За то, что чужому и невдомёк. Самое, что есть у тебя простое, Будет для кого-то и шарм, и шёлк. Родинка, ямочка, или дурной акцент Станет кому-то чудом, почти пророчеством. То, что ты и не видел так много лет, Кого-то спасает от серого одиночества. И полюбят тебя обязательно не за то, Не за то, над чем ты всегда стараешься, Но как ты ходишь, как снимаешь с себя пальто, Может как ты плачешь, но скорее как улыбаешься. Как грызешь колпачек от ручки, ловишь такси, Или волос отводишь ладонями от лица, Как ты ноешь с утра, как не знаешь куда идти, И как в фильмах болеешь за подлеца. Может вдруг ты зевнешь, На важной какой-то встрече, И сконфуженно сморщишь лоб, И тебя полюбят, Именно в этот вечер, Не за что-то. А вовсе — наоборот.
А полюбят тебя обязательно за другое,
За то, что чужому и невдомёк.
Самое, что есть у тебя простое,
Будет для кого-то и шарм, и шёлк.
Родинка, ямочка, или дурной акцент
Станет кому-то чудом, почти пророчеством.
То, что ты и не видел так много лет,
Кого-то спасает от серого одиночества.
И полюбят тебя обязательно не за то,
Не за то, над чем ты всегда стараешься,
Но как ты ходишь, как снимаешь с себя пальто,
Может как ты плачешь, но скорее как улыбаешься.
Как грызешь колпачек от ручки, ловишь такси,
Или волос отводишь ладонями от лица,
Как ты ноешь с утра, как не знаешь куда идти,
И как в фильмах болеешь за подлеца.
Может вдруг ты зевнешь,
На важной какой-то встрече,
И сконфуженно сморщишь лоб,
И тебя полюбят,
Именно в этот вечер,
Не за что-то.
А вовсе — наоборот.