Борис Леонидович Пастернак родился (29 января) 10 февраля 1890 года в Москве. Мама Розалия Кауфман была пианисткой, начала свою творческую карьеру в Одессе, где они жили еще до рождения детей. Отец Леонид Пастернак – известный художник, состоял в членах Академии художеств России. Некоторые из его полотен впоследствии украсили Третьяковскую галерею. Леонид Пастернак был дружен с писателем Львом Толстым, его иллюстрации украшали книги известного прозаика. Кроме Бориса в семье подрастало еще трое младших детей.
Борис рос в самой настоящей творческой атмосфере. В доме его родителей постоянно гостили знаменитости. Кроме Льва Толстого, композиторов Рахманинова и Скрябина, там можно было встретить художников Поленова, Иванова, Левитана, Ге, Нестерова. Мальчик с детства впитывал эту атмосферу творчества, и это не могло не оставить след в его душе. В юношестве Борис познакомился с композитором Александром Скрябиным, который вдохновил его на занятия музыкой. Юноша занимался по программе консерватории, успел написать несколько произведений для фортепиано. Но спустя шесть лет ему пришлось отказаться от музыкальной карьеры. Как позже признавался писатель, ему очень сложно далось это решение. Но, как бы ни любил музыку, из-за отсутствия слуха он не смог бы достичь совершенства. Борис хорошо учился в гимназии и в 1909 году с отличием окончил ее. Отказавшись от музыки, он не сразу выбрал профессию. Сначала поступил в Московский университет на юридическое отделение, но позже решил заняться философией. В 1912 году на семестр отправился в немецкий город Марбург, где обучался у философа-неокантианца Германа Когена. Все пророчили ему отличную карьеру в Германии, но он снова принял решение полностью изменить свою жизнь. Пастернак бросил философию и стал поэтом. Вернувшись в Москву, Борис закончил учебу, но так и не забрал свой диплом — он до сих пор хранится в архивах университета.
Из-за детской травмы Пастернак был освобожден от воинской службы: в тринадцатилетнем возрасте он упал с лошади и сломал ногу. Кость срослась неправильно, и писателю всю жизнь приходилось скрывать хромоту.
Первая проба пера будущего великого поэта пришлась на 1910 год. В его первой поэзии скользит впечатление от зарубежного путешествия в Венецию, куда они отправились всей семьей, а также сквозит грусть неразделенной любви. В том году он сделал предложение любимой, но она ему отказала. По мнению авторитетных коллег, стихи были достаточно детскими, но при этом содержательными. После того, как семья вернулась домой, Борис начал активно посещать литературные кружки «Мусагет» и «Лирика», где выступает со своими стихами. В эти годы он серьезно увлекся символизмом и футуризмом, но впоследствии отошел от этих течений и начал прокладывать свой путь.
Ветер
Я кончился, а ты жива. И ветер, жалуясь и плача, Раскачивает лес и дачу. Не каждую сосну отдельно, А полностью все дерева Со всею далью беспредельной, Как парусников кузова На глади бухты корабельной. И это не из удальства Или из ярости бесцельной, А чтоб в тоске найти слова Тебе для песни колыбельной * * * * *
Венеция
Я был разбужен спозаранку Щелчком оконного стекла. Размокшей каменной баранкой В воде Венеция плыла. Все было тихо, и, однако, Во сне я слышал крик, и он Подобьем смолкнувшего знака Еще тревожил небосклон. Он вис трезубцем Скорпиона Над гладью стихших мандолин И женщиною оскорбленной, Быть может, издан был вдали. Теперь он стих и черной вилкой Торчал по черенок во мгле. Большой ка..л с косой ухмылкой Оглядывался, как беглец. Туда, голодные, противясь, Шли волны, шлендая с тоски, И гондолы рубили привязь, Точа о пристань тесаки. Вдали за лодочной стоянкой В остатках сна рождалась явь. Венеция венецианкой Бросалась с набережных вплавь * * * * * * *
Петербург
Как в пулю сажают вторую пулю Или бьют на пари по свечке, Так этот раскат берегов и улиц Петром разряжен без осечки. О, как он велик был! Как сеткой конвульсий Покрылись железные щеки, Когда на Петровы глаза навернулись, Слезя их, заливы в осоке! И к горлу балтийские волны, как комья Тоски, подкатили; когда им Забвенье владело; когда он знакомил С империей царство, край — с краем. Нет времени у вдохновенья. Болото, Земля ли, иль море, иль лужа,- Мне здесь сновиденье явилось, и счеты Сведу с ним сейчас же и тут же. Он тучами был, как делами, завален. В ненастья натянутый парус Чертежной щетиною ста готовален Bрезалася царская ярость. В дверях, над Невой, на часах, гайдуками, Века пожирая, стояли Шпалеры бессонниц в горячечном гаме Рубанков, снастей и пищалей. И знали: не будет приема. Ни мамок, Ни дядек, ни бар, ни холопов. Пока у него на чертежный подрамок Надеты таежные топи. ________ Волны толкутся. Мостки для ходьбы. Облачно. Небо над буем, залитым Мутью, мешает с толченым графитом Узких свистков паровые клубы. Пасмурный день растерял катера. Снасти крепки, как раскуренный кнастер. Дегтем и доками пахнет ненастье И огурцами — баркасов кора. С мартовской тучи летят паруса Наоткось, мокрыми хлопьями в слякоть, Тают в каналах балтийского шлака, Тлеют по черным следам колеса. Облачно. Щелкает лодочный блок. Пристани бьют в ледяные ладоши. Гулко булыжник обрушивши, лошадь Глухо въезжает на мокрый песок. ________ Чертежный рейсфедер Всадника медного От всадника — ветер Морей унаследовал. Каналы на прибыли, Нева прибывает. Он северным грифелем Наносит трамваи. Попробуйте, лягте-ка Под тучею серой, Здесь скачут на практике Поверх барьеров. И видят окраинцы: За Нарвской, на Охте, Туман продирается, Отодранный ногтем. Петр машет им шляпою, И плещет, как прапор, Пурги расцарапанный, Надорванный рапорт. Сограждане, кто это, И кем на терзанье Распущены по ветру Полотнища зданий? Как план, как ландкарту На плотном папирусе, Он город над мартом Раскинул и выбросил. ________ Тучи, как волосы, встали дыбом Над дымной, бледной Невой. Кто ты? О, кто ты? Кто бы ты ни был, Город — вымысел твой. Улицы рвутся, как мысли, к гавани Черной рекой манифестов. Нет, и в могиле глухой и в саване Ты не нашел себе места. Воли наводненья не сдержишь сваями. Речь их, как кисти слепых повитух. Это ведь бредишь ты, невменяемый, Быстро бормочешь вслух.
