Старые дома Мариуполя

ДОМ НА ГРЕЧЕСКОЙ
По воспоминаниям Валентины Николаевны Балабиной
Если от Укрсоцбанка пойдете по Греческой в сторону школы № 1, то напротив нее увидите ничем в общем-то не примечательный двухэтажный дом под номером 49. Сейчас здесь располагается учреждение, не будь ему в обиду сказано, средней руки, а до революции дом принадлежал Николаю Венедиктовичу Балабину.
Дому лет 100, и уже это одно делает его интересным, особенно в Мариуполе, где старинные здания стали жертвами «крутых по-разному времен» и исчезли, за небольшим исключением, почти полностью.
Древние говорили, что у книг, как и у людей, своя судьба. Этот афоризм можно перефразировать и с полным основанием утверждать, что и у домов, как у людей, своя судьба. Если бы стены умели говорить, они многое рассказали бы о времени и о себе. Но камни молчаливы, а живые свидетели событий уходит в небытие, и многое исчезает из памяти безвозвратно.
К счастью, дом на Греческой обрел язык, благодаря воспоминаниям Валентины Николаевны Балабиной, которые она написала в 1973 году. (Её объемистую общую тетрадь передал мне ее внук Роман Челпан, за что приношу ему сердечную благодарность).
Автор мемуаров родилась в 1902 году, таким образом, ей выпало жить на переломе эпох, что делает записки В. Н. Балабиной особенно интересными. Она и озаглавила их «Перелом».
Ее отец родился в Новочеркасске, был сыном казачьего полковника и потомственным дворянином. Рано лишившись матери, он уехал от злой мачехи в Мариуполь, где учился в Александровской гимназии.
Получив аттестат зрелости, поступил на юридический факультет Владимирского (то есть Киевского) университета. Еще студентом женился он на мариупольской гречанке, имя которой назвать не могу, так как в записках ее дочери она проходит только как «мама». Николай Балабан служил присяжным поверенным, а более понятным языком говоря — адвокатом, считался хорошим специалистом и дела выигрывал часто.
Дом на Греческой пять (по дореволюционной нумерации. Сейчас этот дом обозначен номером 49, в нем располагается врачебно-физкультурный диспансер) он купил в 1909 году за 20 тысяч рублей, что было по тем временам весьма крупной суммой. Покупка была ему не по карману, но родственники, спасибо, ему помогли, так что выплачивать за дом предстояло еще долго.
Ко времени приобретения дома у Николая Венедиктовича было два сына — Митя и Веня — и дочь Валя, любимица папина. Была молодость, здоровье, согласие в семье, чудные дети, работа, которая приносила уважение людей и доходы, позволявшие вести приличный образ жизни с поездками на отдых в Крым и на Кавказ, с боннами, гувернантками, нянями, горничными, кухаркой и дворником. И ничто, казалось, не предвещало катастрофу, которая могла бы разрушить этот безмятежный уклад жизни раз и навсегда.
Итак, войдем в дом номер пять по улице Греческой в 1909 году:
«Дом наш состоял из 12 комнат. Он был двухэтажный, небольшой, светлый, с небольшими комнатами и очень теплый.
С улицы через парадный ход заходили в коридор и поднимались на второй этаж по лестнице, которая снизу была устлана грубой дорожкой, а наверху — белой. В передней второго этажа стояла большая деревянная вешалка, висело зеркало, стоял стол, а в углу — папин гардероб. Из передней налево входили в зал, обставленный по тому времени комфортабельной мебелью, обтянутой бархатом и шелком темно-розовым. Небольшое трюмо и рояль красного дерева. На полу громадный ковер почти на весь зал, тоже розовый с салатными цветами. Потолки были разукрашены масляными красками и узорами. В каждой комнате другой цвет
Столовая особого интереса не представляла. Буфет того времени. Большой обеденный стол. Дубовые стулья с высокими спинками. Большой низко подвешенный абажур. Стенные часы.
