Николай Платонович Огарёв родился (24 ноября) 6 декабря 1813 года в Петербурге в семье действительного статского советника и мамы, унаследовавшей от дяди, участвовавшего в воцарении Екатерины Великой, пожалованное ему за это имение в не менее чем 2000 крепостных душ.
Родовое имение Старое Акшино.
Богатый дом и сад! оранжереи... Полсотня слуг... Сестра с своей мадамой безотлучной... И сам отец, который с нами в день Беседовал три раза очень важно И коротко, - а на ночь подходил К постелям - дать свое благословенье, И исчезал, как царственная тень. Знакомый, но какой холодный образ! ("Исповедь лишнего человека") А мать по имени Елизавета Ивановна (в девичестве Бакскакова), отличалась образованностью, мудростью и добротой. Когда же маленькому Коле исполнилось 2 года, Елизавета Ивановна скоропостижно скончалась от горячки.
Родители Николая Платон Богданович, к тому времени демонстрировавший потрясающую карьеру на государственной службе, забрал сына и увез в родовое имение Старое Акшено (Пензенская губерния). Там и провел свое детство будущий писатель. Острое переживание потери матери усугублялось холодными взаимоотношениями с отцом. Мне было скучно. Дом мне был тюрьмой, Где двери на замке держал обычай, Приличие стояло на часах, И был закон надсмотрщик престарелый. Родной дом публицист позже называл тюрьмой. Царящий деспотизм Платона Богдановича и строгая чинность вызывали тоску у подростка. Изредка он узнавал о передовых идеях нового времени, все больше ощущая потребность в нравственном преобразовании.
Ребенком он упрям был и резов,
Ребенком он упрям был и резов, И гордо так его смотрели глазки Лишь матери его смиряли ласки Но не внимал он звуку грозных слов. Про витязей бесстрашных слушать сказки Любил в тиши он зимних вечеров, Любил безбрежие степи раздольной, Следил полет далекий птицы вольной.
Провел он буйно юные года: Его везде пустым повесой звали, Но жажды дел они в нем не узнали Да воли сильной, в мире никогда Простора не имевшей… Дни бежали, Жизнь тратилась без цели, без труда; Кипела кровь бесплодно… Он был молод, А в душу стал закрадываться холод.
Влюблен он был и разлюбил; потом Любил, бросал, но — слабых душ мученья — Не знал раскаянья и сожаленья. Он рано поседел. В лице худом Явилась бледность. Дерзкое презренье Одно осталось в взоре огневом, И речь его, сквозь уст едва раскрытых, Была полна насмешек ядовитых.
Поворотным моментом в биографии писателя стала кончина бабушки. После ее смерти подросток попал в дом дальнего родственника, где познакомился с Александром Герценом. Дружба двух молодых людей не только стала длиною в жизнь, но и подтолкнула Огарева к важному решению. Они оба дали клятву пожертвовать жизнью ради борьбы за свободу. В этом юный Саша и Коля видели единственное предназначение и горели идеями об упразднении крепостного права, коммунизме, равенстве. Учился в Московском университете, был одним из организаторов студенческого кружка политической направленности. Спустя 3 года стал действующим студентом, окончил университет и приступил к работе в главном архиве Москвы. Уже в этот период Огарев стоял у истоков кружка, который возник в ответ на политические волнения в стране. Неудивительно, что власти установили над молодым человеком милицейский надзор.НА СМЕРТЬ ЛЕРМОНТОВА ...
Еще дуэль! Еще поэт С свинцом в груди сошел с ристанья. Уста сомкнулись, песен нет, Все смолкло... Страшное молчанье! Тут тщетен дружеский привет... Все смолкло — грусть, вражда, страданье, Любовь,— все, чем душа жила... И где душа? куда ушла?
Но я тревожить в этот миг Вопроса вечного не стану; Давно я головой поник, Давно пробило в сердце рану Сомненье тяжкое,— и крик В груди таится... Но обману Жить не дает холодный ум, И веры нет, и взор угрюм.
И тайный страх берет меня, Когда в стране я вижу дальней, Как очи, полные огня, Закрылись тихо в миг прощальный, Как пал он, голову склоня, И грустно замер стих печальный С улыбкой скорбной на устах, И он лежал, бездушный прах.
Бездушней праха перед ним Глупец ничтожный с пистолетом Стоял здоров и невредим, Не содрогаясь пред поэтом, Укором тайным не томим, И, может, рад был, что пред светом Хвалиться станет он подчас, Что верны так рука и глаз.
А между тем над мертвецом Сияло небо, и лежала Степь безглагольная кругом, И в отдалении дремала Цепь синих гор — и все в таком Успокоенье пребывало, Как будто б миру жизнь его Не составляла ничего.
А жизнь его была пышна, Была роскошных впечатлений, Огня душевного полна, Полна покоя и волнений; Все, все изведала она, Значенье всех ее мгновений Он слухом трепетным внимал И в звонкий стих переливал.
Но, века своего герой, Вокруг себя печальным взором Смотрел он часто — и порой Себя и век клеймил укором, И желчный стих, дыша враждой, Звучал нещадным приговором... Любил ли он, или желал, Иль ненавидел — он страдал,
Сюда, судьба! ко мне на суд! Зачем всю жизнь одно мученье Поэты тягостно несут? Ко мне на суд — о провиденье! Века в страданиях идут, Или без всякого значенья И провиденье и судьба — Пустые звуки и слова?
