(Воспоминания чернецовского партизана Н. Н. Туроверова) Белое Движение было только проектом пробиравшихся на Дон из Быхова генералов Корнилова и Алексеева, а в Новочеркасске задыхался Атаман Каледин. Россия еще лежала распластанной в мёртвом равнодушии, когда на границах Дона, на его железнодорожных колеях, столкнулась городская чернь со своим пер-вым и заклятым врагом: детьми-партизанами. И уже потом, в дальнейшем движении, всколыхнувшем Россию, борьба никогда не была более жестокой, чем между этими первыми добровольцами двух идеологий. Было бы не моей задачей суммировать психологию участников Белого Движения, создавая общий тип; но я не ошибусь, наметив в юных соратниках Чернецова три общих черты: абсолютное отсутствие политики, великая жажда подвига и очень развитое сознание, что они, еще вчера сидевшие на школьной скамье, сегодня встали на защиту своих внезапно ставших беспомощными старших братьев, отцов и учителей. И сколько слез, просьб и угроз приходилось преодолевать партизанам в своих семьях, прежде чем выйти на влекущий их путь подвига под окнами родного дома! Я задержался на партизанах, чтобы легче подойти к образу их вождя, есаула Чернецова. Партизаны его боготворили, и это - его лучшая характеристика. Он был ранен в ногу и ходил с палкой. Среднего роста, плотный и коренастый, точно сбитый. Я запом-нил его тёмные насмешливые глаза и смуглорозовый цвет лица. Находясь в военном Училище, я не имел возможности принять участие в начале детского похода на Дону; встречал лишь в декабрьские дни семнадцатого года на новочеркасских улицах чернецовских партизан, — эти единственные фигуры в коротких, кожей наверх, полу-шубках, как и их трупы в простых гробах по дороге от собора на кладбище, всегда в сопровождении Атамана Каледина. И только в январе 1918 года, задержанный в Каменской, при свидании с родным Атаманским полком, я имел случай стать участником последних закатно-бле-стящих дней Чернецовской эпопеи. Гвардейская казачья бригада, вернувшаяся с фронта в декабре 1917 года и поставленная Калединым в районе станицы Каменской как заслон с севера, перестала су-ществовать. Рождественское выдвижение бригады на станцию Миллерово и свидание бригадных делегатов с красногвардейцами создали тогда такое убеждение у казаков: «Нас мутят офицеры. Красноармейцы люди, как люди. Пусть идут за буржуями и генералами дру-гие, а нам смотреть нечего — айда по домам!». И уже в начале января, среди разъезжавшихся по домам казаков гвардейцев, нашёлся столь нужный Москве «свой человек» — подхорунжий 6-ой Донской гвардейской батареи Подтёлков. Переворот в Каменской произошёл по-домашнему - без крови. Были сорваны погоны, «Центральная гостиница» заполнена арестованными офицерами, а казачий военнореволюционный комитет, под председательством Подтёлкова, обосновавшись в старом здании почты, по-слал Атаману Каледину телеграмму: «Капитулируй на нашу милость!». Свидание Атамана Каледина с Подтёлковым в Новочеркасске не дало никаких результатов, и когда северный карательный отряд красной гвардии беспрепят-ственно передвинулся за спиной Подтёлковского Коми-тета от Черткова на Миллерово, - партизанскому отряду есаула Чернецова - единственной реальной силе Войска Донского - было приказано освободить Каменский район. Оставив небольшой заслон на станиции Зверево, в сторону переполненного красногвардейцами Дебальцева, есаул Чернецов разбил налётом на разъезде «Северный Донец» пропущенных вперед Подтёлковских красных и на рассвете 17 января занял без боя станицу Каменскую. Столкновения с казаками, чего так опасались в Новочеркасске, не произошло. Высланные на «Северный Донец» против партизан, «революционные» казаки ос-тались равнодушными зрителями короткого разгрома своих «иногородних товарищей», а сам Подтёлков, со своим комитетом и частью арестованных офицеров, за-благовременно передвинулся