Он усмехнулся.

Криво, безрадостно.
— Ну да. Все делаем с умом. Даже разваливаемся культурно.
В кабинете повисла тишина. Секретарь за столом листала бумаги, делая вид, что не слышит.
— Если все указано верно, подписывайте, — сказала она наконец, бесцветным голосом.
Они подписали. Почти синхронно.
— У вас есть время, чтобы передумать. — Добавила секретарь.
Валя поднялась первой. Пальто накинула резко, как будто сбрасывала с себя прошлое.
На улице было пасмурно, воздух был густой, как перед грозой.
— И все? — Федор остановился на ступеньках.
— А что ты хочешь?
— Не знаю. Ты стоишь, как будто после визита к стоматологу вышла на улицу.
— Как остроумно, если не знать, что ты был моим лечащим стоматологом все эти годы. — Рассмеялась Валентина.
— Меня всегда заботила твоя улыбка. — Ответил Федор. Фраза получилась двусмысленной. — Поскольку я сегодня без машины, то пойдем на остановку.
— Можно было заказать такси.
— Так не интересно. Мне нравится, как ты бурчишь. Да и времени вместе проведем больше.
Валя фыркнула, но ничего отвечать не стала.
В ожидании автобуса стояли, как чужие, которым вдруг стало нечего обсуждать.
Домой вернулись быстро. Не было пробок. Входная дверь скрипнула, как всегда. Федор прошел вперед, привычно бросил ключи на маленький столик в прихожей.
— Чай будешь? — спросила Валя.
— Давай, — кивнул он, снимая куртку.
Валентина наливала воду в чайник, Федя сел за стол и взял в руки газету. Все происходило так, как будто ничего не случилось.
— Я составила список, — сказала она, доставая кружки и ставя на стол.
— Какой?
— По вещам. Ну, кто что забирает.
Он приподнял брови.
— Так сразу?
— А зачем тянуть?
Она вышла из кухни и вернулась с бумагой. Аккуратно разложила перед мужем листы.
Федор читал списки, пока Валя заваривала чай.
Новый комод, посуда, статуэтки, вазы - ей. Кресло, диван, инструменты, медицинские справочники - ему. Холодильник остается в квартире, пусть решает дочь. Книги поделят по алфавиту.
Федор, еще раз пробежав глазами по спискам, присвистнул.
— Кофемолка? — спросил он, уставившись в строчку.
— Моя. Она от моей матери.
— Серьезно? Мы же вместе покупали, когда первый раз решили слетать в другую страну. Ты знала, как я люблю кофе и сделала тогда мне подарок.
— Я уже забыла.Тогда пусть будет твоя. Мне она не нужна.
Он смотрел на нее, будто видел впервые. Она стояла с чашкой, спокойно, сдержанно, и что-то в этой ровности его раздражало.
— Ты хочешь все сделать правильно, да? По-честному. Только вот честно было бы сесть и поговорить. А эти вот списки… В конце концов мы не улицу делим, а... жизнь получается.
— Мы говорим. Сейчас.
— Это не разговор. Это дележка.
— Оставь себе кофемолку, Федь. Хочешь? И все остальное забирай.
Он взял чашку, которую подала ему жена, сделал глоток.
— А зачем? Мне ничего не нужно. Могла бы не составлять никаких списков. Сама знаешь, что все тебе отдам.
Она не ответила. Только повернулась и вышла из кухни. Тихо, почти бесшумно. Как и последние годы.
Федор остался на кухне. Допил чай, поставил чашку в раковину, не сполоснув. Открыл дверцу буфета. Взял банку с гречкой. Закрыл. Открыл снова, поставил обратно. Нервничал, места себе не находил, делая бесполезные движения. Сегодня даже газету читать не хотелось. Обычно за чтением новостей он забывал про все проблемы.
На полке, за чайными коробками, он вдруг увидел старую чашку. Белую, с облупленным золотым кантом, с которой Валентина когда-то пила кофе по утрам. Он хранил ее, хотя чашка давно была треснута. Она когда-то сказала: «Не выбрасывай. Вещи, которые пережили трещины, становятся крепче».
Он тогда не понял, что она имеет в виду, потому что в ее фразе не было логики. А сейчас смысл дошел и стало только хуже.
Федор сел обратно за стол. Было обидно. Не на нее, не на себя. На то, что все это как будто уже было решено, без него.
