ИННОКЕНТИЙ АННЕНСКИЙ "Последний из царскосельских лебедей", или господин Ник.Т-о
Иннокентий Федорович Анненский родился (20 августа) 1 сентября 1855 года в Омске, Родители его были далеки от поэзии, хотя мать - отдаленная родственница Ганнибала, а значит, Пушкина. -Отец Анненского - сначала советник, а затем начальник отделения Главного управления Западной Сибири. В 1860 году отца перевели в Петербург чиновником по особым поручениям в Министерстве внутренних дел.
одители И Анненского Отличаясь предприимчивым характером, он ввязался в торговые спекуляции, наделал долгов, в итоге потерял службу, тяжело заболел. Заболел в непривычном климате Петербурга и маленький Иннокентий. Из-за всего этого э Анненский не любил вспоминать детство. Вот что само он говорил «Моем жизнеописании»: «...я рос слабым, болезненным ребенком и, в отношении физического развития, оставался далеко позади своих сверстников. Довольно рано начал я учиться и, сколько помнится, никогда не тяготился учением. Выучившись читать под руководством моей старшей сестры, я с удовольствием принялся за чтение книг, доступных моему возрасту и развитию. Обстановка, среди которой я рос, оказывала большое влияние на развитие во мне ранней охоты к чтению: я рос почти без товарищей, среди людей, которые были старше меня...» Но в чем-то в его детстве Иннокентию повезло - у него был старший брат Николай. Николай Фёдорович — экономист-статистик в министерстве путей сообщения, публицист, учёный, глава «Русского богатства» — был опорой и ангелом-хранителем этой семьи.
Николай Анненский с женой Он и его жена, Александра Никитична, педагог и детская писательница, исповедовали идеалы народничества. По признанию Иннокентия Фёдоровича, брату и его жене он был «всецело обязан интеллигентным бытием». Александре Анненской поэт посвятил вот это стихотворение. А. Н. Анненской Вечер. Зеленая детская С низким ее потолком. Скучная книга немецкая. Няня в очках и с чулком. Желтый, в дешевом издании Будто я вижу роман… Даже прочел бы название, Если б не этот туман. Вы еще были Алиною, С розовой думой в очах В платье с большой пелериною, С серым платком на плечах… В стул утопая коленами, Взора я с Вас не сводил, Нежные, с тонкими венами Руки я Ваши любил. Слов непонятных течение Было мне музыкой сфер… Где ожидал столкновения Ваших особенных р… В медном подсвечнике сальная Свечка у няни плывет… Милое, тихо-печальное, Все это в сердце живет… Анненский учился сначала в частной школе, затем год – во 2-й петербургской прогимназии, которую окончил в 1868 году. С 1869 года он два с половиной года обучается в частной гимназии В.И. Беренса.
При поддержке брата он поступил и на историко-филологический факультет Петербургского университета, который успешно - "четверки" были только по богословию и философии - окончил со званием кандидата историко-филологического факультета в 1879 г. Французским и немецким Анненский владел с детских лет, в университете добавил к этим языкам - латинский, греческий, английский, итальянский, польский, санскрит, древнееврейский. После окончания университета Анненский преподавал латынь и греческий язык в частной гимназии Ф.Ф. Бычкова. Еще студентом третьего курса страстно влюбился в Надежду Валентиновну Хмара-Барщевскую, репетитором детей которой он был.
