Комментарии
- Предыдущие комментарии
- В начало
- 21 дек 2020 22:22Спасибо огромное за предоставленное познание нашего края. Как будто - бы побывала в эпохе Екатерины. Интересно познавательный и исторический факт. о неизвестных страничках нашего края. Жду с интересом других историй о деревнях родного края.
- 21 дек 2020 22:33Оооо,такой заслуженный Гражданин нашей Страны!!!По "почерку" произведения было видно профессионала сразу!
- Комментарий удалён.
- Комментарий удалён.
- Комментарий удалён.
- Комментарий удалён.
- Комментарий удалён.
- Комментарий удалён.
- 2 янв 2021 11:51Это биография нашего земляка, без всякого сомнения должна находиться в сельском или школьном музее в Горах.
Н.В.Крюков достоин и уважения почитания - 2 янв 2021 16:40Хорошо помню дядю Колю... Бывал даже в гостях на Ленинском проспекте.
- 2 янв 2021 19:42Михаил, а существует ли в Горах сейчас сельский музей?
Если существует, то в каком он состоянии? Сообщите, если что либо знаете. - 21 янв 2021 11:19Насколько мне известно, музей есть в школе.
- 21 янв 2021 13:35Да я тебя не о школьном музее спрашивал, а о сельском.
Для того чтобы оставить комментарий, войдите или зарегистрируйтесь
КраеВедение Озёры
Наше село Горы
Каждый год, когда мы приезжаем на лето в село Горы, я поднимаюсь на высокий холм, чтобы полюбоваться окрестностями. Горы — большое село на Оке в 160 километрах от Москвы. Оно расположено на двух крутых холмах, разрезанных родниковой речкой. С холмов открывается широкая картина на голубоватые заокские дали с изумрудными заливными лугами, с могучими темно-зелеными лесами по берегам реки, с продолговатыми синими озерами — старицами Оки.Долго можно стоять на холме и смотреть в сверкающую даль!
Направо, за лесом, виднеются дымки. Это город Озёры.
Левее, за рекой, на крутом лесистом обрыве, едва угадываются остатки валов древнего города Ростиславля, основанного в XII веке рязанским князем Ростиславом Ярославичем. Ещё левее — село Сосновка с красной кирпичной церковью и высокой колокольней-башней. За ним, за лесами и полями, село Сенницы — бывшее имение генерала-майора Ф.Э.Келлера, погибшего в Русско-японскую войну. И, наконец, в самом левом краю этой обширной картины вдоль берега Оки протянулась древняя заповедная дубрава — Поддубки, объявленная государственным заказником под названием Нагорная дубрава, в конце которой едва виднеется село Белые Колодези с островерхой церковью и круто обрывающимся к реке берегом, прозванным в народе Монастырем.
Здесь действительно на высоченном окском берегу стоял в давние времена монастырь, о котором наш коломенский земляк, писатель Борис Пильняк упоминал в романе «Голый год»:
«Церковь Николы, что на Белых Колодезях, сложенная из белого известняка, стояла на холме, над рекою. Некогда здесь был монастырь, теперь осталась белая церковь, вросшая в землю, поросшая мхом, со слюдяными оконцами, глядящими долу, с острой крышей покосившейся и почерневшей, — погост — Белые Колодези. С холма был широкий вид на реку, на заречье, на заречные синие еловые леса, на вечный простор. Вокруг погоста росли медно-стволые сосны и мох. Из земли, справа от церковных ступенек бил студеный ключ, вделанный в липовую колоду (от него и пошло название Белые Колодези)…»
Но вернемся опять в село Горы, к его живописным улицам, разбросанным по двум большим холмам-горам. Названия улиц не менее поэтичны, чем названия местных окрестностей:
Зеленая улица,
Новая,
Луговая,
Заречная и наконец последняя… улица Багратиона.
(На памяти старых людей остались еще былые названия улиц нашего древнего села — Заулки (верхний конец села), Щелкановка (Луговая), Самодуровка (наша Заречная), и, наконец, таинственная Бахча (?!))
