Виталий Владиславович Науменко (1977–5 июля 2018) — поэт, прозаик, переводчик, литературный редактор, критик, драматург, сценарист.

Родился в городе Железногорске-Илимском Иркутской области. Учился в Железногорской средней школе № 3.
Окончил филологический факультет Иркутского государственного университета.
Автор пяти поэтических книг.
Одно из последних публицистических произведений известного прозаика, эссеиста, литературного критика Виталия Владиславовича Науменко вышло в свет в 2017 году под названием «Там, где я не был», в котором воспоминания автора, основанные на записях, сделанных в начале 2000-х годов в поездке в Париж.
Лауреат премии Виктора Астафьева (Красноярск), журнала «Интерпоэзия» (Нью-Йорк) за лучшее оригинальное стихотворение года, победитель Волошинского конкурса (Коктебель) за поэму «Радищев».
Публикации: «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Арион», «Новая юность», «Урал», «Сибирские огни», «День и ночь», «Крещатик», «Аксьон поэтик» (Париж), «ИФ» (Марсель) и мн. др.
Основатель (совместно с Анатолием Кобенковым) альманахов «Иркутское время» и «Зеленая лампа» (Иркутск), Фестиваля поэзии на Байкале, литературной премии имени Сергея Иоффе.
Член Союза российских писателей и Международного ПЕН-центра. Проживал в Москве, потом вернулся в Иркутск, в последнее время жил в родном городе Железногорске-Илимском. В своем родном городе и умер.
***
Я перееду, книги переставлю,
И ночь сменю на день, пусть женщина ушла,
Я с самого утра приоткрываю ставни.
И даль светла.
Не так же, как печаль, но есть причуда:
Она искала, дождалась, нашла...
Ей жить и ждать: зари, мгновенья, чуда.
Не помнить зла.
Не помнить, где она забыла сигареты
И много улыбалась невпопад.
Хотела говорить про то, про это,
Про Летний сад.
Ну, дай ей Бог на том и этом свете
Узнать, как он
Еще плывет по неживой планете,
Земной, как сон.
Я как слепой, порой, проснувшись, вижу,
Ее — прямой лежащей на спине:
Одну ее: “Ложись ко мне поближе,
Забудь про всё, что знаешь обо мне”.
“ Где мы плывем — с минуту нас не будет,
А память — жизнь твоя,
Игра, в которую играли люди,
Играла я”.
***
Кто выдумал это старушечье лето,
где гулконемой одуванчик цветёт
и лезет в глаза и дышать не даёт?
Кто выдумал с лёту дыру и заплату?
Что чувствует он? — каждый шорох, движенье,
цветенье природы и приумноженье
таких же, как он, набирающих сок,
чьи слёзы — вода. А вода дождевая —
обозная, грозная и гроздевая…
Когда бы ты сжился, когда бы ты смог…
Кто выдумал дату, билет до обратно?
По горлу захлёстом скользит перелёт.
Кто выдумал дату, дурную примету:
чтоб пущен был злой одуванчик в расход,
рассеян по свету?..
Виталий Науменко
РАДИЩЕВ
(короткая поэма)
Из недр густейшей мглы, смертообразна сна…
А. Р.
1.
Славянка ли, любить умевшая,
Мне эту долю нагадала,
Или чингизка сумасшедшая,
Живущая на два подвала,
В бреду похмельном нашептала?
Над поселеньем свет сиреневый
Горит такими же огнями,
Но сколько время ни разменивай,
Мы не сойдемся временами.
Землею, разве что, под нами.
Что, Стернов пасынок, ты видывал:
Крестьян с улыбкою щербатой,
Заездивший свой путь до выбоин,
К чинам от пажеского штата,
Бессмысленный, замысловатый?
Ты цвет российской уголовщины,
А дело всё-таки пропащее.
Гляди теперь, как зреют овощи
И женщины плодоносящие,
Слезами к небу обращенные.
Подбитых в силе тащат волоком,
Когда идут на них облавою.
Живи не воздухом, а — продыхом,
И да продлится над державою
Снег, догорающий за воротом.
2.
На месте пробелов темноты.
Будь проклят дурак-беллетрист,
Оттуда наставивший ноты,
Где вьюг высверляется свист.
Кого я обманывал словом?
Каким просвещеньем грозил
Пространству, которое кровом,
Бескровный, вообразил
И тут же одумался? Боже,
Твой космос страшней моего,
Мой выстужен весь, уничтожен,
Да он и достоин того.
Зачем же домысливать ужас,
Углы, где хозяйствует мгла,
Вывертывать чернью наружу
И прозой скоблить добела?
3.
Не добили, и то слава Богу.
А добили бы — может, не мне
Выпал чет выходить на дорогу…
Перспектива открыта вполне.
Белизною всеобщей больничной
Славен этот обложенный край,
А не модой твоей заграничной
За царицын крещеный раздрай
Выяснять отношения с небом,
Под которым, нехоженым тут,
Все спасаются водкой и хлебом
И острожные песни жуют.
4.
Ы — Ылым, толкающее в грудь.
Вот твой сон — ворочайся, скрипи.
Долгий санный след не позабудь,
Ледяною коркою скрепи.
Что еще? От оспы прививай,
Мертвым устанавливай черед.
Для того играют в «каравай»,
Чтоб легко медведи шли в народ,
Чтобы танцевали на цепи,
В дудку из могилы пел мертвец.
Это сон, — ударили, терпи;
Литеры разбрызганы вконец.
5.
Культурный слой, удобренный тобой,
Поверх закидан комьями, камнями,
Опухшим снегом, редкою землей.