А как бы он широко мог Блаженствовать! В душе поэта Был счастья светлого залог: И жар сердечного привета, И поэтический восторг, И рай видений, полных света, Любовью полный взгляд на мир, Раздолье жизни, вечный пир...
Мой бедный брат! дай руку мне, Оледенелую дай руку И спи в могильной тишине. Ни мой привет, ни сердца муку Ты не услышишь в вечном сне, И слов моих печальных звуку Не разбудить тебя вовек... Ты глух стал, мертвый человек!
Развеется среди степей Мой плач надгробный над тобою, И высохнет слеза очей На камне хладном... И порою, Когда сойду я в мир теней, Раздастся плач и надо мною, И будет он безвестен мне...Спи, мой товарищ, в тишине!
Первый арест вольнодумца состоялся 10 июля 1834 года. Тогда за него внесли залог влиятельные родственники, но это выступило только отсрочкой неизбежного. 31 марта 1835 года, согласно судебному приговору, Николай отправился в ссылку в Пензенскую губернию. В общем, после смерти родителей, Огарёв стал владельцем состояния не меньше, чем 2 000 000 (Два миллиона) золотых рублей. По нынешним деньгам, конечно, очень грубо, но мне кажется, что это было порядка сегодняшних полмиллиарда долларов. Находясь в Пензенской губернии, Огарев остро ощущал собственное одиночество. Оторванность от друзей побуждала найти родственную душу вдали от единомышленников. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ..!
В вечернем сумраке долина Синела тихо за ручьем, И запах розы и ясмина Благоухал в саду твоем; В кустах прибережных влюбленно Перекликались соловьи. Я близ тебя стоял смущенный, Томимый трепетом любви. Уста от полноты дыханья Остались немы и робки, А сердце жаждало признанья, Рука - пожатия руки.
Пусть этот сон мне жизнь сменила Тревогой шумной пестроты; Но память верно сохранила И образ тихой красоты, И сад, и вечер, и свиданье, И негу смутную в крови, И сердца жар и замиранье - Всю эту музыку любви.
Избранница общественного деятеля — племянница самого губернатора. Ее семья, некогда состоятельная, обеднела, и девушка, привыкшая к роскоши, мечтала о богатом муже.
Я помню робкое желанье, Тоску, сжигающую кровь, Я помню ласки и признанье, Я помню слёзы и любовь.
Шло время — ласки были реже, И высох слез поток живой, И только оставались те же Желанья с прежнею тоской.
Просило сердце впечатлений, И теплых слез просило вновь, И новых ласк, и вдохновений, Просило новую любовь.
Пришла пора — прошло желанье, И в сердце стало холодно, И на одно воспоминанье Трепещет горестно оно. * * * ** * Тебе я счастья не давал довольно, Во многом я тебя не понимал, И мучил я тебя и сам страдал… Теперь я еду, друг мой! сердцу больно: И я с слезой скажу тебе — прощай! Никто тебя так не любил глубоко… И я молю тебя: ты вспоминай Меня, мой друг, без желчи, без упрека, Минутам скорбным ты забвенье дай, И помни лишь, что я любил глубоко, И с грустью сказал тебе — прощай! Теперь блуждать в стране я стану дальней.. Мне тяжело. Еще лета мои Так молоды; но в жизни я печальной Растратил много веры и любви. Живу я большей частью одиноко, Все сам в себе. Но ты не забывай, Что я, мой друг, тебя любил глубоко, И с грустью сказал тебе — прощай!.. Избранница общественного деятеля — племянница самого губернатора. Ее семья, некогда состоятельная, обеднела, и девушка, привыкшая к роскоши, мечтала о богатом муже. Рославлева привлекла Николая неким своеволием и свободолюбивым характером. В 1937 году состоялась свадьба. Мария Львовна, вновь почувствовавшая финансовую стабильность, окунулась в светскую жизнь. А муж, убежденный в готовности положить все силы на борьбу за свободу, стал ей досаждать.
Племянница губернатора пыталась бороться с окружением супруга, желая вытянуть его из-под влияния Александра Герцена. Но этого не вышло — между некогда влюбленными обозначалась пропасть непонимания. В итоге Мария Львовна нашла себе любовника и уехала с ним, при этом не желая расторгать брак с законным мужем. Более того — женщина вытребовала ежегодное пособие, считая, что Огарев теперь пожизненно обязан ее обеспечивать.
Расстались мы - то, может, нужно...
Расстались мы - то, может, нужно, То, может, должно было нам,- Уж мы давно не делим дружно Единой жизни пополам.
И, может, врознь нам будет можно Еще с годами как-нибудь Устроиться не так тревожно И даже сердцем отдохнуть.
Я несть готов твои упреки, Хотя и жгут они, как яд, Конечно, я имел пороки, Конечно, в многом виноват;
Но было время - ведь я верил, Ведь я любил, быть счастлив мог, Я будущность широко мерил, Мой мир был полон и глубок!
Но замер он среди печали; И кто из нас виновен в том, Какое дело - ты ли, я ли,- Его назад мы не вернем.
Еще слезу зовет с ресницы, И холодом сжимает грудь О прошлом мысль, как у гробницы, Где в муках детский век потух.
Закрыта книга - наша повесть Прочлась до крайнего листа; Но не смутят укором совесть Тебе отнюдь мои уста.
Благодарю за те мгновенья, Когда я верил и любил; Я не дал только б им забвенья, А горечь радостно б забыл.