Несмотря на ответное чувство, осторожная тридцатишестилетняя вдова, мать двоих сыновей, не спешила становиться женой студента, который был на четырнадцать лет моложе ее. Они поженились лишь после того, как Анненский закончил университет. Чтобы содержать увеличивающуюся семью (скоро родился сын), Анненский, кроме уроков в гимназии, начал преподавать в Павловском институте, читал лекции на Высших женских (Бестужевских) курсах. Впоследствии становится директором гимназии в Киеве. Уже в 1892 году его «воззрения на учебно-воспитательное дело» оказываются несовместимы с этой престижной должностью, однако директорство за ним сохраняют. К своим лекциям Анненский готовился с особой тщательностью, много раз переписывая уже написанное, заботясь не столько о содержании, сколько о красоте мысли. Точно также он относился и к подаче материала, о чём свидетельствует известный антиковед Фаддей Францевич Зелинский: «Слушательницам памятны были те моменты, когда красноречивый только что лектор внезапно умолкал; наступала пауза, иногда довольно длинная. Это значило, что лектор набрёл на мысль, которой он особенно дорожил. Её он не хотел выразить первыми встречными словами: он обдумывал обороты, подбирал термины, старался найти требуемую формулировку. Он при этом не торопился, не обнаруживая той растерянности, которая бывает свойственна неопытным лекторам, потерявшим нить своих рассуждений; уверенный в себе, он спокойно искал – и продолжал свою речь лишь после того, как искомое было найдено». В печати он выступил с начала 1880-х годов с научными рецензиями, критическими статьями и статьями по педагогическим вопросам. С начала 1890-х годов занялся изучением греческих трагиков.
Он на протяжении многих лет выполнял работу по переводу на русский язык и комментированию всего театра Еврипида. В 1906 году товарищество «Просвещение» выпустило целый том трагедий Еврипида, переведенных Иннокентием Анненским. Русский читатель ХХI века воспринимает фигуру Еврипида неотделимо от фигуры Анненского, в той же мере и Анненский воспринимается и раскрывается через тень Еврипида. Даже литературный псевдоним поэта и писателя «Ник. Т-о» заимствован им у Одиссея – героя еврипидовского «Киклопа». Благодаря Анненскому, у нас есть возможность читать на русском языке произведения Гейне, Горация, Бодлера, Верлена и ещё очень многих литературных гениев. В 1906 году Анненский стал членом «Общества ревнителей художественного слова», читал лекции в «Поэтической академии». Иннокентий Фёдорович проявил талант драматурга, создав трагедии по мотивам древнегреческих мифов: «Меланиппа-философ» (1901 год), «Царь Иксион» (1902 год), «Лаодамия» (1906 год), «Фамира-кифарэд» (1906 год). Более всего значителен Анненский как поэт. Стихи начал писать с детства, но напечатал впервые в 1904. Свои ранние стихотворные опыты Анненский называл «чепухой» и уничтожил. Случайно сохранился лишь отрывок под названием «Из поэмы «Mater Dolorosa» (1874 год), целиком состоящий из лирических штампов. Анненский — типичный «поэт для поэтов». Свою единственную прижизненную книгу стихов он выпустил под характерным псевдонимом «Ник. Т-о». Лишь незадолго до смерти его поэзия приобретает известность в кружке петербургских поэтов, группировавшихся вокруг журнала «Аполлон».
Я думал, что сердце из камня…
Я думал, что сердце из камня, Что пусто оно и мертво: Пусть в сердце огонь языками Походит — ему ничего. И точно: мне было не больно, А больно, так разве чуть-чуть. И все-таки лучше довольно, Задуй, пока можно задуть… На сердце темно, как в могиле, Я знал, что пожар я уйму… Ну вот… и огонь потушили, А я умираю в дыму. * * * * ** * * * *
Третий мучительный сонет
Нет, им не суждены краса и просветленье; Я повторяю их на память в полусне, Они — минуты праздного томленья, Перегоревшие на медленном огне.Но все мне дорого — туман их появленья, Их нарастание в тревожной тишине, Без плана, вспышками идущее сцепленье: Мое мучение и мой восторг оне.Кто знает, сколько раз без этого запоя, Труда кошмарного над грудою листов, Я духом пасть, увы! я плакать был готов, Среди неравного изнемогая боя; Но я люблю стихи — и чувства нет святей: Так любит только мать, и лишь больных детей. * * * ** * * **
На закате Посв. Н. П. Бегичевой
Покуда душный день томится, догорая, Не отрывая глаз от розового края… Побудь со мной грустна, побудь со мной одна: Я не допил еще тоски твоей до дна… Мне надо струн твоих: они дрожат печальней И слаще, чем листы на той березе дальней… Чего боишься ты? Я призрак, я ничей… О, не вноси ко мне пылающих свечей… Я знаю: бабочки дрожащими крылами Не в силах потушить мучительное пламя, И знаю, кем огонь тот траурный раздут, С которого они сожженные падут… Мне страшно, что с огнем не спят воспоминанья, И мертвых бабочек мне страшно трепетанье. * ** * * ** * * * * **
Весенний романс
Еще не царствует река, Но синий лед она уж топит; Еще не тают облака, Но снежный кубок солнцем допит.