А сверху — сверху утрамбован нами,
Чтоб не пробился никакой травой,
Деревьями, теченьями, ручьями.
И памяти наставник отставной
Не околдован бабкиными снами,
А тихо принимает жребий свой,
Ложится в землю запросто с дровами,
И всё же светит, лечится, больной,
Сквозь черноту — чернилами, червями.
6.
Этот Овидий… Сюда бы его заслать,
Выпустить на мороз и говорить заставить
Тёмной латынью. Вольность везде видать
И далеко видать, где не видать заставы.
В свиток свернется на огоньке тетрадь.
Ради цепной, цепкой своей державы
Можно молиться, крестик нательный ржавый
Жадной рукою можно покрепче сжать.
Или пробить, как полынью, окно;
Доброму барину выдан патент проехать
В дом ледяной, стало быть, суждено
Под шепоток крестьян, щелкание орехов
Или под волчий вой пешней нащупать дно.
Слово вопит, тонет в тайге, как эхо.
2008–2009 г.г.
***
Как карандаш в пенале,
Я в комнате своей,
И строчки побежали
Короче и мертвей.
Не сделаешь из гроба
Пылающей ладьи;
Что помнят эти книги
И барышни твои?
Был юноша прекрасный,
Его уж нет давно,
И все вокруг ужасно,
И все предрешено.
Напрасно ночью темной,
Каких немало тут,
На голос оглушенный
Менады прибегут…
***
Брось, не садись, этот поезд уходит не скоро,
А как уйдет, так билетов уже и не надо.
Город кипит, потому что он город как город,
Там не алеют аллеи тенистого сада.
Руку свою не давай мне — ночная прохлада
Лезет, куда ей не надо, но повод есть повод.
Ночь наступает, и запах витает жасмина,
Будем любить, если нас не убьет этот холод
Вместе стоящих, тогда он прицелится мимо.
Это тепло — отголосок, пускай, говори, что не надо,
Ты не такая, я вызубрю неуловимо:
Как мы уходим, так люди уходят с парада,
Флаги свернув, закурив, задыхаясь от дыма.
***
С чем же сравнить тебя: выщербленная пластинка?
Пепел, ложащийся к праху сгоревших сосен?
Веки-то приоткрой: это весна ли, осень,
Жизни моей слабая паутинка
Прямо перед глазами.
Я твою руку помню,
Все эти выемки, музыка не смолкает.
Ветер хрипит, что ему, он-то знает:
Кот это — да бесшумно да молоко лакает.
Больно и страшно, страшно
Позже, намного позже. Это
Август, ну то есть лето, спето, конец куплета:
Смерть или всё сначала: Первая сигарета?
Не пошла, поцелуи, дальше смех, а не имя,
Это, ну мы с тобою улицу перебежали,
Руки б наполнить так, чтобы промеж руками
Нежная, стройная музыка дребезжала!
Стонет пластинка, стонет,
Сердце чудИт и бьется.
Ветер порвется, заткнется радиоточка в вагоне,
А если да феникс да птица да нас догонит,
Мы же проснемся. Мы же проснемся? Правда?
Будут: толкучка, давка, музыка, отголоски парада,
А пока это просто девочка возле ларька, пьяная и красивая, сама над собой, выщербленная, смеется.
МОЛОДОСТЬ. ТВОРЧЕСТВО. НЕСВОЕВРЕМЕННОСТЬ.
***
Где-то в восьмом классе я поехал на литературный семинар в Иркутск. Тогда был еще один Союз писателей, наш тоже был, но неофициальный. Это сейчас их много. В итоге мне подарили грамоту и, по-моему, чайник. Я жил в комнате с парнем из Байкальска, который все время ходил туда-сюда и говорил, что его любимый поэт: Игорь Корнелюк. Выступление. Я выступил, все в автобус и на обед. А ко мне какой-то мужик привязался. Почему ко мне? Начал объяснять, как правильно стихи писать: «Вот ты пишешь «уж», так нельзя, уж — это змея» и всё в таком роде. Я думаю: как же мне на обед попасть? А он все свое гнет. Я же — воспитанный мальчик и должен делать вид, что внимательно слушаю.
***
Страшно боялся иркутских поэтов. Это же для меня тогда были небожители. Я с ними не то, что не разговаривал, я от них прятался. Когда мне в знак приветствия поклонился Марк Сергеев, я просто не знал, как реагировать. Встал и застыл.
***
Мне исполнялось двадцать пять, Кобенков: ну, и кто у нас в Союзе писателей в этом году юбиляры? Я говорю: «Я юбиляр». Он мне: «Да-ты куда? Давайте серьезно». Сегодня мне сорок, а чувствую себя лет на десять. Огромное спасибо всем, кто поздравил! Это не инфантильность, скорее время меня обмануло и обогнало. Время изменилось невероятно. А я вообще никак не изменился. Сижу, вспоминаю какие-то семинары, которые никому неинтересны.
***
Понравилась публикация Ольги Брагиной о том, что в стихи поэта можно влюбиться, а в него самого нет. Я раньше тоже так думал. Тут проблема в другом: плохие поэты те, которые подменяют словами отсутствующую личность, то есть пустоту. Я не знаю ни одного замечательного поэта, с которыми дружил и дружу, отличающегося от своих стихов. Главный момент, откуда начинается поэзия: ты должен забыть, что надо кому-то понравиться. А те, для кого она род самоутверждения, пускай идут и погуляют.
***
Кобенков мне говорил: «Надо дожить до сорока». «Зачем?» «До этого ты обращаешь внимание на свой возраст, а потом уже не будешь».