О, я не враг тебе... Дай руку! Прощай! Не дай тебе знать бог Ни пустоты душевной муку, Ни заблуждения тревог...
Прощай! на жизнь, быть может, взглянем Еще с улыбкой мы не раз, И с миром оба да помянем Друг друга мы в последний час.
Вернувшись в Россию в декабре 1841 года после первого разъезда с женой, Николай Платонович гостит у семейства Сухово-Кобылиных в Подмосковье. Здесь он влюбляется в их дочь Евдокию Васильевну. С Александром Сухово-Кобылиным он сблизился во время учебы в Московском университете, тот привел Ника (так Огарева звали друзья) в гостеприимный дом своей матери, где он впервые встретился с тремя сестрами Александра, среди которых была Евдокия или Душенька, как все ее звали. В то время Душеньке было всего 13 лет, и она была совсем ребенком, и Николай не придал тогда этой встрече никакого значения. В 1839 году, когда ему было разрешено вернуться в Москву, он снова встречает Евдокию Васильевну.
П.Орлов Групповой портрет сестер: писательницы графини Елизаветы Васильевны Салиас де Турнемир, художницы Софьи Васильевны Сухово-Кобылиной и Евдокии Васильевны Петрово-Соловово. 1847 г.
В это время огромной популярностью в Москве пользовался салон графини Елизаветы Васильевны Селиас де Турнемир (старшей из сестер Сухово-Кобылиных). В ее салоне собирались писатели, композиторы, художники, сюда пришел и Огарев. В одно из своих посещений Николай Платонович встретил здесь красивую девушку, которая подошла к нему, как к старому знакомому, чем изрядно озадачила Огарева. Перед ним, как выяснилось, стояла Евдокия Сухово-Кобылина, та самая Душенька.
К душеньке Сухово-Кобылиной>
Как всё чудесно, стройно в вас – Ваш русый локон, лик ваш нежный, Покой и томность серых глаз, И роскошь поступи небрежной! Увидя вас, конечно б, мог Любить вас тот, чья мысль далёко От страсти знойной и тревог, Кто любит тихо и глубоко. Он, в созерцанье погружась, От вас отвесть не мог бы взора… Но страшно мне глядеть на вас! Завесть не смею разговора, Боюсь узнать, что вы пусты, Что вы ничтожной суетою В холодном сердце заняты; Боюсь я в памяти с собою Унесть прекрасные черты С сухой и мелкою душою.
Правда, объект обожания узнала о восхищении в свою сторону только после смерти поэта. Вторая жена общественного деятеля — Наталья Алексеевна Тучкова. Молодую девушку не остановил отказ в разводе от первой супруги любимого. Поправ общественные устои, она переехала к Огареву.
Однако личная жизнь пары стала подвергаться осуждениям. В первую очередь угроза исходила от губернатора Пензенской области и дяди Марии Львовны. В феврале 1850 года Николай Платонович даже был арестован. После смерти Рославлевой они заключили брак. Через несколько месяцев после приезда в Англию Николай Платонович узнал, что его жена и лучший друг – любовники.
Объяснение далось всем троим нелегко: Натали билась в истерике и упрекала супруга в безразличии, Искандер пытался извиняться и даже плакал, только всепрощающий Ник стоял на своём – он согласен мириться с положением, но не готов жертвовать их общим с Герценом делом – созданием Вольной русской типографии. Так они и жили… втроем. Друзья совместно трудились над альманахом «Полярная звезда», с 1857 года начали выпускать первую русскую бесцензурную газету «Колокол». В 1856 году Николай Платонович выпустил свой первый поэтический сборник, а спустя 2 года в свет вышла вторая книга. Натали тем временем родила от Герцена троих детей, отцом которых по закону считался Огарёв (официально они были не разведены). Искандер не торопился звать сожительницу замуж, опасаясь насмешек недоброжелателей по поводу того, что у них Ником «общая жена»
Хандра
Бывают дни, когда душа пуста: Ни мыслей нет, ни чувств, молчат уста, Равно печаль и радость постылы, И в теле лень, и двигаться нет силы. Напрасно ищешь, чем бы ум занять,— Противно видеть, слышать, понимать, И только бесконечно давит скука, И кажется, что жить — такая мука! Куда бежать? чем облегчить бы грудь? Вот ночи ждешь — в постель! скорей заснуть! И хорошо, что стало все беззвучно… А сон нейдет, а тьма томит докучно! Проживая рядом с Искандером и Натали, Огарёв чувствовал себя бесконечно одиноким и растерянным. Он начал крепко выпивать и часто бесцельно бродил по туманным лондонским улицам, будто пытаясь отыскать нечто от него ускользнувшее. В один из таких вечеров судьба привела поэта в полупустой паб на Пикадилли. От нечего делать Огарёв подсел к фривольного вида девице, скучающей в ожидании клиентов, и… утонул в её бездонных глазах Домой поэт вернулся только утром, когда сходивший с ума от беспокойства Герцен уже намеревался начать поиски тела, решив, что его дражайший Ник утопился в Темзе. Со временем Николай Платонович снял отдельное жилье, куда перевез Мэри и маленького Генри. В их небольшой квартирке часто бывали русские гости. Герцен не заезжал, он не скрывал презрения к «падшей женщине». Зато нанесла визит бывшая жена… Натали Тучкова однажды заявилась к Огареву с нелепыми упреками и требованиями. Поэт покорно слушал истеричный монолог незваной гостьи, но, когда та позволила себе оскорбительно отозваться о Мэри, решительно выпроводил её из своего дома, а заодно и из своей жизни. Больше супруги не виделись. Малограмотной обитательнице лондонского «дна» удалось то, чего до неё не смогли сделать ни любительница светских развлечений Рославлева, ни убежденная феминистка Тучкова – она стала для Огарёва понимающим другом, любовницей и ангелом-хранителем. Огарев воспитывал, как родного, ее сына и до самых последних дней своей жизни не оставлял ее. "Я хочу быть добрым без всякой награды, - писал Огарев в одном из писем к Мэри. - Я хочу душевной красоты в этой жизни" В одном из стихотворений мы встречаем такое его обращение к ней:
Как благодарен я тебе За мягкость ласки бесконечной. За то, что с тихой простотой Почтила ты слезой сердечной.