на станцию Глубокую, где к этому времени уже находились главные силы северной группы красногвардейцев, во главе с товарищем Макаровым. Местный казачий нарыв, казалось, был вскрыт, и у Чернецова были развязаны руки для привычной уже операции против очередного красногвардейского отряда. Уже с утра 17 января в пустынной зале Каменского вокзала, около большой иконы Св. Николая Чудотворца, стояла очередь местных реалистов и гимназистов для записи в Чернецовский отряд. Формальности были просты: записывалась фамилия, и новый партизан со счастливыми глазами надевал короткий овчинный полушубок и впервые заматывал ноги в солдатские обмотки. Здесь же, на буфетной стойке, где еще на днях ар-мянин торговал окоченевшими бутербродами, каменские дамы разворачивали пакеты и кульки, это был цен-тральный питательный пункт. Штаб отряда поместился в дамской комнате, у дверей которой стоял с винтовкой партизан; но Чернецова я нашёл на путях, около эшелонов. Он легко и упруго шёл вдоль вагонов навстречу мне, всё такойже плотный и розовый. Моя вторая и последняя встреча с ним была длиннее: в отряде был пулемет скольт», но не было «кольтистов», а я знал эту систему. Силы отряда, судя по двум длинным эшелонам с двумя трёхдюймовыми пушками на открытых платформах, показались бы огромными; но это был только фокус железнодорожной войны: большинство вагонов бы-ли пустыми. Каменскую заняли две сотни партизан с несколькими пулемётами и Михайловско-Константиновской юнкерской батареей, переданной Чернецову от новорожденной Добровольческой армии. Батареей командовал полковник Миончинский, георгиевский кавалер, отец «белой» артиллерии, позже погибший под Ставрополем. У него была военная дерзость, исключительная способность учитывать и использовать обстановку в бою, ледяное спокойствие в опасности и бешеный порыв в нужный момент. В первый раз я с ним встретился зимой 1916 года, на одном из вечеров в тесном зале Каменского клуба.
"вахмистр Подтелков-зарубивший полковника Чернецова В.М" Движение на Глубокую было намечено на следую-щий день, но к вечеру было получено сообщение о занятии станции Лихой со стороны Шмитовской больши-ми силами красногвардейцев. Каменская оказалась отрезанной от Новочеркасска; надо было поворачивать назад и ликвидировать непосредственную угрозу с тыла. Одно орудие с полусотней партизан было двинуто к Лихой сейчас же, а на рассвете 18 января был отправлен и второй эшелон, с орудием и сотней партизан. Состав из пустых вагонов был сделан особенно большим для морального воздействия на противника. Я поместил свой кольт на тендере идущего задним ходом паровоза, впереди была открытая платформа с пушкой. Поезд тяжело брал большой подъём. Вправо и влево от пути, словно вымершие, чернели в снегах хутора. На разъезде Северный Донец, около семафора ле-жало десятка три мёрзлых трупов красногвардейцев в ватных стёганых душегрейках. Около 12 часов подошли к Лихой и стали немного позади нашего первого эшелона. Бой под Лихой и по своей обстановке, и по своим результатам, очень харак-терен для Чернецовских боёв, хотя сам Чернецов и не был этот раз со своими партизанами, задержавшись в Каменской для подготовки глубокинской операции. Прямо перед нами, в полутора верстах, серело квадрат-ное здание вокзала. Сейчас же левее, по пути в Шмитовскую, дымили паровозы трёх больших эшелонов. А во-круг станционных построек, точно муравейник, копо-шилась на снегу тёмная масса красноармейцев. Выгру-зившиеся из вагонов партизаны рассыпались по обе стороны железнодорожного пути в редкую цепь и во весь рост, не стреляя, спокойным шагом двинулись к станции. Какой убогой казалась эта цепочка мальчиков по сравнению с плотной тысячной толпой врага! Против-ник тотчас же открыл бешеный пулемётный и ружейный огонь, поддержанный артиллерией. Над нашей цепью вспыхнули дымки шрапнелей, гранаты взрывали снег около