Мне говорила красивая женщина: «Я не грущу, не ропщу. Всё, словно в шахматах, строго расчерчено, и ничего не хочу. В памяти — отблеск далёкого пламени: детство, дороги, костры... Не изменить этих праведных, правильных правил старинной игры! Всё же запутанно, всё же стреноженно - чёрточка в чертеже, - жду я чего-то светло и встревоженно и безнадежно уже. Вырваться, выбраться, взвиться бы птицею жизнь на себе испытать... Всё репетиции, всё репетиции, ну а когда же спектакль?!» ... Что я могла ей ответить на это? Было в вопросе больше ответа, чем всё, что знаю пока. Сузились, словно от яркого света, два моих тёмных зрачка. Римма Казакова.
«Я не грущу, не ропщу.
Всё, словно в шахматах, строго расчерчено,
и ничего не хочу.
В памяти — отблеск далёкого пламени:
детство, дороги, костры...
Не изменить этих праведных, правильных
правил старинной игры!
Всё же запутанно, всё же стреноженно -
чёрточка в чертеже, -
жду я чего-то светло и встревоженно
и безнадежно уже.
Вырваться, выбраться, взвиться бы птицею
жизнь на себе испытать...
Всё репетиции, всё репетиции,
ну а когда же спектакль?!»
... Что я могла ей ответить на это?
Было в вопросе больше ответа,
чем всё, что знаю пока.
Сузились, словно от яркого света,
два моих тёмных зрачка. Римма Казакова.