Пелагея Ваниха хотела встать пораньше, но, как всегда, проспала, досматривая сны из времён молодости, которые одолевали её все послевоенные годы. А снился ей ненаглядный Ванюша, с которым и прожила-то она всего-навсего два предвоенных годочка. Сны приходили цветные, весёлые, завлекательные, с ласками и поцелуями на сеновалах, на весенних полевых станах, в копнах сена на дальних покосах. Ванечка в эти сны приходил молодой, красивый, осязаемый.
Целовал горячо, страстно, и душа её, трепеща, улетала в небесные выси, к ярким частым звёздам… Она просыпалась, ощупывала постель, ночную рубаху, и непрошенные слёзы крупными горошинами скатывались по её помятым от сна, увядающим щекам.
Вот и в этот народившийся летний день она пережила в сновидении очередное свидание с любимым и незабвенным Ванюшечкой.
Вытерев узловатыми, морщинистыми руками невольные слёзы, она поднялась с постели и, пересиливая ревматическую боль в коленных суставах, заковыляла к умывальнику. Побренчав соском жестяного рукомойника, она ополоснула лицо, надела юбку, обвязала голову косынкой и подошла к божнице. Вглядываясь в тёмные лики Богородицы, Христа и Николая Угодника, она прочитала Иисусову молитву, молитву мытаря и заторопилась. Пропустив несколько молений, остановилась на обращении к Пресвятой Троице: «От сна восстав, благодарю тя, Всесвятая Троице…». Слова её слетали с сухих, запёкшихся губ тихим шелестом опадающих осенних листьев. Она просила у Господа прощения за свою леность, молила не погубить за её проступки и грехи, вольные и невольные. Обращалась с просьбой просветить её душу и уразуметь заповеди его…
Окончив моление, она заглянула в горницу. Васятка спал на кровати, вольно раскинув ноги и руки, и чему-то тихо улыбался. Она молча перекрестила его и, бросив взгляд на горничный иконостас, прошептала: «Господи, дай ему доброго здоровья, счастья в жизни и прости ему все его прегрешения». Прикрыв дверь в чистую половину дома, она устремилась к печи, зажгла заранее приготовленную сухую лучину и поднесла её к растопке – берёсте, переложенной сухим быльём и сосновыми чурочками. Огонь пробежался по сухой траве, запрыгал по потрескивающей берёсте и лизнул своими язычками короткие обрубки колотой древесной мелочи. Глянув на пляшущий весёлый огонёк, Пелагея утвердилась: «Разгорится…». И тут же поставила на шесток чугунок с заранее вымытой картошкой, налила в него воды и, подцепив на ухват, отправила его в печь, поближе к разгоравшимся дровам.
Теперь мысли её перекинулись на корову. Прихватив в кути ведро с водой и мочальным вехтем, она вышла во двор. Красуля, увидев её, замычала. Уловив в её протяжном звуке недовольство, Пелагея выговорила кормилице: – Сама-то хороша, из-за тебя и проспала. Искала тебя до полночи, ненаедуха такая…
Подмыв вымя Красотки и вытерев его вафельным полотенцем, Палаша уселась на небольшую скамеечку под правый бок коровы. Струйки молока забили в днище ведра, вызванивая: «Дзинь-динь, дзинь-динь», а хозяйка продолжала стыдить корову, упрекая её в жадности и беспутстве.
Подоив корову, она прошла в избу, процедила молоко в бидон – на молокосдачу, в кружку – Васятке на завтрак и в кринку – на отстой для сметанки. Постояла, соображая, как поступить с сыном: «Не проспал бы…». Решила не будить: «Пусть досмотрит последние сны. Сдам молоко, отгоню корову в стадо – тогда и разбужу». По пути к месту сбора скота, а потом к молоканке она обдумывала своё выступление на летучем женском собрании. Случай был особый, и она не хотела опростоволоситься. В мыслях она видела себя парящей над толпой женщин, которые, задрав головы вверх, внимают её суровым, обличающим словам...
Около конюховки толпа беседниц росла. Говорили о предстоящей уборке, о чистке долоней, о подготовительной работе на складе, о Геннадии Гарманове, который устанавливал на складе какую-то тарахтелку. – Бабы, зачем хоть она? – обегая взглядом женщин, доискивалась до истины Агапея. – Электричество будет вырабатывать, вот зачем, – глянула на неё с превосходством Неонила. – Откуль это тебе известно, не от Лизаветы ли? – с ухмылкой уставилась на товарку Агапея.
Женщины засмеялись. – Нет, не от Лизки, а от самого Геннадия. Так и сказал, что де электричество по проводам побежит. – Да подшутил он над тобой, как и Елизавета – месяц назад, – с усмешкой глянула на извечную супротивницу Аграфёна. – Воздух будет «такалка» в подовую сушилку подавать, чтобы дрова жарче горели, и зерно быстрее сушилось. – Да неужто – обманул? – Неонила беспомощно оглядела женщин. – Тогда уж лутьше тебя, Аграфёна, к печкам-то посадить, вон у тебя щёки-то какие бугристые – дуй да дуй, колхозу обошлось бы дешевле. – И как это Харитон маху дал? – удивилась Агапея, поддержав товарку.
