Жизнь до родов казалась мне сейчас каким-то сном.

Мы с Димой только начали строить нашу семью, обустраивали гнездышко в нашей небольшой, но уютной квартирке. Свекровь, Анна Петровна, жила в другом городе, и наши отношения были, я бы сказала, идеальными ровными и уважительными. Мы навещали ее раз в несколько месяцев, проводили вместе праздники. Она никогда не лезла в нашу жизнь, не давала непрошеных советов. Я даже немного восхищалась ее тактичностью.
В те редкие наши приезды она всегда старалась нас вкусно накормить, расспрашивала о работе. Помню один из таких приездов, когда мы сидели за столом, уставшие после дороги.
— Ну что, детки, как дела? Работается? — спросила она, наливая нам чай.
— Да, мам, все хорошо, — ответил Дима, — на работе завал, конечно, но куда без этого.
— А у тебя, Леночка? — она посмотрела на меня с теплотой.
— У меня тоже все неплохо, — улыбнулась я, — проект интересный, хоть и сложный.
— Главное, чтобы вам нравилось, — сказала Анна Петровна, — работа должна приносить удовольствие.
И я действительно чувствовала, что все идет своим чередом. Мы любили друг друга, работали над отношениями, и даже со свекровью я, казалось, нашли общий язык. Что еще было нужно?
А потом я узнала, что беременна. Мы с Димой были счастливы, хоть и немного напуганы. Все-таки первый ребенок, такая ответственность. Димка меня успокаивал, говорил, что мы справимся. Как я могла не верить собственному мужу? Беременность протекала тяжело, а роды и вовсе стали кошмаром. Что-то пошло не так, и наш сын родился с проблемами. Врач обмолвился, что травму он при появлении на свет получил. Малыш был долгожданным, безгранично любимым, но, увы, не таким, как все.
Первое время после родов было как в тумане. Я помню только бесконечные слезы, страх и отчаяние. Анна Петровна приезжала к нам в больницу, но держалась отстраненно. Она сочувственно смотрела на нашего малыша, но не брала его на руки.
— О, нет! Не буду я его на руки брать, — сказала свекровь, когда я попросила ее передать мне сына, — сама давай. Еще сделаю что не так. Он же больной, с ним аккуратно нужно…
Когда мы вернулись домой, я полностью погрузилась в заботы о сыне. Физиотерапия, массаж, бесконечные консультации с врачами — все мое время было посвящено ему. Анна Петровна звонила нам, справлялась о здоровье внука, но не предлагала помощи.
Помню один из таких разговоров, когда я, измученная, сидела на кухне, пытаясь хоть немного отдохнуть.
— Как вы там? — услышала я ее голос в трубке.
— Тяжело, мам, — призналась я, — очень тяжело.
— Я понимаю, — сказала она, — но вы держитесь. Все наладится.
— Я стараюсь, — призналась я, — но иногда мне кажется, что у меня просто нет сил.
— Леночка, главное — не отчаивайся, — протянула она, — верь в лучшее.
После этого разговора я почувствовала себя еще более одинокой. Мне нужна была не поддержка по телефону, а реальная помощь. Я никогда не просила ее о помощи напрямую. Мне казалось, что она сама должна понять, как нам тяжело. Мне казалось, что она любит внука, но ее любовь какая-то странная, отстраненная. Она словно боялась, что не справится. Что не выдержит.
***
Когда сыну исполнилось полгода, Анна Петровна приехала к нам в гости. Я была рада ее видеть, надеялась, что она наконец-то проявит инициативу и хоть немного меня разгрузит. Мы сидели в гостиной, пили чай. Сын лежал на коврике и пытался перевернуться на живот. Анна Петровна смотрела на него с улыбкой.
— Какой он у вас молодец, — сказала она, — старается.
— Да, — ответила я, — мы много занимаемся.
— Я вижу, — сказала она, — ты — отличная мама.
— Спасибо, — кивнула я.
Наступила неловкая пауза. Я ждала, что она скажет что-то еще, предложит посидеть с сыном, пока я схожу в магазин или просто отдохну. Но она молчала. Наконец, я не выдержала.
— Мам, — сказала я, — может быть, ты побудешь с ним немного, пока я приготовлю обед?
Анна Петровна немного растерялась.
— Ну, не знаю, — сказала она, — я немного устала с дороги.
— Я понимаю, — ответила я, — но мне правда нужна помощь.
— Хорошо, — сказала она, — я посижу с ним. Но только недолго. Полчасика тебе хватит?
Я почувствовала облегчение. Наконец-то пусть хоть крохотная, но передышка. Я ушла на кухню и начала готовить обед. Время от времени я заглядывала в гостиную, чтобы проверить, как они там. Анна Петровна сидела на диване и смотрела телевизор, сын лежал на коврике и играл с погремушкой.