По приглашению управляющего химическими производствами Бориса Збарского, Пастернак в 1916 году переезжает в Пермскую губернию и поселяется в поселке Всеволодо-Вильва. Он устроился на работу в контору этого завода на должность помощника по деловой переписке, в его обязанности входит составление торгово-финансовой отчетности. Когда вышел в свет роман Пастернака «Доктор Живаго», то всем стало понятно, что прообразом города Юрятин служила Пермь. Побывал Борис на Березниковском содовом заводе, и пришел в полный восторг от увиденного. Он написал письмо С.П.Боброву и сказал, что этот поселок при заводе напоминает ему маленькую промышленную Бельгию. В 1922-м вышел еще один сборник его поэзий – «Сестра моя – жизнь», который, по мнению самого поэта, был первой стоящей книгой.
Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе
Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе Расшиблась весенним дождем обо всех, Но люди в брелоках высоко брюзгливы И вежливо жалят, как змеи в овсе.
У старших на это свои есть резоны. Бесспорно, бесспорно смешон твой резон, Что в грозу лиловы глаза и газоны И пахнет сырой резедой горизонт.
Что в мае, когда поездов расписанье Камышинской веткой читаешь в купе, Оно грандиозней святого писанья И черных от пыли и бурь канапе.
Что только нарвется, разлаявшись, тормоз На мирных сельчан в захолустном вине, С матрацев глядят, не моя ли платформа, И солнце, садясь, соболезнует мне.
И в третий плеснув, уплывает звоночек Сплошным извиненьем: жалею, не здесь. Под шторку несет обгорающей ночью И рушится степь со ступенек к звезде.
Мигая, моргая, но спят где-то сладко, И фата-морганой любимая спит Тем часом, как сердце, плеща по площадкам, Вагонными дверцами сыплет в степи. Интересно складывались отношения Пастернака и Сергея Есенина, который критически высказывался о творчестве Бориса. Вскоре между ними возникла открытая конфронтация, и однажды они даже подрались. Об этом инциденте написал в своих воспоминаниях Валентин Катаев, где Есенин у него получил прозвище «королевич», а Пастернак «мулат». Катаев писал, что королевич вцепился в грудки противника одной рукой и пытался заехать интеллигентному мулату в ухо. А мулат, который одновременно был похож на араба и на его лошадь, пытался дать королевичу в скулу, но это ему так и не удалось.
В 20-е годы в жизни Пастернака произошли большие перемены. Его родители эмигрировали в Германию, он сам женился на Евгении Лурье, потом стал отцом новорожденного сына. Кроме этого он продолжал выпускать новые поэмы и сборники своих произведений.
В 30-е годы творчество Пастернака, как впрочем и он сам, находит признание властей страны Советов. Сборники его поэзий ежегодно переиздают, в 1934-м его пригласили на съезд Союза писателей, где он выступил с трибуны со своей речью. В 1935-м Пастернак был командирован в Париж и стал участником Международного конгресса писателей. Во время этого путешествия поэт сваливается с нервным срывом, практически не спит и жалуется на нервы.