Вечером позвонила дочь. Ее голос был сухим и сдержанным.
— Привет, пап. Вы обещали посидеть завтра с внуком. Все в силе? Мама сказала, вы подали заявление?
— Да, — коротко ответил он. — Все в силе.
— Это шутка? Про развод…
— Нет.
— Пап, вы вместе сорок лет. У вас даже в паспорте уже все стерлось. — Дочь тяжело вздохнула. Вы не обязаны быть счастливыми каждый день, но это же не повод... А может, вы просто не пробовали по-настоящему поговорить? Как люди, которые когда-то друг друга выбирали. А не как соседи.
Федор молчал, не знал, что ответить. Дочь продолжила:
— Я не лезу, — добавила она тише. — Просто... больно. Все это... Вы для меня были примером счастливой семейной жизни.
— Нам тоже больно, — сказал он. — Видимо пример оказался дурным.
Поздно вечером они снова оказались на кухне. Валя приготовила ужин. Ели молча.
— Соль там.
— Угу. Спасибо.
Федор посолил суп, но почти не ел. Было вкусно, как всегда. Но аппетита совсем не было.
— Я на следующей неделе иду к терапевту, — тихо сказала Валя.
— Что-то случилось?
— Нет. Просто давно надо было.
Он кивнул. Но не спросил зачем, что болит, что тревожит. Не из равнодушия. Из привычки.
— Еще я хочу пойти на танцы. Женщина из соседнего подъезда пригласила. Для таких, как мы. Кому уже за пятьдесят.
— Танцы?
— Да.
Пауза. Он пожал плечами.
— Хорошо. Почему бы и нет.
Валентина положила ложку. Посмотрела на него внимательно.
— Раньше ты бы хотя бы спросил, что за танцы. Или с кем. Или пошел бы со мной.
Он смотрел в тарелку.
— Раньше... мы были другими.
— Да. А теперь я сама себе и муж, и собеседник, и зритель. В этом и проблема.
Он закрыл глаза на секунду. Хотел возразить. Не смог. Она была права.
Он не ложился спать сразу. Валентина ушла в спальню, закрыв за собой дверь. Как будто это уже не их общая спальня, а ее личная территория, куда входить не положено.
Федор остался на кухне. Он открыл окно.
Вспомнилась зима. Первая зима после свадьбы. Они тогда переехали в свою квартиру. Подарок родителей. Все праздники тогда смотрели фильмы, дрались подушками, ели мандарины на кухне, еще без мебели. И смеялись потому что все было впереди.
Вспомнилась и поездка на автобусе в Тверь. Она задремала на его плече, а он боялся пошевелиться, чтобы не разбудить. Он тогда думал: «Так будет всегда. Я буду нужен».
А потом...
Он не мог сказать, когда именно это исчезло. Не одним днем, не одним поступком. Это было как медленное выветривание, сначала перестаешь держаться за руку, потом смотреть в глаза и спрашивать: «А что ты хочешь на день рождения?», «А как ты себя чувствуешь?», «Как проведем выходные?»
Он открыл глаза.
Кухня та же. Стены те же.
И он тот же, только никто больше не ждет, что он что-то решит.
Валентине в ту ночь тоже не спалось. Она выключила свет, повернулась на бок, подложила ладонь под щеку и замерла.
Подушка пахла стиральным порошком, чуть-чуть мужским одеколоном, которым Федор пользовался десятилетиями. Он всегда пах одинаково и этот запах уже стал для нее родным.
Сначала в воспоминаниях всплыла совсем мелочь: как он поднимался на пятый этаж пешком, потому что лифт сломался с ёлкой под мышкой, проклиная всех на свете, но улыбаясь, как дуpак.
— Неси звезду и игрушки! — крикнул он тогда, задыхаясь. — Я больше не полезу! Поставим ёлку прям в подъезде. Будем праздник отмечать тут.
Потом как он однажды приготовил борщ. По книге, которую купил в магазине. Борщ получился вкусным, хоть и был пересоленный.
— Это я сам! Почти без убийств. — Улыбался Федя, как школьник.
А потом... их первый вечер на даче. Без света. С одной единственной лампой. Они тогда только ее купили. Мебель там была старая, занавески — временные. Валентина очень боялась мышей, а он сказал:
— Смотри, если мышь выйдет она будет нашей первой гостьей. Назовем ее Графиней.
— Почему Графиней?