наших эшелонов. Полковник Миончинский, вскочив на угол моего тен-дера, подал команду — первым же попаданием разбило паровоз у заднего эшелона противника: все его три состава остались в тупике. Партизаны продолжали всё так же спокойно, не стреляя, приближаться к станции. Было хорошо видно по снегу, как, то один, то другой партизан падал, точно спотыкаясь. Наши эшелоны медленно двигались за цепью. Огонь противника достиг высшего напряжения; но с нашей стороны редко стреляло одно или другое орудие, да захлёстывался мой кольт и максим с другого эшелона. Уже стали хорошо видны отдельные фигуры красногвардейцев и их пулемёты в сугробах перед станцией. Наконец, наша цепь, внезапно сжавшись, уже в двухстах шагах от противника, с криком «Ура!» бросилась в штыки. Через двадцать минут всё было кончено. Беспорядочные толпы красногвардейцев хлынули вдоль полотна на Шмитовскую, едва успев спасти свои орудия. На путях, платформах и в сугробах, вокруг захваченных двенадцати пулемётов, осталось больше сотни трупов противника. Но и наши потери были велики, особенно среди партизан, бросившихся на пулемёты. Был ранен руководивший боем поручик Курочкин. Уже в сумерках сносили в вагоны раненых и убитых парти-зан. А в пустом зале станционного здания, усевшись на замызганный пол, партизаны пели: «От Козлова до Ростова Гремит слава Чернецова!». Утром половина отряда с ранеными и убитыми вернулась в Каменскую. Перед отходом эшелона приехали верхами с десяток казаков из соседних с Лихой хуто-ров. В это время переносили из одного вагона в другой раненого в живот подростка-партизана. Его глаза были закрыты, он протяжно стонал. Казаки проводили глазами раненого, повернули лошадей. «Дитё еще... И чего лез, спрашивается?..» бросил один из них. Я вернулся на паровозе в Каменскую около двух часов, в надежде найти в местном арсенале недостающие нам орудийные снаряды. Каменский вокзал обстреливался высланной с Глубокой на платформе пушкой; у вагона с трупами партизан стояла толпа, опознававшая своих детей, знакомых, а в вокзальном зале шла панихида. Около вокзала я встретил обезумевших от горя мать и отца — они бежали к вагону с мертвецами: им кто-то сказал, что я убит. Вечером вернулись остававшиеся на Лихой партизаны и была получена телеграмма от Атамана Каледина: есаул Чернецов был произведён прямо в полковники; партизаны получили Георгиевские медали. Поздно вечером, в дамской комнате вокзала, был составлен план завтрашней ликвидации глубокинской группы красногвардейцев. Сам Чернецов, с полутора сотней партизан, при трёх пулемётах и одном орудии, должен был, выступив рано утром 20 января походным порядком (это был первый случай отрыва от железной дороги), обойти Глубокую с северо-востока, испортить железнодорожный путь и атаковать станцию с севера. Оставшаяся часть партизан, с другим орудием на плат-форме, при поддержке офицерской дружины, должна была, продвигаясь по жел. дороге, одновременно ата-ковать Глубокую в лоб - с юга. Атаки приурочивались точно к 12 часам. Таким образом, операция рассчитывалась на окружение и полную ликвидацию противника. Его силы определялись приблизительно (в то время разведок не вели, а определяли численность врага уже в бою) в тысячу с лишним штыков. Но, повторяю, вопрос с Подтёлковским комитетом считался ликвидированным и возможности встречи с «красными» казачьими силами никто не допускал, так как не было даже слухов о их существовании. Подъём среди партизан после блестящего дела под Лихой был огромен. Никто не спал в эту длинную январскую ночь. Залы и коридоры Каменского вокзала были заполнены партизанами, с возбуждёнными, блестящими глазами: всех чаровал завтрашний решительный и несомненно победный день. Сужу по себе: когда мне было предложено остаться с моим кольтом в Каменской для охраны вокзала, то какой острой, какой оскорбительной обидой показалось мне