Борис Пастернак с Анной Ахматовой В том же 1934-м Борис встал на защиту мужа поэтессы Анны Ахматовой и ее сына, которые были арестованы Пастернак писал письма Иосифу Сталину, заступаясь за мужа и сына поэтессы Анны Ахматовой. После этого их освободили из тюрем. Писатель поблагодарил Сталина, отправив в подарок книгу со своими переводами грузинской лирики. В начале 1936 года было опубликовано два произведения Пастернака, где он выражает восхищение Сталину. Однако его старания имели обратный эффект. Ему так и не простили роль заступника за семью Ахматовой, припомнили ему и Гумилева с Мандельштамом. В том же 1936-м поэт был практически отстранен от литературной жизни страны, обвинен в оторванности от реальности и ошибочности принимаемых решений. Борис Пастернак прославился не только литературными произведениями, но и своими переводами с иностранных языков. После того, как в 36-м отношение властей к нему резко изменилось, его стихи почти не издавались, и он был вынужден искать средства, чтобы содержать себя и родных. Нужда заставила его заняться переводами. Как и ко всему, чем он занимается, Пастернак очень серьезно относится к переводам, он приравнивает свою работу к художественному произведению. Поэт очень тщательно и ответственно подошел к процессу, старался, чтобы результат был идеальным. Переводы произведений Шекспира, которые сделал Пастернак, вошли в классику. Сонет 66 Измучась всем, я умереть хочу, Тоска смотреть, как мается бедняк, И как шутя живется богачу. И доверять, и попадать впросак, И наблюдать, как наглость лезет в свет, И честь девичья катится ко дну, И знать, что ходу совершенствам нет, И видеть мощь у немощи в плену. И вспоминать, что мысли заткнут рот, И разум сносит глупости хулу, И прямодушье простотой слывет, И доброта прислуживает злу. Измучась всем , не стал бы жить и дня, Но другу трудно будет без меня. (перевод 1938 г.) * * * * * Сонет 73 То время года видишь ты во мне, Когда из листьев редко где какой, Дрожа, желтеет в веток голизне, А птичий свист везде сменил покой. Во мне ты видишь бледный край небес, Где от заката памятка одна, И, постепенно взявши перевес, Их опечатывает темнота. Во мне ты видишь то сгоранье пня, Когда зола, что пламенем была, Становится могилою огня, А то , что грело, изошло дотла. И, это видя, помни: нет цены Свиданьям, дни которых сочтены. ( 1938 г.) * * * * * Сонет 74 Но успокойся. В дни, когда в острог Навек я смертью буду взят под стражу, Одна живая память этих строк Еще переживет мою пропажу. И ты увидишь, их перечитав, Что было лучшею моей частицей. Вернется в землю мой земной состав, Мой дух к тебе, как прежде, обратится. И ты поймешь, что только прах исчез, Не стоящий нисколько сожаленья, То, что отнять бы мог головорез, Добыча ограбленья, жертва тленья. А ценно было только то одно, Что и теперь тебе посвящено. (1953 г.)
В самом начале войны Борис отправился на призывной пункт, однако его в армию не взяли. В детстве он получил травму и по состоянию здоровья не мог быть призван на фронт. Но в такое тяжелое время он не мог просто отсиживаться в стороне. Пастернак идет на курсы, после которых выходит военным корреспондентом, и таким образом попадает на фронт. После возвращения поэт работает над циклом произведений, которые пропитаны духом патриотизма.
Борис Пастернак на фронте После победы Пастернак снова много трудился, по-прежнему переводит классические произведения зарубежных авторов, потому что они так и остались его единственным доходом. В те годы он совсем мало сочинял своих стихов, в основном уделял внимание переводам, задумал новый роман, переводил «Фауста» Гете, а также на протяжении десяти лет писал свое главное произведение — «Доктор Живаго». Сюжет романа начинается в начале века и заканчивается годами Отечественной войны. Поэт несколько раз менял название произведения. Сразу он назвал его «Мальчики и девочки», потом изменил на «Свеча горела», затем хотел назвать его «Смерти нет». Правда, описанная в этом произведении, равно как и собственное видение происходящего в стране, очень не понравилась руководству. Писателя начали жестко травить, а его книгу не хотели признавать. В СССР роман так и не был напечатан, зато вышел небольшим тиражом за границей. В 1958 году Борис Пастернак стал лауреатом Нобелевской премии. Произведение переведено на множество языков, расходится по миру большими тиражами. Его издает Великобритания, Германия, Голландия. Власти страны Советов всячески пытались запретить роман, изъять у автора рукопись, но слишком большой была его популярность во всем мире.
Борис Пастернак на вручении Нобелевской премии Мировое сообщество признало талант Бориса Пастернака, и это не могло не радовать, но обернулось большим разочарованием.Теперь его травит не только власть, но и собственные коллеги. Они выступили с обличительными речами на митингах перед рабочими заводов, студентами, на собраниях творческих союзов. Нашлись даже инициаторы составления коллективных писем, которые требовали наказания для нерадивого писателя.
Нобелевская премия
Я пропал, как зверь в загоне. Где-то люди, воля, свет, А за мною шум погони, Мне наружу ходу нет.
Темный лес и берег пруда, Ели сваленной бревно. Путь отрезан отовсюду. Будь что будет, все равно.
Что же сделал я за пакость, Я убийца и злодей? Я весь мир заставил плакать Над красой земли моей.
Но и так, почти у гроба, Верю я, придет пора — Силу подлости и злобы Одолеет дух добра. Некоторые выступали с инициативой выслать поэта из страны, но жизнь вне родины Пастернак не представлял. В 1959 году он пишет стих под названием «Нобелевская премия», в строках которого звучит горечь от переживаний за происходящее. Этот стих тоже вышел за рубежом. Давление на него было такой силы, что он отказывается от Нобелевской премии. После публикации стиха Пастернак чуть не был признан изменником Родины. Его исключили из Союза писателей, но из Литфонда не вытурили. Это дало возможность и дальше печататься и получать за это законное вознаграждение.
Снег идет(
Снег идет, снег идет. К белым звездочкам в буране Тянутся цветы герани За оконный переплет.
Снег идет, и всё в смятеньи, Всё пускается в полет,- Черной лестницы ступени, Перекрестка поворот.
Снег идет, снег идет, Словно падают не хлопья, А в заплатанном салопе Сходит наземь небосвод.
Словно с видом чудака, С верхней лестничной площадки, Крадучись, играя в прятки, Сходит небо с чердака.
