ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ — ИЗВЕСТНЫЙ и НЕИЗВЕСТНЫЙ. * 5
Лев Толстой и религия. Автор протоиерей Георгий Ореханов.
(2) Обычно принято считать, что духовный кризис Толстого приходится именно на конец 70-х — начало 80-х годов. Действительно, в этот период писатель пережил глубокий мировоззренческий перелом, приведший к изменению его отношения к Церкви и появлению в следующие 30 лет жизни ряда произведений религиозно-философской направленности. В этих сочинениях Толстой предпринял попытку теоретически обосновать свои новые взгляды на религию, нравственность, искусство, политику, цивилизацию, крестьянский вопрос — практически на все актуальные вопросы русской жизни. Но кризисы в жизни Толстого бывали и раньше. Новый перелом носит принципиальный характер. Если раньше Толстой искал способ приспособить свои собственные взгляды к церковному христианству (как было, например, в конце 1850-х годов), найти для себя, образованного человека, место в Церкви, то теперь он радикально отвергает такую возможность. Он отвергает не только таинство, не только церковную догматику, но и фактически свое присутствие в Церкви и ищет способ по-новому понять Евангелие. Конечно, такая позиция не была чем-то новым или личной выдумкой писателя. Толстой проповедовал тот тип христианства, который был уже очень популярен в Европе, и свои взгляды писатель обсуждал с некоторыми корреспондентами. В первую очередь я хотел бы здесь назвать философа Николая Страхова и уже упоминавшуюся двоюродную тетушку, графиню Толстую. В то же время очевидно, что на построениях Толстого лежит могучая печать его личности и индивидуальных особенностей. Опыты нового перевода Евангелия, которые начинает предпринимать писатель, имели особое значение для Толстого, как и попытки его нетрадиционной интерпретации. Ведь от того, насколько убедительной была его критика церковного понимания Нового Завета, зависела и убедительность его критики церковной догматики. В первую очередь «освобождение Евангелия» было направлено на критику в нем всего чудесного. Малейшее упоминание какого-либо чуда должно было быть удалено из евангельского текста. Это в первую очередь относится и к главному евангельскому событию — Воскресению Христову. «Евангелие» Толстого, заметим, заканчивается не воскресением Спасителя, а его смертью на Кресте, а все чудеса Христа либо трактуются чисто рационалистически, либо просто отрицаются как неподлинные поздние вставки. Но работа Толстого над евангельским текстом заключалась вовсе не только в освобождении Евангелия от мистического элемента. Фактически эту работу нельзя назвать переводом в строгом смысле слова, это очень произвольная интерпретация. Я приведу только один пример такого рода. Давайте сравним следующие два отрывка. Эти отрывки относятся к 3-й главе Евангелия от Матфея, стихи 5 и 6, речь в них идет об Иоанне Крестителе. В традиционном, то есть в синодальном, переводе говорится следующее: «Тогда Иерусалим и вся Иудея, вся окрестность Иорданская выходили к нему и крестились от него в Иордане, исповедуя грехи своя». Выходили к Иоанну Предтече. Вот толстовский вариант этого текста: «И к Иоанну приходил народ из Иерусалима и из деревень по Иордану, из всей земли Иудейской. И он купал в Иордане всех тех, которые сознавались в своих заблуждениях». Ну совершенно очевидно, что сакраментальный смысл, заложенный евангелистом Матфеем, полностью уходит, остается какое-то бессмысленное купание, непонятно зачем нужное. И вообще, на этом еще присутствует такой вот налет судебности, то есть кто-то должен был сознаваться Предтече в своих заблуждениях, а за это он этого человека купал. И таких мест можно указать очень много в «Евангелии» Толстого.
