Бабушка Циля поднимала меня ранним утром и часа через два мы отправлялись с ней в булочную.

Бабушка собиралась медленно, а я еще медленней. Мне было шесть лет, я должен был выглядеть элегантно, но при этом мне не нравилось смотреть на себя в зеркало. Я был худеньким мальчиком, слишком обыкновенным.
– Гарик, – говорил я своему отображению, – и почему ты так медленно растешь.
– Гарик, – ворчала бабушка Циля, – ты растешь, как и все остальные мальчики и девочки. Ты же находишься не в сказке, а в реальной жизни.
Она придирчиво осматривала меня, потом себя в зеркале и мы неторопливо спускались на улицу.
Одесса в 1955 году была великолепной. Ран войны почти не осталось. Утренний воздух был бодрящим, солнце ярко светилось и ко мне возвращалось хорошее настроение.
До ворот дома нас сопровождала стайка дворовых котов. Впереди обычно шел кот Мурза, за ним все остальные. Я тогда научился считать до десяти и говорил бабушке, что нас сопровождает шесть котов.
– Ты с ними подружился? – спрашивала бабушка.
– Да, – коротко отвечал я.
Весь двор знал, что мы с бабушкой идем за хлебом.
– Не забудьте про бублики! – напоминала нам толстая Мария Федоровна, бывшая повариха и подруга бабушки.
– Я напомню, – обещал я.
Мы никуда не торопились.
– Тебе повезло, – говорила бабушка, – родиться в городе, где все дома поют и летают, но поют и летают они по ночам, когда все одесситы спят.
Теперь я думаю, что я стал писателем, благодаря бабушке Циле. Она читала мне книги и фантазировала удивительные истории, в которых коты и собаки, дома, фонари, волны Черного моря говорили человеческими голосами. Я пробовал разговорить фонари, дома, котов и кошек, но со мной они разговаривать не хотели, вот я на них и обижался и жаловался бабушке:
– При мне они молчат, а с тобой разговаривают. Лучше бы они разговаривали со мной, а с тобой молчали.
Я спросил маму Раю:
– Почему со мной не разговаривают фонари? Неужели они разговаривают только бабушками, мамами и папами?
– Со мной, Гарик, они не желают ничем делиться, а у твоей бабушки к ним наверняка есть особенный подход.
Я тогда не понял этой фразы, но запомнил ее на всю жизнь.
Не помню, на какой улице была булочная. Кажется, на Мясоедовской. И в ней заправляла всем продавщица Тоня. Тоня не спрашивала у бабушки, что ей давать. Она аккуратно завертывала в бумагу хлебные сокровища, похожие на холмы, булочки и бублики. Какой у них был запах! Как они притягивали к себе. Один бублик бабушка Циля доверяла нести мне.
– Надеюсь, Циля, у тебя все хорошо? – спрашивала продавщица Тоня.
– Плохих вестей я тебе не принесла, – отвечала бабушка Циля.
– А у вас? – спрашивал я продавщицу. – Гарик, могло бы быть лучше, но ты этого пока не поймешь.
Ей явно не хотелось разговаривать со мной, но я на продавщицу не обижался. Она была толстой, веселой и любила свой магазинчик.
– Замечательный хлеб, – говорила бабушка Циля. Больше нигде такого хлеба нет. Этот – особенный.
Я обычно не доносил свой бублик домой. Я кормил воробьев, а бабушка Циля присоединялась ко мне еще с одним бубликом.
– Мне нравится, – бабушка Циля улыбалась, – воробьиное чириканье. Для них хлебные крошки – воробьиное счастье… Гарик, а твое счастье лежит на дороге, только ты должен его найти.
Я искал свое счастье, но тогда я его не нашел. Возможно, прошел мимо. Мы доходили до сквера на Хворостина и садились на одну из скамеек.
– Ты чувствуешь, как Одесса наплывает на тебя? – спрашивала меня бабушка Циля – Как корабли в море.