это предложение, и сколько отчаянного упорства я приложил, чтобы отстоять своё участие в обходной колонне Чернецова! В мутном январском рассвете колонна Чернецова двинулась от вокзала, проходя по пустынным улицам Каменской. Партизаны и пулемёты были погружены на реквизированных ломовых извозчиков. При орудии, запряженном шестёркой добрых лошадей, шла конная часть юнкеров и сам полковник Миончинский. В патронной двуколке поместились две сестры и врач. Мною же был взят принадлежавший директору завода автомобиль, на котором я приспособил свой кольт; со мною поместились два юнкера инженерного училища с ломом и с разводными ключами для разборки жел. дор. пути; динамитных шашек достать не успели. Чернецов верхом, в фуражке мирного времени, в большом, крытом синим сукном, полушубке, с новенькими полковничьими погонами, нагнал отряд на деревянном мосту. Перейдя замёрзший Донец и миновав Старую стани-цу, отряд не пошёл по шляху, а ударил степью, избе-гая населённых пунктов. В Старой станице бросилось резко в глаза неприязненное отношение к нам казаков. Автомобиль плохо шёл по гололедице - нужна была цепь для колёс, и когда, не найдя другой, мы сняли од-ну цепь с колодца-журавля, то вся станица подняла галдёж, точно мы убивали кого-то среди бела дня. День начинался серый, промозглый; с неба падала мша и в степи стоял редкий холодный туман. Шли без дороги, обходя буераки - это удлиняло путь. И скоро стало очевидно, что проводник путает. Начали кружить. Чернецов пересел с коня в автомобиль, где был и проводник. Пошли по компасу. Стало ясно, что к 12 часам, как было назначено, к Глубокой мы не выйдем, но я уверен, что в это время никто, не говоря уже о самом Чернецове, не сомневался в удачном исходе дела, в полном грядущем разгроме врага. Необычность движения походным порядком в ледяной глухой степи только поддерживала общую веру в победу.
"ГИБЕЛЬ ЧЕРНЕЦОВА (ПАМЯТИ БЕЛЫХ ПАРТИЗАН)"
(Воспоминания чернецовского партизана Н. Н. Туроверова) Белое Движение было только проектом пробиравшихся на Дон из Быхова генералов Корнилова и Алексеева, а в Новочеркасске задыхался Атаман Каледин. Россия еще лежала распластанной в мёртвом равнодушии, когда на границах Дона, на его железнодорожных колеях, столкнулась городская чернь со своим пер-вым и заклятым врагом: детьми-партизанами. И уже потом, в дальнейшем движении, всколыхнувшем Россию, борьба никогда не была более жестокой, чем между этими первыми добровольцами двух идеологий. Было бы не моей задачей суммировать психологию участников Белого Движения, создавая общий тип; но я не ошибусь, наметив в юных соратниках Чернецова три общих черты: абсолютное отсутствие политики, великая
жажда подвига и очень развитое сознание, что они, еще вчера сидевшие на школьной скамье, сегодня встали на защиту своих внезапно ставших беспомощными старших братьев, отцов и учителей. И сколько слез,
просьб и угроз приходилось преодолевать партизанам в своих семьях, прежде чем выйти на влекущий их путь подвига под окнами родного
дома! Я задержался на партизанах, чтобы легче подойти к образу их вождя, есаула Чернецова. Партизаны его боготворили, и это - его лучшая характеристика. Он был ранен в ногу и ходил с палкой. Среднего роста, плотный и коренастый, точно сбитый. Я запом-нил его тёмные насмешливые глаза и смуглорозовый цвет лица. Находясь в военном Училище, я не имел возможности принять участие в начале детского похода на Дону; встречал лишь в декабрьские дни семнадцатого года