Через притворенную дверь Ты сердце шелестом тревожишь… Еще не любишь ты, но верь: Не полюбить уже не можешь… Работа, сослуживцы, любимый сын. Но все равно он чувствовал себя одиноким. Небогатая внешними событиями, неяркая размеренная жизнь Анненского скрывала глубоко спрятанные страсти, лишь изредка вырывавшиеся наружу трагичными, полными боли стихами. Сейчас уже не вызывает сомнений, что поэт был страстно влюблён в жену старшего пасынка Ольгу Хмара-Барщевскую, часто и подолгу гостившую в Царском Селе.
О. П. Хмара-Барщевская, П. П. Хмара-Барщевский, В. П. Лесли (брат О. П. Хмара-Барщевской), В. П. Хмара-Барщевский. Это ей адресованы его строки:
О. П. Хмара-Барщевской
Меж теней погасли солнца пятна На песке в загрезившем саду. Все в тебе так сладко-непонятно, Но твое запомнил я: «приду». Черный дым, но ты воздушней дыма, Ты нежней пушинок у листа, Я не знаю, кем, но ты любима Я не знаю, чья ты, но мечта. За тобой в пустынные покои Не сойдут алмазные огни, Для тебя душистые левкои Здесь ковром раскинулись одни. Эту ночь я помню в давней грезе, Но не я томился и желал: Сквозь фонарь, забытый на березе, Талый воск и плакал и пылал. Будучи мечтательницей и тонкой натурой, Ольга искренне восторгалась стихами Анненского. Восхищение молодой женщины действовало на его измученную душу как бальзам. Возле неё Анненскому было легче дышать, жизнь наполнялась смыслом и светом.
Среди миров, в мерцании светил Одной Звезды я повторяю имя… Не потому, чтоб я Ее любил, А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело, Я у Нее одной ищу ответа, Не потому, что от Нее светло, А потому, что с Ней не надо света.
(«Среди миров в мерцании светил») Скрытный, неуверенный в своём таланте поэт только ей поверял тайны творчества, ждал признания. И неизменно находил отклик.
* *Их любовь была платонической. Другой она и не могла быть. Совестливый и порядочный Анненский не мог построить своё счастье на несчастии других. Для него это было невозможно.* * *
Есть слова — их дыхание, что цвет, Так же нежно и бело-тревожно, Но меж них ни печальнее нет, Ни нежнее тебя, невозможно. («Невозможно») О взаимной и невозможной любви поэта и Ольги Петровны мы узнаём из её письма В.В.Розанову от 20 февраля 1917 года. «Вы спрашиваете, любила ли я Иннокентия Федоровича? Господи! Конечно, любила, люблю, и любовь моя «plus fort que mort» … Была ли я его женой? Увы, нет. Видите, я искренне говорю «увы», потому что я не горжусь этим ни мгновения. Той связи, которой покровительствует «змея-ангел», между нами не было. И не потому, чтобы я греха боялась или не решалась, или не хотела, или баюкала себя лживыми уверениями, что можно любить двумя половинами сердца, — нет, тысячу раз нет! Поймите, родной, он этого не хотел, хотя, может быть, по-настоящему любил только одну меня. Но он не мог переступить через себя, его убивала мысль: «Что же я? Прежде отнял мать у пасынка, а потом возьму жену? Куда же я от своей совести спрячусь?». И вот получилась не связь, а лучезарное слиянье… Он связи плотской не допустил, но мы повенчали наши души, и это знали только мы двое, а теперь знаете вы». Какой тяжелый, темный бред! Как эти выси мутно-лунны! Касаться скрипки столько лет И не узнать при свете струны!