Потому что жизнь не ждет. Не оглянешься — и святки. Только промежуток краткий, Смотришь, там и новый год.
Снег идет, густой-густой. В ногу с ним, стопами теми, В том же темпе, с ленью той Или с той же быстротой, Может быть, проходит время?
Может быть, за годом год Следуют, как снег идет, Или как слова в поэме?
Снег идет, снег идет, Снег идет, и всё в смятеньи: Убеленный пешеход, Удивленные растенья, Перекрестка поворот. * * * * * * Никого не будет в доме, Кроме сумерек. Один Зимний день в сквозном проеме Незадернутых гардин.
Только белых мокрых комьев Быстрый промельк маховой, Только крыши, снег, и, кроме Крыш и снега, никого.
И опять зачертит иней, И опять завертит мной Прошлогоднее унынье И дела зимы иной.
И опять кольнут доныне Не отпущенной виной, И окно по крестовине Сдавит голод дровяной.
Но нежданно по портьере Пробежит вторженья дрожь,- Тишину шагами меря. Ты, как будущность, войдешь.
Ты появишься у двери В чем-то белом, без причуд, В чем-то, впрямь из тех материй, Из которых хлопья шьют. * * * * * * Я тоже любил, и дыханье Бессонницы раннею ранью Из парка спускалось в овраг, и впотьмах Выпархивало за архипелаг Полян, утопавших в лохматом тумане, В полыни и мяте и перепелах. И тут тяжелел обожанья размах, Хмелел, как крыло, обожженное дробью, И бухался в воздух, и падал в ознобе, И располагался росой на полях.
А там и рассвет занимался. До двух Несметного неба мигали богатства, Но вот петухи начинали пугаться Потемок и силились скрыть перепуг, Но в глотках рвались холостые фугасы, И страх фистулой голосил от потуг, И гасли стожары, и как по заказу С лицом пучеглазого свечегаса Показывался на опушке пастух.
Я тоже любил, и она пока еще Жива, может статься. Время пройдет, И что-то большое, как осень, однажды (Не завтра, быть может, так позже когда-нибудь) Зажжется над жизнью, как зарево, сжалившись Над чащей. Над глупостью луж, изнывающих По-жабьи от жажды. Над заячьей дрожью Лужаек, с ушами ушитых в рогожу Листвы прошлогодней. Над шумом, похожим На ложный прибой прожитого. Я тоже Любил, и я знаю: как мокрые пожни От века положены году в подножье, Так каждому сердцу кладется любовью Знобящая новость миров в изголовье.
Я тоже любил, и она жива еще. Все так же, катясь в ту начальную рань, Стоят времена, исчезая за краешком Мгновенья. Все так же тонка эта грань. По-прежнему давнее кажется давешним. По-прежнему, схлынувши с лиц очевидцев, Безумствует быль, притворяясь незнающей, Что больше она уж у нас не жилица, И мыслимо это? Так, значит, и впрямь Всю жизнь удаляется, а не длится Любовь, удивленья мгновенная дань? * * * ** *
Единственные дни
На протяженье многих зим Я помню дни солнцеворота, И каждый был неповторим И повторялся вновь без счета. И целая их череда Составилась мало-помалу — Тех дней единственных, когда Нам кажется, что время стало. Я помню их наперечет: Зима подходит к середине, Дороги мокнут, с крыш течет И солнце греется на льдине. И любящие, как во сне, Друг к другу тянутся поспешней, И на деревьях в вышине Потеют от тепла скворешни. И полусонным стрелкам лень Ворочаться на циферблате, И дольше века длится день, И не кончается объятье. 1959 г. Личная жизнь В жизни Пастернака было три любимых женщины, которые вдохновляли его на творчество: Первой женой писателя в 1922 году стала художница Евгения Лурье.
Она была женственной, утонченной и при этом самодостаточной. Лурье стремилась развивать и свою карьеру, а не только посвящать себя семье. После свадьбы они гостили в Берлине у родителей Бориса, а через год у супругов родился сын Евгений — будущий литературовед. Именно необходимость содержать семью подтолкнула Пастернака заняться переводами. Супруги искренне любили друг друга, но быт и тяжелое денежное положение сказались на отношениях. Очередной причиной раздора стала переписка Пастернака с Мариной Цветаевой, что заставило Лурье ревновать.
Спустя почти десять лет брака пара рассталась, и сын тяжело переживал этот развод. Как позже писал Евгений Пастернак, семья распалась из-за впечатлительности его родителей, не способных пережить тяготы быта. Следующей избранницей Пастернака стала замужняя женщина с двумя детьми — Зинаида Нейгауз.
Борис Пастернак с Зинаидой Нейгауз Писатель влюбился в нее с первой встречи, они вместе отправились в Грузию, а в 1932 году — поженились. Нейгауз окружила Бориса заботой и домашним уютом, посвящая себя семье. В 1938 году на свет появился их общий ребенок — сын Леонид. Однако спустя десять лет Пастернак отдалился от семьи, хоть и всегда их поддерживал. В 1946 году Борис встретил Ольгу Ивинскую, которая стала редактором журнала «Новый мир». Поэт считал ее своей музой, посвящал стихи и с нее писал главную героиню романа «Доктор Живаго».