на новочеркасских улицах чернецовских партизан, — эти единственные фигуры в коротких, кожей наверх, полу-шубках, как и их трупы в простых гробах по дороге от собора на кладбище, всегда в сопровождении Атамана Каледина. И только в январе 1918 года, задержанный в Каменской, при свидании с родным Атаманским полком, я имел случай стать участником последних закатно-бле-стящих дней Чернецовской эпопеи. Гвардейская казачья бригада, вернувшаяся с фронта в декабре 1917 года и поставленная Калединым в районе станицы Каменской как заслон с севера, перестала су-ществовать. Рождественское выдвижение бригады на станцию Миллерово и свидание бригадных делегатов с красногвардейцами создали тогда такое убеждение у казаков: «Нас мутят офицеры. Красноармейцы люди, как люди. Пусть идут за буржуями и генералами дру-гие, а нам смотреть нечего — айда по домам!». И уже в начале января, среди разъезжавшихся по домам казаков гвардейцев, нашёлся столь нужный Москве «свой человек» — подхорунжий 6-ой Донской гвардейской батареи Подтёлков. Переворот в Каменской произошёл по-домашнему - без крови. Были сорваны погоны, «Центральная гостиница» заполнена арестованными офицерами, а казачий военнореволюционный комитет, под председательством Подтёлкова, обосновавшись в старом здании почты, по-слал Атаману Каледину телеграмму: «Капитулируй на нашу милость!». Свидание Атамана Каледина с Подтёлковым в Новочеркасске не дало никаких результатов, и когда северный карательный отряд красной гвардии беспрепят-ственно передвинулся
за спиной Подтёлковского Коми-тета от Черткова на Миллерово, - партизанскому отряду есаула Чернецова - единственной реальной силе Войска Донского - было приказано освободить Каменский район. Оставив небольшой заслон на станиции Зверево, в сторону переполненного красногвардейцами Дебальцева, есаул Чернецов разбил
налётом на разъезде «Северный Донец» пропущенных вперед Подтёлковских красных и на рассвете 17 января занял без боя станицу Каменскую. Столкновения с казаками, чего так опасались в
Новочеркасске, не произошло. Высланные на «Северный Донец» против партизан, «революционные» казаки ос-тались равнодушными зрителями короткого разгрома своих «иногородних товарищей», а сам Подтёлков, со своим комитетом и частью арестованных офицеров, за-благовременно передвинулся на станцию Глубокую, где к этому времени уже находились главные силы северной группы красногвардейцев, во
главе с товарищем Макаровым. Местный казачий нарыв, казалось, был вскрыт, и у Чернецова были развязаны руки для привычной уже операции против очередного красногвардейского отряда. Уже с утра 17 января в пустынной зале Каменского вокзала, около большой иконы Св. Николая Чудотворца, стояла очередь местных реалистов и гимназистов для записи в Чернецовский отряд. Формальности были просты: записывалась фамилия, и новый партизан со счастливыми глазами надевал короткий овчинный полушубок и впервые заматывал ноги в солдатские обмотки. Здесь же, на буфетной стойке, где еще на днях
ар-мянин торговал окоченевшими бутербродами, каменские дамы разворачивали пакеты и кульки, это был цен-тральный питательный пункт. Штаб отряда поместился в дамской комнате, у дверей которой стоял с винтовкой партизан; но Чернецова я нашёл на путях, около эшелонов. Он легко и упруго шёл вдоль вагонов навстречу мне, всё такойже плотный и розовый. Моя вторая и последняя встреча с ним была длиннее: в отряде был пулемет скольт», но не было «кольтистов», а я знал эту систему. Силы отряда, судя по двум длинным эшелонам с двумя трёхдюймовыми пушками на открытых платформах, показались бы огромными; но это был только фокус железнодорожной войны: большинство вагонов бы-ли пустыми. Каменскую заняли две сотни партизан с несколькими пулемётами и Михайловско-Константиновской юнкерской батареей, переданной Чернецову от новорожденной Добровольческой армии. Батареей командовал полковник Миончинский, георгиевский кавалер, отец «белой» артиллерии, позже погибший под Ставрополем. У него была военная дерзость, исключительная
способность учитывать и использовать обстановку в бою, ледяное спокойствие в опасности и бешеный порыв в нужный момент. В первый раз я с ним встретился зимой 1916 года, на одном из вечеров в тесном зале Каменского клуба.