— Чтобы она внушала уважение. Вдруг заведется навсегда. Как представлять ее родственникам?
Она тогда смеялась, как девочка. Долго. До слез. Никак не могла остановиться.
И вдруг ей стало больно. Не из-за того, что все кончилось, а из-за того, что когда-то было так хорошо.
Она вздохнула, натянула одеяло до подбородка, но уснуть так и не смогла.
***
На утро Федя оказался на кухне раньше нее. Варил яйца. Валентина вошла в халате, взглянула на кастрюлю, приподняла бровь.
— Яйца?
— Ага.
— Ты ведь их терпеть не можешь.
Он пожал плечами.
— Захотелось. Вдруг вкус изменился за ночь.
— Или ты. Чудеса в кастрюле.
Он усмехнулся.
— А ты чего злая? Плохо спалось?
— Отлично. Потому что теперь я встаю без ощущения, что обязана кого-то кормить.
— Ну так и не корми. Теперь у нас свобода. Равноправие.
Она подошла к холодильнику.
— Интересно, ты это равноправие заметишь, когда тебе придется самому штопать носки.
— Не ношу штопаные. Выкину. Куплю новые.
— Вот, вот. Выкидываем и все. Удобно. Не чинить, не беречь.
— Сейчас ты про носки или про нас?
— А что, разница есть?
— Все у нас, значит, плохо потому, что я яйца не те варю и носки не штопаю. Логика гениальная.
— Нет. Все плохо потому, что ты разучился спрашивать, как у меня дела. А как у тебя.
— А ты пробовала рассказать? Или, как всегда, ждала, что я сам догадаюсь?
— Да! Я ждала!
Он устало усмехнулся.
Она посмотрела на него с тоской и промолчала.
— Дочь вчера просила приехать посидеть с внуком. — Наконец-то нарушил тишину Федя.
— Я помню. Мы возьмем фрукты или вперед ногами с пустыми руками? — буркнула Валентина, захлопывая холодильник.
— Я думал, ты уже все предусмотрела.
— Ну да, как всегда. Я планирую, ты едешь пассажиром.
— А я думал, мы разводимся. Захочешь поехать одна. Зачем совместные визиты к внуку?
— Мы не умерли же. Внук общий. — С укором в голосе сказала Валя.
Машина стояла у подъезда, покрытая желтой пыльцой и разводами. Федор протер лобовое рукой.
— Хоть бы раз ты сказала: «Спасибо, что везешь». Или: «Хорошо, что не забыл».
— Спасибо, что не забыл.
— Неискренне.
— А ты попробуй воспринять как есть.
Они ехали молча первые двадцать минут. Радио служило фоном. Дорога была почти пустой. Валентина смотрела в окно, Федя смотрел вперед.
— А он уже говорит «дедушка», — сказала вдруг Валя. — Не «деде», не «да-да».
— Правда?
Она кивнула.
—Дочь позавчера рассказала.
Они замолчали. На обочине мелькнул старый киоск. Сейчас он был закрыт, но когда-то они там покупали мороженое. В молодости. Вместе. Он проехал мимо, потом вдруг сказал:
— Помнишь, ты там уронила стакан, и я тебе свой отдал.
— Нет.
— Ты врешь. Ты его доела, а потом сказала: «Хорошие мужчины делятся мороженым».
— Умная была женщина. Где она теперь?
Он не ответил. И не нужно было. Потому что в тот момент они оба вспомнили, что не всегда были такими, как сейчас.
***
Дочь встретила их с внуком на руках. Передала матери. Валентина, подхватив его, поцеловала в щеку. Тот хихикнул, ткнулся в ее плечо.
— Бааабааа! — Закричал он.
— Кто тебя так научил орать? Ты ж почти профессор!
— А это кто? Это кто такой серьезный? — Федя дотронулся пальцем до носа внука, и тот рассмеялся.
— Дедааааа!
— Вот. Это я понимаю.
Дочь дала указания и ушла по своим делам. Валя с Федей остались сидеть с мальчиком.
Когда внук уснул, они остались вдвоем в тишине. На кухне. Опять кухня. Только не их.
— Он на тебя смотрит, как будто ты центр Вселенной, — сказал Федор, тихо.
Валентина кивнула.
— Это все потому, что я смотрю на него так же.
Он поставил чашку, сел рядом.
— Когда мы были моложе, мне казалось, что у нас будет пятеро таких.
Она усмехнулась.
— Ты едва с одной справлялся.
