*В детстве я был влюблен в актрису Лидию Смирнову.

Вместо школы ходил утром к Театру-студии киноактера и ждал, когда она пройдет мимо. На цветы денег не было, я ждал ее с открытками. Тогда карточки с изображением известных актеров продавали пучками, как укроп.
Года через два моих мучений я рискнул и подошел к ней. И она подписала мне открыточку. Много позже, когда я сам стал вроде артистом, она была уже старенькая, мы жили в одном доме на Котельнической набережной, даже наши машины стояли рядом в гараже. И я уже не подписывал открыточки у Лидии Николаевны. Когда в Доме кино устраивали какие-то посиделки, в фойе стояли столики, и актриса Марина Ладынина, которая тоже жила в нашем доме, через весь зал кричала: «Лида, не упусти Шуру!»
То есть чтобы я отвез их домой.
* Что-то перестали делать индивидуальностей, их больше не производят.
А те, что были, уходят. Ушла Галя Волчек. Кем была Галочка? Триптих ее существа: талант, мудрость и смелость. Причем все это не теория, а поступки. Я помню ее в спектакле «Кто боится Вирджинии Вульф?».
По филигранности актерского мастерства, по мощи, разнообразию приспособлений я могу сравнить эту работу только с игрой Фаины Раневской в спектакле «Дальше – тишина».
Но она порушила свою актерскую биографию ради строительства «Современника».
Она вообще была антитусовщица, хотя отнюдь не была затворницей. Модная, веселая, компанейская. Она знала про эту страну все. Тонко сопротивляясь и где-то мудро приспосабливаясь, всегда добивалась своего. Однажды даже посидела в Думе, но сразу поняла, что ее думы о другом, и с этой Думой завязала. «Невосполнимая утрата», «всегда будем помнить»… Слова, слова, слова… А утрата действительно невосполнимая. Кончается эпоха. Уходит поколение, отборочно классифицируемое как легенды, и винить здесь некого, кроме Боженьки.
* В связи со старостью и спонтанной бессонницей иногда в районе двух часов ночи включаю телевизор. И там, как оказалось, с двух часов до без четверти пять идут нормальные передачи, в основном ретро. Я наткнулся на повторение цикла передач, которые мы с Львом Лосевым делали в гостиной Центрального дома актера. Назывались они «Театральные встречи.
В гостях у…» и были очень мощными по составу. Когда сейчас я посмотрел одну из них – «Ленинградцы в гостях у москвичей», то обнаружил, что, кроме меня, Олега Басилашвили и Алисы Фрейндлих, нет ни одного ныне живущего человека. Это довольно страшная экспозиция. Особенно в три часа ночи. Ощущение полусклепа, полубессмертия.
Я смотрел и думал о том, что все разговоры о театральной реформе – лабуда. Ведь дело не в том, что ставить или какие возникают молодежные тенденции режиссуры. Просто была совсем другая система пребывания в профессии. Почему я об этом вспоминаю в связи со своим ночным телепросмотром?
Сидят Юрий Толубеев и Василий Меркурьев на стульях и играют в своих скромненьких костюмчиках отрывок из гоголевской «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».
Иван Иванович (Меркурьев) вынимает условный кисет и гениально-реалистично в течение трех-четырех минут пытается сначала внедрить табак в ноздрю, а потом чихнуть. И ему это не удается. Во время этой замечательной процедуры на него любовно смотрит Иван Никифорович (Толубеев) и ему сострадает. Актерское сливочное масло! Какие были глыбы и куда все прикатилось – к мышцам, полуголым бабам и мужикам и к режиссуре, которая берет любое произведение классики только для того, чтобы от автора не осталось и следа. И чем дальше и нахальнее от ххххххххххх, тем победоноснее результат. Вот какие грустные ночные мысли меня посетили.
Александр Ширвиндт