Кому ж нас надо? Кто зажег Два желтых лика, два унылых… И вдруг почувствовал смычок, Что кто-то взял и кто-то слил их.
«О, как давно! Сквозь эту тьму Скажи одно: ты та ли, та ли?» И струны ластились к нему, Звеня, но, ластясь, трепетали.
«Не правда ль, больше никогда Мы не расстанемся? довольно?..» И скрипка отвечала да, Но сердцу скрипки было больно.
Смычок все понял, он затих, А в скрипке эхо все держалось… И было мукою для них, Что людям музыкой казалось.
Но человек не погасил До утра свеч… И струны пели… Лишь солнце их нашло без сил На черном бархате постели. («Смычок и струны») о своего последнего часа Иннокентий Анненский таил любовь к Ольге Петровне, а стихи о ней прятал в кипарисовую шкатулку, чтобы никто не узнал о существовании "одной лодки с двумя парусами". Нависнет ли пламенный зной Иль, пенясь, расходятся волны, Два паруса лодки одной, Одним и дыханьем мы полны.
Нам буря желанья слила, Мы свиты безумными снами, Но молча судьба между нами Черту навсегда провела.
И в ночи беззвездного юга, Когда так привольно-темно, Сгорая, коснуться друг друга Одним парусам не дано… («Два паруса лодки одной») Похоже, что Мойры плели судьбу Анненского из тонких нитей, чтобы из них получались бесподобные по красоте строчки стихов. Из тонких нитей было и сердце поэта. Трижды он перенёс инфаркт.
Должностными заботами Анненский был обложен со всех сторон и тщетно просил отставки, по иронии судьбы получив её в день смерти. Осенью 1908 года Анненского попросили прочесть курс лекций по греческой драме на женских Высших историко-литературных курсах, учреждённых Николаем Павловичем Раевым. Ему приходилось почти ежедневно ездить из Царского Села в Петербург и обратно. Утомительные поездки и большая по его представлениям ответственность, видимо, окончательно подточили здоровье человека с больным сердцем. Вот как выглядел последний день жизни Анненского, описанный его сыном: «А между тем день предстоял отцу очень трудный и разнообразный: утром – лекция на Высших женских курсах Раева, затем приём и занятия в Округе, после – заседание Учёного комитета, вечером – заседание в Обществе классической филологии, где он должен был читать реферат о таврической жрице (у Еврипида, Руччелаи и Гёте), и, наконец, в этот вечер он обещал своим слушательницам на женских курсах хоть на минутку, но всё же заехать на их вечеринку. В промежутке он должен был обедать у одной дамы, близкого друга нашей семьи, жившей неподалеку от вокзала. Уже там, у О.А. Васильевой, он почувствовал себя нехорошо, и настолько нехорошо, что даже просил разрешения прилечь. От доктора, однако ж, отец категорически отказался, принял каких-то домашних безразличных капель и, полежав немного, уехал, сказав, что чувствует себя благополучно». Сейчас наступит ночь. Так чёрны облака… Мне жаль последнего вечернего мгновенья: там всё, что прожито — желанья и тоска, там всё, что близится — унылость и забвенье. Как странно слиты сад и твердь своим безмолвием суровым, как ночь напоминает смерть всем, даже выцветшим покровом. 30 ноября (13 декабря) 1909 года, неожиданно для всех, Иннокентий Федорович Анненский умер от инфаркта в возрасте 54-х лет, прямо на ступенях Царскосельского вокзала. 4 декабря состоялись похороны, в которых приняли участие его преданные друзья, ученики и литературные последователи. В Царском Селе установлен памятник поэту. В 2014 году редколлегия альманаха «Менестрель» учредила Международную литературную премию им. И.Ф. Анненского. По финансовым причинам эта премия вручалась лишь однажды. В 2019 году к 110-летию со дня смерти Иннокентия Фёдоровича Анненского было решено возродить литературную премию журнала «Менестрель»
ДРАГОЦЕННЫЕ РОССЫПИ
ПОЭЗИЯ.
