Золотое сердце.

1942-й. Киргизия.
Небольшое село Курменты. Именно сюда прибыли эвакуированные из блокадного Ленинграда сто шестьдесят человек.
Человечков.
Опухших от голода дистрофиков, с тоненькими шеями и большими головами малышей-блокадников, многие из которых от слабости уже не могли сами ходить.
Из взрослых — трое сопровождающих:
директор детского дома, воспитатель и медсестра.
Детям было от двенадцати до полутора лет.
Их везли долго-долго, на грузовиках, в вагонах, на барже, на бричках...
Имена самых маленьких, которые ещё говорить толком не умели, перед отправкой из Ленинграда написали на клеёнчатых бирках и привязали к ручкам.
Но в дороге дети много плакали и утирали глаза — чернила размылись, имена, фамилии, годы рождения стерлись.
Кто есть кто?
Точно восстановить было уже невозможно.
Они не умерли в дороге, добрались все сто шестьдесят.
А потом все сто шестьдесят дожили до Победы, выучились, стали взрослыми.
Это было настоящее чудо.
И чудо это совершила девочка.
Истощенных сирот спасла их новая семнадцатилетняя мама, или, как звали её старшие девочки, Тоня-эже — так в Киргизии принято обращаться к старшей сестре.
Токтогон Алтыбасарова — вот ее полное имя.
В 1941 году, когда все мужчины из села ушли на фронт, ее назначили председателем сельсовета.
Эта по сути еще девочка единственная в округе знала русский язык — выучила по радиопередачам.
Еще знала арабский, обладала феноменальной памятью.
Она была человеком, на которого можно было положиться и который был готов положить свою жизнь за других.
Токтогон поселила своих подопечных в пустующем бараке.
Вместе с односельчанами набрала мешков и набила сеном, сделав детям какие-никакие матрасы.
К Токтогон как к председателю совхоза приходили иногда за документами русские из соседнего рабочего поселка, у них девушка выспрашивала, как зовут их родственников, и вписывала в метрики не помнящих родства малышей новые — только что услышанные — русские имена.
Кормить детей было нечем.
Токтогон пошла по дворам.
Обошла каждый дом.
Милостыню не выклянчивала, просто рассказывала о блокаде, о сиротах, в которых едва теплилась жизнь, и односельчане, обделяя собственных детей, понесли в барак последнее, что было дома — кумыс, сыр, молоко, картошку, свеклу...
Но еду мало принести — нужно еще, чтобы дети её съели.
У некоторых не было сил даже на это.
Токтогон давала маленьким по две-три чайных ложки молока в час — больше нельзя, слишком сильное истощение.
Не выдерживала, выбегала из барака, ревела от жалости и бессилия.
А дети звали её обратно и тоже плакали — от голода, от того, что вспоминали бомбежки, от того, что рядом нет и уже не будет никогда родной мамы.
Токтогон возвращалась и продолжала кормить.
Потом стало чуть легче.
Токтогон организовала шефство — каждая семья в селе опекала двух-трех блокадников.
Ребятишкам сшили войлочные телогрейки, связали носки к осени.
Днем их новая мама работала в сельсовете, а после работы бежала в детский дом, несла детям гостинец — сладкую печеную тыкву, качала ребятишек на коленях, пела перед сном киргизские колыбельные.
Отказавшись от учебы и хороших должностей во Фрунзе, Токтогон Алтыбасарова прожила с детьми все десять лет, пока работал детский дом.
Блокадники окрепли, закончили школу, потом разъехались по всему Союзу и писали маме письма.
Приезжали, навещали.
А Тоня-эже вышла замуж, родила девять детей, сорок четыре года проработала председателем сельсовета в Курменты, двадцать три раза избиралась депутатом поселкового, районного и областного советов, была членом коллегии Верховного суда Киргизской ССР.
Прожила девяносто лет.
После неё осталась коробка с юбилейными медалями, толстая папка с грамотами, ящик с письмами от ста шестидесяти эвакуированных ленинградцев.