Далее — детская, а впоследствии комната мальчиков. Там стояли две кровати, два мягких кресла с высокими спинками и письменный стол. А в углу стояла желтая парта — Бенина. В другом углу стоял длинный кованый сундук с моим приданым.
Мамина спальня состояла из двух кроватей, тумбочки, комода, швейной ножной машинки и рукомойника. В моей комнате тоже стояла кровать, туалетный столик, письменный столик, гардероб.
В нижнем этаже из коридора входишь в комнату папиного письмоводителя. Там стоял диван для клиентов, письменный стол и пишущая машина.
Папин кабинет был обит зелеными обоями, потолок салатный, а пол покрыт очень красивым линолеумом. Большой письменный стол с зеленым стеклом, большой диван с высокой спинкой и с такими же спинками кресла, два книжных шкафа с книгами в очень красивых переплетах. На полу — зеленая дорожка. Телефон на подставке. Большой портрет папиной мамы.
В одной из комнат первого этажа жил Артур Самсонович Шефтель - папин друг. Он жил у нас 15 лет. Еще в двух комнатах жили бабушка, папина тетка Ольга Николаевна, а когда она уехала, там поселились квартиранты. И еще была рабочая комната моих братьев: там мальчики мастерили и репетировали, так как они оба играли в оркестре».
Освещение в доме было газовым — до электрического еще дело не дошло. Телефон уже был, но холодильником служил железный шкаф с двумя отделениями: одно набивали льдом, в другом хранили продукты.
«Мама, конечно, не работала». Она занималась воспитанием детей. Чтобы не слишком утомлялась, ей помогали сначала няня, потом бонна, потом гувернантка — сперва немка, которую позднее сменила француженка.
Роскошная жизнь Балабиных, какой она кажется сегодня, не представляла собой что-то исключительное, а была привычной нормой для среднего юриста, врача, инженера.
Осенью 1914 года двенадцатилетнюю Валю Балабину отдали в музыкальное училище обучаться игре на фортепьяно. Это было, видимо, музучилище Каневского, а преподавал ей Свердлов. Он был известен как дирижер оркестра, который летом играл в городском саду.
«Братья мои, — пишет В. Н. Балабина, — играли в гимназическом духовом оркестре. Митя на кларнете, а Веня на валторне. Часто в длинные зимние вечера к нам приходил Леня Шурдов и мы составляли целый оркестр. Я с мамой в четыре руки на пианино, папа играл на флейте, Митя на своем кларнете, а Веня с Леней — на мандолине, и у нас хорошо выходило. Ах, как хорошо было тогда и как мы не ценили то время!».
Поначалу война не отразилась на укладе жизни Балабиных, но когда она стала затяжной, ее тяготы начали ощущаться и в Мариуполе. Город наводнили раненые с фронта, и многие общественные здания переоборудовали под лазареты. А в 1915 году Мариинскую женскую гимназию отдали военным под казарму.
Занятия гимназисток Мариинки стали проводить в новеньком, всего лишь несколько лет тому назад законченном строительством здании Епархиального женского училища (ныне старый корпус Приазовского государственного технического университета). Это создало известные трудности для тринадцатилетней Вали Балабиной: одно дело перейти дорогу — и ты в гимназии, и совершенно другое дело добираться на занятия в такую даль». (Многое переменилось для нас с того времени, в том числе и представление о масштабах. Сегодня, когда город необъятно разросся, расстояние от дома Балабиных на Греческой до старого корпуса ПГТУ совсем не кажется «такой уж далью»). Вале наняли извозчика: маленького кучера четырнадцати лет, небольшую рыжую лошаденку и староватенькую линейку.
Выпишу еще несколько строк из мемуаров, рисующие быт средне обеспеченной мариупольской семьи в военное (заметьте: военное!) время.
«Летом папа брал извозчика и мы с семьей ездили на море купаться часа на два или три. Потом приезжали домой. На террасе был накрыт стол для обеда. Терраса у нас была большая, висел парус (парусина?), который затягивали от солнца, снизу вился дикий виноград и возле него висел гамак, утопая в зелени. Всегда кто-нибудь в гостях».
