Ближе к середине 80-х гг. мы с Наташей «откочевали» из Притоболья в Приисетье. Тянуло в новые, неизведанные места. К тому же тут и она, переключившаяся после раскопок упоровских курганов на саргатскую проблематику, и я, по-прежнему неравнодушный к бронзовому веку, нашли подходящие поселения для раскопок.
Большие курганы встречаются и здесь, причем особенно часто на правобережье Исети, откуда до Упорово рукой подать. Многим из них местные жители дали когда-то собственные названия - Долгий бугор, Золотой бугор и т.д., которые старики помнят и поныне. Большинство этих усыпальниц, как и тютринские, относится к раннему железному веку. Но разнообразных поселений - и обычных селищ, и укрепленных городищ, находящихся на высоких речных террасах, в Приисетье открыто все равно больше.
* * *
Под натужный рев мотора машин медленно ползет вверх по крутой и узла дороге, извивающейся среди лесной чащи. Ветви тронутых желтизной деревья скользят по стеклам кабины, цепляются за брезентовое покрытие кузова. Кажется, что заодно с ними и мокрая после дождей земля. Чтобы вслепую не заскользить вспять, автомобиль вгрызается в нее колесами всех трех синхронно работающих мостов. Последнее усилие, и мы - на вершине мира.
После того, как двигатель заглушен, всегда царящая здесь тишина вновь повисает в воздухе. Божественные тишь и покой... Змеящиеся старицы Исети, острова соснового бора, щебет птиц - все это осталось внизу. И кажется, скажи слово - и оно разнесется над лугами и перелесками, пролетит над каждой поляной и, рассыпавшись на звуки, растворится в неоглядной дали. А здесь, куда возвращаются на ночь окрестные ветры, по-прежнему будет спать древнее городище, руины которого смотрят в небо почти три тысячи лет.
Сегодня мы поднялись сюда в последний раз. На исходе август 1986 г. Заканчивается еще один полевой сезон. Скоро машина, нагруженная ящиками с коллекциями и экспедиционным снаряжением, уйдет в город. А пока мы прощаемся с городищем, где проработали почти два месяца. На юге Тюменской области трудно найти место живописнее, чем это. Прорезанная глубокими логами коренная терраса Исети кряжем высится над прибрежной равниной, покрытой старичными озерами и изумрудными борками, за которыми петляет быстрая река. На отмелях она не дает устоять, сбивает с ног и заставляет, подчиняясь ее капризному характеру, плыть только по течению. Зато, каким свежим выходишь из этих прозрачных струй! Нет, человек любой эпохи не мог не заметить всей прелести этих мест и должен был обязательно селиться здесь. И наше городище подтверждает это.
Нынешний год - уже третий по счету с тех пор, как мы начали раскопки этого укрепленного поселения, хотя известно оно давно. Еще в конце XIX в. о нем писал известный собиратель древностей тюменской округи Иван Яковлевич Словцов. В его время памятник знали как Лизуново городище, но мы по названию соседнего села чаще именуем его Красногорским. Закладывая на его площади рекогносцировочный раскоп, Наташа надеялась, что городище окажется саргатским, но обнаружила материалы и сооружения двух совсем других периодов - эпохи бронзы и средневековья. Примерно 600-700 лет тому назад треугольный мыс у основания был перерезан рвом глубиной в рост человека и дополнительно защищен валом. С других сторон земляных укреплений возводить не стали - их успешно заменяли крутые склоны мыса высотой около 40 м. Предприняв однажды их пробный штурм и взобравшись наверх вконец обессиленным, я и разу не решился повторить этот эксперимент.
Следов укреплений и жилищ бронзового века на поверхности памятника заметно не было. И только в процессе работы выяснилось, что впервые люди поселились на мысу за две тысячи лет до средневековой общины. Разобравшись с датировкой городища, эстафету его раскопок Наташа передала мне.
Черепки бронзового века в культурном слое памятника даже преобладали, и это был тот случай, когда открытие новой археологической культуры осознавалось сразу, - настолько своеобразны были полученные материалы. Несколько лет спустя она получила название бархатовской - по одному из исетских поселений, которое хоть и не раскапывалось, но уже при разведочном обследовании дало представительную коллекцию аналогичной керамики.
Мы стоим на высоком средневековом валу, откуда раскоп виден как на ладони. На его зачищенной поверхности заметны контуры рвов и полуземляночных жилищ, а также десятки ям - как хозяйственных, так и столбовых, в которые были установлены бревна, составлявшие каркасы домов и крепостных стен бронзового века.
Одна из примет заключительной фазы этого периода - появление в Западной Сибири первых укрепленных поселений, которые стали доминирующими в этих местах позже - в раннем железном веке. В лесостепном Тоболо-Исетье раньше других племен эпохи поздней бронзы городища начали строить именно бархатовцы. Для своих крепостей они почти всегда выбирали высокие и труднодоступные участки береговых террас, дававшие хороший обзор местности и служивших надежной естественной защитой для обитателей этих поселений.
Раскопки Красногорского городища позволили установить, что первоначально оно состояло из двух частей: небольшой цитадели на краю мыса и своеобразного «посада», располагавшегося за пределами укреплений. Оборонительную линию цитадели образовывали глубокий ров шириной до 3,5 м, мощная бревенчатая стена, сооруженная с его внутренней стороны, и насыпной вал, находившийся снаружи. В центральной части фортификационная система прерывалась, - здесь находился въезд в крепость, рассчитанный на то, чтобы пропустить телегу или колесницу. Впрочем, узнали мы в процессе работ и нечто большее. Видимо, размеры цитадели со временем перестали удовлетворять жителей поселка, и он был перестроен. В процессе реконструкции ров был засыпан, а вал срыт. На их место перенесли жилища, ранее располагавшиеся за чертой цитадели, после чего поселение было опоясано новым рвом.
