Пилот Девятаев и девять солдат

С того возвращаются света...
У лётчика-аса случается так,
Что сбили и раненым взяли.
А дальше концлагерь, колючка, барак
И в памяти – отчие дали.
А голову вскинешь, там неба простор…
И тянет на родину стая.
А сердце стучит, как пробитый мотор.
Душе высоты нет хватает.
На грозные вышки в концлагерной мгле
Он смотрит подраненной птицей.
Уходит в побег… Но бегут по земле
Быстрее собаки-убийцы.
Ему бы – по небу – в крылатый побег!
Но смертнику воля закрыта.
Случается так, что – живой человек,
А, кажется, будто убитый.
Но тут улыбнулась судьба невзначай
Глазами одними, родными,
И выдала тайно с чужого плеча
«Легенду» и новое имя.
И гибель дала передышку ещё.
Второе дыханье отваги.
Хоть в новый концлагерь он был заточён,
Но к небу поближе тот лагерь.
И будто бы вновь подмигнула звезда
Осколком небесного света.
Прибалтика. Остров. Морская вода.
И сполох немецкой ракеты.
Взмывают фашистские «ФАУ-1».
Гремит полигон испытаний.
И «Хейнкель» на взлётной полоске один
Сияет на солнце винтами.
Изрытый воронками аэродром.
Февраль с пролетающим снегом.
Заправленный «Хейнкель» сверкает крылом
И сам призывает к побегу.
Была бы монета – на счастье подбрось…
За линией фронта Россия.
И верный напарник – русский авось,
Авось – это страшная сила.
И в мыслях уже вызревает полёт –
Домой, чтобы солнышко сбоку.
А если застрелят,.. тогда повезёт
Упасть головою к востоку.
И вот на работы ведут в капонир,
Где кровь перемешана с потом.
Но вдруг на заточку упал конвоир.
И тени бегут к самолёту.
Простуженным хором запели винты.
Моторы ещё не прогреты.
Но – быстрый отрыв и набор высоты –
Другого спасения нету.
Короткий разбег. И штурвал на себя!
А он поддаваться не хочет.
И силы не те. И, видать, не судьба.
А взлётка короче, короче…
Конец?.. Разворот. И повторный разбег.
Штурвал поддаётся едва ли.
Гадает охрана: побег, не побег?..
А зэки висят на штурвале.
С баланды фашистской до края дошли:
Под робами кожа да кости.
Втроём навалились. Закрылки пошли.
И «Хейнкель» почувствовал скорость.
И скалится в полные зубы авось.
К чертям полосатую робу!
Взмывает в погоню немецкая злость.
Не стать бы летающим гробом.
И вот уже «мессер» заходит с хвоста.
И отсветы трассы в кабине.
Но если у лётчика есть высота,
То он белый свет не покинет.
И русский авось не достанешь свинцом.
И «мессер» отчаянно мажет.
И русскую сказку с хорошим концом
Наверное, наши доскажут.
В плену стоит жить, если там есть побег,
И если ты с подвигом дружишь.
И, если ты в жизни лихой человек,
То смерти ты даром не нужен.
Из люка летят десять лагерных роб.
И голый, как будто на пляже,
С ума от свободы сошедший народ
От счастья орёт в фюзеляже.
А лётчику надо не сбиться с пути.
И топлива нету в избытке.
И надо над линией фронта пройти,
Где «встретят» родные зенитки.
И вот они бьют… Загоранье в движке.
И, кажется, жизнь убывает.
Но лётчик бросает машину в пике
И пламя с мотора сбивает.
Как жизнь хороша на лету в синеве!
А тот, кто сидит за штурвалом,
Тринадцатым был в деревенской семье,
Которой лаптей не хватало.
Отец на гражданской… Двужильная мать.
Учился парнишечка босый
На цифру «тринадцать» с рожденья плевать
И с русским сдружился авосем.
И вынесла жизнь в истребительный строй,
Где был командиром Покрышкин.
И был он кумиром, как трижды Герой,
Для взмывшего в небо мальчишки.
Но в небе военном случается так,
Что сбили и раненым взяли…
Но, если бы не был пленённым Спартак,
То мы бы о нём и не знали.
Последний патрон не решает судьбу,
Он просто её обрывает.
А ты постарайся без дырки во лбу…
По-разному в жизни бывает.
И ада круги он прошёл все подряд.
Под сердцем свинцовая мета.
Пилот Девятаев и девять солдат
С того возвращаются света.
Над лесом, над полем и кромкой болот
На бреющем – к родине дымной…
И «Хейнкель» на брюхо сажает пилот,
К земле прижимаясь родимой.