ИННОКЕНТИЙ АННЕНСКИЙ
"Последний из царскосельских лебедей", или господин Ник.Т-о
Родители его были далеки от поэзии, хотя мать - отдаленная родственница Ганнибала, а значит, Пушкина. -Отец Анненского - сначала советник, а затем начальник отделения Главного управления Западной Сибири. В 1860 году отца перевели в Петербург чиновником по особым поручениям в Министерстве внутренних дел.
Отличаясь предприимчивым характером, он ввязался в торговые спекуляции, наделал долгов, в итоге потерял службу, тяжело заболел. Заболел в непривычном климате Петербурга и маленький Иннокентий. Из-за всего этого э Анненский не любил вспоминать детство.
Вот что само он говорил «Моем жизнеописании»:
«...я рос слабым, болезненным ребенком и, в отношении физического развития, оставался далеко позади своих сверстников. Довольно рано начал я учиться и, сколько помнится, никогда не тяготился учением. Выучившись читать под руководством моей старшей сестры, я с удовольствием принялся за чтение книг, доступных моему возрасту и развитию. Обстановка, среди которой я рос, оказывала большое влияние на развитие во мне ранней охоты к чтению: я рос почти без товарищей, среди людей, которые были старше меня...»
Но в чем-то в его детстве Иннокентию повезло - у него был старший брат Николай. Николай Фёдорович — экономист-статистик в министерстве путей сообщения, публицист, учёный, глава «Русского богатства» — был опорой и ангелом-хранителем этой семьи.
Он и его жена, Александра Никитична, педагог и детская писательница, исповедовали идеалы народничества. По признанию Иннокентия Фёдоровича, брату и его жене он был «всецело обязан интеллигентным бытием».
Александре Анненской поэт посвятил вот это стихотворение.
А. Н. Анненской
Вечер. Зеленая детская
С низким ее потолком.
Скучная книга немецкая.
Няня в очках и с чулком.
Желтый, в дешевом издании
Будто я вижу роман…
Даже прочел бы название,
Если б не этот туман.
Вы еще были Алиною,
С розовой думой в очах
В платье с большой пелериною,
С серым платком на плечах…
В стул утопая коленами,
Взора я с Вас не сводил,
Нежные, с тонкими венами
Руки я Ваши любил.
Слов непонятных течение
Было мне музыкой сфер…
Где ожидал столкновения
Ваших особенных р…
В медном подсвечнике сальная
Свечка у няни плывет…
Милое, тихо-печальное,
Все это в сердце живет…
Анненский учился сначала в частной школе, затем год – во 2-й петербургской прогимназии, которую окончил в 1868 году.
С 1869 года он два с половиной года обучается в частной гимназии В.И. Беренса.
Французским и немецким Анненский владел с детских лет, в университете добавил к этим языкам - латинский, греческий, английский, итальянский, польский, санскрит, древнееврейский.
После окончания университета Анненский преподавал латынь и греческий язык в частной гимназии Ф.Ф. Бычкова. Еще студентом третьего курса страстно влюбился в Надежду Валентиновну Хмара-Барщевскую, репетитором детей которой он был.
Они поженились лишь после того, как Анненский закончил университет. Чтобы содержать увеличивающуюся семью (скоро родился сын), Анненский, кроме уроков в гимназии, начал преподавать в Павловском институте, читал лекции на Высших женских (Бестужевских) курсах.