Сколько раз уходящим летом мы молча стояли у оплывших стен городища не в силах оторвать взгляда от открывающейся с этого места панорамы. Наверное, так же внимательно вглядывались отсюда в окрестности стражи средневековой крепости, а до них - защитники укреплений бронзового века. Какие чувства они при этом испытывали? Гордость при виде своих тучных стад? Тревогу при появлении незнакомцев?
Красногорское городище щедро на сюрпризы. Одним из них стало обнаружение в его культурном слое, наряду с численно преобладающими обломками бархатовских сосудов. обычно украшенных простыми зигзаговыми узорами, совершенно иных черенков, особенностью которых были орнаменты, оттиснутые на глине миниатюрными штампами в виде креста. Эти находки свидетельство о том, что члены общины, обитавшей городище, поддерживали тесные контакты представителями совершенно иной культур уходящей корнями далеко на север.
В конце II тысячелетия до н.э. в таежных районах Среднего и Нижнего Приобья возникла новая культура, получившая название атлымской. Наиболее полно она изучена при раскопках комплекса памятников на Барсовой горе. Атлымцы были охотниками и рыболовами, и хотя они уже освоили металлургическое производство, продолжали широко использовать изделия из камня. Помимо этого они явились создателями самобытного декоративно-прикладного искусства, известного нам, к сожалению, лишь по узорам на их посуде. Атлымские гончары перешли к изготовлению необычных горшков с дугообразно выгнутой шейкой, напоминающих перевернутый колокол, а для их украшения стали использовать фигурные штампы, и основном крестовый и в виде змейки. С их помощью на сырую глину наносились сложные орнаментальные композиции, в основе которых лежали пришедшие с юга, но уже трансформированные в таежном искусстве узоры.
История распорядилась так, что на рубеже 11 и 1 тысячелетий до нах части атлымского населения пришлось покинуть свою родину. Причины этого до конца не ясны. Возможно, свою роль сыграло избыточное увлажнение тайги, затруднявшее ведение традиционного хозяйства, возможно, какие-то иные факторы.
Но так или иначе, разрозненными группами по рекам атлымцы устремились на юг и, несмотря на трудности растянувшейся на десятилетия походной жизни, вышли в южнотаежные и лесостепные районы. Конечно, их культура не оставалась неизменной: двигавшиеся на юг общины включали в свой состав чужаков, сами вливались в группы иноплеменников. В результате этого на территории, охваченной миграцией таежных жителей, сложилось несколько сходных и в то же время своеобразных культур, для каждой из которых в той или иной степени были характерны сосуды, украшенные оттисками креста. Одна из них - гамаюнская - сформировалась на Урале. И именно гамаюнские черепки находили мы на Красногорском городище. Видимо, разные языки не стали помехой для установления между бархатовцами и гамаюнцами устойчивых связей, хотя различия в их культурах хорошо заметны даже сквозь марево прошедших тысячелетия.
Обломки гамаюнских горшков, найденные на Красногорском городище, помоги установить возраст памятника. Археолога уже давно заметили: в южных районах Западной Сибири керамика с крестовой орнаментацией появляется позднее, чем на севере, - только в начале 1 тысячелетия до н.э. Значит, и Красногорское городище существовало примерно в это же время.
Снять остававшиеся сомнения позволило радиоуглеродное датирование найденого при раскопках угля. Все сем образцов отобранных в одном из самых поздних жилищ поселка, а также на межземляночном пространстве, дали близкие даты, даже не смотря на то, что точность данного метода применительно к памятникам бронзового века весьма относительна - плюс-минус 30-50 лет. Впрочем, ее вполне достаточно, когда счет идет на века или тысячелетия. Согласно полученным результатам, заключительный период существования поселка, отмеченный контактами его жителей с представителями гамаюнских общин, пришелся на конец Х и почти весь IX вв. до н.э. Теперь мы уже не сомневались, что наше городище - один из самых поздних памятников бархатовской культуры, которую от начала эпохи железа отделяют не столько века, сколько десятилетия. Ведь VIII-VII 66 до н.э. - это уже скифская эпоха, относящаяся к началу железного века.
Расставаться с городищем не хочется. Но впереди у нас новые экспедиции. Ведь, в сущности, о людях бархатовской культуры мы знаем не так уж и много. Кто были их предки, на каком языке они разговаривали и каких богов почитали? Ответы на эти вопросы могут дать только более древние памятники бронзового века.
***
Сколько километров намотали мы на колеса экспедиционных машин, пока работали в Приисетье, сколько дорог и тропинок измеряли шагами, - этого никто не считал. Несколько лет продолжались только разведки и раскопки у с. Рафайлово, где Наташа последовала одно из самых крупных в Западной Сибири саргатских городищ, а я две доисторические деревни: одну примыкавшую к городищу и существовавшую с ним примерно в одно и то же время, а другую значительно более древнюю, бронзового века, стоявшую поодаль. Но едва ли не каждый год мы находили повод, чтобы побывать в окрестностях с. Красногорского, куда нас тянуло, как на малую родину, и где, как нам казалось, мы знали каждую излучину реки в каждую поляну.
Через несколько лет выяснилось, однако, что этот район, исхоженный вдоль и поперек, поделился с нами далеко не всеми секретами. Находки, сделанные недалеко от села в начале 90-х гг., когда мы с Наташей уже работали в Институте проблем освоения Севера Сибирского отделения Российской академии наук, вновь привлекли наше внимание к облюбованным местам.
Тогда здесь разворачивались дорожные работы - прокладывалось шоссе, соединяющее села Исетское и Упорово. Один из карьеров для добычи грунта строители заложили совсем недалеко от деревни. При разработке того участка и были сделаны находки, которые поступили в Исетский музей. Среди них были средневековые сердоликовые бусы и бронзовые украшения, а также глиняный горшок, украшенный треугольниками и Z-образными фигурами, Он то и оказался «изюминкой» этой небольшой коллекции.