Тут надо остановиться и подумать, почему депутаты Сельсовета, как бы нарушив поэтический строй в названиях улиц, обратились вдруг к истории и вспомнили выдающегося русского полководца Петра Ивановича Багратиона. Местные жители объясняют это следующим образом. Когда в 1812 году умер от смертельных ран, полученных в Бородинском сражении, генерал Багратион, то княгиня, его супруга, так расстроилась, что продала все свои имения, в том числе село Горы, и навсегда уехала за границу, а крестьян в память погибшего мужа отпустила на волю. Поэтому, рассказывают жители, никто из здешних крестьян — ни деды, ни даже прадеды — не помнили крепостного права. Но в действительности дело обстояло несколько иначе, а в некоторых обстоятельствах даже совсем не так.
Прежде чем углубиться в историю, позвольте мне с этого высокого холма указать на дом, что стоит напротив, на улице Зеленой, и, как видится, накрепко врос своим глубоким фундаментом в каменистую почву противоположного холма. Дому этому далеко за сотню лет, и не одно поколение из семейства Крюковых вышло из его прочно срубленных стен на широкие, но такие суровые пространства российской жизни. О каждом из Крюковых, начиная с пра-пра-прадеда Трифона, можно было бы написать целую повесть как и о многих русских людях, тружениках, бойцах и мыслителях. Но это особая статья. А говорю я об этом потому чтобы пробудить интерес ко всему тому, что окружает нас с детских лет, что придает нам уверенность и силу в жизни, что помогает выстоять и победить в замыслах и свершениях. Это — любовь к Родине, к земле, к тем изначальным родникам, из которых проистекает наша жизнь.
В писцовых книгах Государства Московского по части Коломенского уезда в 1578 году было записано: «За Василием Васильевичем, сыном Коурова, а преж того было в государевых дворцовых селах: с.Горы, у Оки реки, да под ним же речка Нагоренье, а в селе церковь Введения Пречистой Богородицы, древен верх…»
Однако в XVII веке село Горы и вся Горская волость отошли к Дворцовому ведомству, а в 1689 году были даны боярину Алексею Семеновичу Шеину — полководцу, сподвижнику молодого Петра I по Азовским походам 1695, 1696 годов и усмирителю мятежных стрельцов, разбитых им близ Воскресенского монастыря в 1698 году. А.С.Шеин слыл отчасти военным историком — он оставил записки о походе к Азову и о строении крепости Таганрога.
Боярин Шеин умер в 1700 году в 38-летнем возрасте, а через девятнадцать лет село Горы с деревнями вновь было взято в Дворцовое ведомство. В Горах в то время насчитывалось более полусотни дворов и около шестисот жителей.
Трудно даже представить, как выглядело наше село в те далекие годы! Небольшие рубленные избы с островерхими соломенными крышами без труб (топили по-черному), с маленькими оконцами, с темными дворами и амбарушками, с врытыми в землю погребами и баньками. Глухо обступал село со всех сторон вековой лес — дубы, сосны, березы… К домам примыкали небольшие клочки наши — земля, тяжело отвоеванная у леса. А там, за селом - заливные луга, цветочным ковром разнотравья уходящие к синей Оке, играющей на солнце как задорное голубое око молодой славянки.
Ранней весной 1727 года, только сошел с полей снег, по луговой еще не просохшей дороге, со стороны Белых Колодезей, двигалась громоздкая карета, запряженная шестеркой лошадей. Вдали плетутся многочисленные возки и повозки. Карета подъезжает к селу и медленно поднимается по каменистому склону в гору, к тому месту, где возвышается Введенская церковь, а неподалеку деревянный господский дом. Из окна кареты смотрит богато одетый барин явно не русского происхождения. При виде сбежавшихся со всех сторон крестьян он недовольно отворачивается: что ему, выходцу из далекой Лифляндии, до этих бедных людей в домотканных армяках и поддевках!
