Александр Солженицын
ИЗ «ЛИТЕРАТУРНОЙ КОЛЛЕКЦИИ»
(Об Анне Ахматовой). Фрагменты.
В Архиве А.И. Солженицына хранится толстая тетрадь, озаглавленная «Литературные встречи и записи». Начата тетрадь в июле 1962 года, в ней с большой подробностью записывал А.С. встречи и разговоры ...
Есть в тетради и записи встреч с А.А. Ахматовой, Б.А. Можаевым, В.Т. Шаламовым, труппой театра «Современник» и др.
Через шесть лет Солженицын все-таки «добрался» описать свои встречи с Ахматовой. Написал очерк 6 июня 1986 года и никогда более к нему не возвращался.
,,...В октябре 1962, когда «Иван Денисович» ещё не был напечатан, но низливались с верхов надежды, что — разрешён и в следующем номере будет, а «вся Москва» конечно давно прочла, Копелевы спросили: «А хочешь увидеть Анну Андреевну Ахматову?»....
...Я ехал, волнуясь: первый раз в жизни мне предстояло коснуться вживе
настоящей русской литературы, да просто никто до этого срока не дожил,
одна она. Литература, казавшаяся мне давно убитой и прерванной, — оказывается, ещё дотянулась, чтобы пожать мне руку в напутствие.
.... не догадался спросить у Копелевых: а
как А.А. сейчас выглядит? Я не думал, что могу не узнать, я уверенно ожидал сухонькую тёмную старушку, загнанную ждановскими гонениями
, иссушенную тяжкой жизнью. А вот: отворилась дверь, вступаю в крохотную
прихожую, из неё дальше две двери, и в каждой стоит по женщине, обе улыбаются. Слева в двери — очень полная, седая, крупная ...
Полная дама уверенно повела меня в свою комнату, но задуманный входной поцелуй руки не состоялся. Да я и без цветов — после зэчества и по скудости у меня такого обычая совсем не было. Пошли сели на диване.
Я сказал заготовленную фразу, упрощая тоном её возвышенность, но это
именно то, что я чувствовал:
— Доводится мне прикоснуться к доброй старой литературе. Так пустыня и мрак — пройдены!
Ответила:
— Это возвышенно звучит, а на самом деле всё умеют исковеркать....
Так что, встретясь несколько раз, мы с А.А. в главном — как бы помянули друг друга
***********
«ОНА — ОТ НАЧАЛА СОВЕРШЕНСТВО».
Может быть, на впечатление моё повлияло и то, что я читал её сразу вослед Пастернаку. И от этого: как будто вернулся на родину. Пастернак кипуче
работает над стихом, и чтенье его — тоже большая работа. Ахматова льётся — как если б мы её стихи знали отроду, ещё и не читав.
Она — от начала совершенство, от самых первых-первых молодых стихов
1909 года. Какой лаконизм и скупость на слова, ничего лишнего — и сколько же чувства! Какая интимность, задушевность— и во многих стихах подряд.
1911: «Я тоже мраморною стану» — и сбылось. И долго: в ряду её стихов нет такого, который не хотелось бы выделить: ах, хорошо! ах, отлично! Не находишься сделать замечания, потому что стихи не сделаны, не рукотворны. И какая афористичность: никаким ненужным словом не засорённые строчки так и просятся запомнить их. Всегда — чёткий рисунок чувства, выраженный лаконично и простейшими словами. Какая простота средств! Уверенное властное чувство и звук — и никакой нарочитой метафоричности, поиска образов. Редко-редко встретится:
Слаб голос мой, но воля не слабеет,
Мне даже легче стало без любви.
Высоко небо, горный ветер веет
И непорочны помыслы мои.
Ушла к другим бессонница-сиделка,
Я не томлюсь над серою золой,
И башенных часов кривая стрелка
Смертельной мне не кажется стрелой.
Как прошлое над сердцем власть теряет!
Освобожденье близко. Все прощу.
Следя, как луч взбегает и сбегает
По влажному весеннему плющу. АННА АХМАТОВА
Вместо всяких метафор у неё — точно найденные эмоциональные детали. Например, «Смятение» в «Чётках». И все же стихи — по 8, 12 строк. Знаменитая
её перчатка с левой руки, надетая на правую. («Песня последней встречи».)
Такое впечатление, что никаких «формальных поисков» у неё за всю
жизнь не было: просто жила, и когда из души лилось, так и писала в простоте.
Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
Показалось, что много ступеней,
А я знала — их только три!
Между кленов шепот осенний
Попросил: «Со мною умри!
Я обманут моей унылой
Переменчивой, злой судьбой».
Я ответила: «Милый, милый —
И я тоже. Умру с тобой!»
Это песня последней встречи.
Я взглянула на темный дом.
Только в спальне горели свечи
Равнодушно-желтым огнем. АННА АХМАТОВА
— Рифм — у неё совсем никогда не замечаешь (за главным течением
чувства, она не охотится за ними и не выставляет их). Нет ярких находок,
какие врезались бы, но и никакие (долго) не кажутся примитивными, потому
что рифмы у неё совсем не живут отдельно, они органическая часть стиха.
Даже множества простых глагольных рифм долго не замечаешь, завороженный общим чувством и естественностью звучания....,,
Ну , а кто считает Солженицына писателем , тот конечно станет выделять его оценку .
Может от того , что обоих не печатали? Но и здесь выделять Солженицына б не стала .
— По-моему, название «Реквием» не подходит к этой поэме. Реквием, по традиции, включает «Dies irae», Страшный Суд и сотрясение Вселенной; миллионные масштабы. Одинокое горе матери — это ещё не реквием.
Уверен, что я её обидел, и ведь несправедливо. (Другим говорила, что я
не понимаю определения, что такое «реквием».)
В Париже она рассказывала Н. Струве о наших встречах, в том числе: «Читал мне поэму, я сказала — “пишите прозу, вы в ней неуязвимы”, — он воспринял хорошо», — всё так, но: «После этого не появлялся». То есть обиделся на критику? Вот уж — это не я.
[...]
Я не могу точно объяснить, почему у меня не возникло к А.А. устойчивого сердечного сродства, потребности чаще видеть её и духовно от неё питаться? — ведь я чрезвычайно люблю её поэзию. В том боевом напряжении, в котором я тогда находился, в той неразвёрнутости к свободному движению я не получил и двадцатой доли того, что мог бы получить от встреч с Ахматовой".
А.И. Солженицын о второй встрече с Ахматовой осенью 1962 года (из его очерка 1986 года):