Во время одной из своих поездок по району Наташа познакомилась с коллекцией. Увидев, что горшок относится к алакульской культуре, вокруг которой не утихали споры, она немедленно направилась в карьеру. Кости, торчавшие из его стенок не оставляли сомнений в том, и э строители наткнулись на кладбище II тысячелетия до н.э. По имени одной из близлежащих стариц.
Наташа назвала обнаруженный могильник Хрипуновским. Он стал вторым алакульским памятником, открытым на юге области. Первый мы посетили двумя годами раньше.
***
На асфальтовой просеке посреди прохладного леса тихо. Только еле слышно перебирают лапами сосны, да шелестят листья на верхушках берез. Неподалеку от пустынного шоссе - невысокий мысок над старицей. Между деревьями едва различимы западины, оставшиеся на месте углубленных и землю жилищ. Этому селищу, которое находится в пригороде Заводоуковска, археологи из Екатеринбурга дали название Ук-3.
Сегодня мы в гостях у обитателей палаточного лагеря. После прогулки по лесу так приятно посидеть у костра в кругу старых знакомых, которые с удовольствием рассказывают о проведенных раскопках и демонстрируют находки.
Еще не так давно считалось, что во II тысячелетии до н.э. междуречье Тобола и Исети вряд ли могло быть заселено племенами алакульской культуры - теми из андроновцев, индоиранская языковая принадлежность которых кажется ученым наиболее вероятной. На фоне обилия алакульских памятников в степных областях немногочисленные материалы, полученные в 1893 г. финским ученым А. Гейкелем при раскопках курганов близ современного Ялуторовска, долгое время выглядели как следы одной из вылазок арийских дружин за пределы андроновского мира. Однако исследование селища Ук-3 показывает, что этот район все же был обжит алакульскими группами, хотя и располагался на краю их ойкумены.
На селище сохранились остатки жилищ разных этапов бронзового и железного веков. Алакульскими оказались остатки трех изученных здесь квадратных полуземлянок - площадью 20-30 кв. м каждая. Одна из них, судя по следам выявленных на ее полу ямок небольшого диаметра, имела каркасно-столбовую конструкцию, относительно других этого утверждать нельзя. В центре жилищ располагались очаги, на отдельных участках пола сохранился тлен от какого-то растительного покрытия.
При раскопках селища не обнаружено ни следов пожара, ни признаков какого-либо другого стихийного бедствия, обрушившегося на поселок. Но тень давней трагедии все же витает над его заросшими руинами. Ведь что-то же заставило людей покинуть свои дома, оставив в них не только керамические сосуды, но и гораздо более ценные предметы - сверленое каменное навершие булавы с шестью выступами по бокам, а также многочисленные изделия из бронзы: кельт-тесло со сквозной втулкой и широким рубящим лезвием, несколько серпов и ножей, четыре крупных крюка с ушками для подвешивания. Брошенными оказались и орудия живших здесь мастеров-металлообработчиков: каменные кузнечные молоты, инструмент для катки металлического листа, легкий молоточек, камни, которые использовались как абразивы.
Я внимательно слушаю коллег, но не из простого любопытства. В течение трех лет мой отряд вел раскопки другого алакульского памятника - Чистолебяжского могильника в Курганской области. Более полутора десятков курганов успели мы исследовать на площади некрополя, а всего их здесь не менее 75. И почти под каждым по несколько захоронений. Настоящий город мертвых... Неужели и его, и поселение на р. Ук действительно оставили легендарные арии?
***
Древность почти всегда безмолвна. Но иногда в наш мир сквозь века прорываются не только отдельные слова, но и стихи, сложенные в бронзовом веке. Взять хотя бы эти строки «Ригведы».
Пусть сегодня Небо и Земля Вручат богам эту нашу жертву, Стремящуюся к цели, достигающую неба! В вашем лоне, о вы двое, не терпящие обмана, Пусть усядутся боги, достойные жертв, Сегодня здесь для питья сомы!
Ригведа, ІІ, 41*
Веда - означает священное знание, а «Ригведа» - веда гимнов. Этому собранию священных древнеиндийских текстов три с лишним тысячи лет, а по объему оно соответствует более молодым «Илиаде» и «Одиссее» вместе взятым. Многие столетия его никем не записанные стихи жили лишь в памяти жрецов, заучивавших их наизусть и передававших свое знание ученикам.
К «Ригведе» и близким ей произведениям - «Самаведе» (веде напевов), «Яджурведе» (веде жертвенных формул) и «Атхарваведе» (веде заклинаний) - восходит вся индийская мифология и литература. Однако, их создатели, как это ни странно, не были уроженцами Индостана. Себя они называли арья - ариями и пришли на полуостров Индостан с севера около середины II тысячелетия до н.э. Их боевые колесницы наводили панику на местных жителей, а мужество и воинские таланты пришельцев позволили им довольно быстро освоить новую территорию, положив тем самым начало новой эпохе в истории индийского субконтинента.
Говорили завоеватели на одном из индоевропейских языков, которые делятся на германские, романские, славянские и многие другие. Но ариями именовали себя не все индоевропейцы, а только та их древняя часть, которую лингвисты соотносят с индоиранской (арийской) ветвью индоевропейской языковой семьи. Время разнесло арийскую речь по огромной территории. К слову арья восходит и древнее название долины Ганга Арьяварта - «страна ариев», и название государства Иран. Однако, сходство распространенных в Южной Азии хинди, бенгали, пенджаби и других языков индийской группы с иранскими - персидским, таджикским, афганским, осетинским и т.д. выражено вполне отчетливо.