Впоследствии становится директором гимназии в Киеве.
Уже в 1892 году его «воззрения на учебно-воспитательное дело» оказываются несовместимы с этой престижной должностью, однако директорство за ним сохраняют.
К своим лекциям Анненский готовился с особой тщательностью, много раз переписывая уже написанное, заботясь не столько о содержании, сколько о красоте мысли. Точно также он относился и к подаче материала, о чём свидетельствует известный антиковед Фаддей Францевич Зелинский: «Слушательницам памятны были те моменты, когда красноречивый только что лектор внезапно умолкал; наступала пауза, иногда довольно длинная. Это значило, что лектор набрёл на мысль, которой он особенно дорожил. Её он не хотел выразить первыми встречными словами: он обдумывал обороты, подбирал термины, старался найти требуемую формулировку. Он при этом не торопился, не обнаруживая той растерянности, которая бывает свойственна неопытным лекторам, потерявшим нить своих рассуждений; уверенный в себе, он спокойно искал – и продолжал свою речь лишь после того, как искомое было найдено».
В печати он выступил с начала 1880-х годов с научными рецензиями, критическими статьями и статьями по педагогическим вопросам. С начала 1890-х годов занялся изучением греческих трагиков.
В 1906 году товарищество «Просвещение» выпустило целый том трагедий Еврипида, переведенных Иннокентием Анненским. Русский читатель ХХI века воспринимает фигуру Еврипида неотделимо от фигуры Анненского, в той же мере и Анненский воспринимается и раскрывается через тень Еврипида. Даже литературный псевдоним поэта и писателя «Ник. Т-о» заимствован им у Одиссея – героя еврипидовского «Киклопа». Благодаря Анненскому, у нас есть возможность читать на русском языке произведения Гейне, Горация, Бодлера, Верлена и ещё очень многих литературных гениев.
В 1906 году Анненский стал членом «Общества ревнителей художественного слова», читал лекции в «Поэтической академии».
Иннокентий Фёдорович проявил талант драматурга, создав трагедии по мотивам древнегреческих мифов: «Меланиппа-философ» (1901 год), «Царь Иксион» (1902 год), «Лаодамия» (1906 год), «Фамира-кифарэд» (1906 год).
Более всего значителен Анненский как поэт. Стихи начал писать с детства, но напечатал впервые в 1904. Свои ранние стихотворные опыты Анненский называл «чепухой» и уничтожил.
Случайно сохранился лишь отрывок под названием «Из поэмы «Mater Dolorosa» (1874 год), целиком состоящий из лирических штампов.
Анненский — типичный «поэт для поэтов». Свою единственную прижизненную книгу стихов он выпустил под характерным псевдонимом «Ник. Т-о». Лишь незадолго до смерти его поэзия приобретает известность в кружке петербургских поэтов, группировавшихся вокруг журнала «Аполлон».
Я думал, что сердце из камня…
Я думал, что сердце из камня,Что пусто оно и мертво:
Пусть в сердце огонь языками
Походит — ему ничего.
И точно: мне было не больно,
А больно, так разве чуть-чуть.
И все-таки лучше довольно,
Задуй, пока можно задуть…
На сердце темно, как в могиле,
Я знал, что пожар я уйму…
Ну вот… и огонь потушили,
А я умираю в дыму.
* * * * ** * * * *
Третий мучительный сонет
Нет, им не суждены краса и просветленье;Я повторяю их на память в полусне,
Они — минуты праздного томленья,
Перегоревшие на медленном огне.Но все мне дорого — туман их появленья,
Их нарастание в тревожной тишине,
Без плана, вспышками идущее сцепленье:
Мое мучение и мой восторг оне.Кто знает, сколько раз без этого запоя,
Труда кошмарного над грудою листов,
Я духом пасть, увы! я плакать был готов,
Среди неравного изнемогая боя;
Но я люблю стихи — и чувства нет святей:
Так любит только мать, и лишь больных детей.