Женщины притихли, ожидая ответного укола Аграфёны. И дождались. Та, брезгливо потянув носом, подозрительно оглядела тесный круг собеседниц. – Чем это так вонят – дышать невозможно? – Аграфёна демонстративно сжала губы и прикрыла нос рукой. – Да это Неонила ветры пустила, – подыграла подруге Милодора, – рядом с ней стоять невозможно. Она, сжав пальцами нос, пробралась за спины товарок. – Так и Агапеюшка этим грешит, – откликнулась Елизавета Дворкина, – стоит рядом со мной и постоянно поуркиват, как трактор на холостом ходу. Женщины заулыбались, с интересом поглядывая на примолкших товарок. – Чё это вы наелись, Агапеюшка? – посочувствовала наперсницам Елизавета. – Да гороху они обожрались, вот чё! – крикнула из-за спин беседниц Валя Кобелева. – Вчера вечером я корову искала, а они идут с горохового поля и у каждой в руках по ведру стручков. – Дак вас, голубушки, могут и в тюрьму «утартать»! – выкрикнула Ульяна Сухоручкина. – Закон-то «о пяти колосках» ведь никто не отменял. По нынешним временам за воровство колхозного добра вас к стенке не поставят, а срок схлопочете, это уж как пить дать. Товарки, затравленно поглядывая по сторонам, молчали. – Погоди, Ульяна, не торопись их отправлять в кутузку, они могут колхозу пригодиться, – пророкотала Аграфёна, – попросим Харитона, чтобы он отправил их робить на сушилку. Там их будут кормить горохом и пусть они вырабатывают горючий газ. Вы только подумайте, сколько же тогда наш колхоз может сэкономить на дровах!
Женщины засмеялись. Особенно потешалась Елизавета, которая находилась в состоянии вечной войны с бывшими коммунарками: – Ну, Аграфёна, ну, изобретательница! Тебя надо в газетах пропечатать да к награде представить… – Нет, Лизавета, меня хвалить не надо, а надо прославить закадычных товарок, пусть о них узнают во всём нашем раёне, области и стране. Как они ловко из ворованного гороха извлекают горючий газ…
Не дав договорить Аграфёне, Агапея схватила за руку Неонилу и потащила к другой группе азартных спорщиц. Отойдя от просмешниц, она обернулась и плюнула им под ноги: – Тьфу на вас! Мало вам досталось в раскулачку. Надо было сослать вас со всеми вашими выводками на дальние сивера. Не стояли бы теперь здесь, не шеперились… – Топайте без разговоров, – отмахнулась от супротивниц Аграфёна, – да больше к нашей компании не подходите, а то так турнём, что мало не покажется. – Бабы, как у вас всё складно получилось, – удивилась Ульяна. – Не договорились ли вы между собой? – Уля, скажу тебе только одно: по дороге к конюховке Валентина рассказала нам, как повстречала наших главных сплетниц с ворованным горохом, – Аграфёна с улыбкой поглядела на Сухоручкину, – а всё остальное сложилось само-собой. – Уж больно складно, как в постановке… – Вся наша деревенская жизнь, Ульяна Яковлевна, сплошное представление, – усмехнулась Аграфёна. – Жить стали лутьше, не голодаем, слава Богу, а они всё волокут, всё тащат, – как бы размышляя про себя, проговорила Ульяна. – Не одни они волокут, крадут и другие, – поправила Ульяну Милодора, – и будут воровать без зазрения совести до той поры, пока мы за свой труд не будем получать достойную плату. – Фершал наш, Фролентий Николаевич, говорит, что это болезнь, – Елизавета наморщила лоб, – забыла как он её называт, ну, в общем, помимо своей воли люди, которые пережили голодные времена, крадут и припрятывают про запас всякую еду. – Но не все, – не согласилась Ульяна, – те, кто живут с Богом в душе – никогда не поднимут руку на чужое. – Так оно не чужое, а колхозное, – рассмеялась Валентина, – а значит, и наше. В народе так и говорят: «Всё кругом колхозное, всё кругом моё»… – Было наше, да сплыло. Теперь всё прибрало к своим рукам государство, а нас держит в чёрном теле, – перебила Валентину Милодора, – так что болесь эту нам долго не изжить.
Женщины примолкли, поглядывая по сторонам. – Чё-то Пелагеи не видно, – вздохнула Елизавета, – домой надо, да покосные новости хочется услышать. – Да вон она, легка на помине, – глазастая Валентина махнула рукой в сторону общественного колодца, – не задержали бы её только водоноски. – Нет, она там не остановится, – уверенным голосом заявила Аграфёна, – ей, как артистке, нужна публика.
С приходом Пелагеи всё разрозненное женское токовище сгруппировалось в одно плотное кольцо, в центре которого оказалась осведомительница. Около неё, поджимая со всех сторон, стояли: Неонила, Агапея, Елизавета, Милодора и Аграфёна. Пробилась в первый круг и Еликанида Сучкова, рядом с ней стояли, переминаясь с ноги на ногу, Васса Краснопёрова и Ефросинья Токмакова. За их спинами толпились остальные участницы летучего собрания. – Да отступите вы от меня хоть на шаг! – крикнула Пелагея. – Вам осталось только сесть на меня и ноги свешать. Ну, что за люди такие – простых слов не понимают. Отойдите, у меня болесь! Я боюсь тесноты. У меня сердце заходится. Аграфёна Апполинарьевна, хоть ты их урезонь.