Еще меньше отличий было в речи древних индийцев и иранцев. Язык «Ригведы» оказался настолько же близок языку «Авесты» - собрания священных текстов зороастризма, являвшегося государственной религией Ирана вплоть до его завоевания арабами в VII в., насколько сходны были эпические сюжеты и мифологические персонажи этих произведений. Создатели и того, и другого поклонялись солнечному богу Митре, громовержцу Индре, владыке страны мертвых Яме (по-авестийски Йиме), огню, священному растению соме (хаоме), которое использовалось для приготовления ритуального опьяняющего напитка с тем же названием. Известно, что арии были преимущественно скотоводами, хотя имели навыки и земледельческого труда, вели обработку меди и бронзы, обладали сходной социальной структурой, включавшей военную знать, жрецов и простолюдинов. Эти и другие факты свидетельствуют о том, что языковая и культурная общность ариев, еще не разделившихся на индийцев и иранцев, все-таки существовала и что раскололась она до середины II тысячелетия до н.э.
И вот еще, на какой интересный факт обратили внимание лингвисты, пытавшиеся отыскать арийскую прародину. Выяснилось, что когда-то очень давно индоиранские языки тесно взаимодействовали с финно-угорскими. Перечень слов, заимствованных последними из арийской речи, оказался на удивление обширным. Среди них числительные (например, «сто» - сравните хантыйское сот, финское сата, эстонское и мордовское сада с иранским сата и индийским шата), многочисленная скотоводческая терминология (слова для обозначения коровы, овцы, козы, ягненка, молока и т.д.), лексика, связанная с хозяйством и повседневным бытом (например, «дорога» - сравните хантыйское пант, древнеиндийское пантха и авестийское панта; «ветер» - хантыйское и мансийское ват, древнеиндийское и авестийское вата; «веревка» - мансийское расн, древнеиранское расана, древнеиндийское рашана; и др.).
Анализ этих заимствований привел ученых к потрясающему выводу. Оказалось, что индоиранцы и финно-угры не просто периодически контактировали, а долго жили по соседству. Ряд слов был воспринят носителями финно-угорской речи из лексики еще не распавшейся арийской общности, а другие - из языков, уже разделившихся на протоиндийскую и протоиранскую ветви. Значит, предки современных финно-угорских народов взаимодействовали не только с древнейшими ариями, но и с их потомками - непосредственными предками сегодняшних индийцев и иранцев, а обособление последних друг от друга началось еще на их прародине.
Эти же заимствования служат серьезным аргументом в пользу того, что прародина индоиранцев находилась на юге Восточной Европы, а их контакты с носителями финно-угорской речи могли осуществляться от Поволжья до Зауралья. А если это так, то следами пребывания ариев на данной территории вполне могут оказаться и какие-то из археологических памятников, находящихся на берегах Тобола и Исети.
Беседуя с коллегами, я все больше убеждался в том, что из зауральских культур облику арийской, какой ее рисуют древние тексты, точнее всего соответствует именно алакульская.
В хозяйственно-бытовом плане ее носители фактически не отличались от древних индоиранцев. И те, и другие были больше скотоводами, чем земледельцами, знали обработку металла, строили однотипные жилища и изготавливали глиняные сосуды без помощи гончарного круга. Наличие на алакульских поселениях особых участков, куда ссыпалась зола, перекликается с текстами «Авесты», которые подчеркивали священный характер домашних очагов, предписывали каждое утро выносить золу из жилищ на специально отведенные места.
Точные индоиранские параллели удается обнаружить и при изучении погребальной обрядности алакульских групп. Члены последних, как и арии ведийской эпохи, возводили над захоронениями своих близких земляные холмики, превращавшие эти погребальные сооружения в курганы. По размерам они, как правило, уступают саргатским, но в свою очередь делятся на малые, содержащие по 3-4 погребения, и большие, в которых может находиться до нескольких десятков погребений. Сами могилы по величине тоже не однородны. Малые могильные ямы содержали одиночные детские захоронения, а более крупные - одиночные захоронения взрослых, а также парные и коллективные погребения людей разного возраста. Устойчивой особенностью погребального обряда алакульских общин являлось сооружение в могилах бревенчатых домовин - не гробов, а, скорее, небольших домиков с плоской крышей, которые вмещали и останки умерших, и погребальный инвентарь.
Тело умершего обычно помещали в домовину в позе спящего на боку. Зарождалась и практика кремации усопших - прямо в могиле, вместе с деревянной конструкцией. Таких погребений в алакульских могильниках, правда, не очень много. Зато мужских, как это ни странно, среди них, кажется, нет вовсе: если в сожженной могиле и сохранилось что-либо из вещей, то это всегда украшения - бронзовые бусы, перстни, браслеты и т.д. Почему алакульцы сжигали только женщин, причем не всех, а только некоторых из них, - эту загадку еще предстоит разгадать.
Другая загадка - почему в алакульских курганах так много могил без останков умерших. В этих захоронениях могут уцелеть деревянные домовины, сохраниться сосуды, каменные наконечники стрел и, как исключение, - лишь несколько разрозненных костей.
«Ригведа» и «Атхарваведа», как будто, не знают иного способа погребения, кроме трупосожжения. Их гимны и заклинания, в которых часто фигурирует имя Агни - бога огня во всех его проявлениях, упоминают о подготовке тела к кремации, приготовлении костра, сожжении тела и захоронении праха в земле. Однако, в одном из текстов, который рисует, казалось бы, обычную картину кремации усопшего, к нему обращаются со следующими словами:
Что вырвала у тебя черная птица, Муравей, змея или же хищный зверь, Пусть (всепожирающий) Агни сделает это невредимым...