Твоей сочувственной слезой, Мое страданье о народе, Мою любовь к моей стране И к человеческой свободе. На протяжении 18 лет она была его нянькой, любовницей и сестрой милосердия. Ведь Огарев с детства страдал эпилепсией. И Мэри оберегала его как ребенка, предугадывая время припадков. Неграмотная шотландка в трудные годы не оставила его.
6 июня 1877 года припадок у лондонского изгнанника случился не дома, а на улице. При падении он повредил позвоночник и 6 дней спустя скончался в английском Гринвиче, не приходя в сознание.
Мери Сетерленд на могиле Н.П. Огарева в Гринвиче С фото 1879 г. Узнав о смерти Николая Платоновича, кузина Искандера-Герцена Т. Пассек (урожд. Кучина) записала в своём дневнике следующее: «Горячее, привязчивое, честное сердце. Он верил во все и во всех, а жизнь во всем обманула его. <…> Скромный, тихий, кроткий, любящий, он нигде не выдвигался, а, напротив, стушевывался и не искал славы. Сердце, которое теперь перестало биться, было золотое…». Николай Огарёв
Песнь моя летит с мольбою..!
Автор:Людвиг Рельштаб. Перевод: Николая Огарева Песнь моя летит с мольбою Тихо в час ночной. В рощу легкою стопою Ты приди, друг мой. При луне шумят уныло Листья в поздний час, И никто, о друг мой милый, Не услышит нас. Слышишь, в роще зазвучали Песни соловья, Звуки их полны печали, Молят за меня. В них понятно все томленье, Вся тоска любви, И наводят умиленье На душу они. Дай же доступ их призванью Ты душе своей И на тайное свиданье Ты приди скорей!
С.Лемешев - Песнь моя летит с мольбою
Мери и Генри похоронили ставшего для них по-настоящему родным Огарева на старом протестантском кладбище Гринвича. Весной 1966 года прах поэта был перевезен в Москву и предан земле у стен Новодевичьего монастыря, неподалеку от того места, где много лет назад два пылких юноши поклялись друг другу в вечной дружбе…
Моя молитва
Молю тебя, святое бытие, Дай силу мне отвергнуть искушенья Мирских сует; желание мое Укрыть от бурь порочного волненья И дух омыть волною очищенья. Дай силу мне трепещущей рукой Хоть край поднять немого покрывала, На истину надетого тобой, Чтобы душа, смиряясь, созерцала Величие предвечного начала. Дай силу мне задуть в душе моей Огонь себялюбивого желанья, Любить, как братьев, как себя,- людей, Любить тебя и все твои созданья.- Я буду тверд под ношею страданья. * * * ** * ВЕЧЕР...
Когда настанет вечер ясный, Люблю на берегу пруда Смотреть, как гаснет день прекрасный И загорается звезда, Как ласточка, неуловимо По лону вод скользя крылом, Несется быстро, быстро мимо — И исчезает... Смутным сном Тогда душа полна бывает — Ей как-то грустно и легко, Воспоминанье увлекает Ее куда-то далеко. Мне грезятся иные годы, Такой же вечер у пруда, И тихо дремлющие воды, И одинокая звезда, И ласточка — и все, что было, Что сладко сердце разбудило И промелькнуло навсегда. * * ** * * ЗИМНЯЯ НОЧЬ...
Ночь темна, ветер в улице дует широкой, Тускло светит фонарь, снег мешает идти. Я устал, а до дому еще так далеко... Дай к столбу прислонюсь, отдохну на пути.
Что за домик печально стоит предо мною! Полуночники люди в нем, видно, не спят; Есть огонь, заболтались, знать, поздней порою!.. Вон две свечки на столике дружно горят.
А за столиком сидя, старушка гадает... И об чем бы гадать ей на старости дней?..- Возле женщина тихо младенца качает; Видно, мать! Сколько нежности в взоре у ней!
И как мил этот ангел, малютка прелестный! Он с улыбкой заснул у нее на руках; Может, сон ему снится веселый, чудесный, Может, любо ему в его детских мечтах.
Но старушка встает, на часы заглянула, С удивленьем потом потрясла головой, Вот целуется, крестит и будто вздохнула... И пошла шаг за шагом дрожащей стопой.
Свечки гасят, и в доме темно уже стало, И фонарь на столбе догорел и погас... Видно, в путь уж пора, ночь глухая настала. Как на улице страшно в полуночный час!
А старушка недолго побудет на свете, И для матери будет седин череда, Развернется младенец в пленительном свете,- Ах, бог весть, я и сам жив ли буду тогда. * * ** * *
Минуты чудные живого наслажденья: Влюбленных душ безмолвный разговор, И поцелуй, и неги полный взор, И мира дольнего прекрасное забвенье.