В Горы прибыл новый помещик Карл Самойлович Скавронский. Помещик непростой, а можно сказать царского происхождения — родной брат императрицы Екатерины I.
Тут произошло непредвиденное: в мае 1727 года в сорокадвухлетнем возрасте скончалась императрица Екатерина. Скавронские были потрясены, но у власти оставался Меньшиков и другие приверженцы петровской семьи, да и сами Скавронские успели уже сделать многое для того, чтобы упрочить свое положение и надежно обеспечить дальнейшее продвижение к славе и благоденствию. Сто лет продолжалось восхождение рода Скавронских, и четыре их поколения достигли блистательных высот. Но внезапно род угас, канул в небытие, исчез с лица русской земли так же неожиданно, как и появился…
Может быть и не стоило бы подробно говорить о Скавронских, если бы представители этой фамилии не сыграли определенную роль в отечественной истории, в частности в истории нашего края. Ведь как бы то ни было, но в течение ста лет они являлись нашими господами — безраздельными властителями наших сел и деревень, наших лесов и пашен, наших судеб и даже самой жизни. Сейчас это явно не осязается, а многое прочно забыто. Но, не изучив прошлое во всех его проявлениях, мы до конца не познаем себя в настоящем и главное не извлечем уроков на будущее.
Так вот, в том же 1727 году, столь трагическом для семьи Скавронских, Карл Самойлович, как уже говорилось, прибыл по ранней весне в Горы. Новоиспеченному графу были высочайше пожалованы обширные земли Горской волости, которые дотоле в течение восьми лет состояли в ведении Дворцового ведомства. Граф Карл Самойлович решил завести здесь свои порядки, примерно такие, как на Западе, в родной Лифляндии. Но прежде чем основательно заняться сельскими делами и на досуге подумать о благополучии своих невзрачных подданных, новому хозяину предстояло свершить главное — заложить дом, и ни какой-нибудь дом, а такой, чтобы и удобен был, и моде не перечил, и стоял вечно на радость и счастье детей, внуков и правнуков Скавронских.
Архитектор прибыл из Петербурга заблаговременно. Деревянное строение боярина Шеина постройки прошлого века, как ни прочно гляделось приказано было разобрать, а рядом возвести другой дом — двухэтажный, на белокаменном тесаном фундаменте, со стенами толщиной не менее полутора аршин, дабы при нужде выдержали любую артиллерийскую осаду. Не об архитектурном стиле пекся новый властитель, а о прочности, основательности, которая навечно укоренила бы династию Скавронских на русской земле. И тут мы, в известной мере, должны воздать должное Карлу Самойловичу — его усилия не пропали даром: прошло две с половиной сотни лет, а дом стоит и стоит. Впоследствии он неоднократно перестраивался, даже использовался под церковь, но необычайная крепость сооружения не позволяла затронуть его несокрушимой основы, поэтому позднейшие устроители вынуждены были ограничиваться небольшими перестройками: сносом фронтона, пристройкой парадного подъезда, частичной перепланировкой внутренних помещений. Неудивительно, что дом Скавронских дошел до наших дней во всей своей первозданной монументальности.
Что касается улицы Багратиона, о которой упоминалось в начале статьи, то она имеет право на существование и без обязательных историко-географических обусловленностей и может вести свое наименование от определенной, пусть даже не достоверной легенды. Легко и ошибиться, если авторитетный путеводитель «Памятные места Московской области» категорически утверждает:
«В прошлом Горы — усадьба одного из сподвижников М.И.Кутузова — героя Отечественной войны 1812 года генерала Багратиона (М., I960, с.628). А туристские схемы по Московской области с той же безаппеляционностью подтверждают: «В прошлом, вотчина Багратиона». Не худо бы Багратиону владеть подобной вотчиной, да и жителям села было бы ныне лестно гордиться таким «земляком». Но, к сожалению, за «кизлярским князем» вотчин не числилось никаких.