Но война продолжалась, и дела шли все хуже. «Так как напротив нас была казарма, а наш дом большой, пишет мемуаристка, то на квартиру к нам поставили офицеров-прапорщиков. Мы были рады таким постояльцам, так как время уже было голодное и все чаще случались грабежи».
«Наступил 17-й год. февраль месяц. В один из зимних дней пришли наши офицеры и говорят, что на улице солдаты ходят с винтовками и сдирают погоны. Наши пришли и тоже сняли погоны и сидели дома, никуда не ходили. В гимназии нас собрали всех в зале и объявили, что свершилась революция. Нас, гимназисток, построили по парам, надели нам красные бантики и повели по улице Таганрогской (ныне Артема). Помню, день был хороший, солнечный, на улице было много людей».
Вале Балабиной в ту пору шел пятнадцатый год. Она с упоением танцевала на гимназических вечерах, усвоила все девять фигур мазурки, чего никто, кроме нее и ее поклонника Лени Шурды, не умел, упивалась успехом у зрителей. И, конечно, все бури весны, лета и осени семнадцатого года прошли мимо ее внимания. А дальше развернулись такие события, не заметить которые стало совершенно невозможно. Цитирую:
«Но вот настала осень, очевидно, после Октябрьской революции. Что за власть была в городе, не знаю. Но помню: утром слышу какой-то шум в нашем доме. Я вышла из своей комнаты, а папа кричит мне: «Не подходить к окну!» — Что случилось?» — спрашиваю. А мне говорят: «Ты слышишь, стреляют. И пуля застряла в фикусе». Нам пришлось спуститься в погреб. Мы взяли туда одеяла, продукты. И сидели там что-то долго. Замерзли, завтракали в такой обстановке первый раз в жизни. Мы не знали, кто стрелял, кто наступал и кто кого победил».
«Потом появились белые. Кажется, они были долго в Мариуполе, так как у нас в погребе жил комиссар Жихарев. Папа разрешил ему прятаться там. Кухарка носила ему кушать, и ключи от погреба были у нее. Мы удивлялись: почему погреб наш заперт? Он никогда раньше не запирался».
«Страшно было ходить в гимназию. Появилась банда Махно. Они выбивали белых и занимали город. Грабили, ходили по улице и лузгали семечки. С большими чубами и красными бантами. Матерились и ненавидели евреев».
Насчет грабежей, увы, все правда. Махновский военный комендант Мариуполя Василий Куриленко не сумел обуздать вольницу и прекратить бесчинства.
В 1919 году Махно брал Мариуполь не менее пяти раз: город переходил из рук в руки.
«Махновцы днем ходили по улицам, а ночью занимались грабежом. По соседству с нами жили евреи. Ночью услышали крик душу раздирающий: били отца и мать, а дочку вывели во двор и насиловали. Кричали: «Давайте золото!»
«Осенью, — пишет В. Н. Балабина, — (имеется в виду 1919 год), когда мы приехали (вернулись в Мариуполь из эвакуации. —Л. Я.) и началась учеба, заехал к нам в город беляк Шкуро, зашел в гимназию и отобрал покрупнее мальчиков из восьмого класса. Он заявил им: «Если не придете через час «куда надо», то пусть семьи ваши не ждут благополучия». Что было делать бедному Мите? Он повиновался. Вы представляете себе, что было у нас дома. Мама падала в обморок. Митя ходил бледный из угла в угол. У папы слезы не высыхали. Я и Ваня плакали. Папа пошел провожать Митю».
Митя Балабин пропал без вести, погиб «на той единственной гражданской». Имущество этой семьи было разграблено. Валя Балабина, автор этих записок, вышла замуж за деревенского парня из Ялты. «Была дворянкой, стала крестьянкой», — пишет она. Валентина Николаевна вырастила трех своих сыновей, ей выпало счастье нянчить своих внуков. Но никогда — до гробовой доски — не забывала она о тех безмятежных годах, которые провела в Мариуполе в доме на Греческой.
Лев ЯРУЦКИЙ.