Движение на Глубокую было намечено на следую-щий день, но к вечеру было получено сообщение о занятии станции Лихой со стороны Шмитовской больши-ми силами красногвардейцев. Каменская оказалась отрезанной от Новочеркасска; надо было поворачивать назад и ликвидировать непосредственную угрозу с тыла. Одно орудие с полусотней партизан было двинуто к Лихой сейчас же, а на рассвете 18 января был отправлен и второй эшелон, с орудием и сотней партизан. Состав из пустых вагонов был сделан особенно большим для морального воздействия на противника. Я поместил свой кольт на тендере идущего задним ходом паровоза, впереди была открытая платформа с пушкой. Поезд тяжело брал большой подъём. Вправо и влево от пути, словно вымершие, чернели в снегах хутора. На разъезде Северный Донец, около семафора ле-жало десятка три мёрзлых
трупов красногвардейцев в ватных стёганых душегрейках. Около 12 часов подошли к Лихой и стали немного позади нашего первого эшелона. Бой под Лихой и по своей обстановке, и по своим результатам, очень харак-терен для Чернецовских боёв, хотя сам Чернецов и не был этот раз со своими партизанами, задержавшись в Каменской для подготовки
глубокинской операции. Прямо перед нами, в полутора верстах, серело квадрат-ное здание вокзала. Сейчас же левее, по пути в Шмитовскую, дымили паровозы трёх больших эшелонов. А во-круг станционных построек, точно муравейник, копо-шилась на снегу тёмная масса красноармейцев. Выгру-зившиеся из вагонов партизаны рассыпались по обе стороны железнодорожного пути в редкую цепь и во весь рост,
не стреляя, спокойным шагом двинулись к станции. Какой убогой казалась эта цепочка мальчиков по сравнению с плотной тысячной толпой врага! Против-ник тотчас же открыл бешеный пулемётный и ружейный огонь, поддержанный артиллерией. Над нашей цепью
вспыхнули дымки шрапнелей, гранаты взрывали снег около наших эшелонов. Полковник Миончинский, вскочив на угол моего тен-дера, подал команду — первым же попаданием разбило паровоз у заднего эшелона противника: все его три состава остались в тупике. Партизаны продолжали всё так же спокойно, не стреляя, приближаться к станции. Было хорошо видно по снегу, как, то один, то другой партизан падал, точно спотыкаясь. Наши эшелоны медленно двигались за цепью. Огонь противника достиг высшего напряжения; но с нашей стороны редко стреляло одно или другое орудие, да захлёстывался мой кольт и максим с другого эшелона. Уже стали хорошо видны отдельные фигуры
красногвардейцев и их пулемёты в сугробах перед станцией. Наконец, наша цепь, внезапно сжавшись, уже в двухстах шагах от противника, с криком «Ура!» бросилась в штыки. Через двадцать минут всё было кончено. Беспорядочные толпы красногвардейцев хлынули вдоль
полотна на Шмитовскую, едва успев спасти свои орудия. На путях, платформах и в сугробах, вокруг захваченных двенадцати пулемётов, осталось больше сотни трупов противника. Но и наши потери были велики, особенно среди партизан, бросившихся на пулемёты. Был ранен руководивший боем поручик Курочкин. Уже в сумерках сносили в вагоны раненых и убитых парти-зан. А в пустом зале станционного здания, усевшись на замызганный пол, партизаны пели: «От Козлова до Ростова Гремит слава Чернецова!». Утром половина отряда с ранеными и убитыми вернулась в Каменскую. Перед отходом эшелона приехали верхами с десяток казаков из соседних с Лихой хуто-ров. В это время переносили из одного вагона в другой раненого в живот подростка-партизана. Его глаза были закрыты, он протяжно стонал. Казаки проводили глазами раненого, повернули лошадей. «Дитё еще... И
чего лез, спрашивается?..» бросил один из них. Я вернулся на паровозе в Каменскую около двух часов, в надежде найти в местном арсенале недостающие нам орудийные снаряды. Каменский вокзал обстреливался высланной с Глубокой на платформе пушкой; у