О военных подвигах Петра Ивановича Багратиона написано достаточное количество работ — и это очень правильно, ибо он был выдающимся полководцем. Однако о событиях его личной жизни мы знаем очень мало, и эта сторона биографии замечательного человека своего времени ждет должного освещения.
О Екатерине Павловне Скавронской, княгине Багратион, и говорить не приходится: она жила в одно время и вращалась в том же светском кругу, что и Крылов, Карамзин, Жуковский, Грибоедов, Лермонтов, Гоголь… Она могла встречаться и разговаривать с самим Пушкиным!
Господа Скавронские, как и все очень богатые люди того времени, по всем данным держали домашний оркестр, возможно даже роговой, и, кроме церковной, почитали и народную музыку, В Петербурге они посещали концерты итальянских, немецких и французских композиторов, видели знаменитых иностранных музыкантов и заезжих артистов, и может быть даже самого графа Калиостро. На балах танцевали торжественные полонезы Огинского, а дома запросто певали трогательные романсы Сарти и Козлевского, Алябьева и Верстовского. На сценах домашних театров в исполнении крепостных певцов разыгрывались для них некогда оперы Глюка и Моцарта, а позже они слушали русскую оперу Фомина «Ямщик на подставе», а через полсотни лет и самого Глинку «Жизнь за царя».
Лучшие годы Скавронских проходили в царствование Елизаветы Петровны, которая считала себя покровительницей всех видов искусств. Своей приверженностью блеску и роскоши она стремилась привить русской знати вкус ко всему красивому и помпезному. Чего стоил один только Зимний дворец Растрелли, да и другие великолепные архитектурные сооружения в Петербурге! А выдающиеся произведения живописи и скульптуры, наполнявшие тогда в качестве домашнего убранства городские дворцы и загородные резиденции богатейших людей России. В то время не водилось музеев, и все культурные ценности сосредотачивались в руках меценатствующих магнатов, к числу которых с полным основанием можно причислить и графов Скавронских.
Екатерининская эпоха только усилила этот процесс, и русское искусство продолжало свое торжествующее процветание, а Александровский период вывел его на европейскую арену.
Разве могли Скавронские находиться в стороне от всех этих ярких проявлений отечественного искусства?! Их тесная связь с историей русской культуры XVIII — первой половины XIX веков вполне закономерна. Поэтому любое материальное свидетельство той эпохи может стать бесценным экспонатом музея, который при желании можно развернуть в бывшей усадьбе Скавронских в Горах. Для этого нужны заинтересованные люди и соответствующие организации, а что музей станет местом паломничества многих туристов — в этом нет никакого сомнения.
Мы несколько отвлеклись от темы, когда рассказывали о гибели генерала Багратиона. А что сталось с его женой — княгиней Екатериной Павловной Багратион, урожденной Скавронской?
В начале февраля 1829 года скончалась мать вдовствующей княгини Багратион — Екатерина Васильевна Скавронская-Литта, урожденная Энгельгардт. На кладбище в Александро-Невской Лавре собрались родные и близкие покойной графини: дочь Екатерина Павловна Багратион, муж Юлий Помпеевич Литта, племянница Юлия Павловна Самойлова…
А через шесть месяцев, как это практикуется и в наше время, княгиня Багратион и ее родственники вступали в наследственные права. Решение Санкт-Петербургской палаты гражданского суда было вынесено во 2-м ее департаменте 4 сентября 1829 года:
«…Недвижимое имение с крестьянами и дворовыми людьми доставались ей по наследству от родительницы ея графини Екатерины Скавронской, во втором браке гофмейстерины и кавалерственной дамы графини Литта, и по разделу с племянницею ея графиней Юлиею Павловной Самойловой и супругом родительницы ея.. обер-камергером графом Юлием Помпеевичем Литта…»
Есть основания полагать, что «вдова генерала от инфантерии’ как по документам именовалась княгиня Багратион, получила основную часть наследства своей матери, ибо являлась единственной наследницей рода Скавронских (у ее отца и матери, как помните, не было других детей).