Первыми под руку твёрдой и характерной женщины попали Агапея и Неонила. Кузовлёва подошла к ним и громогласно прикрикнула: – Ну, а вы, плодожорки гороховые, чё стоите? Разве не слышите, что говорит вам Пелагея Лукановна?
Женщины, впервые услышав отчество Пелагеи, были потрясены грозным видом её распорядительницы и невольно отступили от неё назад. Разжалось и всё кольцо. – Ну, теперь вроде порядок, – Аграфёна оглядела разгорячённые интересом лица землячек, – говори Пелагеюшка, а я послежу, чтобы эти гороховые погубницы тебе не мешали.
Пелагея поправила косынку на голове, юбочные складки, расправила плечи, приподняла подбородок и начала своё информационное сообщение словами: – Новостей, бабы, сёдни много да таких, что вам не думалось и не снилось. – Палаша, ты давай покороче, а то время позднее… – Хорошо, Павла Максимовна, скажу тебе, что Шурка твой гулят напропалую с городской швеёй, нацеловыват её да намиловыват. А зовут её Ниной. Скоро приедут. Теперь побегай домой и готовься к встрече.
Но Павла не шевельнулась. Глядя на разошедшуюся Пелагею, все притихли. – Тогда так: сначала о хороших вестях. Наша бригада перевыполнила план по сенозаготовке, обогнала архангельцев и сплываевцев.
Все наши покосники получат денежные премии, и на каждый заработанный трудодень им дадут по центеру сена. – Палаша, а сколь денег-то отвалят? – подала голос Ульяна.
Пелагея было замялась, но потом быстро поправилась: – По сто рублей, а твоему Петру за ударный труд – двести.
При этих словах Капитолина Вакурова подтолкнула стоящую рядом Милодору Сысоеву: – Смотри, товарка, какого жениха твоя дочка отхватила! Артист, передовой работник!
Милодора отмахнулась: – Да тише ты, дай послушать.
Между тем Пелагея продолжала рассказ о достижениях покосников: – Петя Сухоручкин стал победителем в соревновании борцов. Он одолел самого Кислякова. Поэтому Нюра Сысоева влюбилась в него окончательно и бесповоротно. Хотели его перехватить городские девахи, но он на них – нуль внимания. Для него один свет в окошке – Анюта, – Пелагея значительно посмотрела на Милодору. – А что я тебе говорила! – Вакурова снова подтолкнула локтем товарку. – Да тише ты! Весь бок мне издолбила, – но в душе Милодоры поднялась тёплая волна радости за свою дочку, и она подумала: «Какая хорошая эта Палаша, душевная!». И ишо две победы одержали две наши деревенские красавицы. Феоктиста окончательно захомутала Мишку Кислякова, а Галина – Модеста Ползункова. Так што, родственнички, после Покрова готовьтесь к свадьбам.
Аксинья и Варвара удивлённо переглянулись. – Варварушка, ты об этом знаешь и молчишь? – Нет, Аксиньюшка, ни сном, ни духом… – Но это ишо не всё. Идёт дело к свадьбе и у Игоря с Любашей. Может быть, и их родственники усядутся весёлым пирком за свадебку и нам грешным перепадёт по рюмочке.
Женщины оживились, заговорили. Начались суды да пересуды.
Пелагея перевела дух и сделала вид, что собирается домой. Но её тут же ухватила за руку Неонила. – Палаша, ты куды? А про плохие-то дела разве не будешь говорить? – Дак вам вроде и не интересно.
Шум стал стихать, и слушательницы уставились на рассказчицу. – Пелагея Лукановна, да расскажи ты нам про обратную сторону хорошего – про плохое, прогудела над её ухом Аграфёна, – раз уж ты заикнулась.
Пелагея понизила голос и сказала: – Шурку Краснопёрова в раён увезли, в больницу… – Чё с ним тако, Пелагеюшка? – запричитала Васса Краснопёрова. – Как он туда попал? – Да, как и водится – из-за бабы. Наши девчата прозвали её Танькой-шалашовкой. Она оказалась настоящеё содомницей – блудила с двумя, а то и тремя парнями сразу. Сказала бы, кто она такая, да не буду Бога гневить. По первости приставала к Кислякову. Он, видать, её отшил, тогда она стала валяться со встречным и поперечным. Переспала со всеми городскими, и тут ей под руку подвернулся твой Шурик, Васса Прокопьевна. Она, видать, ему приглянулась. А ей этого мало, она принялась обучать и Сучковых… – Не ври, мои сыновья не такие, – взревела Еликонида, – они не будут связываться со всякой швалью! – Я не вруниха, зачем мне вас вводить в обман, – с жаром отбоярилась Пелагея, – за что купила, за то и продаю.
Женщины шикнули на Сучкову, и та замолчала, прикрыв глаза концом платка. – Продолжай, Пелагея Лукановна,– поторопила рассказчицу Аграфёна. – Из городских-то, которые с этой Танькой занимались содомским грехом, был один парень, и звали его Виленом. Так он выкрал у этой Таньки книжку с записями, а там – больше двухсот мужских имён.
Когда заглянули в конец-то этого списка, а там и их фамилии, и Краснопёрова, и Сучковых. А на последнем листке были обозначены те наши парни, до которых она пока не добралась.