Я отвыкал от вас - и тьма на ум ложилась, И сердце сохло в душной пустоте, И замирала жизнь в бесцельной суете, И скука надо мной тяжелая носилась.
Теперь опять ко мне, сдружись с моей душою, Знакомый рай святой любви моей, Я выплакал тебя бесцветных дней Несносной, длинною и скучной чередою. #Поэзия
ДРАГОЦЕННЫЕ РОССЫПИ
:Лариса Обибок
ПОЭЗИЯ.
НИКОЛАЙ ОГАРЕВ.
Богатый дом и сад! оранжереи...
Полсотня слуг...
Сестра с своей мадамой безотлучной...
И сам отец, который с нами в день
Беседовал три раза очень важно
И коротко, - а на ночь подходил
К постелям - дать свое благословенье,
И исчезал, как царственная тень.
Знакомый, но какой холодный образ!
("Исповедь лишнего человека")
А мать по имени Елизавета Ивановна (в девичестве Бакскакова), отличалась образованностью, мудростью и добротой. Когда же маленькому Коле исполнилось 2 года, Елизавета Ивановна скоропостижно скончалась от горячки.
Платон Богданович, к тому времени демонстрировавший потрясающую карьеру на государственной службе, забрал сына и увез в родовое имение Старое Акшено (Пензенская губерния). Там и провел свое детство будущий писатель. Острое переживание потери матери усугублялось холодными взаимоотношениями с отцом.
Мне было скучно. Дом мне был тюрьмой,
Где двери на замке держал обычай,
Приличие стояло на часах,
И был закон надсмотрщик престарелый.
Родной дом публицист позже называл тюрьмой. Царящий деспотизм Платона Богдановича и строгая чинность вызывали тоску у подростка. Изредка он узнавал о передовых идеях нового времени, все больше ощущая потребность в нравственном преобразовании.
Ребенком он упрям был и резов,
Ребенком он упрям был и резов,И гордо так его смотрели глазки
Лишь матери его смиряли ласки
Но не внимал он звуку грозных слов.
Про витязей бесстрашных слушать сказки
Любил в тиши он зимних вечеров,
Любил безбрежие степи раздольной,
Следил полет далекий птицы вольной.
Провел он буйно юные года:
Его везде пустым повесой звали,
Но жажды дел они в нем не узнали
Да воли сильной, в мире никогда
Простора не имевшей… Дни бежали,
Жизнь тратилась без цели, без труда;
Кипела кровь бесплодно… Он был молод,
А в душу стал закрадываться холод.
Влюблен он был и разлюбил; потом
Любил, бросал, но — слабых душ мученья —
Не знал раскаянья и сожаленья.
Он рано поседел. В лице худом
Явилась бледность. Дерзкое презренье
Одно осталось в взоре огневом,
И речь его, сквозь уст едва раскрытых,
Была полна насмешек ядовитых.
Поворотным моментом в биографии писателя стала кончина бабушки. После ее смерти подросток попал в дом дальнего родственника, где познакомился с Александром Герценом.
Дружба двух молодых людей не только стала длиною в жизнь, но и подтолкнула Огарева к важному решению. Они оба дали клятву пожертвовать жизнью ради борьбы за свободу. В этом юный Саша и Коля видели единственное предназначение и горели идеями об упразднении крепостного права, коммунизме, равенстве.
Учился в Московском университете, был одним из организаторов студенческого кружка политической направленности.
Спустя 3 года стал действующим студентом, окончил университет и приступил к работе в главном архиве Москвы. Уже в этот период Огарев стоял у истоков кружка, который возник в ответ на политические волнения в стране. Неудивительно, что власти установили над молодым человеком милицейский надзор.НА СМЕРТЬ ЛЕРМОНТОВА ...
Еще дуэль! Еще поэт
С свинцом в груди сошел с ристанья.
Уста сомкнулись, песен нет,
Все смолкло... Страшное молчанье!
Тут тщетен дружеский привет...
Все смолкло — грусть, вражда, страданье,
Любовь,— все, чем душа жила...
И где душа? куда ушла?
Но я тревожить в этот миг
Вопроса вечного не стану;
Давно я головой поник,
Давно пробило в сердце рану
Сомненье тяжкое,— и крик
В груди таится... Но обману
Жить не дает холодный ум,
И веры нет, и взор угрюм.
И тайный страх берет меня,
Когда в стране я вижу дальней,
Как очи, полные огня,
Закрылись тихо в миг прощальный,
Как пал он, голову склоня,
И грустно замер стих печальный
С улыбкой скорбной на устах,
И он лежал, бездушный прах.
Бездушней праха перед ним
Глупец ничтожный с пистолетом
Стоял здоров и невредим,
Не содрогаясь пред поэтом,
Укором тайным не томим,
И, может, рад был, что пред светом
Хвалиться станет он подчас,
Что верны так рука и глаз.
А между тем над мертвецом
Сияло небо, и лежала
Степь безглагольная кругом,
И в отдалении дремала
Цепь синих гор — и все в таком
Успокоенье пребывало,
Как будто б миру жизнь его
Не составляла ничего.
А жизнь его была пышна,
Была роскошных впечатлений,
Огня душевного полна,
Полна покоя и волнений;
Все, все изведала она,
Значенье всех ее мгновений
Он слухом трепетным внимал
И в звонкий стих переливал.