Что же решила предпринять в дальнейшем княгиня Екатерина Павловна? Ей было около пятидесяти лет. Замуж она не выходила, детей не имела… Правда, были близкие друзья; например, граф И. И. Воронцов-Дашков… Но друзья есть друзья, а прочных привязанностей княгиня не заводила.
И вот в конце 30-х годов последняя представительница рода Скавронских принимает решение расстаться с родиной, чтобы навсегда раствориться в памяти потомков за туманными зарубежными далями. Она покидает Россию и поселяется во Франции. Жизнь за границей с тем же российским роскошеством требовала немалых средств, а постоянные заботы о доходах и управлении обширными вотчинами тяготили княгиню. Екатерина Павловна решает окончательно порвать с Россией и продать все свои имения.
4 марта 1844 года княгиня Багратион передает через Российское консульство в Париже доверенность на ведение своих дел по продаже оберцеремонемейстеру двора его императорского величества, действительному тайному советнику, графу Ивану Илларионовичу Воронцову-Дашкову. На «продание» в казну поступило: «…В губерниях: Московской, Коломенского уезда, в селе Горах 512, в слободе Заулках 151, в деревнях Марково 191, Варищах 176 и Каменках 244, в сельце Болотово 241… и того… 1775 мужского пола душ. Земли к этому имению по межевому плану принадлежит… 4704 десятин 158 кв. сажен; леса строевого и дровяного 1704 десятины 158 кв. сажен… Из сего числа исчисляется и в продажу не поступает назначенных крестьянам деревень Стребково, Холмы и Озерки в числе 916 душ, откупившихся в свободные хлебопашцы…»
Казне продавались также земли в Рязанской губернии (Зарайский уезд) и в Тульской губернии (Каширский уезд). Княгиня Багратион владела имениями и в других губерниях.
Далее в документе значилось: «И того поступает в продажу в губерниях Московской 1775, Владимирской 3385, Нижегородской 2895 и Орловской 2820, а всего 10 875… мужского пола душ с их женами и рожденными после ревизии…» Граф И. И. Воронцов-Дашков, как записано в купчей, «…означенное недвижимое имение со всем написанным продал и деньги I 060 972 рублей серебром получил…»
Подумать только — миллион рублей серебром! Огромное богатство! А по тем временам особенно.
Купчая на продажу в казну всех имений княгини Екатерины Павловны Багратион хранились в Петербургском нотариальном архиве. Купчая была совершена «лета 1844 октября в 5 день» и выдана доверенному княгини Воронцову-Дашкову «февраля 27 дня 1845 года».
Дело было окончено. Земли Горской волости поступали в «попечительство» Министерства государственных имуществ, а крестьяне становились «государственными», то есть платили подушный оброк казне с разрешением «вести торговлю» и даже «открывать фабрики». С 1848 года к «государственным крестьянам» присовокупили и ранее откупившихся у помещиков «вольных, или свободных хлебопашцев», которые все вместе получили окончательное освобождение после реформы 1861 года.
Прежде чем продолжить повествование об истории нашего села, навсегда оставленного бывшими хозяевами, хотелось бы в нескольких словах рассказать о значении этого заповедного уголка нашей земли для духовной жизни самих владельцев. Хотелось бы так же в этой связи определить размеры того вклада, который мог внести этот культурный заповедник своего времени в интеллектуальное развитие российского общества.
Часто ли Скавронские бывали в Горах? Любили ли они это свое имение? Ведь у них имелись и другие вотчины — во Владимирской, Нижегородской, Орловской губерниях. От отношения господ к своим владениям зависело многое: имения могли оставаться без надлежащего внимания или, напротив, могли находится под благосклонным барским покровительством. Конечно, трудно теперь заручиться документальными свидетельствами на этот счет, но можно поразмыслить по этому поводу, сопоставить факты, а в некоторых трудноразрешимых случаях даже и пофантазировать.