С точки зрения писателя, Бог — это безличный хозяин и отец, начало начал разума, носитель духовного глубинного «я» человека. И в этом смысле Бог Толстого бессмертен. Фактически Бог Толстого есть духовная сущность в человеке, которая проявляется в любви, поэтому этот Бог может развиваться и совершенствоваться. Это развитие и есть приближение человечества к Царству Божьему на земле. Я приведу еще одну цитату из дневника Толстого на этот счет: «Если есть какой-нибудь Бог, то только тот, которого я знаю в себе, как самого себя, а также и во всем живом. Говорят: нет материи, вещества. Нет, она есть, но она только то, посредством чего Бог не есть ничто, не есть не живой, но живой Бог, посредством чего Он живет во мне и во всем. <…> Надо помнить, что моя душа не есть что-то — как говорят — божественное, а есть сам Бог. Как только я Бог, сознаю себя, так нет ни зла, ни смерти, ничего, кроме радости». Очень важно к этому отрывку сделать следующее примечание. Для Толстого поклонение личному Богу, обращение к нему с молитвой, просьбой есть такое же действие (бессмысленное), какое совершают чувашские крестьяне, которые мажут своего идола сметаной, чтобы его ублажить. Странно при этом, как Толстому не приходит в голову, что весь Новый Завет пропитан духом богословского персонализма, то есть восприятия Бога как самостоятельной личности, к которой поэтому можно и нужно обращаться с молитвой. Достаточно вспомнить, например, молитву самого Христа в Гефсиманском саду или многочисленные молитвы первых христиан, включенные в Книгу деяний апостольских. Видно по этому источнику, что члены первой христианской общины воспринимают Бога и воскресшего Христа как живую личность, постоянно присутствующую в их жизни. Толстой утверждает, что в человеческую природу, в его сознание заложен духовный, божественный, первобытный закон природы, инстинкт добра и ощущение божественной жизни в себе, присутствия в себе Бога. Задача сознания — привести в соответствие разум и чувства человека. Эта идея соответствия присутствует уже в «Казаках» и в «Войне и мире»: инстинктивной мудрости Кутузова противостоит агрессивный и самоуверенный европейский активизм Наполеона. Именно поэтому несколько позже Толстой находил сходные идеи у философов Востока — Конфуция, Лао-цзы и других — о присутствии в человеке некоего объективного нравственного закона. По Толстому, христианство, как и всякое религиозное учение, заключает в себе две стороны: во-первых, учение о жизни людей — учение этическое, и, второе, объяснение, почему людям надо жить именно так. Эти две стороны могут быть найдены, по Толстому, во всех религиях мира. Такова же и христианская религия. Он пишет: «Она [религия] учит жизни, как жить, и дает объяснение, почему именно надо так жить». С точки зрения Толстого, христианство в большей степени, чем какая-либо другая из великих исторических религий, утратило составлявшее некогда его главную часть этическое учение. Толстой доказывает эту мысль, сопоставляя христианство с другими религиями: «Все религии, за исключением церковно-христианской, требуют от исповедующих их, кроме обрядов, исполнения еще известных хороших поступков и воздержания от дурных». Иудаизм, например, требует обрезания, соблюдения Субботы, юбилейного года и много чего другого. Магометанство требует тоже обрезания, ежедневной пятикратной молитвы, поклонения гробу пророка, паломничества и прочего. И так, с точки зрения Толстого, обстоит дело со всеми религиями. «Хороши ли, дурны ли эти требования, но это требования поступков», — пишет Толстой. Напротив, официальное церковное христианство — как несколько неожиданно и в полном противоречии, к сожалению, с исторической правдой заявляет Толстой — не предъявляет никаких этических требований к своим последователям. Толстой пишет: «Нет ничего, что бы обязательно должен был делать христианин и от чего он должен был бы обязательно воздержаться, если не считать постов и молитв, самой Церковью признаваемых необязательными». Толстой считает, что со времен Константина Великого христианская церковь, цитирую, «не потребовала никаких поступков от своих членов. Она даже не заявляла никаких требований воздержания от чего бы то ни было». Несколько позже Толстой сформулирует главный тезис своей религиозной системы: все религии мира состоят из морального ядра, то есть ответа на вопрос, что нужно делать, и мистической периферии — во что нужно верить. Мистика есть ошибка и суеверие, а моральная основа всех религий совершенно одинакова и в наиболее полном виде выражена в Нагорной проповеди. Напомню, что Нагорная проповедь — это проповедь, сказанная Христом и помещенная в полном виде в Евангелие от Матфея, это главы пятая, шестая, седьмая, то есть три главы, в которых Христос в компактном виде формулирует основы морального учения христианства. Странно, что такому умному человеку, как Толстой, не видно вопиющее противоречие этой идеи. Ведь требования Нагорной проповеди, например, любить врагов или, скажем, не заботиться о завтрашнем дне носят совершенно революционный характер и никак не вписываются в этику иудаизма или ислама. продолжение следует... #ЛитературныйОлимп_ЛевНиколаевичТолстой
ДРАГОЦЕННЫЕ РОССЫПИ
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ОЛИМП
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ —
ИЗВЕСТНЫЙ и НЕИЗВЕСТНЫЙ.
