Анатолий Алексеев Спасает ли она воина на поле боя? Есть мнение, особенно среди ученых-атеистов, что молитва — это всего лишь особого рода психологическая самопомощь, благодаря которой человек подсознательно настраивается на определенную модель поведения и таким образом наиболее адекватно реагирует на то, что происходит с ним в жизни. Между тем известны случаи, когда, скорее всего, только молитвой можно объяснить необычную везучесть человека на войне. Причем я сам был тому свидетелем. Для тех, кто рос в Москве в предвоенные годы, Бога не существовало. Конечно, мы знали это слово, но не представляли, что за ним кроется. В газетах о Всевышнем тогда не писали, взрослые в разговорах его не поминали, а со старушками, ходившими в церковь, молодежь никаких дел не имела. Когда в 43-м меня и моего закадычного дружка Петьку Пирогова призвали в армию, провожать нас пошла только его мать, тетя Паша, отпросившаяся с фабрики. Моя работала на авиамоторном заводе, находившемся на военном положении, а наши отцы погибли в московском ополчении в 41-м. Тетя Паша была верующей и перед войной даже ходила пешком на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру за семьдесят километров в Загорск. А тогда, в 43-м, она поставила нас с Петькой в неловкое положение. Призывной пункт находился в нашей бывшей школе на Соколиной горе. Школьный двор окружал высокий забор из металлических прутьев. За ним по асфальтированной площадке тоскливо бродили десятка три худых парней — призывников в обезлюдевшей Москве было мало. Когда мы подошли к калитке, где стоял часовой, тетя Паша крепко прижала нас с Петькой к груди и никак не хотела отпускать. Нет, она не плакала, а только беззвучно шептала молитвы. Парни же глазели на нас со школьного двора и хихикали. В общем, кое-как мы распрощались с ней, и вскоре я забыл об этом эпизоде. Правда, потом, когда мы проходили санобработку и мылись под холодным душем, я обратил внимание на маленький клеенчатый мешочек, висевший на шнурке у Петьки на шее. Я спросил, что в нем, и мой дружок, смутившись, ответил, что там его адрес, чтобы сообщили матери, если с ним что-нибудь случится. Как достаточно грамотные — окончили девять классов, мы с Петькой попали в артиллерию. Он — наводчиком, а я — заряжающим печально знаменитой «сорокапятки», противотанкового орудия калибра 45-мм, прозванного бойцами «Прощай, Родина»: его хватало не больше, чем на три танка. А дальше начались настоящие чудеса. Во-первых, мы с Петькой оказались в одной батарее и даже в одном расчете, что в военной круговерти было неслыханной удачей. Но главным было другое. Мы оба провоевали противотанкистами — так тогда нас называли — всю войну, сменили четыре орудия — после первой «сорокапятки» остальные были покруче, как теперь говорят, — 76-миллиметровки, но сами ни разу не были ранены. Хотя попадали в такие переделки, из которых выйти живыми было немыслимо. Однажды, когда вели дуэль с немецкой «пантерой», ее болванка пробила щит нашего орудия между Петькой и мной, однако мы остались целехоньки и все-таки подбили зверюгу. И что совсем уже невероятно — в нашем расчете никто не погиб, хотя раненые, конечно, были. В дивизионе нас прозвали «заговоренными», и попасть в наш расчет охотников всегда было предостаточно. Сами просились, хотя Петька, а он стал командиром орудия, был очень требователен и гонял номеров до седьмого пота. После окончания войны я демобилизовался, а мой друг получил офицерское звание и остался в армии. Наши пути разошлись. Встретились мы случайно, три года назад в парке Горького, где 9 мая в День Победы собираются фронтовики. После этого виделись часто, вплоть до его кончины в прошлом году. Так вот однажды мой друг, полковник в отставке, совершенно серьезно сказал мне, что нас всю войну оберегали молитвы его матери. Оказывается, провожая сына, тетя Паша повесила ему на шею в клеенчатом мешочке образок, освященный в Троице-Сергиевой Лавре. А потом всю войну не меньше трех раз в неделю ездила по вечерам в Елоховскую церковь, как раньше называли кафедральный собор Богоявления на Елоховской улице в столице, и молилась Богоматери, прося защитить ее сына и всех ратных товарищей его. Спорить с Петром Михайловичем я не стал, хотя, признаюсь, не слишком-то поверил в то, что молитва искренне верующей матери могла спасать нас от пуль и снарядов на протяжении двух лет кровавой мясорубки. Хотя наше с Петькой везение для противотанкиста просто фантастика, если не сказать — чудо. Феномен защитного эффекта молитвы действительно существует. Нам не дано знать, каков его механизм. Но невольно приходит на ум то, что на Руси исстари верили в ангела-хранителя, который и спасает его от, казалось бы, неминуемой гибели. Здесь мы тоже видим нечто подобное. Только спасительная сила, призванная молитвами, действует не одноразово, а как бы постоянно стоит на страже, оберегая вверенного ее попечению человека. Скорее всего, потому что тот, кто об этом просит, заслуживает милость Всевышнего.