Исетский непутёвый писака
Затерянный мир Ингальской долины. Часть 1
На Исетских Крутоярах
Ближе к середине 80-х гг. мы с Наташей «откочевали» из Притоболья в Приисетье. Тянуло в новые, неизведанные места. К тому же тут и она, переключившаяся после раскопок упоровских курганов на саргатскую проблематику, и я, по-прежнему неравнодушный к бронзовому веку, нашли подходящие поселения для раскопок.Большие курганы встречаются и здесь, причем особенно часто на правобережье Исети, откуда до Упорово рукой подать. Многим из них местные жители дали когда-то собственные названия - Долгий бугор, Золотой бугор и т.д., которые старики помнят и поныне. Большинство этих усыпальниц, как и тютринские, относится к раннему железному веку. Но разнообразных поселений - и обычных селищ, и укрепленных городищ, находящихся на высоких речных террасах, в Приисетье открыто все равно больше.
* * *
Под натужный рев мотора машин медленно ползет вверх по крутой и узла дороге, извивающейся среди лесной чащи. Ветви тронутых желтизной деревья скользят по стеклам кабины, цепляются за брезентовое покрытие кузова. Кажется, что заодно с ними и мокрая после дождей земля. Чтобы вслепую не заскользить вспять, автомобиль вгрызается в нее колесами всех трех синхронно работающих мостов. Последнее усилие, и мы - на вершине мира.
После того, как двигатель заглушен, всегда царящая здесь тишина вновь повисает в воздухе. Божественные тишь и покой... Змеящиеся старицы Исети, острова соснового бора, щебет птиц - все это осталось внизу. И кажется, скажи слово - и оно разнесется над лугами и перелесками, пролетит над каждой поляной и, рассыпавшись на звуки, растворится в неоглядной дали. А здесь, куда возвращаются на ночь окрестные ветры, по-прежнему будет спать древнее городище, руины которого смотрят в небо почти три тысячи лет.
Сегодня мы поднялись сюда в последний раз. На исходе август 1986 г. Заканчивается еще один полевой сезон. Скоро машина, нагруженная ящиками с коллекциями и экспедиционным снаряжением, уйдет в город. А пока мы прощаемся с городищем, где проработали почти два месяца.
На юге Тюменской области трудно найти место живописнее, чем это. Прорезанная глубокими логами коренная терраса Исети кряжем высится над прибрежной равниной, покрытой старичными озерами и изумрудными борками, за которыми петляет быстрая река. На отмелях она не дает устоять, сбивает с ног и заставляет, подчиняясь ее капризному характеру, плыть только по течению. Зато, каким свежим выходишь из этих прозрачных струй! Нет, человек любой эпохи не мог не заметить всей прелести этих мест и должен был обязательно селиться здесь. И наше городище подтверждает это.
Нынешний год - уже третий по счету с тех пор, как мы начали раскопки этого укрепленного поселения, хотя известно оно давно. Еще в конце XIX в. о нем писал известный собиратель древностей тюменской округи Иван Яковлевич Словцов. В его время памятник знали как Лизуново городище, но мы по названию соседнего села чаще именуем его Красногорским.
Закладывая на его площади рекогносцировочный раскоп, Наташа надеялась, что городище окажется саргатским, но обнаружила материалы и сооружения двух совсем других периодов - эпохи бронзы и средневековья. Примерно 600-700 лет тому назад треугольный мыс у основания был перерезан рвом глубиной в рост человека и дополнительно защищен валом. С других сторон земляных укреплений возводить не стали - их успешно заменяли крутые склоны мыса высотой около 40 м. Предприняв однажды их пробный штурм и взобравшись наверх вконец обессиленным, я и разу не решился повторить этот эксперимент.
Следов укреплений и жилищ бронзового века на поверхности памятника заметно не было. И только в процессе работы выяснилось, что впервые люди поселились на мысу за две тысячи лет до средневековой общины. Разобравшись с датировкой городища, эстафету его раскопок Наташа передала мне.
Черепки бронзового века в культурном слое памятника даже преобладали, и это был тот случай, когда открытие новой археологической культуры осознавалось сразу, - настолько своеобразны были полученные материалы. Несколько лет спустя она получила название бархатовской - по одному из исетских поселений, которое хоть и не раскапывалось, но уже при разведочном обследовании дало представительную коллекцию аналогичной керамики.
Мы стоим на высоком средневековом валу, откуда раскоп виден как на ладони. На его зачищенной поверхности заметны контуры рвов и полуземляночных жилищ, а также десятки ям - как хозяйственных, так и столбовых, в которые были установлены бревна, составлявшие каркасы домов и крепостных стен бронзового века.
Одна из примет заключительной фазы этого периода - появление в Западной Сибири первых укрепленных поселений, которые стали доминирующими в этих местах позже - в раннем железном веке. В лесостепном Тоболо-Исетье раньше других племен эпохи поздней бронзы городища начали строить именно бархатовцы. Для своих крепостей они почти всегда выбирали высокие и труднодоступные участки береговых террас, дававшие хороший обзор местности и служивших надежной естественной защитой для обитателей этих поселений.
Раскопки Красногорского городища позволили установить, что первоначально оно состояло из двух частей: небольшой цитадели на краю мыса и своеобразного «посада», располагавшегося за пределами укреплений. Оборонительную линию цитадели образовывали глубокий ров шириной до 3,5 м, мощная бревенчатая стена, сооруженная с его внутренней стороны, и насыпной вал, находившийся снаружи. В центральной части фортификационная система прерывалась, - здесь находился въезд в крепость, рассчитанный на то, чтобы пропустить телегу или колесницу. Впрочем, узнали мы в процессе работ и нечто большее. Видимо, размеры цитадели со временем перестали удовлетворять жителей поселка, и он был перестроен. В процессе реконструкции ров был засыпан, а вал срыт. На их место перенесли жилища, ранее располагавшиеся за чертой цитадели, после чего поселение было опоясано новым рвом.