вагона с трупами партизан стояла толпа, опознававшая своих детей, знакомых, а в вокзальном зале шла панихида. Около вокзала я встретил обезумевших от горя мать и отца — они бежали к вагону с мертвецами: им кто-то сказал, что я убит. Вечером вернулись остававшиеся на Лихой партизаны и была получена телеграмма от Атамана Каледина: есаул Чернецов был произведён прямо в полковники; партизаны получили Георгиевские медали. Поздно вечером, в дамской комнате вокзала, был
составлен план завтрашней ликвидации глубокинской группы красногвардейцев. Сам Чернецов, с полутора сотней партизан, при трёх пулемётах и одном орудии, должен был, выступив рано утром 20 января походным порядком (это был первый случай отрыва от железной дороги), обойти Глубокую с северо-востока, испортить железнодорожный путь и атаковать станцию с севера. Оставшаяся часть партизан, с другим орудием на плат-форме, при поддержке офицерской дружины, должна была, продвигаясь по жел. дороге, одновременно ата-ковать Глубокую в лоб - с юга. Атаки приурочивались точно к 12 часам. Таким образом, операция рассчитывалась на окружение и полную ликвидацию противника. Его силы определялись
приблизительно (в то время разведок не вели, а определяли численность врага уже в бою) в тысячу с лишним штыков. Но, повторяю, вопрос с Подтёлковским комитетом считался ликвидированным
и возможности встречи с «красными» казачьими силами никто не допускал, так как не было даже слухов о их существовании. Подъём среди партизан после блестящего дела под Лихой был огромен. Никто не спал в эту длинную январскую ночь. Залы и коридоры Каменского вокзала были заполнены партизанами, с возбуждёнными, блестящими глазами: всех чаровал завтрашний решительный и несомненно победный день. Сужу по себе: когда мне было предложено остаться с моим кольтом в Каменской для охраны вокзала, то какой острой, какой оскорбительной обидой показалось мне это предложение, и сколько отчаянного упорства я приложил, чтобы отстоять своё участие в обходной колонне Чернецова! В мутном январском рассвете колонна Чернецова двинулась от вокзала, проходя по пустынным улицам Каменской. Партизаны и пулемёты были погружены на реквизированных ломовых извозчиков. При орудии, запряженном шестёркой добрых лошадей, шла конная часть юнкеров и сам полковник Миончинский. В патронной двуколке поместились две сестры и врач. Мною же был взят принадлежавший директору завода автомобиль, на котором я приспособил свой кольт; со мною поместились два юнкера инженерного училища с ломом и с разводными ключами для разборки жел. дор. пути; динамитных шашек достать не успели. Чернецов верхом, в фуражке мирного времени, в большом, крытом синим сукном, полушубке, с новенькими полковничьими погонами, нагнал отряд на деревянном мосту. Перейдя замёрзший Донец и миновав Старую стани-цу,
отряд не пошёл по шляху, а ударил степью, избе-гая населённых пунктов. В Старой станице бросилось резко в глаза неприязненное отношение к нам казаков. Автомобиль плохо шёл по гололедице - нужна была цепь для колёс, и когда, не найдя другой, мы сняли од-ну цепь с колодца-журавля, то вся станица подняла галдёж, точно мы убивали кого-то среди бела дня. День начинался серый, промозглый; с неба падала мша и в степи стоял редкий холодный туман. Шли без дороги, обходя буераки - это удлиняло путь. И скоро стало очевидно, что проводник путает. Начали кружить. Чернецов пересел с коня в автомобиль, где был и проводник. Пошли по компасу. Стало ясно, что к 12 часам, как было назначено, к Глубокой мы не выйдем, но я уверен, что в это время никто, не говоря уже о самом Чернецове, не сомневался в удачном исходе дела, в полном грядущем разгроме врага. Необычность движения походным порядком в ледяной глухой степи
только поддерживала общую веру в победу.