* * * ** * * **
На закате Посв. Н. П. Бегичевой
Покуда душный день томится, догорая,Не отрывая глаз от розового края…
Побудь со мной грустна, побудь со мной одна:
Я не допил еще тоски твоей до дна…
Мне надо струн твоих: они дрожат печальней
И слаще, чем листы на той березе дальней…
Чего боишься ты? Я призрак, я ничей…
О, не вноси ко мне пылающих свечей…
Я знаю: бабочки дрожащими крылами
Не в силах потушить мучительное пламя,
И знаю, кем огонь тот траурный раздут,
С которого они сожженные падут…
Мне страшно, что с огнем не спят воспоминанья,
И мертвых бабочек мне страшно трепетанье.
* ** * * ** * * * * **
Весенний романс
Еще не царствует река,Но синий лед она уж топит;
Еще не тают облака,
Но снежный кубок солнцем допит.
Через притворенную дверь
Ты сердце шелестом тревожишь…
Еще не любишь ты, но верь:
Не полюбить уже не можешь…
Работа, сослуживцы, любимый сын. Но все равно он чувствовал себя одиноким.
Небогатая внешними событиями, неяркая размеренная жизнь Анненского скрывала глубоко спрятанные страсти, лишь изредка вырывавшиеся наружу трагичными, полными боли стихами.
Сейчас уже не вызывает сомнений, что поэт был страстно влюблён в жену старшего пасынка Ольгу Хмара-Барщевскую, часто и подолгу гостившую в Царском Селе.
В. П. Лесли (брат О. П. Хмара-Барщевской), В. П. Хмара-Барщевский.
Это ей адресованы его строки:
О. П. Хмара-Барщевской
Меж теней погасли солнца пятнаНа песке в загрезившем саду.
Все в тебе так сладко-непонятно,
Но твое запомнил я: «приду».
Черный дым, но ты воздушней дыма,
Ты нежней пушинок у листа,
Я не знаю, кем, но ты любима
Я не знаю, чья ты, но мечта.
За тобой в пустынные покои
Не сойдут алмазные огни,
Для тебя душистые левкои
Здесь ковром раскинулись одни.
Эту ночь я помню в давней грезе,
Но не я томился и желал:
Сквозь фонарь, забытый на березе,
Талый воск и плакал и пылал.
Будучи мечтательницей и тонкой натурой, Ольга искренне восторгалась стихами Анненского. Восхищение молодой женщины действовало на его измученную душу как бальзам. Возле неё Анненскому было легче дышать, жизнь наполнялась смыслом и светом.
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.
(«Среди миров в мерцании светил»)
Скрытный, неуверенный в своём таланте поэт только ей поверял тайны творчества, ждал признания. И неизменно находил отклик.
* *Их любовь была платонической. Другой она и не могла быть. Совестливый и порядочный Анненский не мог построить своё счастье на несчастии других. Для него это было невозможно.* * *
Есть слова — их дыхание, что цвет,
Так же нежно и бело-тревожно,
Но меж них ни печальнее нет,
Ни нежнее тебя, невозможно.
(«Невозможно»)
О взаимной и невозможной любви поэта и Ольги Петровны мы узнаём из её письма В.В.Розанову от 20 февраля 1917 года.
«Вы спрашиваете, любила ли я Иннокентия Федоровича? Господи! Конечно, любила, люблю, и любовь моя «plus fort que mort» … Была ли я его женой? Увы, нет. Видите, я искренне говорю «увы», потому что я не горжусь этим ни мгновения. Той связи, которой покровительствует «змея-ангел», между нами не было. И не потому, чтобы я греха боялась или не решалась, или не хотела, или баюкала себя лживыми уверениями, что можно любить двумя половинами сердца, — нет, тысячу раз нет! Поймите, родной, он этого не хотел, хотя, может быть, по-настоящему любил только одну меня. Но он не мог переступить через себя, его убивала мысль: «Что же я? Прежде отнял мать у пасынка, а потом возьму жену? Куда же я от своей совести спрячусь?». И вот получилась не связь, а лучезарное слиянье… Он связи плотской не допустил, но мы повенчали наши души, и это знали только мы двое, а теперь знаете вы».
Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!
Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых…
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.
«О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно: ты та ли, та ли?»
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.
«Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? довольно?..»
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.
Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось…
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.
Но человек не погасил
До утра свеч… И струны пели…
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.
(«Смычок и струны»)
о своего последнего часа Иннокентий Анненский таил любовь к Ольге Петровне, а стихи о ней прятал в кипарисовую шкатулку, чтобы никто не узнал о существовании "одной лодки с двумя парусами".
Нависнет ли пламенный зной
Иль, пенясь, расходятся волны,
Два паруса лодки одной,
Одним и дыханьем мы полны.
Нам буря желанья слила,
Мы свиты безумными снами,
Но молча судьба между нами
Черту навсегда провела.
И в ночи беззвездного юга,
Когда так привольно-темно,
Сгорая, коснуться друг друга
Одним парусам не дано…
(«Два паруса лодки одной»)
Похоже, что Мойры плели судьбу Анненского из тонких нитей, чтобы из них получались бесподобные по красоте строчки стихов.
Из тонких нитей было и сердце поэта. Трижды он перенёс инфаркт.
Должностными заботами Анненский был обложен со всех сторон и тщетно просил отставки, по иронии судьбы получив её в день смерти. Осенью 1908 года Анненского попросили прочесть курс лекций по греческой драме на женских Высших историко-литературных курсах, учреждённых Николаем Павловичем Раевым.
Ему приходилось почти ежедневно ездить из Царского Села в Петербург и обратно. Утомительные поездки и большая по его представлениям ответственность, видимо, окончательно подточили здоровье человека с больным сердцем.
Вот как выглядел последний день жизни Анненского, описанный его сыном:
«А между тем день предстоял отцу очень трудный и разнообразный: утром – лекция на Высших женских курсах Раева, затем приём и занятия в Округе, после – заседание Учёного комитета, вечером – заседание в Обществе классической филологии, где он должен был читать реферат о таврической жрице (у Еврипида, Руччелаи и Гёте), и, наконец, в этот вечер он обещал своим слушательницам на женских курсах хоть на минутку, но всё же заехать на их вечеринку.
В промежутке он должен был обедать у одной дамы, близкого друга нашей семьи, жившей неподалеку от вокзала. Уже там, у О.А. Васильевой, он почувствовал себя нехорошо, и настолько нехорошо, что даже просил разрешения прилечь. От доктора, однако ж, отец категорически отказался, принял каких-то домашних безразличных капель и, полежав немного, уехал, сказав, что чувствует себя благополучно».
Сейчас наступит ночь. Так чёрны облака…
Мне жаль последнего вечернего мгновенья:
там всё, что прожито — желанья и тоска,
там всё, что близится — унылость и забвенье.
Как странно слиты сад и твердь
своим безмолвием суровым,
как ночь напоминает смерть
всем, даже выцветшим покровом.
30 ноября (13 декабря) 1909 года, неожиданно для всех, Иннокентий Федорович Анненский умер от инфаркта в возрасте 54-х лет, прямо на ступенях Царскосельского вокзала.
4 декабря состоялись похороны, в которых приняли участие его преданные друзья, ученики и литературные последователи. В Царском Селе установлен памятник поэту.
В 2014 году редколлегия альманаха «Менестрель» учредила Международную литературную премию им. И.Ф. Анненского. По финансовым причинам эта премия вручалась лишь однажды. В 2019 году к 110-летию со дня смерти Иннокентия Фёдоровича Анненского было решено возродить литературную премию журнала «Менестрель»
#Литература