнами во двор. В углу стояла железная кровать, ширма, в комнате было полно старух – все в чёрном, как полагается в Грузии. На кровати сидела старая женщина. Нас подвели к ней, она порывисто нас всех обнимала худыми, узловатыми руками, целовала и говорила что-то по-грузински... Понимал один Яша, и отвечал ей, – а мы стояли молча. Я заметила, что глаза у неё – светлые, на бледном лице, покрытом веснушками, и руки покрыты тоже сплошь веснушками. Голова была повязана платком, но я знала, – это говорил отец, – что бабушка была в молодости рыжей, что считается в Грузии красивым... Она угощала нас леденцами на тарелочке, протягивая её рукой, и по лицу её текли слезы. Но общаться нам было невозможно, – мы говорили на разных языках... В комнате... пахло какими-то травками, которые связочками лежали на подоконниках. Мы скоро ушли и больше не ходили во «дворец», – и я всё удивлялась, почему бабушка так плохо живёт? Такую страшную чёрную железную кровать я видела вообще впервые в жизни. У бабушки были свои принципы, – принципы религиозного человека, прожившего строгую, тяжелую, честную и достойную жизнь. Её твердость, упрямство, её строгость к себе, её пуританская мораль, её суровый мужественный характер, – всё это перешло к отцу». Публично Сталин говорил о своих родителях так: «Эмиль Людвиг. Что Вас толкнуло на оппозиционность? Быть может, плохое обращение со стороны родителей? Сталин. Нет. Мои родители были необразованные люди, но обращались они со мной совсем не плохо. Другое дело православная духовная семинария, где я учился тогда. Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма как действительно революционного учения». (Из беседы И.В. Сталина с немецким писателем Эмилем Людвигом, 13 декабря 1931 года).
Неизвестный художник. Иосиф Виссарионович Сталин с матерью Екатериной Георгиевной Джугашвили
Последний раз Сталин виделся с матерью в октябре 1935 года. Через неделю после этой встречи главная советская газета «Правда» опубликовала интервью с Екатериной Георгиевной. Отрывок из публикации: «Мы пришли в гости к матери Иосифа Виссарионовича Сталина. Три дня назад — 17 октября — здесь был Сталин. Сын. 75-летняя мать Кеке приветлива, бодра. Она рассказывает нам о незабываемых минутах. — Радость? — говорит она. — Какую радость испытала я, вы спрашиваете? Весь мир радуется, глядя на моего сына и нашу страну. Что же должна испытать я — мать? Мы садимся в просторной светлой комнате, посередине которой — круглый стол, покрытый белой скатертью. Букет цветов. Диван, кровать, стулья, над кроватью — портрет сына. Вот он с Лениным, вот молодой, в кабинете... — Пришёл неожиданно, не предупредив. Открылась дверь — вот эта — и вошёл, я вижу — он. Он долго целовал меня и я тоже. — Как нравится тебе наш новый Тифлис? — спросила я. — Он сказал, что хорошо вспомнил о прошлом, как жили тогда. Я работала поденно и воспитывала сына. Трудно было. В маленьком тёмном домике через крышу протекал дождь и было сыро. Питались плохо. Но никогда, никогда я не помню, чтобы сын плохо относился ко мне. Всегда забота и любовь. Примерный сын!»
1935, 17 октября. Лаврентий Берия, Нестор Лакоба, Иосиф Сталин и его мать Екатерина Джугашвили
Реакция Сталина на эту публикацию — телеграмма в ЦК от 29 октября 1935 года: «Москва. ЦК ВКП(б) Молотову, Кагановичу, Андрееву, Жданову, Талю. Прошу воспретить мещанской швали, проникшей в нашу центральную и местную печать, помещать в газетах «интервью» с моей матерью и всякую другую рекламную дребедень вплоть до портретов. Прошу избавить меня от назойливой рекламной шумихи этих мерзавцев». В 1935 году Екатерина Георгиевна говорила: «Фотографию маленького Сосо я всегда ношу возле сердца. Он будет тем, кто станет плакать на моей могиле».
Калейдоскоп истории. Обо всём понемногу.
Мать Сталина
Анри Барбюс писал о ней: «У матери, Екатерины, прекрасное серьёзное лицо и чёрные, охваченные тёмными кругами, глаза, такие чёрные, что кажутся безбрежными. Даже на недавних портретах это правильное лицо обрамлено, по древнему и суровому кавказскому обычаю, квадратом чёрного платка. Отец, Виссарион Джугашвили, происходил из деревни Диди-Лило и был по ремеслу сапожник. Он выполнял тяжёлую работу на обувной фабрике – неподалёку; в столице Грузии – Тифлисе. Теперь можно видеть в музее истёртую им жалкую табуретку, стянутую верёвкой. Это был бедный, малообразованный, честный хороший человек. Он отдал Иосифа в горийскую школу (домик под деревьями, похожий на ферму), а потом и в тифлисскую семинарию, – то есть сделал для сына действительно всё, что только мог сделать при своих средствах».
«24 марта 1934 г.
Здравствуй, мама — моя!
Письмо твоё получил. Получил также варенье, чурчхели, инжир. Дети очень обрадовались и шлют тебе благодарность и привет. Приятно, что чувствуешь себя хорошо, бодро. Я здоров, не беспокойся обо мне. Я свою долю выдержу. Не знаю, нужны ли тебе деньги или нет. На всякий случай присылаю тебе пятьсот рублей. Присылаю также фотокарточки — свою и детей. Будь здорова, мама — моя! Не теряй бодрости духа! Целую. Твой сын Coco.