Сколько раз уходящим летом мы молча стояли у оплывших стен городища не в силах оторвать взгляда от открывающейся с этого места панорамы. Наверное, так же внимательно вглядывались отсюда в окрестности стражи средневековой крепости, а до них - защитники укреплений бронзового века. Какие чувства они при этом испытывали? Гордость при виде своих тучных стад? Тревогу при появлении незнакомцев?
Красногорское городище щедро на сюрпризы. Одним из них стало обнаружение в его культурном слое, наряду с численно преобладающими обломками бархатовских сосудов. обычно украшенных простыми зигзаговыми узорами, совершенно иных черенков, особенностью которых были орнаменты, оттиснутые на глине миниатюрными штампами в виде креста. Эти находки свидетельство о том, что члены общины, обитавшей городище, поддерживали тесные контакты представителями совершенно иной культур уходящей корнями далеко на север.
В конце II тысячелетия до н.э. в таежных районах Среднего и Нижнего Приобья возникла новая культура, получившая название атлымской. Наиболее полно она изучена при раскопках комплекса памятников на Барсовой горе. Атлымцы были охотниками и рыболовами, и хотя они уже освоили металлургическое производство, продолжали широко использовать изделия из камня. Помимо этого они явились создателями самобытного декоративно-прикладного искусства, известного нам, к сожалению, лишь по узорам на их посуде. Атлымские гончары перешли к изготовлению необычных горшков с дугообразно выгнутой шейкой, напоминающих перевернутый колокол, а для их украшения стали использовать фигурные штампы, и основном крестовый и в виде змейки. С их помощью на сырую глину наносились сложные орнаментальные композиции, в основе которых лежали пришедшие с юга, но уже трансформированные в таежном искусстве узоры.
История распорядилась так, что на рубеже 11 и 1 тысячелетий до нах части атлымского населения пришлось покинуть свою родину. Причины этого до конца не ясны. Возможно, свою роль сыграло избыточное увлажнение тайги, затруднявшее ведение традиционного хозяйства, возможно, какие-то иные факторы.
Но так или иначе, разрозненными группами по рекам атлымцы устремились на юг и, несмотря на трудности растянувшейся на десятилетия походной жизни, вышли в южнотаежные и лесостепные районы. Конечно, их культура не оставалась неизменной: двигавшиеся на юг общины включали в свой состав чужаков, сами вливались в группы иноплеменников. В результате этого на территории, охваченной миграцией таежных жителей, сложилось несколько сходных и в то же время своеобразных культур, для каждой из которых в той или иной степени были характерны сосуды, украшенные оттисками креста. Одна из них - гамаюнская - сформировалась на Урале. И именно гамаюнские черепки находили мы на Красногорском городище. Видимо, разные языки не стали помехой для установления между бархатовцами и гамаюнцами устойчивых связей, хотя различия в их культурах хорошо заметны даже сквозь марево прошедших тысячелетия.
Обломки гамаюнских горшков, найденные на Красногорском городище, помоги установить возраст памятника. Археолога уже давно заметили: в южных районах Западной Сибири керамика с крестовой орнаментацией появляется позднее, чем на севере, - только в начале 1 тысячелетия до н.э. Значит, и Красногорское городище существовало примерно в это же время.
Снять остававшиеся сомнения позволило радиоуглеродное датирование найденого при раскопках угля. Все сем образцов отобранных в одном из самых поздних жилищ поселка, а также на межземляночном пространстве, дали близкие даты, даже не смотря на то, что точность данного метода применительно к памятникам бронзового века весьма относительна - плюс-минус 30-50 лет. Впрочем, ее вполне достаточно, когда счет идет на века или тысячелетия. Согласно полученным результатам, заключительный период существования поселка, отмеченный контактами его жителей с представителями гамаюнских общин, пришелся на конец Х и почти весь IX вв. до н.э. Теперь мы уже не сомневались, что наше городище - один из самых поздних памятников бархатовской культуры, которую от начала эпохи железа отделяют не столько века, сколько десятилетия. Ведь VIII-VII 66 до н.э. - это уже скифская эпоха, относящаяся к началу железного века.
Расставаться с городищем не хочется. Но впереди у нас новые экспедиции. Ведь, в сущности, о людях бархатовской культуры мы знаем не так уж и много. Кто были их предки, на каком языке они разговаривали и каких богов почитали? Ответы на эти вопросы могут дать только более древние памятники бронзового века.
***
Сколько километров намотали мы на колеса экспедиционных машин, пока работали в Приисетье, сколько дорог и тропинок измеряли шагами, - этого никто не считал. Несколько лет продолжались только разведки и раскопки у с. Рафайлово, где Наташа последовала одно из самых крупных в Западной Сибири саргатских городищ, а я две доисторические деревни: одну примыкавшую к городищу и существовавшую с ним примерно в одно и то же время, а другую значительно более древнюю, бронзового века, стоявшую поодаль. Но едва ли не каждый год мы находили повод, чтобы побывать в окрестностях с. Красногорского, куда нас тянуло, как на малую родину, и где, как нам казалось, мы знали каждую излучину реки в каждую поляну.
Через несколько лет выяснилось, однако, что этот район, исхоженный вдоль и поперек, поделился с нами далеко не всеми секретами. Находки, сделанные недалеко от села в начале 90-х гг., когда мы с Наташей уже работали в Институте проблем освоения Севера Сибирского отделения Российской академии наук, вновь привлекли наше внимание к облюбованным местам.
Тогда здесь разворачивались дорожные работы - прокладывалось шоссе, соединяющее села Исетское и Упорово. Один из карьеров для добычи грунта строители заложили совсем недалеко от деревни. При разработке того участка и были сделаны находки, которые поступили в Исетский музей. Среди них были средневековые сердоликовые бусы и бронзовые украшения, а также глиняный горшок, украшенный треугольниками и Z-образными фигурами, Он то и оказался «изюминкой» этой небольшой коллекции.