Я заметила, что она даже не пытается с ним разговаривать, не играет с ним. Она даже внимания на него не обращает! Меня охватило разочарование. Неужели ей так сложно просто поиграть с внуком? Неужели она не понимает, как мне тяжело? Я вернулась на кухню и продолжила готовить обед, но мыслями я были далеко. Я думала о том, что наши отношения со свекровью никогда не будут прежними. Рождение сына изменило все. Оно обнажило ее равнодушие, ее нежелание участвовать в нашей жизни.
Мне было больно и обидно. Я хотела, чтобы она была рядом, чтобы поддерживала нас, помогала нам. Но она предпочитала оставаться в стороне.
С того момента, как сыну в год поставили окончательный диагноз, отношения с Анной Петровной изменились. Точнее, изменилась она. Та теплота, то показное обожание внука, которое я видела раньше, словно испарились. Осталась лишь какая-то сдержанная вежливость да натянутая улыбка. Порой мне казалось, что свекровь к родному внуку испытывает отвращение.
Я помню, как мы приехали к ней в гости через несколько месяцев после того, как все стало ясно. Дима нес спящего сына на руках, я тащила сумку с вещами и лекарствами. Анна Петровна встретила нас на пороге.
— Ну, здравствуй, Леночка, здравствуй, Димочка, — сказала она, явно расстроившись, — проходите.
Я заметила, что она не поцеловала нас, как обычно, не попыталась взять сына на руки. Просто посторонилась, пропуская нас в дом. Мы прошли в комнату — во второй спальне мы всегда жили, когда приезжали в гости. Дима осторожно положил сына на кровать, я начала разбирать вещи, а Анна Петровна стояла в дверях, наблюдая за нами.
— Как вы там? — спросила она, — как Андрей?
— Ничего, — ответила я, стараясь говорить ровно, — занимаемся, ходим на занятия.
— Да, да, понимаю, — сказала она, — тяжело вам, наверное.
— Тяжело, — подтвердила я.
Наступила неловкая тишина. Я чувствовала, что она хочет что-то сказать, но не решается.
— Ну, ладно, — сказала она наконец, — я пойду. Вам, наверное, надо отдохнуть с дороги.
И она ушла.
Я села на кровать и почувствовала, как по щекам текут слезы. Мне было так одиноко и обидно! Я хотела, чтобы она обняла меня, поддержала, сказала, что все будет хорошо. Но вместо этого я получила лишь холодную вежливость. Вечером мы сидели за столом и ужинали. Анна Петровна приготовила обычную еду, без каких-либо изысков, без тех «бабушкиных вкусностей», которыми она раньше нас баловала.
— Как Андрей кушает? — спросила она.
— Нормально, — ответила я, — он у нас молодец, старается.
— Да, — сказала она, — он у вас такой… особенный.
Я почувствовала, как внутри меня все закипает. «Особенный»? Зачем вообще нужно было об этом упоминать?
— Мам, — сказал Дима, — не надо так говорить. Пожалуйста.
— Я ничего плохого не имела ввиду, — ответила Анна Петровна, — чего вы на правду обижаетесь? Он ведь действительно не такой, как все!
Пробыли мы у свекрови всего несколько дней. Собирались задержаться на пару недель, но я настояла на возвращении домой. Мать Андрея всеми силами демонстрировала равнодушие ко мне и к моему сыну. Отношение не менялось только к Диме.
Сыну было два года, когда свекровь под предлогом «буду вам помогать», продала свой дом в пригороде и купила двухкомнатную квартиру. После переезда ровным счетом ничего не изменилось — она к нам не приходила и в гости нас не звала.
***
Когда Андрею было уже четыре года, мы решили с ним пойти и погулять в парк. Я посадила его в прогулочную коляску (специальную для детей с ДЦП мы тогда еще не приобрели), и мы отправились на улицу.
В парке мы встретили Анну Петровну — она сидела на скамейке и читала книгу.
— Ой, здравствуйте, — сказала она, увидев нас, — как дела?
— Гуляем, — ответила я, — решили немного развеяться.
— А он у вас такой большой уже, — сказала она, глядя на Андрея в коляске, — и все еще в коляске. Неправильно это, Лена.
Я почувствовала, как у меня перехватывает дыхание.
— Ему так удобнее.
— Ну, не знаю, — сказала она, — мне кажется, ему уже пора самому ходить.
— Он не может сам ходить, — разозлилась я, — у него проблемы со здоровьем.
— Я знаю, — сказала она, — но все равно, это как-то… странно.
— Странно? — переспросила я, с трудом сдерживая гнев. — Что странно? Что мой сын не такой, как все?
— Не надо так реагировать, — взвилась она, — я просто высказала свое мнение.
— Твое мнение никого не интересует, — сказала я. — Особенно, если оно ранит моего ребенка.
Я развернулась и пошла прочь. Я больше не хотела видеть ее, не хотела слышать ее.
С каждым днем я все больше убеждалась в том, что Анна Петровна не сможет принять нашего сына таким, какой он есть. Она не сможет полюбить его по-настоящему. И это было очень больно. https://otcrutki.ru/archives/11930