Борис Пастернак и Ольга Ивинская К тому времени Пастернак был в немилости у власти, и за связь с ним Ивинскую сослали в лагеря на пять лет. В это время Борис оказывал финансовую помощь ее матери и детям. Жизненные невзгоды подкосили здоровье поэта — в 1952 году у него случился первый инфаркт. Тем временем травля Пастернака продолжалась: его предлагали изгнать из страны, а позже открыли уголовное дело — Пастернака обвиняли в измене Родине. Однако сам писатель никогда не рассматривал возможность переезда: для него это было равноценно смерти. В 1960 году у Пастернака диагностировали рак легких. 30 мая того же года в дачном поселке Переделкино он скончался. Спустя годы после смерти Пастернак был реабилитирован. В 1980-х его посмертно восстановили в Союзе писателей, а его роман «Доктор Живаго» впервые издали в СССР. Также Нобелевский комитет признал недействительным отказ писателя от премии, и ее присудили посмертно. Диплом и медаль вручили старшему сыну Евгению. Сильная личность, верная своему сердцу, добрый по натуре человек, наделенный невероятным талантом и творческим перфекционизмом, — вот каким останется для следующих поколений https://yandex.ru/video/preview/17752393257567620451
ДРАГОЦЕННЫЕ РОССЫПИ
:Лариса Обибок
ЛИТЕРАТУРА.
БОРИС ПАСТЕРНАК.
Отец Леонид Пастернак – известный художник, состоял в членах Академии художеств России. Некоторые из его полотен впоследствии украсили Третьяковскую галерею.
Леонид Пастернак был дружен с писателем Львом Толстым, его иллюстрации украшали книги известного прозаика. Кроме Бориса в семье подрастало еще трое младших детей.
В юношестве Борис познакомился с композитором Александром Скрябиным, который вдохновил его на занятия музыкой. Юноша занимался по программе консерватории, успел написать несколько произведений для фортепиано.
Но спустя шесть лет ему пришлось отказаться от музыкальной карьеры. Как позже признавался писатель, ему очень сложно далось это решение. Но, как бы ни любил музыку, из-за отсутствия слуха он не смог бы достичь совершенства.
Борис хорошо учился в гимназии и в 1909 году с отличием окончил ее. Отказавшись от музыки, он не сразу выбрал профессию. Сначала поступил в Московский университет на юридическое отделение, но позже решил заняться философией. В 1912 году на семестр отправился в немецкий город Марбург, где обучался у философа-неокантианца Германа Когена. Все пророчили ему отличную карьеру в Германии, но он снова принял решение полностью изменить свою жизнь. Пастернак бросил философию и стал поэтом.
Вернувшись в Москву, Борис закончил учебу, но так и не забрал свой диплом — он до сих пор хранится в архивах университета.
В том году он сделал предложение любимой, но она ему отказала. По мнению авторитетных коллег, стихи были достаточно детскими, но при этом содержательными. После того, как семья вернулась домой, Борис начал активно посещать литературные кружки «Мусагет» и «Лирика», где выступает со своими стихами.
В эти годы он серьезно увлекся символизмом и футуризмом, но впоследствии отошел от этих течений и начал прокладывать свой путь.
Ветер
Я кончился, а ты жива.И ветер, жалуясь и плача,
Раскачивает лес и дачу.
Не каждую сосну отдельно,
А полностью все дерева
Со всею далью беспредельной,
Как парусников кузова
На глади бухты корабельной.
И это не из удальства
Или из ярости бесцельной,
А чтоб в тоске найти слова
Тебе для песни колыбельной
* * * * *
Венеция
Я был разбужен спозаранкуЩелчком оконного стекла.
Размокшей каменной баранкой
В воде Венеция плыла.
Все было тихо, и, однако,
Во сне я слышал крик, и он
Подобьем смолкнувшего знака
Еще тревожил небосклон.
Он вис трезубцем Скорпиона
Над гладью стихших мандолин
И женщиною оскорбленной,
Быть может, издан был вдали.
Теперь он стих и черной вилкой
Торчал по черенок во мгле.
Большой ка..л с косой ухмылкой
Оглядывался, как беглец.
Туда, голодные, противясь,
Шли волны, шлендая с тоски,
И гондолы рубили привязь,
Точа о пристань тесаки.
Вдали за лодочной стоянкой
В остатках сна рождалась явь.
Венеция венецианкой
Бросалась с набережных вплавь
* * * * * * *
Петербург
Как в пулю сажают вторую пулюИли бьют на пари по свечке,
Так этот раскат берегов и улиц
Петром разряжен без осечки.
О, как он велик был! Как сеткой конвульсий
Покрылись железные щеки,
Когда на Петровы глаза навернулись,
Слезя их, заливы в осоке!
И к горлу балтийские волны, как комья
Тоски, подкатили; когда им
Забвенье владело; когда он знакомил
С империей царство, край — с краем.
Нет времени у вдохновенья. Болото,
Земля ли, иль море, иль лужа,-
Мне здесь сновиденье явилось, и счеты
Сведу с ним сейчас же и тут же.
Он тучами был, как делами, завален.
В ненастья натянутый парус
Чертежной щетиною ста готовален
Bрезалася царская ярость.
В дверях, над Невой, на часах, гайдуками,
Века пожирая, стояли
Шпалеры бессонниц в горячечном гаме
Рубанков, снастей и пищалей.
И знали: не будет приема. Ни мамок,
Ни дядек, ни бар, ни холопов.
Пока у него на чертежный подрамок
Надеты таежные топи.
________
Волны толкутся. Мостки для ходьбы.