Но, века своего герой,
Вокруг себя печальным взором
Смотрел он часто — и порой
Себя и век клеймил укором,
И желчный стих, дыша враждой,
Звучал нещадным приговором...
Любил ли он, или желал,
Иль ненавидел — он страдал,
Сюда, судьба! ко мне на суд!
Зачем всю жизнь одно мученье
Поэты тягостно несут?
Ко мне на суд — о провиденье!
Века в страданиях идут,
Или без всякого значенья
И провиденье и судьба —
Пустые звуки и слова?
А как бы он широко мог
Блаженствовать! В душе поэта
Был счастья светлого залог:
И жар сердечного привета,
И поэтический восторг,
И рай видений, полных света,
Любовью полный взгляд на мир,
Раздолье жизни, вечный пир...
Мой бедный брат! дай руку мне,
Оледенелую дай руку
И спи в могильной тишине.
Ни мой привет, ни сердца муку
Ты не услышишь в вечном сне,
И слов моих печальных звуку
Не разбудить тебя вовек...
Ты глух стал, мертвый человек!
Развеется среди степей
Мой плач надгробный над тобою,
И высохнет слеза очей
На камне хладном... И порою,
Когда сойду я в мир теней,
Раздастся плач и надо мною,
И будет он безвестен мне...Спи, мой товарищ, в тишине!
Первый арест вольнодумца состоялся 10 июля 1834 года. Тогда за него внесли залог влиятельные родственники, но это выступило только отсрочкой неизбежного. 31 марта 1835 года, согласно судебному приговору, Николай отправился в ссылку в Пензенскую губернию.
В общем, после смерти родителей, Огарёв стал владельцем состояния не меньше, чем 2 000 000 (Два миллиона) золотых рублей. По нынешним деньгам, конечно, очень грубо, но мне кажется, что это было порядка сегодняшних полмиллиарда долларов.
Находясь в Пензенской губернии, Огарев остро ощущал собственное одиночество. Оторванность от друзей побуждала найти родственную душу вдали от единомышленников. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ..!
В вечернем сумраке долина
Синела тихо за ручьем,
И запах розы и ясмина
Благоухал в саду твоем;
В кустах прибережных влюбленно
Перекликались соловьи.
Я близ тебя стоял смущенный,
Томимый трепетом любви.
Уста от полноты дыханья
Остались немы и робки,
А сердце жаждало признанья,
Рука - пожатия руки.
Пусть этот сон мне жизнь сменила
Тревогой шумной пестроты;
Но память верно сохранила
И образ тихой красоты,
И сад, и вечер, и свиданье,
И негу смутную в крови,
И сердца жар и замиранье -
Всю эту музыку любви.
Избранница общественного деятеля — племянница самого губернатора. Ее семья, некогда состоятельная, обеднела, и девушка, привыкшая к роскоши, мечтала о богатом муже.
Тоску, сжигающую кровь,
Я помню ласки и признанье,
Я помню слёзы и любовь.
Шло время — ласки были реже,
И высох слез поток живой,
И только оставались те же
Желанья с прежнею тоской.
Просило сердце впечатлений,
И теплых слез просило вновь,
И новых ласк, и вдохновений,
Просило новую любовь.
Пришла пора — прошло желанье,
И в сердце стало холодно,
И на одно воспоминанье
Трепещет горестно оно.
* * * ** *
Тебе я счастья не давал довольно,
Во многом я тебя не понимал,
И мучил я тебя и сам страдал…
Теперь я еду, друг мой! сердцу больно:
И я с слезой скажу тебе — прощай!
Никто тебя так не любил глубоко…
И я молю тебя: ты вспоминай
Меня, мой друг, без желчи, без упрека,
Минутам скорбным ты забвенье дай,
И помни лишь, что я любил глубоко,
И с грустью сказал тебе — прощай!
Теперь блуждать в стране я стану дальней..
Мне тяжело. Еще лета мои
Так молоды; но в жизни я печальной
Растратил много веры и любви.
Живу я большей частью одиноко,
Все сам в себе. Но ты не забывай,
Что я, мой друг, тебя любил глубоко,
И с грустью сказал тебе — прощай!..
Избранница общественного деятеля — племянница самого губернатора. Ее семья, некогда состоятельная, обеднела, и девушка, привыкшая к роскоши, мечтала о богатом муже.
Рославлева привлекла Николая неким своеволием и свободолюбивым характером. В 1937 году состоялась свадьба. Мария Львовна, вновь почувствовавшая финансовую стабильность, окунулась в светскую жизнь. А муж, убежденный в готовности положить все силы на борьбу за свободу, стал ей досаждать.
Расстались мы - то, может, нужно...
Расстались мы - то, может, нужно,То, может, должно было нам,-
Уж мы давно не делим дружно
Единой жизни пополам.
И, может, врознь нам будет можно
Еще с годами как-нибудь
Устроиться не так тревожно
И даже сердцем отдохнуть.
Я несть готов твои упреки,
Хотя и жгут они, как яд,
Конечно, я имел пороки,
Конечно, в многом виноват;
Но было время - ведь я верил,
Ведь я любил, быть счастлив мог,
Я будущность широко мерил,
Мой мир был полон и глубок!
Но замер он среди печали;
И кто из нас виновен в том,
Какое дело - ты ли, я ли,-
Его назад мы не вернем.
Еще слезу зовет с ресницы,
И холодом сжимает грудь
О прошлом мысль, как у гробницы,
Где в муках детский век потух.
Закрыта книга - наша повесть
Прочлась до крайнего листа;
Но не смутят укором совесть
Тебе отнюдь мои уста.