Глухой ропот прокатился по толпе слушательниц. – Откуль ты узнала про эту книжку, Палаша? – выдохнула Неонила. – Разве вы не знаете, что плохие вести не лежат на месте? Есть старинная поговорка: свинья рассказала борову, а боров – всему городу… – Пелагеюшка, а как это несчастье-то приключилось, – простонала Васса. – Случилось это позавчера вечером, на второй день после грозового ливня. В слободе, когда покосники ездили в баню, городские парни набрали там вина и, по приезду в лагерь, устроили гулянку с картёжной игрой. Были с ними и наши парни… – Кто хоть это? – любопытство Агапеи пересилило страх перед Аграфёной, она приблизилась к рассказчице и ухватила её за руку. – Известно кто – твой внук Андрейко да Матя Кремлёв… – Врёшь ты всё! – Агапея со злобой дёрнула рассказчицу за рукав выгоревшей кофтёнки, и он сполз с её плеча, обнажив молочно-белую кожу.
В то же мгновение Агапея отлетела в сторону. Проворная Неонила ухватила её за туловище, но не смогла удержать, и они обе, теряя равновесие, повалились на утолованную землю под ноги расступившихся женщин. Они поднялись и, понося Аграфёну самыми последними словами, выбрались из толпы. – Вот моль гороховая! – гремела Аграфёна. – В каждую дыру затычки! Учим их, учим и научить не можем, липучек чёртовых.
И тут же, успокаивая рассказчицу, она утешила её как могла: – Пелагея Лукановна, на дураков не обижаются – сама знаешь, а что касается кофты, то мы с бабами сбросимся и тебе новую рубаху-перемываху сошьём – продолжай.
Пелагея, стеснительно прикрывая рукой оголённоё плечо, заговорила вновь: – Не знаю уж, как там получилось, но, выпив и захмелев, они выползли из балагана. Андрюшка с Матюшкой нацепили на причинный крючок Вилена ведро с водой. Он согнул ноги в коленях, отвалил плечи назад и тихими шажками направился к озеру. Сбежались на потеху парни, подбадривают его, кричат, а больше всех стараются наши придурки – Кремлёв с Кобелевым. Тут-то и появился Краснопёров. Он прорвался к безобразнику, толкнул его. Вот тут-то и началось: ведро с водой полетело в сторону, комедиант-то этот выхватил нож и бросился на Александра и пластанул его по руке… Спас Шурку Сухоручкин.
Он ногой выбил у хулигана нож и моментально его скрутил. Вызвали милицию, опросили свидетелей. Вилена этого увезли в кутузку, Шурку – в больницу, а сучёнку эту той же машиной отправили в Исетск к тюменскому автобусу. – Да неужто, Пелагеюшка, на весь этот срам смотрели наши девки? – испуганно выкрикнула Милодора. – Успокойся, Милодора Прокопьевна, они этого не видели, – утешила старуху рассказчица, они находились в слободе, мылись в бане. – Слава Богу, – Милодора истово перекрестилась, – что внучка моя не увидела этого паскудства. – Пелагеюшка, до нас доходили слухи, что сучковские-то ухажёрки тоже на святых не тянут, – повернула разговор вспять Аграфёна. – Да ково, Аграфёна Апполинарьевна, – взвинтилась Пелагея, она уже давно забыла о надорванном рукаве и отчаянно жестикулировала руками, – они самые отъявленные содомницы. Выгнали их с покоса. Вчера Васятка отвёз их на своей подводе в слободу вместе с их чемоданами и узлами. – Смотри, какой храбрый,– удивилась Елизавета, – не побоялся, что эти чертовки могли лишить его невинности. – Бригадир наш человек бывалый, он всё предусмотрел. Сам затянул брючной пояс Васиных штанов супонью, да так, что я её едва развязала зубами. – Уж в этих делах он знает толк, – засмеялись женщины, сообразив, что бригадир разыграл паренька, но не стали портить настроение словоохотливой Палаше. – А когда, Пелагеюшка, вернутся наши покосники, – уточнила Аграфёна. – Косцы приедут сёдни к вечеру, а мётчики – дня через четыре, как кошенину приберут. – А городские-то когда? – Сёдни же и их привезут на машине, – Пелагея вспомнила про оторванный рукав и прикрыла оголённое плечо рукой, – с ними приедет и Паньшин. – А Василий-то твой где? – пробилась к ней Ульяна Сухоручкина, – мне надо переслать для сына письмо. – Ой, Ульяна Яковлевна, я ведь его не разбудила. Давай твоё письмецо, да я побегу.
Женщины стали расходиться по домам, обсуждая горячие новости. Сёстры Ергины, дойдя до развилки, ведущей к их подворьям, остановились. Аксинья, итожа разговор, взяла Варвару за руку и сказала: – Пелагея знает ровно столько, сколько ей рассказал Василко, а он, в свою очередь, большую часть новостей почерпнул от Капитолины. Ясно, что она всего Василию не рассказала. Поэтому подождём приезда Капы и попросим её рассказать всё, что она думает об отношениях нашей внучки с Михаилом, а остальное нас не касается.