Облачно. Небо над буем, залитым
Мутью, мешает с толченым графитом
Узких свистков паровые клубы.
Пасмурный день растерял катера.
Снасти крепки, как раскуренный кнастер.
Дегтем и доками пахнет ненастье
И огурцами — баркасов кора.
С мартовской тучи летят паруса
Наоткось, мокрыми хлопьями в слякоть,
Тают в каналах балтийского шлака,
Тлеют по черным следам колеса.
Облачно. Щелкает лодочный блок.
Пристани бьют в ледяные ладоши.
Гулко булыжник обрушивши, лошадь
Глухо въезжает на мокрый песок.
________
Чертежный рейсфедер
Всадника медного
От всадника — ветер
Морей унаследовал.
Каналы на прибыли,
Нева прибывает.
Он северным грифелем
Наносит трамваи.
Попробуйте, лягте-ка
Под тучею серой,
Здесь скачут на практике
Поверх барьеров.
И видят окраинцы:
За Нарвской, на Охте,
Туман продирается,
Отодранный ногтем.
Петр машет им шляпою,
И плещет, как прапор,
Пурги расцарапанный,
Надорванный рапорт.
Сограждане, кто это,
И кем на терзанье
Распущены по ветру
Полотнища зданий?
Как план, как ландкарту
На плотном папирусе,
Он город над мартом
Раскинул и выбросил.
________
Тучи, как волосы, встали дыбом
Над дымной, бледной Невой.
Кто ты? О, кто ты? Кто бы ты ни был,
Город — вымысел твой.
Улицы рвутся, как мысли, к гавани
Черной рекой манифестов.
Нет, и в могиле глухой и в саване
Ты не нашел себе места.
Воли наводненья не сдержишь сваями.
Речь их, как кисти слепых повитух.
Это ведь бредишь ты, невменяемый,
Быстро бормочешь вслух.
Он устроился на работу в контору этого завода на должность помощника по деловой переписке, в его обязанности входит составление торгово-финансовой отчетности.
Когда вышел в свет роман Пастернака «Доктор Живаго», то всем стало понятно, что прообразом города Юрятин служила Пермь. Побывал Борис на Березниковском содовом заводе, и пришел в полный восторг от увиденного. Он написал письмо С.П.Боброву и сказал, что этот поселок при заводе напоминает ему маленькую промышленную Бельгию.
В 1922-м вышел еще один сборник его поэзий – «Сестра моя – жизнь», который, по мнению самого поэта, был первой стоящей книгой.
Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе
Сестра моя — жизнь и сегодня в разливеРасшиблась весенним дождем обо всех,
Но люди в брелоках высоко брюзгливы
И вежливо жалят, как змеи в овсе.
У старших на это свои есть резоны.
Бесспорно, бесспорно смешон твой резон,
Что в грозу лиловы глаза и газоны
И пахнет сырой резедой горизонт.
Что в мае, когда поездов расписанье
Камышинской веткой читаешь в купе,
Оно грандиозней святого писанья
И черных от пыли и бурь канапе.
Что только нарвется, разлаявшись, тормоз
На мирных сельчан в захолустном вине,
С матрацев глядят, не моя ли платформа,
И солнце, садясь, соболезнует мне.
И в третий плеснув, уплывает звоночек
Сплошным извиненьем: жалею, не здесь.
Под шторку несет обгорающей ночью
И рушится степь со ступенек к звезде.
Мигая, моргая, но спят где-то сладко,
И фата-морганой любимая спит
Тем часом, как сердце, плеща по площадкам,
Вагонными дверцами сыплет в степи.
Интересно складывались отношения Пастернака и Сергея Есенина, который критически высказывался о творчестве Бориса. Вскоре между ними возникла открытая конфронтация, и однажды они даже подрались. Об этом инциденте написал в своих воспоминаниях Валентин Катаев, где Есенин у него получил прозвище «королевич», а Пастернак «мулат».
Катаев писал, что королевич вцепился в грудки противника одной рукой и пытался заехать интеллигентному мулату в ухо. А мулат, который одновременно был похож на араба и на его лошадь, пытался дать королевичу в скулу, но это ему так и не удалось.
В том же 1934-м Борис встал на защиту мужа поэтессы Анны Ахматовой и ее сына, которые были арестованы
Пастернак писал письма Иосифу Сталину, заступаясь за мужа и сына поэтессы Анны Ахматовой. После этого их освободили из тюрем. Писатель поблагодарил Сталина, отправив в подарок книгу со своими переводами грузинской лирики.
В начале 1936 года было опубликовано два произведения Пастернака, где он выражает восхищение Сталину. Однако его старания имели обратный эффект. Ему так и не простили роль заступника за семью Ахматовой, припомнили ему и Гумилева с Мандельштамом.
В том же 1936-м поэт был практически отстранен от литературной жизни страны, обвинен в оторванности от реальности и ошибочности принимаемых решений.
Борис Пастернак прославился не только литературными произведениями, но и своими переводами с иностранных языков. После того, как в 36-м отношение властей к нему резко изменилось, его стихи почти не издавались, и он был вынужден искать средства, чтобы содержать себя и родных.
Нужда заставила его заняться переводами. Как и ко всему, чем он занимается, Пастернак очень серьезно относится к переводам, он приравнивает свою работу к художественному произведению.
Поэт очень тщательно и ответственно подошел к процессу, старался, чтобы результат был идеальным.
Переводы произведений Шекспира, которые сделал Пастернак, вошли в классику.