Заступная молитва
Анатолий Алексеев
Спасает ли она воина на поле боя?
Есть мнение, особенно среди ученых-атеистов, что молитва — это всего лишь особого рода психологическая самопомощь, благодаря которой человек подсознательно настраивается на определенную модель поведения и таким образом наиболее адекватно реагирует на то, что происходит с ним в жизни. Между тем известны случаи, когда, скорее всего, только молитвой можно объяснить необычную везучесть человека на войне. Причем я сам был тому свидетелем.
Для тех, кто рос в Москве в предвоенные годы, Бога не существовало. Конечно, мы знали это слово, но не представляли, что за ним кроется. В газетах о Всевышнем тогда не писали, взрослые в разговорах его не поминали, а со старушками, ходившими в церковь, молодежь никаких дел не имела. Когда в 43-м меня и моего закадычного дружка Петьку Пирогова призвали в армию, провожать нас пошла только его мать, тетя Паша, отпросившаяся с фабрики. Моя работала на авиамоторном заводе, находившемся на военном положении, а наши отцы погибли в московском ополчении в 41-м.
Тетя Паша была верующей и перед войной даже ходила пешком на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру за семьдесят километров в Загорск. А тогда, в 43-м, она поставила нас с Петькой в неловкое положение. Призывной пункт находился в нашей бывшей школе на Соколиной горе. Школьный двор окружал высокий забор из металлических прутьев. За ним по асфальтированной площадке тоскливо бродили десятка три худых парней — призывников в обезлюдевшей Москве было мало.
Когда мы подошли к калитке, где стоял часовой, тетя Паша крепко прижала нас с Петькой к груди и никак не хотела отпускать. Нет, она не плакала, а только беззвучно шептала молитвы. Парни же глазели на нас со школьного двора и хихикали. В общем, кое-как мы распрощались с ней, и вскоре я забыл об этом эпизоде. Правда, потом, когда мы проходили санобработку и мылись под холодным душем, я обратил внимание на маленький клеенчатый мешочек, висевший на шнурке у Петьки на шее. Я спросил, что в нем, и мой дружок, смутившись, ответил, что там его адрес, чтобы сообщили матери, если с ним что-нибудь случится.
Как достаточно грамотные — окончили девять классов, мы с Петькой попали в артиллерию. Он — наводчиком, а я — заряжающим печально знаменитой «сорокапятки», противотанкового орудия калибра 45-мм, прозванного бойцами «Прощай, Родина»: его хватало не больше, чем на три танка. А дальше начались настоящие чудеса. Во-первых, мы с Петькой оказались в одной батарее и даже в одном расчете, что в военной круговерти было неслыханной удачей. Но главным было другое. Мы оба провоевали противотанкистами — так тогда нас называли — всю войну, сменили четыре орудия — после первой «сорокапятки» остальные были покруче, как теперь говорят, — 76-миллиметровки, но сами ни разу не были ранены. Хотя попадали в такие переделки, из которых выйти живыми было немыслимо.
Однажды, когда вели дуэль с немецкой «пантерой», ее болванка пробила щит нашего орудия между Петькой и мной, однако мы остались целехоньки и все-таки подбили зверюгу. И что совсем уже невероятно — в нашем расчете никто не погиб, хотя раненые, конечно, были. В дивизионе нас прозвали «заговоренными», и попасть в наш расчет охотников всегда было предостаточно. Сами просились, хотя Петька, а он стал командиром орудия, был очень требователен и гонял номеров до седьмого пота.
После окончания войны я демобилизовался, а мой друг получил офицерское звание и остался в армии. Наши пути разошлись. Встретились мы случайно, три года назад в парке Горького, где 9 мая в День Победы собираются фронтовики. После этого виделись часто, вплоть до его кончины в прошлом году. Так вот однажды мой друг, полковник в отставке, совершенно серьезно сказал мне, что нас всю войну оберегали молитвы его матери. Оказывается, провожая сына, тетя Паша повесила ему на шею в клеенчатом мешочке образок, освященный в Троице-Сергиевой Лавре. А потом всю войну не меньше трех раз в неделю ездила по вечерам в Елоховскую церковь, как раньше называли кафедральный собор Богоявления на Елоховской улице в столице, и молилась Богоматери, прося защитить ее сына и всех ратных товарищей его.
Спорить с Петром Михайловичем я не стал, хотя, признаюсь, не слишком-то поверил в то, что молитва искренне верующей матери могла спасать нас от пуль и снарядов на протяжении двух лет кровавой мясорубки. Хотя наше с Петькой везение для противотанкиста просто фантастика, если не сказать — чудо.
Феномен защитного эффекта молитвы действительно существует. Нам не дано знать, каков его механизм. Но невольно приходит на ум то, что на Руси исстари верили в ангела-хранителя, который и спасает его от, казалось бы, неминуемой гибели. Здесь мы тоже видим нечто подобное. Только спасительная сила, призванная молитвами, действует не одноразово, а как бы постоянно стоит на страже, оберегая вверенного ее попечению человека. Скорее всего, потому что тот, кто об этом просит, заслуживает милость Всевышнего.