Исетский непутёвый писака
Белая яма. 30 часть
28
Пелагея Ваниха хотела встать пораньше, но, как всегда, проспала, досматривая сны из времён молодости, которые одолевали её всепослевоенные годы. А снился ей ненаглядный Ванюша, с которым
и прожила-то она всего-навсего два предвоенных годочка. Сны приходили цветные, весёлые, завлекательные, с ласками и поцелуями на сеновалах, на весенних полевых станах, в копнах сена на дальних покосах. Ванечка в эти сны приходил молодой, красивый, осязаемый.
Целовал горячо, страстно, и душа её, трепеща, улетала в небесные
выси, к ярким частым звёздам… Она просыпалась, ощупывала постель, ночную рубаху, и непрошенные слёзы крупными горошинами скатывались по её помятым от сна, увядающим щекам.
Вот и в этот народившийся летний день она пережила в сновидении очередное свидание с любимым и незабвенным Ванюшечкой.
Вытерев узловатыми, морщинистыми руками невольные слёзы, она
поднялась с постели и, пересиливая ревматическую боль в коленных
суставах, заковыляла к умывальнику. Побренчав соском жестяного
рукомойника, она ополоснула лицо, надела юбку, обвязала голову косынкой и подошла к божнице. Вглядываясь в тёмные лики Богородицы, Христа и Николая Угодника, она прочитала Иисусову молитву, молитву мытаря и заторопилась. Пропустив несколько молений, остановилась на обращении к Пресвятой Троице: «От сна восстав, благодарю тя, Всесвятая Троице…». Слова её слетали с сухих, запёкшихся губ тихим шелестом опадающих осенних листьев. Она просила у Господа прощения за свою леность, молила не погубить за её проступки и грехи, вольные и невольные. Обращалась с просьбой просветить её душу и уразуметь заповеди его…
Окончив моление, она заглянула в горницу. Васятка спал на кровати, вольно раскинув ноги и руки, и чему-то тихо улыбался. Она молча
перекрестила его и, бросив взгляд на горничный иконостас, прошептала: «Господи, дай ему доброго здоровья, счастья в жизни и прости ему все его прегрешения». Прикрыв дверь в чистую половину дома, она устремилась к печи, зажгла заранее приготовленную сухую лучину и поднесла её к растопке – берёсте, переложенной сухим быльём и сосновыми чурочками. Огонь пробежался по сухой траве, запрыгал по потрескивающей берёсте и лизнул своими язычками короткие обрубки колотой древесной мелочи. Глянув на пляшущий весёлый огонёк, Пелагея утвердилась: «Разгорится…». И тут же поставила на шесток чугунок с заранее вымытой картошкой, налила в него воды и, подцепив на ухват, отправила его в печь, поближе к разгоравшимся дровам.
Теперь мысли её перекинулись на корову. Прихватив в кути ведро
с водой и мочальным вехтем, она вышла во двор. Красуля, увидев её,
замычала. Уловив в её протяжном звуке недовольство, Пелагея выговорила кормилице:
– Сама-то хороша, из-за тебя и проспала. Искала тебя до полночи,
ненаедуха такая…
Подмыв вымя Красотки и вытерев его вафельным полотенцем,
Палаша уселась на небольшую скамеечку под правый бок коровы.
Струйки молока забили в днище ведра, вызванивая: «Дзинь-динь,
дзинь-динь», а хозяйка продолжала стыдить корову, упрекая её в жадности и беспутстве.
Подоив корову, она прошла в избу, процедила молоко в бидон – на
молокосдачу, в кружку – Васятке на завтрак и в кринку – на отстой для
сметанки. Постояла, соображая, как поступить с сыном: «Не проспал
бы…». Решила не будить: «Пусть досмотрит последние сны. Сдам
молоко, отгоню корову в стадо – тогда и разбужу». По пути к месту
сбора скота, а потом к молоканке она обдумывала своё выступление
на летучем женском собрании. Случай был особый, и она не хотела
опростоволоситься. В мыслях она видела себя парящей над толпой
женщин, которые, задрав головы вверх, внимают её суровым, обличающим словам...
Около конюховки толпа беседниц росла. Говорили о предстоящей
уборке, о чистке долоней, о подготовительной работе на складе, о Геннадии Гарманове, который устанавливал на складе какую-то тарахтелку.
– Бабы, зачем хоть она? – обегая взглядом женщин, доискивалась
до истины Агапея.
– Электричество будет вырабатывать, вот зачем, – глянула на неё с
превосходством Неонила.
– Откуль это тебе известно, не от Лизаветы ли? – с ухмылкой уставилась на товарку Агапея.
Женщины засмеялись.
– Нет, не от Лизки, а от самого Геннадия. Так и сказал, что де электричество по проводам побежит.
– Да подшутил он над тобой, как и Елизавета – месяц назад, – с
усмешкой глянула на извечную супротивницу Аграфёна. – Воздух будет «такалка» в подовую сушилку подавать, чтобы дрова жарче горели, и зерно быстрее сушилось.
– Да неужто – обманул? – Неонила беспомощно оглядела женщин. – Тогда уж лутьше тебя, Аграфёна, к печкам-то посадить, вон у тебя щёки-то какие бугристые – дуй да дуй, колхозу обошлось бы дешевле.
– И как это Харитон маху дал? – удивилась Агапея, поддержав товарку.
Женщины притихли, ожидая ответного укола Аграфёны. И дождались. Та, брезгливо потянув носом, подозрительно оглядела тесный круг собеседниц.
– Чем это так вонят – дышать невозможно? – Аграфёна демонстративно сжала губы и прикрыла нос рукой.