Во время одной из своих поездок по району Наташа познакомилась с коллекцией. Увидев, что горшок относится к алакульской культуре, вокруг которой не утихали споры, она немедленно направилась в карьеру.
Кости, торчавшие из его стенок не оставляли сомнений в том, и э строители наткнулись на кладбище II тысячелетия до н.э. По имени одной из близлежащих стариц.
Наташа назвала обнаруженный могильник Хрипуновским. Он стал вторым алакульским памятником, открытым на юге области. Первый мы посетили двумя годами раньше.
***
На асфальтовой просеке посреди прохладного леса тихо. Только еле слышно перебирают лапами сосны, да шелестят листья на верхушках берез. Неподалеку от пустынного шоссе - невысокий мысок над старицей. Между деревьями едва различимы западины, оставшиеся на месте углубленных и землю жилищ. Этому селищу, которое находится в пригороде Заводоуковска, археологи из Екатеринбурга дали название Ук-3.
Сегодня мы в гостях у обитателей палаточного лагеря. После прогулки по лесу так приятно посидеть у костра в кругу старых знакомых, которые с удовольствием рассказывают о проведенных раскопках и демонстрируют находки.
Еще не так давно считалось, что во II тысячелетии до н.э. междуречье Тобола и Исети вряд ли могло быть заселено племенами алакульской культуры - теми из андроновцев, индоиранская языковая принадлежность которых кажется ученым наиболее вероятной. На фоне обилия алакульских памятников в степных областях немногочисленные материалы, полученные в 1893 г. финским ученым А. Гейкелем при раскопках курганов близ современного Ялуторовска, долгое время выглядели как следы одной из вылазок арийских дружин за пределы андроновского мира. Однако исследование селища Ук-3 показывает, что этот район все же был обжит алакульскими группами, хотя и располагался на краю их ойкумены.
На селище сохранились остатки жилищ разных этапов бронзового и железного веков. Алакульскими оказались остатки трех изученных здесь квадратных полуземлянок - площадью 20-30 кв. м каждая. Одна из них, судя по следам выявленных на ее полу ямок небольшого диаметра, имела каркасно-столбовую конструкцию, относительно других этого утверждать нельзя. В центре жилищ располагались очаги, на отдельных участках пола сохранился тлен от какого-то растительного покрытия.
При раскопках селища не обнаружено ни следов пожара, ни признаков какого-либо другого стихийного бедствия, обрушившегося на поселок. Но тень давней трагедии все же витает над его заросшими руинами. Ведь что-то же заставило людей покинуть свои дома, оставив в них не только керамические сосуды, но и гораздо более ценные предметы - сверленое каменное навершие булавы с шестью выступами по бокам, а также многочисленные изделия из бронзы: кельт-тесло со сквозной втулкой и широким рубящим лезвием, несколько серпов и ножей, четыре крупных крюка с ушками для подвешивания. Брошенными оказались и орудия живших здесь мастеров-металлообработчиков: каменные кузнечные молоты, инструмент для катки металлического листа, легкий молоточек, камни, которые использовались как абразивы.
Я внимательно слушаю коллег, но не из простого любопытства. В течение трех лет мой отряд вел раскопки другого алакульского памятника - Чистолебяжского могильника в Курганской области. Более полутора десятков курганов успели мы исследовать на площади некрополя, а всего их здесь не менее 75. И почти под каждым по несколько захоронений. Настоящий город мертвых... Неужели и его, и поселение на р. Ук действительно оставили легендарные арии?
***
Древность почти всегда безмолвна. Но иногда в наш мир сквозь века прорываются не только отдельные слова, но и стихи, сложенные в бронзовом веке. Взять хотя бы эти строки «Ригведы».
Пусть сегодня Небо и Земля
Вручат богам эту нашу жертву,
Стремящуюся к цели, достигающую неба!
В вашем лоне, о вы двое, не терпящие обмана,
Пусть усядутся боги, достойные жертв,
Сегодня здесь для питья сомы!
Ригведа, ІІ, 41*
Веда - означает священное знание, а «Ригведа» - веда гимнов. Этому собранию священных древнеиндийских текстов три с лишним тысячи лет, а по объему оно соответствует более молодым «Илиаде» и «Одиссее» вместе взятым. Многие столетия его никем не записанные стихи жили лишь в памяти жрецов, заучивавших их наизусть и передававших свое знание ученикам.
К «Ригведе» и близким ей произведениям - «Самаведе» (веде напевов), «Яджурведе» (веде жертвенных формул) и «Атхарваведе» (веде заклинаний) - восходит вся индийская мифология и литература. Однако, их создатели, как это ни странно, не были уроженцами Индостана.
Себя они называли арья - ариями и пришли на полуостров Индостан с севера около середины II тысячелетия до н.э. Их боевые колесницы наводили панику на местных жителей, а мужество и воинские таланты пришельцев позволили им довольно быстро освоить новую территорию, положив тем самым начало новой эпохе в истории индийского субконтинента.
Говорили завоеватели на одном из индоевропейских языков, которые делятся на германские, романские, славянские и многие другие. Но ариями именовали себя не все индоевропейцы, а только та их древняя часть, которую лингвисты соотносят с индоиранской (арийской) ветвью индоевропейской языковой семьи. Время разнесло арийскую речь по огромной территории. К слову арья восходит и древнее название долины Ганга Арьяварта - «страна ариев», и название государства Иран. Однако, сходство распространенных в Южной Азии хинди, бенгали, пенджаби и других языков индийской группы с иранскими - персидским, таджикским, афганским, осетинским и т.д. выражено вполне отчетливо.