Дети кланяются тебе. После кончины Нади, конечно, тяжела моя личная жизнь. Но ничего, мужественный человек должен остаться всегда мужественным».
Дочь Сталина Светлана Аллилуева как-то заметила, что Сталин никогда не боялся никого, кроме матери.
Светлана Аллилуева:
«Он говорил, что она была умной женщиной. Он имел в виду её душевные качества, а не образование, – она едва умела нацарапать своё имя. Он рассказывал иногда, как она колотила его, когда он был маленьким, как колотила и его отца, любившего выпить. Характер у неё был, очевидно, строгий и решительный, и это восхищало отца. Она рано овдовела и стала ещё суровее. У неё было много детей, но все умерли в раннем детстве, – только отец мой выжил. Она была очень набожна и мечтала о том, чтобы её сын стал священником. Она осталась религиозной до последних своих дней и, когда отец навестил её, незадолго до её смерти, сказала ему: «А жаль, что ты так и не стал священником»... Он повторял эти её слова с восхищением; ему нравилось её пренебрежение к тому, чего он достиг – к земной славе, к суете... Она так и не захотела покинуть Грузию и приехать жить в Москву, хотя отец звал её, и мама тоже. Ей был не нужен столичный уклад жизни, она продолжала свою тихую, скромную жизнь простой набожной старухи. Умерла она в 1936 году около восьмидесяти лет. Отец очень огорчался, и часто говорил о ней позже».
Светлана виделась с Екатериной Георгиевной лишь однажды:
«В 1934 году Яшу, Василия и меня послали навестить бабушку в Тбилиси, – она болела тогда... Около недели мы провели тогда в Тбилиси, – и полчаса были у бабушки... Она жила в каком-то старом, красивом дворце с парком; она занимала тёмную низкую комнатку с маленькими окнами во двор. В углу стояла железная кровать, ширма, в комнате было полно старух – все в чёрном, как полагается в Грузии. На кровати сидела старая женщина. Нас подвели к ней, она порывисто нас всех обнимала худыми, узловатыми руками, целовала и говорила что-то по-грузински... Понимал один Яша, и отвечал ей, – а мы стояли молча. Я заметила, что глаза у неё – светлые, на бледном лице, покрытом веснушками, и руки покрыты тоже сплошь веснушками. Голова была повязана платком, но я знала, – это говорил отец, – что бабушка была в молодости рыжей, что считается в Грузии красивым... Она угощала нас леденцами на тарелочке, протягивая её рукой, и по лицу её текли слезы. Но общаться нам было невозможно, – мы говорили на разных языках... В комнате... пахло какими-то травками, которые связочками лежали на подоконниках. Мы скоро ушли и больше не ходили во «дворец», – и я всё удивлялась, почему бабушка так плохо живёт? Такую страшную чёрную железную кровать я видела вообще впервые в жизни. У бабушки были свои принципы, – принципы религиозного человека, прожившего строгую, тяжелую, честную и достойную жизнь. Её твердость, упрямство, её строгость к себе, её пуританская мораль, её суровый мужественный характер, – всё это перешло к отцу».
Публично Сталин говорил о своих родителях так:
«Эмиль Людвиг. Что Вас толкнуло на оппозиционность? Быть может, плохое обращение со стороны родителей?
Сталин. Нет. Мои родители были необразованные люди, но обращались они со мной совсем не плохо. Другое дело православная духовная семинария, где я учился тогда. Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма как действительно революционного учения».
(Из беседы И.В. Сталина с немецким писателем Эмилем Людвигом, 13 декабря 1931 года).
Отрывок из публикации:
«Мы пришли в гости к матери Иосифа Виссарионовича Сталина. Три дня назад — 17 октября — здесь был Сталин. Сын. 75-летняя мать Кеке приветлива, бодра. Она рассказывает нам о незабываемых минутах.
— Радость? — говорит она. — Какую радость испытала я, вы спрашиваете? Весь мир радуется, глядя на моего сына и нашу страну. Что же должна испытать я — мать?
Мы садимся в просторной светлой комнате, посередине которой — круглый стол, покрытый белой скатертью. Букет цветов. Диван, кровать, стулья, над кроватью — портрет сына. Вот он с Лениным, вот молодой, в кабинете...
— Пришёл неожиданно, не предупредив. Открылась дверь — вот эта — и вошёл, я вижу — он. Он долго целовал меня и я тоже. — Как нравится тебе наш новый Тифлис? — спросила я. — Он сказал, что хорошо вспомнил о прошлом, как жили тогда. Я работала поденно и воспитывала сына. Трудно было. В маленьком тёмном домике через крышу протекал дождь и было сыро. Питались плохо. Но никогда, никогда я не помню, чтобы сын плохо относился ко мне. Всегда забота и любовь. Примерный сын!»
«Москва. ЦК ВКП(б) Молотову, Кагановичу, Андрееву, Жданову, Талю. Прошу воспретить мещанской швали, проникшей в нашу центральную и местную печать, помещать в газетах «интервью» с моей матерью и всякую другую рекламную дребедень вплоть до портретов. Прошу избавить меня от назойливой рекламной шумихи этих мерзавцев».
В 1935 году Екатерина Георгиевна говорила: «Фотографию маленького Сосо я всегда ношу возле сердца. Он будет тем, кто станет плакать на моей могиле».