Начнем с главного — с дома. Большой двухэтажный барский дом в селе Горы, возвышающийся на самом удобном и красивом месте в округе, строился определенно в расчете на самих господ. Стройку заложил Карл Самойлович, а завершил окончательно его сын — Мартын Карлович. Дом выстроен в стиле второй половины 17 века, который позже получил название русского классицизма. Какой архитектор занимался этим делом — сказать затруднительно, но во всяком случае сенатору, камергеру и генерал-аншефу дом сооружал не второразрядный мастер. В одном из справочников о современнике Мартына Карловича Скавронского — молодом в те годы архитекторе Матвее Федоровиче Казакове сказано: «Работал главным образом в Москве и подмосковных городах и усадьбах». Кузен императрицы был в состоянии пригласить и другого выдающегося зодчего того времени — тоже молодого тогда Василия Ивановича Баженова. Но думается все-таки, что горский дом строил архитектор пониже рангом: далековато от Москвы находилось имение — 150 верст. Кто похвалит, перед кем кичиться?!
Видно, что дом перестраивался — основательно и не один раз. Где фронтон с колонами и капителями ионического ордера? Где строгий фриз в стиле Ренессанс под резным белокаменным карнизом? Где, наконец, окружавшая дом кованая ограда с въездными воротами, украшенными по бокам каменными львами?.. Со временем исчез и парк, распланированный по французскому образцу, с аллеями, дорожками, лужайками и даже фонтаном, воду для которого приходилось качать снизу из родников. Одно время вдоль аллей были установлены скульптуры греческих богов и римских императоров. Дорожки и лужайки окружал диковинный иностранный кустарник, а на клумбах росли невиданные цветы из Голландии.
А если заглянуть внутрь дома? Навощенные полы из наборного паркета дорогих древесных пород сияют как зеркало, а в них отражаются бронзовые люстры с подвесками из венецианского хрусталя. По стенам шпалеры ручной работы из Фландрии. Мебель красного дерева. Персидские ковры. Миниатюры, изображающие пастушеские идиллии, и величественные портреты Петра Великого, Екатерины I, императрицы Елизаветы Петровны, а также самих хозяев дома — графов Скавронских — в регалиях, орденах, латах, украшениях, пышных париках. В зале на первом этаже в тяжелых золоченых рамах можно увидеть изображения супругов Мартына Карловича и Марии Николаевны, урожденной Строгановой, работы художников Аргунова и Рокотова, а на втором этаже, в комнатах и кабинете, в изящных рамках, правда уже в более позднее времена появились портреты супругов Павла Мартыновича и Екатерины Васильевны, урожденной Энгельгардт кисти портретистов Левицкого и Боровиковского.
Коль скоро речь зашла о живописи, то здесь уместно упомянуть, забегая по времени несколько вперед, о племяннице княгини Багратион — графине Юлии Павловне Самойловой. Это она вместе с княгиней получила часть наследства умершей в 1829 год графини Е. В. Скавронской-Литта. Хотя сама была дочерью состоятельного человека — генерала от кавалерии, графа Павла Петровича Полена. Потерпев неудачу в замужестве с графом Николаем Самойловым, легкомысленным светским человеком, она надолго уехала в Италию и увлеклась искусством… Через всю жизнь пронесла эта очаровательная женщина близкую дружбу с Карлом Брюлловым, очень известным и в ту пору живописцем. Образ Самойловой, как идеал женской красоты, постоянно сопутствовал художнику в его творчестве и нашел отражение в таких замечательных картинах, как «Полдень», «Гибель Помпеи» и др. В Государственном русском музее хранится один из шедевров Брюллова — «Портрет Ю. П. Самойловой с приемной дочерью Амацилией Пачини» (1839).