* 5
Автор протоиерей Георгий Ореханов.
(2)
Обычно принято считать, что духовный кризис Толстого приходится именно на конец 70-х — начало 80-х годов. Действительно,
в этот период писатель пережил глубокий мировоззренческий перелом, приведший к изменению его отношения к Церкви и появлению в следующие 30 лет жизни ряда произведений религиозно-философской направленности. В этих сочинениях Толстой предпринял попытку теоретически обосновать свои новые взгляды на религию,
нравственность, искусство, политику, цивилизацию, крестьянский
вопрос — практически на все актуальные вопросы русской жизни.
Но кризисы в жизни Толстого бывали и раньше. Новый перелом
носит принципиальный характер. Если раньше Толстой искал способ
приспособить свои собственные взгляды к церковному христианству
(как было, например, в конце 1850-х годов), найти для себя,
образованного человека, место в Церкви, то теперь он радикально отвергает такую возможность. Он отвергает не только таинство, не
только церковную догматику, но и фактически свое присутствие в
Церкви и ищет способ по-новому понять Евангелие.
Конечно, такая позиция не была чем-то новым или личной выдумкой писателя. Толстой проповедовал тот тип христианства, который был уже очень популярен в Европе, и свои взгляды писатель обсуждал с некоторыми корреспондентами. В первую очередь я хотел бы здесь назвать философа Николая Страхова и уже упоминавшуюся двоюродную тетушку, графиню Толстую. В то же время очевидно, что
на построениях Толстого лежит могучая печать его личности и
индивидуальных особенностей.
Опыты нового перевода Евангелия, которые начинает предпринимать писатель, имели особое значение для Толстого, как и попытки его нетрадиционной интерпретации. Ведь от того, насколько убедительной была его критика церковного понимания Нового Завета, зависела и убедительность его критики церковной догматики. В первую очередь «освобождение Евангелия» было направлено на критику в нем всего чудесного. Малейшее упоминание какого-либо чуда должно было
быть удалено из евангельского текста. Это в первую очередь относится
и к главному евангельскому событию — Воскресению Христову.
«Евангелие» Толстого, заметим, заканчивается не воскресением
Спасителя, а его смертью на Кресте, а все чудеса Христа либо
трактуются чисто рационалистически, либо просто отрицаются как
неподлинные поздние вставки.
Но работа Толстого над евангельским текстом заключалась вовсе
не только в освобождении Евангелия от мистического элемента.
Фактически эту работу нельзя назвать переводом в строгом смысле
слова, это очень произвольная интерпретация. Я приведу только один
пример такого рода. Давайте сравним следующие два отрывка. Эти
отрывки относятся к 3-й главе Евангелия от Матфея, стихи 5 и 6, речь в
них идет об Иоанне Крестителе. В традиционном, то есть в синодальном, переводе говорится следующее: «Тогда Иерусалим и вся
Иудея, вся окрестность Иорданская выходили к нему и крестились от
него в Иордане, исповедуя грехи своя». Выходили к Иоанну Предтече.
Вот толстовский вариант этого текста: «И к Иоанну приходил народ из
Иерусалима и из деревень по Иордану, из всей земли Иудейской. И он
купал в Иордане всех тех, которые сознавались в своих заблуждениях».
Ну совершенно очевидно, что сакраментальный смысл, заложенный
евангелистом Матфеем, полностью уходит, остается какое-то
бессмысленное купание, непонятно зачем нужное. И вообще, на этом
еще присутствует такой вот налет судебности, то есть кто-то должен
был сознаваться Предтече в своих заблуждениях, а за это он этого
человека купал. И таких мест можно указать очень много в «Евангелии» Толстого.
духовная сущность в человеке, которая проявляется в любви, поэтому
этот Бог может развиваться и совершенствоваться. Это развитие и есть
приближение человечества к Царству Божьему на земле.
Я приведу еще одну цитату из дневника Толстого на этот счет: «Если есть какой-нибудь Бог, то только тот, которого я знаю в себе, как самого себя, а также и во всем живом. Говорят: нет материи, вещества. Нет, она есть, но она только то, посредством чего Бог не есть ничто, не есть не живой, но живой Бог, посредством чего Он живет во мне и во всем. <…>
Надо помнить, что моя душа не есть что-то — как говорят —
божественное, а есть сам Бог. Как только я Бог, сознаю себя,
так нет ни зла, ни смерти, ничего, кроме радости».