Благодарю за те мгновенья,
Когда я верил и любил;
Я не дал только б им забвенья,
А горечь радостно б забыл.
О, я не враг тебе... Дай руку!
Прощай! Не дай тебе знать бог
Ни пустоты душевной муку,
Ни заблуждения тревог...
Прощай! на жизнь, быть может, взглянем
Еще с улыбкой мы не раз,
И с миром оба да помянем
Друг друга мы в последний час.
Вернувшись в Россию в декабре 1841 года после первого разъезда с женой, Николай Платонович гостит у семейства Сухово-Кобылиных в Подмосковье. Здесь он влюбляется в их дочь Евдокию Васильевну. С Александром Сухово-Кобылиным он сблизился во время учебы в Московском университете, тот привел Ника (так Огарева звали друзья) в гостеприимный дом своей матери, где он впервые встретился с тремя сестрами Александра, среди которых была Евдокия или Душенька, как все ее звали.
В то время Душеньке было всего 13 лет, и она была совсем ребенком, и Николай не придал тогда этой встрече никакого значения. В 1839 году, когда ему было разрешено вернуться в Москву, он снова встречает Евдокию Васильевну.
В это время огромной популярностью в Москве пользовался салон графини Елизаветы Васильевны Селиас де Турнемир (старшей из сестер Сухово-Кобылиных). В ее салоне собирались писатели, композиторы, художники, сюда пришел и Огарев. В одно из своих посещений Николай Платонович встретил здесь красивую девушку, которая подошла к нему, как к старому знакомому, чем изрядно озадачила Огарева. Перед ним, как выяснилось, стояла Евдокия Сухово-Кобылина, та самая Душенька.
К душеньке Сухово-Кобылиной>
Как всё чудесно, стройно в вас –Ваш русый локон, лик ваш нежный,
Покой и томность серых глаз,
И роскошь поступи небрежной!
Увидя вас, конечно б, мог
Любить вас тот, чья мысль далёко
От страсти знойной и тревог,
Кто любит тихо и глубоко.
Он, в созерцанье погружась,
От вас отвесть не мог бы взора…
Но страшно мне глядеть на вас!
Завесть не смею разговора,
Боюсь узнать, что вы пусты,
Что вы ничтожной суетою
В холодном сердце заняты;
Боюсь я в памяти с собою
Унесть прекрасные черты
С сухой и мелкою душою.
Вторая жена общественного деятеля — Наталья Алексеевна Тучкова. Молодую девушку не остановил отказ в разводе от первой супруги любимого. Поправ общественные устои, она переехала к Огареву.
Через несколько месяцев после приезда в Англию Николай Платонович узнал, что его жена и лучший друг – любовники.
Так они и жили… втроем. Друзья совместно трудились над альманахом «Полярная звезда», с 1857 года начали выпускать первую русскую бесцензурную газету «Колокол». В 1856 году Николай Платонович выпустил свой первый поэтический сборник, а спустя 2 года в свет вышла вторая книга. Натали тем временем родила от Герцена троих детей, отцом которых по закону считался Огарёв (официально они были не разведены). Искандер не торопился звать сожительницу замуж, опасаясь насмешек недоброжелателей по поводу того, что у них Ником «общая жена»
Хандра
Бывают дни, когда душа пуста:Ни мыслей нет, ни чувств, молчат уста,
Равно печаль и радость постылы,
И в теле лень, и двигаться нет силы.
Напрасно ищешь, чем бы ум занять,—
Противно видеть, слышать, понимать,
И только бесконечно давит скука,
И кажется, что жить — такая мука!
Куда бежать? чем облегчить бы грудь?
Вот ночи ждешь — в постель! скорей заснуть!
И хорошо, что стало все беззвучно…
А сон нейдет, а тьма томит докучно!
Проживая рядом с Искандером и Натали, Огарёв чувствовал себя бесконечно одиноким и растерянным. Он начал крепко выпивать и часто бесцельно бродил по туманным лондонским улицам, будто пытаясь отыскать нечто от него ускользнувшее. В один из таких вечеров судьба привела поэта в полупустой паб на Пикадилли. От нечего делать Огарёв подсел к фривольного вида девице, скучающей в ожидании клиентов, и… утонул в её бездонных глазах
Домой поэт вернулся только утром, когда сходивший с ума от беспокойства Герцен уже намеревался начать поиски тела, решив, что его дражайший Ник утопился в Темзе.
Со временем Николай Платонович снял отдельное жилье, куда перевез Мэри и маленького Генри. В их небольшой квартирке часто бывали русские гости. Герцен не заезжал, он не скрывал презрения к «падшей женщине».
Зато нанесла визит бывшая жена… Натали Тучкова однажды заявилась к Огареву с нелепыми упреками и требованиями. Поэт покорно слушал истеричный монолог незваной гостьи, но, когда та позволила себе оскорбительно отозваться о Мэри, решительно выпроводил её из своего дома, а заодно и из своей жизни. Больше супруги не виделись.
Малограмотной обитательнице лондонского «дна» удалось то, чего до неё не смогли сделать ни любительница светских развлечений Рославлева, ни убежденная феминистка Тучкова – она стала для Огарёва понимающим другом, любовницей и ангелом-хранителем. Огарев воспитывал, как родного, ее сына и до самых последних дней своей жизни не оставлял ее. "Я хочу быть добрым без всякой награды, - писал Огарев в одном из писем к Мэри. - Я хочу душевной красоты в этой жизни" В одном из стихотворений мы встречаем такое его обращение к ней:
Как благодарен я тебе
За мягкость ласки бесконечной.