Побывала ли Юлия Павловна хоть однажды на берегах Оки, в Горах, сказать трудно, ибо, она предпочитала средиземноморские берега и жила почти постоянно в Италии, однако по ее близости к дому Скавронских можно судить о тех взыскательных вкусах, которые царили в их семейной среде (и ее окружении). Говорить о том, как они относились к искусству, возможно лишь косвенно или сопоставляя разрозненные свидетельства. Но, тем не менее, следует попытаться…
В бытность Мартына Карловича, который не очень-то любил деревню да и занят был службой безмерно, Скавронские редко осчастливливали Горы своим посещением. Как-то надумал хозяин пригласить одного из знаменитых российских пиитов, своих ровесников — Кантемира или Сумарокова, но потом посчитал, что неприлично.
Другое дело его сын — Павел Мартынович. Этот уже не стеснялся, и у него запросто могли гостить то Капнист или Княжнин, то Херасков или даже Фонвизин. Он зазывал к себе скульпторов Шубина или Гордеева, Мартоса или Козловского — и те обещали увековечить графа в мраморе и бронзе. Зато композиторы той поры Березовский, Бортянский или Фомин не только игрывали сами, но даже помогали в спевке крестьянского хора и в постановке спектаклей и опер на сцене домашнего театра.
После смерти Павла Мартыновича Скавронского в Горы стал наведываться второй муж Екатерины Васильевны — граф Юлий-Peнат Литта. В связи с отставкой от службы в 1799 году он подолгу жил в горском имении. При нем в доме пошли иные порядки. Граф был европейским человеком, и переменить все на новый, передовой лад стало его задачей. Заручившись согласием супруги, он приказал сломать старинный фронтон с колоннами ионического ордера и соорудить подъезд в виде романского портала. Велел убрать львов от въездных ворот под тем предлогом что они, по его словам, походили скорее на больших собак, нежели на царственных зверей. Указано было на недопустимость в парке скульптур греческих богов и римских императоров, коим злоумышленники поотбивали носы, к тому же парк распланировался по новому английскому образцу. В доме заменили громоздкую мебель на более изящную и светлых тонов. Сняли выгоревшие фландрийские шпалеры. В замен старых императоров и императриц повесили портреты Екатерины II и Александра I. Изображения Скавронских остались, хотя Илий Помпеевич морщился, глядя на старомодные парики владетелей дома сего.
Литта жил в Горах с перерывами одиннадцать лет до 1810 года, пока его не призвали в столицу на службу в качестве члена Государственного совета. Супруга Екатерина Павловна прочно была связана с Петербургом, ибо обязанности гофмейстерины не позволяли ей надолго отлучаться от царского двора, а дочь Екатерина Павловна — княгиня Багратион — разъезжала по заграницам, вела великосветский образ жизни. Дом опустел…
В Горах оставались дальние родственники, приживальщики, дворня. Сменялись управляющие разных достоинств и даже национальностей. С годами имение пришло в упадок, дом — в запустение. Крестьяне роптали…
Недовольству крестьян легко было найти объяснение, Население сел и деревень Горской волости росло, а земли и доходы оставались прежними. В Горах, например, в 1689 году насчитывалось 59 дворов и 632 человека населения, а в 1852 году, уже 186 дворов и 1412 жителей. Сельскохозяйственное производство в условиях малоземелья не могло обеспечивать растущее население и увеличивающиеся потребности хозяйства. Дополнительные средства крестьянину могли дать только новые, промышленные виды производства, тем более что «государственным» и «вольным» хлебопашцам по указу Александра I от 1803 года разрешалось вести торговлю и заводить мелкие предприятия. В Горах, например, еще в дореформенное время, открылись три хлопчатобумажные мануфактуры Карякина, Крюкова и Соломатина. По окрестным селам и деревням развивалось домашнее ткачество, выделка овчин, заготовка углей и дегтя; шире распространялась торговля. Тем не менее, сводить концы с концами могли немногие, подушный оброк был высок, а к нему прибавлялись еще различные местные подати и обязанности. Для раздобывания денег многие молодые люди отправлялись на заработки в город: служить мальчиками, приказчиками или официантами в магазинах или трактирах, работать на вновь открывающихся фабриках в Озерах или на заводах в Коломне.