– Да это Неонила ветры пустила, – подыграла подруге Милодора, –
рядом с ней стоять невозможно. Она, сжав пальцами нос, пробралась
за спины товарок.
– Так и Агапеюшка этим грешит, – откликнулась Елизавета Дворкина, – стоит рядом со мной и постоянно поуркиват, как трактор на холостом ходу. Женщины заулыбались, с интересом поглядывая на примолкших товарок.
– Чё это вы наелись, Агапеюшка? – посочувствовала наперсницам Елизавета.
– Да гороху они обожрались, вот чё! – крикнула из-за спин беседниц Валя Кобелева. – Вчера вечером я корову искала, а они идут с горохового поля и у каждой в руках по ведру стручков.
– Дак вас, голубушки, могут и в тюрьму «утартать»! – выкрикнула
Ульяна Сухоручкина. – Закон-то «о пяти колосках» ведь никто не отменял. По нынешним временам за воровство колхозного добра вас к стенке не поставят, а срок схлопочете, это уж как пить дать. Товарки, затравленно поглядывая по сторонам, молчали.
– Погоди, Ульяна, не торопись их отправлять в кутузку, они могут
колхозу пригодиться, – пророкотала Аграфёна, – попросим Харитона, чтобы он отправил их робить на сушилку. Там их будут кормить горохом и пусть они вырабатывают горючий газ. Вы только подумайте, сколько же тогда наш колхоз может сэкономить на дровах!
Женщины засмеялись. Особенно потешалась Елизавета, которая
находилась в состоянии вечной войны с бывшими коммунарками:
– Ну, Аграфёна, ну, изобретательница! Тебя надо в газетах пропечатать да к награде представить…
– Нет, Лизавета, меня хвалить не надо, а надо прославить закадычных товарок, пусть о них узнают во всём нашем раёне, области и стране. Как они ловко из ворованного гороха извлекают горючий газ…
Не дав договорить Аграфёне, Агапея схватила за руку Неонилу и
потащила к другой группе азартных спорщиц. Отойдя от просмешниц, она обернулась и плюнула им под ноги:
– Тьфу на вас! Мало вам досталось в раскулачку. Надо было сослать вас со всеми вашими выводками на дальние сивера. Не стояли бы теперь здесь, не шеперились…
– Топайте без разговоров, – отмахнулась от супротивниц Аграфёна, – да больше к нашей компании не подходите, а то так турнём, что мало не покажется.
– Бабы, как у вас всё складно получилось, – удивилась Ульяна. – Не
договорились ли вы между собой?
– Уля, скажу тебе только одно: по дороге к конюховке Валентина
рассказала нам, как повстречала наших главных сплетниц с ворованным горохом, – Аграфёна с улыбкой поглядела на Сухоручкину, – а всё остальное сложилось само-собой.
– Уж больно складно, как в постановке…
– Вся наша деревенская жизнь, Ульяна Яковлевна, сплошное представление, – усмехнулась Аграфёна.
– Жить стали лутьше, не голодаем, слава Богу, а они всё волокут,
всё тащат, – как бы размышляя про себя, проговорила Ульяна.
– Не одни они волокут, крадут и другие, – поправила Ульяну Милодора, – и будут воровать без зазрения совести до той поры, пока мы за свой труд не будем получать достойную плату.
– Фершал наш, Фролентий Николаевич, говорит, что это болезнь,
– Елизавета наморщила лоб, – забыла как он её называт, ну, в общем,
помимо своей воли люди, которые пережили голодные времена, крадут и припрятывают про запас всякую еду.
– Но не все, – не согласилась Ульяна, – те, кто живут с Богом в
душе – никогда не поднимут руку на чужое.
– Так оно не чужое, а колхозное, – рассмеялась Валентина, – а значит, и наше. В народе так и говорят: «Всё кругом колхозное, всё кругом моё»…
– Было наше, да сплыло. Теперь всё прибрало к своим рукам государство, а нас держит в чёрном теле, – перебила Валентину Милодора, – так что болесь эту нам долго не изжить.
Женщины примолкли, поглядывая по сторонам.
– Чё-то Пелагеи не видно, – вздохнула Елизавета, – домой надо, да
покосные новости хочется услышать.
– Да вон она, легка на помине, – глазастая Валентина махнула рукой в сторону общественного колодца, – не задержали бы её только водоноски.
– Нет, она там не остановится, – уверенным голосом заявила Аграфёна, – ей, как артистке, нужна публика.
С приходом Пелагеи всё разрозненное женское токовище сгруппировалось в одно плотное кольцо, в центре которого оказалась осведомительница. Около неё, поджимая со всех сторон, стояли: Неонила, Агапея, Елизавета, Милодора и Аграфёна. Пробилась в первый круг и Еликанида Сучкова, рядом с ней стояли, переминаясь с ноги на ногу, Васса Краснопёрова и Ефросинья Токмакова. За их спинами толпились остальные участницы летучего собрания.
– Да отступите вы от меня хоть на шаг! – крикнула Пелагея. – Вам
осталось только сесть на меня и ноги свешать. Ну, что за люди такие
– простых слов не понимают. Отойдите, у меня болесь! Я боюсь тесноты. У меня сердце заходится. Аграфёна Апполинарьевна, хоть ты их урезонь.