Очень важно к этому отрывку сделать следующее примечание. Для
Толстого поклонение личному Богу, обращение к нему с молитвой,
просьбой есть такое же действие (бессмысленное), какое совершают
чувашские крестьяне, которые мажут своего идола сметаной, чтобы его
ублажить. Странно при этом, как Толстому не приходит в голову, что
весь Новый Завет пропитан духом богословского персонализма, то есть восприятия Бога как самостоятельной личности, к которой поэтому можно и нужно обращаться с молитвой. Достаточно вспомнить, например, молитву самого Христа в Гефсиманском саду или
многочисленные молитвы первых христиан, включенные в Книгу
деяний апостольских. Видно по этому источнику, что члены первой
христианской общины воспринимают Бога и воскресшего Христа как
живую личность, постоянно присутствующую в их жизни.
Толстой утверждает, что в человеческую природу, в его сознание
заложен духовный, божественный, первобытный закон природы,
инстинкт добра и ощущение божественной жизни в себе, присутствия в
себе Бога. Задача сознания — привести в соответствие разум и чувства
человека. Эта идея соответствия присутствует уже в «Казаках» и в
«Войне и мире»: инстинктивной мудрости Кутузова противостоит
агрессивный и самоуверенный европейский активизм Наполеона.
Именно поэтому несколько позже Толстой находил сходные идеи у
философов Востока — Конфуция, Лао-цзы и других — о присутствии в
человеке некоего объективного нравственного закона.
По Толстому, христианство, как и всякое религиозное учение,
заключает в себе две стороны: во-первых, учение о жизни людей —
учение этическое, и, второе, объяснение, почему людям надо жить
именно так. Эти две стороны могут быть найдены, по Толстому, во всех
религиях мира. Такова же и христианская религия. Он пишет:
«Она [религия] учит жизни, как жить, и дает объяснение,
почему именно надо так жить».
С точки зрения Толстого, христианство в большей степени, чем
какая-либо другая из великих исторических религий, утратило
составлявшее некогда его главную часть этическое учение. Толстой
доказывает эту мысль, сопоставляя христианство с другими религиями:
«Все религии, за исключением церковно-христианской, требуют от
исповедующих их, кроме обрядов, исполнения еще известных хороших
поступков и воздержания от дурных». Иудаизм, например, требует
обрезания, соблюдения Субботы, юбилейного года и много чего
другого. Магометанство требует тоже обрезания, ежедневной
пятикратной молитвы, поклонения гробу пророка, паломничества и
прочего. И так, с точки зрения Толстого, обстоит дело со всеми
религиями. «Хороши ли, дурны ли эти требования, но это требования
поступков», — пишет Толстой.
Напротив, официальное церковное христианство — как несколько
неожиданно и в полном противоречии, к сожалению, с исторической
правдой заявляет Толстой — не предъявляет никаких этических
требований к своим последователям. Толстой пишет:
«Нет ничего, что бы обязательно должен был делать христианин и от чего он должен был бы обязательно воздержаться, если не считать постов и молитв, самой Церковью признаваемых необязательными».
Толстой считает, что со времен Константина Великого христианская церковь, цитирую, «не потребовала никаких поступков от своих членов. Она даже не заявляла никаких требований воздержания от чего бы то ни было».
Несколько позже Толстой сформулирует главный тезис своей
религиозной системы: все религии мира состоят из морального ядра, то есть ответа на вопрос, что нужно делать, и мистической периферии — во что нужно верить. Мистика есть ошибка и суеверие, а моральная
основа всех религий совершенно одинакова и в наиболее полном виде
выражена в Нагорной проповеди. Напомню, что Нагорная проповедь —
это проповедь, сказанная Христом и помещенная в полном виде в
Евангелие от Матфея, это главы пятая, шестая, седьмая, то есть три
главы, в которых Христос в компактном виде формулирует основы
морального учения христианства. Странно, что такому умному
человеку, как Толстой, не видно вопиющее противоречие этой идеи.
Ведь требования Нагорной проповеди, например, любить врагов или,
скажем, не заботиться о завтрашнем дне носят совершенно
революционный характер и никак не вписываются в этику иудаизма
или ислама.
продолжение следует...
#ЛитературныйОлимп_ЛевНиколаевичТолстой