Когда-то сравнительно зажиточные села с их кустарным производством и патриархальным предпринимательством стали постепенно разоряться, не выдерживая конкуренции с новыми предприятиями, оснащенными более современным оборудованием и использующими передовую по тому времени технологию. Тут и наступила пора деревни Озерки, где были построены две капитальные фабрики.
Трудно и долго объяснять, в силу каких конкретных исторических причин именно деревенька Озерки, еще в 1824 году заложенная княгиней Багратион в Санкт-Петербургский опекунский Совет и получившая в 1851 году увольнительный акт на «свободное хлебопашество», эта небольшая деревенька на левом берегу Оки пошла быстро подниматься как новый центр развивающейся промышленности. В середине прошлого века Озерки стали селом, где предприниматели В. Моргунов и Ф. Щербаков построили текстильные фабрики. От Коломны было проведено шоссе и проложена железнодорожная ветка. Рабочий поселок Озеры с 1925 года получил статус города. Ныне здесь работает большой хлопчатобумажный комбинат, объединяющий пять текстильных фабрик, и ряд предприятий местной промышленности. Население города насчитывает 27 тысяч человек.
Годы и годы прошумели над моим родным краем… Казалось бы, здесь, как и повсюду, должны были свершиться решительные перемены. Но мне почему-то кажется, что если бы вдруг кто-нибудь из бывших владельцев явился сегодня в Горы, то вряд ли сильно поразился произошедшим изменениям. Но это, разумеется на первый взгляд. А если присмотреться повнимательнее, расположение сельских улиц осталось прежним, правда они кое-где удлинились, да и дома на них выстроились иные. Исчезли старые однообразные избы, крытые соломой, а высятся большие разноцветные дома с железными и шиферными крышами, увенчанными телеантеннами. Вдоль улиц стоят столбы, а на них натянута проволока. Лес отступил от села, сады почти исчезли. Большой и глубокий проточный пруд, полный карасей и раков, с плотиной и мельницей, превратился в зеленоватую лужу с изрытыми глинистыми берегами. Заливные луга за селом распаханы под огороды, а поля засеяны кукурузой и подсолнечником, так что скотина почти не видит травы и сена.
Но чего бывшие владельцы решительно не узнали бы, так это своего родового дома — двухэтажного здания с круглой башней. Дом представляет жалкое зрелище. Перестроенный в прошлом веке под церковь, он дал удобный повод новоявленным хозяевам села всячески глумиться над ним. Его ломали, корежили, ковыряли, долбили, рушили, пакостили — в общем всячески издевались. Но не под силу оказалось вольным потомкам сравнять с землей то, что создали их подневольные предки. Послереволюционный разгул людских стихий докатился и до этих мест и по здешним масштабам наломал не меньше дров, чем в самих законодательных центрах. Может быть поздно, но народ спохватился, и теперь даже у нас в Горах на фамильном доме Скавронских прикреплена железная дощечка с надписью: «Памятник архитектуры. Охраняется государством». Правда, дощечка сильно поржавела, а в доме все еще находится склад химических удобрений, но решительный шаг сделан, и можно надеяться на лучшее будущее. А будущее этого дома, и в дальнейшем, может быть, прилегающей окрестности, видится в создании музея и заповедной природной зоны. Это не будет музей истории рода Скавронских, а это будет музей истории рода наших предков, музей истории нашей культуры. На этой земле родились и жили многие поколения наших родичей, они возделывали и украшали эту землю, они преумножали богатства и достояния этой земли, они легли навсегда в эту песчаную, в эту каменистую землю. И вот когда народ вернул себе эту землю и все то, что искони и по праву принадлежало ему, то людям только и осталось бережно взять это велико достояние в свои заботливые руки, любовно возвратить ему былую красоту и в целости передать потомкам — на радость, гордость и подражание (в сокращении).