Сонет 66
Измучась всем, я умереть хочу,
Тоска смотреть, как мается бедняк,
И как шутя живется богачу.
И доверять, и попадать впросак,
И наблюдать, как наглость лезет в свет,
И честь девичья катится ко дну,
И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену.
И вспоминать, что мысли заткнут рот,
И разум сносит глупости хулу,
И прямодушье простотой слывет,
И доброта прислуживает злу.
Измучась всем , не стал бы жить и дня,
Но другу трудно будет без меня.
(перевод 1938 г.)
* * * * *
Сонет 73
То время года видишь ты во мне,
Когда из листьев редко где какой,
Дрожа, желтеет в веток голизне,
А птичий свист везде сменил покой.
Во мне ты видишь бледный край небес,
Где от заката памятка одна,
И, постепенно взявши перевес,
Их опечатывает темнота.
Во мне ты видишь то сгоранье пня,
Когда зола, что пламенем была,
Становится могилою огня,
А то , что грело, изошло дотла.
И, это видя, помни: нет цены
Свиданьям, дни которых сочтены.
( 1938 г.)
* * * * *
Сонет 74
Но успокойся. В дни, когда в острог
Навек я смертью буду взят под стражу,
Одна живая память этих строк
Еще переживет мою пропажу.
И ты увидишь, их перечитав,
Что было лучшею моей частицей.
Вернется в землю мой земной состав,
Мой дух к тебе, как прежде, обратится.
И ты поймешь, что только прах исчез,
Не стоящий нисколько сожаленья,
То, что отнять бы мог головорез,
Добыча ограбленья, жертва тленья.
А ценно было только то одно,
Что и теперь тебе посвящено.
(1953 г.)
В самом начале войны Борис отправился на призывной пункт, однако его в армию не взяли. В детстве он получил травму и по состоянию здоровья не мог быть призван на фронт. Но в такое тяжелое время он не мог просто отсиживаться в стороне. Пастернак идет на курсы, после которых выходит военным корреспондентом, и таким образом попадает на фронт. После возвращения поэт работает над циклом произведений, которые пропитаны духом патриотизма.
После победы Пастернак снова много трудился, по-прежнему переводит классические произведения зарубежных авторов, потому что они так и остались его единственным доходом. В те годы он совсем мало сочинял своих стихов, в основном уделял внимание переводам, задумал новый роман, переводил «Фауста» Гете, а также на протяжении десяти лет писал свое главное произведение — «Доктор Живаго».
Сюжет романа начинается в начале века и заканчивается годами Отечественной войны. Поэт несколько раз менял название произведения. Сразу он назвал его «Мальчики и девочки», потом изменил на «Свеча горела», затем хотел назвать его «Смерти нет».
Правда, описанная в этом произведении, равно как и собственное видение происходящего в стране, очень не понравилась руководству. Писателя начали жестко травить, а его книгу не хотели признавать. В СССР роман так и не был напечатан, зато вышел небольшим тиражом за границей.
В 1958 году Борис Пастернак стал лауреатом Нобелевской премии. Произведение переведено на множество языков, расходится по миру большими тиражами. Его издает Великобритания, Германия, Голландия. Власти страны Советов всячески пытались запретить роман, изъять у автора рукопись, но слишком большой была его популярность во всем мире.
Мировое сообщество признало талант Бориса Пастернака, и это не могло не радовать, но обернулось большим разочарованием.Теперь его травит не только власть, но и собственные коллеги. Они выступили с обличительными речами на митингах перед рабочими заводов, студентами, на собраниях творческих союзов. Нашлись даже инициаторы составления коллективных писем, которые требовали наказания для нерадивого писателя.
Нобелевская премия
Я пропал, как зверь в загоне.Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.
Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.
Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.
Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора —
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.
Некоторые выступали с инициативой выслать поэта из страны, но жизнь вне родины Пастернак не представлял. В 1959 году он пишет стих под названием «Нобелевская премия», в строках которого звучит горечь от переживаний за происходящее. Этот стих тоже вышел за рубежом. Давление на него было такой силы, что он отказывается от Нобелевской премии. После публикации стиха Пастернак чуть не был признан изменником Родины. Его исключили из Союза писателей, но из Литфонда не вытурили. Это дало возможность и дальше печататься и получать за это законное вознаграждение.
Снег идет(
Снег идет, снег идет.К белым звездочкам в буране
Тянутся цветы герани
За оконный переплет.
Снег идет, и всё в смятеньи,
Всё пускается в полет,-
Черной лестницы ступени,
Перекрестка поворот.
Снег идет, снег идет,
Словно падают не хлопья,
А в заплатанном салопе
Сходит наземь небосвод.
Словно с видом чудака,
С верхней лестничной площадки,
Крадучись, играя в прятки,
Сходит небо с чердака.
Потому что жизнь не ждет.
Не оглянешься — и святки.
Только промежуток краткий,
Смотришь, там и новый год.
Снег идет, густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той
Или с той же быстротой,
Может быть, проходит время?
Может быть, за годом год
Следуют, как снег идет,
Или как слова в поэме?
Снег идет, снег идет,
Снег идет, и всё в смятеньи:
Убеленный пешеход,
Удивленные растенья,
Перекрестка поворот.
* * * * * *
Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проеме
Незадернутых гардин.
Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк маховой,
Только крыши, снег, и, кроме
Крыш и снега, никого.