Первыми под руку твёрдой и характерной женщины попали Агапея и Неонила. Кузовлёва подошла к ним и громогласно прикрикнула:
– Ну, а вы, плодожорки гороховые, чё стоите? Разве не слышите,
что говорит вам Пелагея Лукановна?
Женщины, впервые услышав отчество Пелагеи, были потрясены
грозным видом её распорядительницы и невольно отступили от неё
назад. Разжалось и всё кольцо.
– Ну, теперь вроде порядок, – Аграфёна оглядела разгорячённые
интересом лица землячек, – говори Пелагеюшка, а я послежу, чтобы
эти гороховые погубницы тебе не мешали.
Пелагея поправила косынку на голове, юбочные складки, расправила плечи, приподняла подбородок и начала своё информационное сообщение словами:
– Новостей, бабы, сёдни много да таких, что вам не думалось и не снилось.
– Палаша, ты давай покороче, а то время позднее…
– Хорошо, Павла Максимовна, скажу тебе, что Шурка твой гулят
напропалую с городской швеёй, нацеловыват её да намиловыват. А
зовут её Ниной. Скоро приедут. Теперь побегай домой и готовься к встрече.
Но Павла не шевельнулась. Глядя на разошедшуюся Пелагею, все притихли.
– Тогда так: сначала о хороших вестях. Наша бригада перевыполнила план по сенозаготовке, обогнала архангельцев и сплываевцев.
Все наши покосники получат денежные премии, и на каждый заработанный трудодень им дадут по центеру сена.
– Палаша, а сколь денег-то отвалят? – подала голос Ульяна.
Пелагея было замялась, но потом быстро поправилась:
– По сто рублей, а твоему Петру за ударный труд – двести.
При этих словах Капитолина Вакурова подтолкнула стоящую рядом Милодору Сысоеву:
– Смотри, товарка, какого жениха твоя дочка отхватила! Артист,
передовой работник!
Милодора отмахнулась:
– Да тише ты, дай послушать.
Между тем Пелагея продолжала рассказ о достижениях покосников:
– Петя Сухоручкин стал победителем в соревновании борцов. Он
одолел самого Кислякова. Поэтому Нюра Сысоева влюбилась в него
окончательно и бесповоротно. Хотели его перехватить городские девахи, но он на них – нуль внимания. Для него один свет в окошке – Анюта, – Пелагея значительно посмотрела на Милодору. – А что я тебе говорила! – Вакурова снова подтолкнула локтем товарку.
– Да тише ты! Весь бок мне издолбила, – но в душе Милодоры поднялась тёплая волна радости за свою дочку, и она подумала: «Какая хорошая эта Палаша, душевная!». И ишо две победы одержали две наши деревенские красавицы. Феоктиста окончательно захомутала Мишку Кислякова, а Галина – Модеста Ползункова. Так што, родственнички, после Покрова готовьтесь к свадьбам.
Аксинья и Варвара удивлённо переглянулись.
– Варварушка, ты об этом знаешь и молчишь?
– Нет, Аксиньюшка, ни сном, ни духом…
– Но это ишо не всё. Идёт дело к свадьбе и у Игоря с Любашей.
Может быть, и их родственники усядутся весёлым пирком за свадебку
и нам грешным перепадёт по рюмочке.
Женщины оживились, заговорили. Начались суды да пересуды.
Пелагея перевела дух и сделала вид, что собирается домой. Но её тут
же ухватила за руку Неонила.
– Палаша, ты куды? А про плохие-то дела разве не будешь говорить?
– Дак вам вроде и не интересно.
Шум стал стихать, и слушательницы уставились на рассказчицу.
– Пелагея Лукановна, да расскажи ты нам про обратную сторону
хорошего – про плохое, прогудела над её ухом Аграфёна, – раз уж ты
заикнулась.
Пелагея понизила голос и сказала:
– Шурку Краснопёрова в раён увезли, в больницу…
– Чё с ним тако, Пелагеюшка? – запричитала Васса Краснопёрова.
– Как он туда попал?
– Да, как и водится – из-за бабы. Наши девчата прозвали её
Танькой-шалашовкой. Она оказалась настоящеё содомницей – блудила с двумя, а то и тремя парнями сразу. Сказала бы, кто она такая, да не буду Бога гневить. По первости приставала к Кислякову. Он, видать, её отшил, тогда она стала валяться со встречным и поперечным. Переспала со всеми городскими, и тут ей под руку подвернулся твой Шурик, Васса Прокопьевна. Она, видать, ему приглянулась. А ей этого мало, она принялась обучать и Сучковых…
– Не ври, мои сыновья не такие, – взревела Еликонида, – они не
будут связываться со всякой швалью!
– Я не вруниха, зачем мне вас вводить в обман, – с жаром отбоярилась Пелагея, – за что купила, за то и продаю.
Женщины шикнули на Сучкову, и та замолчала, прикрыв глаза концом платка.
– Продолжай, Пелагея Лукановна,– поторопила рассказчицу Аграфёна.
– Из городских-то, которые с этой Танькой занимались содомским
грехом, был один парень, и звали его Виленом. Так он выкрал у этой
Таньки книжку с записями, а там – больше двухсот мужских имён.
Когда заглянули в конец-то этого списка, а там и их фамилии, и Краснопёрова, и Сучковых. А на последнем листке были обозначены те
наши парни, до которых она пока не добралась.