За то, что с тихой простотой
Почтила ты слезой сердечной.
Твоей сочувственной слезой,
Мое страданье о народе,
Мою любовь к моей стране
И к человеческой свободе.
На протяжении 18 лет она была его нянькой, любовницей и сестрой милосердия. Ведь Огарев с детства страдал эпилепсией. И Мэри оберегала его как ребенка, предугадывая время припадков. Неграмотная шотландка в трудные годы не оставила его.
Узнав о смерти Николая Платоновича, кузина Искандера-Герцена Т. Пассек (урожд. Кучина) записала в своём дневнике следующее: «Горячее, привязчивое, честное сердце. Он верил во все и во всех, а жизнь во всем обманула его. <…> Скромный, тихий, кроткий, любящий, он нигде не выдвигался, а, напротив, стушевывался и не искал славы. Сердце, которое теперь перестало биться, было золотое…».
Николай Огарёв
Песнь моя летит с мольбою..!
Автор:Людвиг Рельштаб.Перевод: Николая Огарева
Песнь моя летит с мольбою
Тихо в час ночной.
В рощу легкою стопою
Ты приди, друг мой.
При луне шумят уныло
Листья в поздний час,
И никто, о друг мой милый,
Не услышит нас.
Слышишь, в роще зазвучали
Песни соловья,
Звуки их полны печали,
Молят за меня.
В них понятно все томленье,
Вся тоска любви,
И наводят умиленье
На душу они.
Дай же доступ их призванью
Ты душе своей
И на тайное свиданье
Ты приди скорей!
Мери и Генри похоронили ставшего для них по-настоящему родным Огарева на старом протестантском кладбище Гринвича. Весной 1966 года прах поэта был перевезен в Москву и предан земле у стен Новодевичьего монастыря, неподалеку от того места, где много лет назад два пылких юноши поклялись друг другу в вечной дружбе…
Моя молитва
Молю тебя, святое бытие,Дай силу мне отвергнуть искушенья
Мирских сует; желание мое
Укрыть от бурь порочного волненья
И дух омыть волною очищенья.
Дай силу мне трепещущей рукой
Хоть край поднять немого покрывала,
На истину надетого тобой,
Чтобы душа, смиряясь, созерцала
Величие предвечного начала.
Дай силу мне задуть в душе моей
Огонь себялюбивого желанья,
Любить, как братьев, как себя,- людей,
Любить тебя и все твои созданья.-
Я буду тверд под ношею страданья.
* * * ** *
ВЕЧЕР...
Когда настанет вечер ясный,
Люблю на берегу пруда
Смотреть, как гаснет день прекрасный
И загорается звезда,
Как ласточка, неуловимо
По лону вод скользя крылом,
Несется быстро, быстро мимо —
И исчезает... Смутным сном
Тогда душа полна бывает —
Ей как-то грустно и легко,
Воспоминанье увлекает
Ее куда-то далеко.
Мне грезятся иные годы,
Такой же вечер у пруда,
И тихо дремлющие воды,
И одинокая звезда,
И ласточка — и все, что было,
Что сладко сердце разбудило
И промелькнуло навсегда.
* * ** * *
ЗИМНЯЯ НОЧЬ...
Ночь темна, ветер в улице дует широкой,
Тускло светит фонарь, снег мешает идти.
Я устал, а до дому еще так далеко...
Дай к столбу прислонюсь, отдохну на пути.
Что за домик печально стоит предо мною!
Полуночники люди в нем, видно, не спят;
Есть огонь, заболтались, знать, поздней порою!..
Вон две свечки на столике дружно горят.
А за столиком сидя, старушка гадает...
И об чем бы гадать ей на старости дней?..-
Возле женщина тихо младенца качает;
Видно, мать! Сколько нежности в взоре у ней!
И как мил этот ангел, малютка прелестный!
Он с улыбкой заснул у нее на руках;
Может, сон ему снится веселый, чудесный,
Может, любо ему в его детских мечтах.
Но старушка встает, на часы заглянула,
С удивленьем потом потрясла головой,
Вот целуется, крестит и будто вздохнула...
И пошла шаг за шагом дрожащей стопой.
Свечки гасят, и в доме темно уже стало,
И фонарь на столбе догорел и погас...
Видно, в путь уж пора, ночь глухая настала.
Как на улице страшно в полуночный час!
А старушка недолго побудет на свете,
И для матери будет седин череда,
Развернется младенец в пленительном свете,-
Ах, бог весть, я и сам жив ли буду тогда.
* * ** * *
О, возвратись, любви прекрасное мгновенье!
О, возвратись, любви прекрасное мгновенье,О, исцели тоскующую грудь,
Дай тихо, свято, радостно дохнуть
Восторгом чистым неземного упоенья.
Минуты чудные живого наслажденья:
Влюбленных душ безмолвный разговор,
И поцелуй, и неги полный взор,
И мира дольнего прекрасное забвенье.
Я отвыкал от вас - и тьма на ум ложилась,
И сердце сохло в душной пустоте,
И замирала жизнь в бесцельной суете,
И скука надо мной тяжелая носилась.
Теперь опять ко мне, сдружись с моей душою,
Знакомый рай святой любви моей,
Я выплакал тебя бесцветных дней
Несносной, длинною и скучной чередою.
#Поэзия