И опять зачертит иней,
И опять завертит мной
Прошлогоднее унынье
И дела зимы иной.
И опять кольнут доныне
Не отпущенной виной,
И окно по крестовине
Сдавит голод дровяной.
Но нежданно по портьере
Пробежит вторженья дрожь,-
Тишину шагами меря.
Ты, как будущность, войдешь.
Ты появишься у двери
В чем-то белом, без причуд,
В чем-то, впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.
* * * * * *
Я тоже любил, и дыханье
Бессонницы раннею ранью
Из парка спускалось в овраг, и впотьмах
Выпархивало за архипелаг
Полян, утопавших в лохматом тумане,
В полыни и мяте и перепелах.
И тут тяжелел обожанья размах,
Хмелел, как крыло, обожженное дробью,
И бухался в воздух, и падал в ознобе,
И располагался росой на полях.
А там и рассвет занимался.
До двух Несметного неба мигали богатства,
Но вот петухи начинали пугаться
Потемок и силились скрыть перепуг,
Но в глотках рвались холостые фугасы,
И страх фистулой голосил от потуг,
И гасли стожары, и как по заказу
С лицом пучеглазого свечегаса
Показывался на опушке пастух.
Я тоже любил, и она пока еще
Жива, может статься. Время пройдет,
И что-то большое, как осень, однажды
(Не завтра, быть может, так позже когда-нибудь)
Зажжется над жизнью, как зарево, сжалившись
Над чащей. Над глупостью луж, изнывающих
По-жабьи от жажды. Над заячьей дрожью
Лужаек, с ушами ушитых в рогожу
Листвы прошлогодней. Над шумом, похожим
На ложный прибой прожитого. Я тоже
Любил, и я знаю: как мокрые пожни
От века положены году в подножье,
Так каждому сердцу кладется любовью
Знобящая новость миров в изголовье.
Я тоже любил, и она жива еще.
Все так же, катясь в ту начальную рань,
Стоят времена, исчезая за краешком
Мгновенья. Все так же тонка эта грань.
По-прежнему давнее кажется давешним.
По-прежнему, схлынувши с лиц очевидцев,
Безумствует быль, притворяясь незнающей,
Что больше она уж у нас не жилица,
И мыслимо это? Так, значит, и впрямь
Всю жизнь удаляется, а не длится
Любовь, удивленья мгновенная дань?
* * * ** *
Единственные дни
На протяженье многих зимЯ помню дни солнцеворота,
И каждый был неповторим
И повторялся вновь без счета.
И целая их череда
Составилась мало-помалу —
Тех дней единственных, когда
Нам кажется, что время стало.
Я помню их наперечет:
Зима подходит к середине,
Дороги мокнут, с крыш течет
И солнце греется на льдине.
И любящие, как во сне,
Друг к другу тянутся поспешней,
И на деревьях в вышине
Потеют от тепла скворешни.
И полусонным стрелкам лень
Ворочаться на циферблате,
И дольше века длится день,
И не кончается объятье.
1959 г.
Личная жизнь
В жизни Пастернака было три любимых женщины, которые вдохновляли его на творчество: Первой женой писателя в 1922 году стала художница Евгения Лурье.
Она была женственной, утонченной и при этом самодостаточной. Лурье стремилась развивать и свою карьеру, а не только посвящать себя семье. После свадьбы они гостили в Берлине у родителей Бориса, а через год у супругов родился сын Евгений — будущий литературовед. Именно необходимость содержать семью подтолкнула Пастернака заняться переводами.
Супруги искренне любили друг друга, но быт и тяжелое денежное положение сказались на отношениях. Очередной причиной раздора стала переписка Пастернака с Мариной Цветаевой, что заставило Лурье ревновать.
Писатель влюбился в нее с первой встречи, они вместе отправились в Грузию, а в 1932 году — поженились. Нейгауз окружила Бориса заботой и домашним уютом, посвящая себя семье. В 1938 году на свет появился их общий ребенок — сын Леонид. Однако спустя десять лет Пастернак отдалился от семьи, хоть и всегда их поддерживал.
В 1946 году Борис встретил Ольгу Ивинскую, которая стала редактором журнала «Новый мир». Поэт считал ее своей музой, посвящал стихи и с нее писал главную героиню романа «Доктор Живаго».
К тому времени Пастернак был в немилости у власти, и за связь с ним Ивинскую сослали в лагеря на пять лет. В это время Борис оказывал финансовую помощь ее матери и детям.
Жизненные невзгоды подкосили здоровье поэта — в 1952 году у него случился первый инфаркт. Тем временем травля Пастернака продолжалась: его предлагали изгнать из страны, а позже открыли уголовное дело — Пастернака обвиняли в измене Родине. Однако сам писатель никогда не рассматривал возможность переезда: для него это было равноценно смерти.
В 1960 году у Пастернака диагностировали рак легких. 30 мая того же года в дачном поселке Переделкино он скончался. Спустя годы после смерти Пастернак был реабилитирован.
В 1980-х его посмертно восстановили в Союзе писателей, а его роман «Доктор Живаго» впервые издали в СССР. Также Нобелевский комитет признал недействительным отказ писателя от премии, и ее присудили посмертно. Диплом и медаль вручили старшему сыну Евгению.
Сильная личность, верная своему сердцу, добрый по натуре человек, наделенный невероятным талантом и творческим перфекционизмом, — вот каким останется для следующих поколений
https://yandex.ru/video/preview/17752393257567620451