Глухой ропот прокатился по толпе слушательниц.
– Откуль ты узнала про эту книжку, Палаша? – выдохнула Неонила.
– Разве вы не знаете, что плохие вести не лежат на месте? Есть
старинная поговорка: свинья рассказала борову, а боров – всему городу…
– Пелагеюшка, а как это несчастье-то приключилось, – простонала Васса.
– Случилось это позавчера вечером, на второй день после грозового ливня. В слободе, когда покосники ездили в баню, городские парни
набрали там вина и, по приезду в лагерь, устроили гулянку с картёжной игрой. Были с ними и наши парни…
– Кто хоть это? – любопытство Агапеи пересилило страх перед Аграфёной, она приблизилась к рассказчице и ухватила её за руку.
– Известно кто – твой внук Андрейко да Матя Кремлёв…
– Врёшь ты всё! – Агапея со злобой дёрнула рассказчицу за рукав
выгоревшей кофтёнки, и он сполз с её плеча, обнажив молочно-белую кожу.
В то же мгновение Агапея отлетела в сторону. Проворная Неонила
ухватила её за туловище, но не смогла удержать, и они обе, теряя равновесие, повалились на утолованную землю под ноги расступившихся женщин. Они поднялись и, понося Аграфёну самыми последними словами, выбрались из толпы.
– Вот моль гороховая! – гремела Аграфёна. – В каждую дыру затычки! Учим их, учим и научить не можем, липучек чёртовых.
И тут же, успокаивая рассказчицу, она утешила её как могла:
– Пелагея Лукановна, на дураков не обижаются – сама знаешь, а
что касается кофты, то мы с бабами сбросимся и тебе новую рубаху-перемываху сошьём – продолжай.
Пелагея, стеснительно прикрывая рукой оголённоё плечо, заговорила вновь:
– Не знаю уж, как там получилось, но, выпив и захмелев, они выползли из балагана. Андрюшка с Матюшкой нацепили на причинный крючок Вилена ведро с водой. Он согнул ноги в коленях, отвалил плечи назад и тихими шажками направился к озеру. Сбежались на потеху парни, подбадривают его, кричат, а больше всех стараются наши придурки – Кремлёв с Кобелевым. Тут-то и появился Краснопёров. Он прорвался к безобразнику, толкнул его. Вот тут-то и началось: ведро с водой полетело в сторону, комедиант-то этот выхватил нож и бросился на Александра и пластанул его по руке… Спас Шурку Сухоручкин.
Он ногой выбил у хулигана нож и моментально его скрутил. Вызвали
милицию, опросили свидетелей. Вилена этого увезли в кутузку, Шурку – в больницу, а сучёнку эту той же машиной отправили в Исетск к тюменскому автобусу.
– Да неужто, Пелагеюшка, на весь этот срам смотрели наши девки?
– испуганно выкрикнула Милодора.
– Успокойся, Милодора Прокопьевна, они этого не видели, – утешила старуху рассказчица, они находились в слободе, мылись в бане.
– Слава Богу, – Милодора истово перекрестилась, – что внучка моя
не увидела этого паскудства.
– Пелагеюшка, до нас доходили слухи, что сучковские-то ухажёрки тоже на святых не тянут, – повернула разговор вспять Аграфёна.
– Да ково, Аграфёна Апполинарьевна, – взвинтилась Пелагея, она
уже давно забыла о надорванном рукаве и отчаянно жестикулировала
руками, – они самые отъявленные содомницы. Выгнали их с покоса.
Вчера Васятка отвёз их на своей подводе в слободу вместе с их чемоданами и узлами.
– Смотри, какой храбрый,– удивилась Елизавета, – не побоялся,
что эти чертовки могли лишить его невинности.
– Бригадир наш человек бывалый, он всё предусмотрел. Сам затянул брючной пояс Васиных штанов супонью, да так, что я её едва развязала зубами.
– Уж в этих делах он знает толк, – засмеялись женщины, сообразив, что бригадир разыграл паренька, но не стали портить настроение словоохотливой Палаше.
– А когда, Пелагеюшка, вернутся наши покосники, – уточнила Аграфёна.
– Косцы приедут сёдни к вечеру, а мётчики – дня через четыре, как
кошенину приберут.
– А городские-то когда?
– Сёдни же и их привезут на машине, – Пелагея вспомнила про
оторванный рукав и прикрыла оголённое плечо рукой, – с ними приедет и Паньшин.
– А Василий-то твой где? – пробилась к ней Ульяна Сухоручкина,
– мне надо переслать для сына письмо.
– Ой, Ульяна Яковлевна, я ведь его не разбудила. Давай твоё письмецо, да я побегу.
Женщины стали расходиться по домам, обсуждая горячие новости.
Сёстры Ергины, дойдя до развилки, ведущей к их подворьям, остановились. Аксинья, итожа разговор, взяла Варвару за руку и сказала:
– Пелагея знает ровно столько, сколько ей рассказал Василко, а он,
в свою очередь, большую часть новостей почерпнул от Капитолины.
Ясно, что она всего Василию не рассказала. Поэтому подождём приезда Капы и попросим её рассказать всё, что она думает об отношениях
нашей внучки с Михаилом, а остальное нас не касается.
На том и разошлись.
Продолжение следует...