Еще меньше отличий было в речи древних индийцев и иранцев. Язык «Ригведы» оказался настолько же близок языку «Авесты» - собрания священных текстов зороастризма, являвшегося государственной религией Ирана вплоть до его завоевания арабами в VII в., насколько сходны были эпические сюжеты и мифологические персонажи этих произведений. Создатели и того, и другого поклонялись солнечному богу Митре, громовержцу Индре, владыке страны мертвых Яме (по-авестийски Йиме), огню, священному растению соме (хаоме), которое использовалось для приготовления ритуального опьяняющего напитка с тем же названием. Известно, что арии были преимущественно скотоводами, хотя имели навыки и земледельческого труда, вели обработку меди и бронзы, обладали сходной социальной структурой, включавшей военную знать, жрецов и простолюдинов. Эти и другие факты свидетельствуют о том, что языковая и культурная общность ариев, еще не разделившихся на индийцев и иранцев, все-таки существовала и что раскололась она до середины II тысячелетия до н.э.
И вот еще, на какой интересный факт обратили внимание лингвисты, пытавшиеся отыскать арийскую прародину. Выяснилось, что когда-то очень давно индоиранские языки тесно взаимодействовали с финно-угорскими. Перечень слов, заимствованных последними из арийской речи, оказался на удивление обширным. Среди них числительные (например, «сто» - сравните хантыйское сот, финское сата, эстонское и мордовское сада с иранским сата и индийским шата), многочисленная скотоводческая терминология (слова для обозначения коровы, овцы, козы, ягненка, молока и т.д.), лексика, связанная с хозяйством и повседневным бытом (например, «дорога» - сравните хантыйское пант, древнеиндийское пантха и авестийское панта; «ветер» - хантыйское и мансийское ват, древнеиндийское и авестийское вата; «веревка» - мансийское расн, древнеиранское расана, древнеиндийское рашана; и др.).
Анализ этих заимствований привел ученых к потрясающему выводу. Оказалось, что индоиранцы и финно-угры не просто периодически контактировали, а долго жили по соседству. Ряд слов был воспринят носителями финно-угорской речи из лексики еще не распавшейся арийской общности, а другие - из языков, уже разделившихся на протоиндийскую и протоиранскую ветви. Значит, предки современных финно-угорских народов взаимодействовали не только с древнейшими ариями, но и с их потомками - непосредственными предками сегодняшних индийцев и иранцев, а обособление последних друг от друга началось еще на их прародине.
Эти же заимствования служат серьезным аргументом в пользу того, что прародина индоиранцев находилась на юге Восточной Европы, а их контакты с носителями финно-угорской речи могли осуществляться от Поволжья до Зауралья. А если это так, то следами пребывания ариев на данной территории вполне могут оказаться и какие-то из археологических памятников, находящихся на берегах Тобола и Исети.
Беседуя с коллегами, я все больше убеждался в том, что из зауральских культур облику арийской, какой ее рисуют древние тексты, точнее всего соответствует именно алакульская.
В хозяйственно-бытовом плане ее носители фактически не отличались от древних индоиранцев. И те, и другие были больше скотоводами, чем земледельцами, знали обработку металла, строили однотипные жилища и изготавливали глиняные сосуды без помощи гончарного круга. Наличие на алакульских поселениях особых участков, куда ссыпалась зола, перекликается с текстами «Авесты», которые подчеркивали священный характер домашних очагов, предписывали каждое утро выносить золу из жилищ на специально отведенные места.
Точные индоиранские параллели удается обнаружить и при изучении погребальной обрядности алакульских групп. Члены последних, как и арии ведийской эпохи, возводили над захоронениями своих близких земляные холмики, превращавшие эти погребальные сооружения в курганы. По размерам они, как правило, уступают саргатским, но в свою очередь делятся на малые, содержащие по 3-4 погребения, и большие, в которых может находиться до нескольких десятков погребений. Сами могилы по величине тоже не однородны. Малые могильные ямы содержали одиночные детские захоронения, а более крупные - одиночные захоронения взрослых, а также парные и коллективные погребения людей разного возраста. Устойчивой особенностью погребального обряда алакульских общин являлось сооружение в могилах бревенчатых домовин - не гробов, а, скорее, небольших домиков с плоской крышей, которые вмещали и останки умерших, и погребальный инвентарь.
Тело умершего обычно помещали в домовину в позе спящего на боку. Зарождалась и практика кремации усопших - прямо в могиле, вместе с деревянной конструкцией. Таких погребений в алакульских могильниках, правда, не очень много. Зато мужских, как это ни странно, среди них, кажется, нет вовсе: если в сожженной могиле и сохранилось что-либо из вещей, то это всегда украшения - бронзовые бусы, перстни, браслеты и т.д. Почему алакульцы сжигали только женщин, причем не всех, а только некоторых из них, - эту загадку еще предстоит разгадать.
Другая загадка - почему в алакульских курганах так много могил без останков умерших. В этих захоронениях могут уцелеть деревянные домовины, сохраниться сосуды, каменные наконечники стрел и, как исключение, - лишь несколько разрозненных костей.
«Ригведа» и «Атхарваведа», как будто, не знают иного способа погребения, кроме трупосожжения. Их гимны и заклинания, в которых часто фигурирует имя Агни - бога огня во всех его проявлениях, упоминают о подготовке тела к кремации, приготовлении костра, сожжении тела и захоронении праха в земле. Однако, в одном из текстов, который рисует, казалось бы, обычную картину кремации усопшего, к нему обращаются со следующими словами:
Что вырвала у тебя черная птица,
Муравей, змея или же хищный зверь,
Пусть (всепожирающий) Агни
сделает это невредимым...
Ригведа, Х, 16
-----------------------------
Продолжение следует...