— Ну, да. Но я хотел. Очень старался. Хотел быть нужным.
— Ты и был. Знаешь, он сегодня сказал: «Дед любит бабу».
— Что?
— «Дед любит бабу». Видимо, услышал где-то. Я сначала не знала, что ответить.
— И что ты сказала?
Валентина вздохнула.
— Сказала: «Иногда да. Иногда забывает».
Он долго смотрел в кружку. Потом поднял глаза.
— Я не забыл.
Они уехали обратно поздно вечером. Радио молчало. Ни один из них не включил.
Валентина смотрела в окно. Рука лежала на колене.
— Завтра, если хочешь, можешь остаться в спальне, — сказала она вдруг. — Мне не мешает. На диване спать, наверное, не очень удобно.
— Спасибо. Я подумаю.
— Подумай. Не спеши. Мы уже достаточно наспешились в своей жизни.
Он кивнул.
Из машины он вышел первым, обошел ее, и открыл ей дверь. Как раньше. Она усмехнулась.
— Старая школа?
— Нет. Просто вспомнил, что это приятно.
— Угу. Тебе или мне?
— Оказывается обоим.
Дома она поставила чайник. Он молча вынул две кружки.
— Зеленый?
— Пусть будет зеленый.
— С медом?
— С медом.
Они сидели в кухне, как когда-то. За столом, не напротив, а рядом. За окном по подоконнику скользил дождь — легкий, весенний.
— Я все еще не знаю, что с нами, — сказала она. — Но пока ты рядом, можно подождать.
Он посмотрел на нее.
— Я готов. Подождать. Поговорить. Постоять на сквозняке, если нужно. Только бы не по одиночке.
Она не ответила. Только чуть сжала его руку на столе.
На следующий день он опять проснулся раньше. Тишина в квартире была особенной. Он тихо зашел на кухню, налил воду в чайник, потом задумался и полез в шкаф за сковородкой.
Приготовил яичницу. Он никогда ее не любил, но когда-то жарил для нее.
Когда Валентина вышла в халате, с растрепанными волосами, сонная. Федя уже ставил тарелки на стол.
— Это что? — она прищурилась.
— Завтрак.
— Ты же не ешь яйца.
— А ты ешь. У меня возникает чувство дежавю. Мы вчера это обсуждали.
Она села за стол. Вчера отказалась от яиц, сегодня решила не вредничать.
— Ты забыл посолить.
— Специально. Хотел, чтобы ты хоть что-то исправила сегодня. И, конечно же, чтобы у тебя появился повод поворчать.
Она усмехнулась.
— Молодец. Планируешь весь день быть таким обаятельным?
— Нет. Это хитрый план, чтобы усыпить твою бдительность.
Когда Валентина доела яичницу, вдруг неожиданно сказала:
— Я подумала… Может, пока не торопиться с разводом? Просто… пожить. Врозь, но не врозь.
Он кивнул.
— Как будто мы на каникулах. От брака.
— Или в санатории.
— Без путевки.
— С минимальной культурной программой.
Валентина засмеялась. Взяла со стола грязные тарелки и положила в раковину.
— Давай куда-нибудь съездим. Не к кому-то. Не из вежливости. Просто вдвоем. — Предложила она.
Он не обернулся, но губы его дрогнули.
— Я всегда хотел показать тебе Байкал. Помнишь, говорил?
— Помню. Когда ты о нем говорил, то еще не умел бронировать билеты.
— А теперь умею.
Она развернулась к нему.
— Только, Федор… если опять все пойдет не так, мы остановимся. Мы не обязаны…
—Согласен. Не обязаны. Но честно? Я не хочу разрушать то, что есть. Глупостью было подавать на развод.
Валя кивнула.
И в этом кивке было гораздо больше любви, чем в десятках "Я тебя люблю" в их молодости.
— Сходишь в магазин за капустой? — Домыв посуду, спросила Валя. — Хочу сегодня приготовить голубцы.
— Ты же их не любишь.
— Но их любишь ты.
Автор: Adler. Группа Жизненные истории
Если Вам нравятся истории, присоединяйтесь к моей группе: https://ok.ru/lifestori (нажав: "Вступить" или "Подписаться")
ТАМ МНОГО И ДРУГИХ ИНТЕРЕСНЫХ ИСТОРИЙ
Ваш КЛАСС - лучшая награда для меня ☺Спасибо за внимание❤