✨Новый Купянск✨:

✨Кругооборот металла.
Я никогда не работал на Купянском литейном заводе. Более того, всю жизнь проезжал мимо Ковшаровки, как мимо загадки, где поселок стоит без улиц, будто кто-то специально стер с проекта все линии, оставив лишь намерения.
Но однажды я очутился в кабинете великого начальника — настолько большого, что от его фигуры дрожал воздушный слой, как над раскаленным металлом.
Он уверял меня, что Купянский литейный завод мирный, тракторный, сельскохозяйственный.
– Головки блока для ХТЗ, – сказал он. — Производство самое обычное.
Мне стало смешно, хотя смеяться было рискованно. Человек выглядел так, будто может одновременно подписать приказ и вынести табуретку, если что.
- Скажите, - спросил я, - разве обычный завод строит самый большой в Союзе поселок без улиц? Разве мирное предприятие содержало огромные базы отдыха в Сочи и Грузии, современные пионерские лагеря и целый городок с больницами, школами и Домом культуры?
Начальник хмыкнул:
— Государство заботилось о людях. - Государство не работает бесплатно, - сказал я.
– Оно инвестирует. В том, что пахнет войной.
Или готовностью к ней.
Он сузил глаза:
– Ты там не работал ни дня.
– Именно поэтому я вижу все, – ответил я.
– У меня нет производственной слепоты.
И я стал говорить. Не об официальных версиях, а о том, что сохранилось в человеческой памяти — сильнее любых архивов.
О том, что завод мог выпускать две-три головки для тракторов, а потом внезапно переключаться на танковые детали, словно ждал невидимого сигнала. Из трех головок две возвращались браком — но брак был частью кругооборота, частью ритуала переплавки. Что металл не исчезал в отходах, а ходил по кругу.
Начальник напрягся, и пол под ним едва прогнулся как под шагом невидимого танка.
Я продолжил:
— Ковшаровка… Понимаете, это не просто поселок. Это как сон, в котором ты знаешь дорогу, хотя она нигде не отмечена. Он поднял бровь, будто я что-то сказал непристойное.
- Поселок построили так, - объяснил я, - будто архитектору дали не план улиц, а карту секторов. Дома стоят как отдельные организмы. Между ними — не улицы, а направления движения, выбирающие тебя тропы, а не наоборот.
– Плохая планировка, – буркнул он. - Слишком хорошая планировка, - сказал я.
И я рассказал ему, что знал слишком хорошо. О школах, где дети учили не только математику, но и ритм заводских смен.
О больнице — тихой, большой, будто она лечила не людей, а последствия тяжелого труда.
О вечерах, когда поселок звучал по-особому: редкие шаги, лай собак, голоса во дворах — и над всем этим ровный, глухой, уверенный гул завода. Не вентиляция.
Не мотор.
Сердце.
Сердце поселка, которое било ровно — так, будто оно круглосуточно переплавляло какой-то невидимый металл.
Я на мгновение закрыл глаза — и снова услышал тот вечерний гул, от которого внутри становилось спокойно, как рядом с большим животным, которое тебя знает и не трогает.
— Люди любили Ковшаровку, — сказал я, — не по удобству. А за то, что она была настоящим домом. Уникальным. Местом, где каждый двор что-то значит, а каждая тропа ведет к чьей-то двери.
Начальник умолк. Видно, попытался представить себе поселок без улиц и не смог.
— Но завод упал после Союза, — сказал он наконец.
— Будь он военным — его бы сохранили. – Или уничтожили первым, – ответил я.
- Самая опасная тайна - та, что может заговорить.
Он хотел что-то возразить — но в этот момент пространство кабинета дрогнуло, словно растворилось, открыв огромный литейный цех. Я видел его так, словно там всегда стоял.
Ковши, краны, расплавленный металл, блестящая дорожка огня на полу. Начальник побледнел.
– Откуда ты все это знаешь? – тихо спросил он.
– Я же говорил, – ответил я. – Я там не работал ни дня.
В реальности цех исчез – мы снова стояли в кабинете. Но гул остался.
- Поселок построили ради завода? – спросил он.
– Нет, – сказал я.
- Завод построили ради поселка. Чтобы в нем было все – школы, спорткомплекс, путевки в Сочи. Чтобы дети росли крепкими. Чтобы металл плавил не только детали, но и характеры.
Мы умолкли. И в этой тишине сквозь стены кабинета прорвался знакомый звук — низкий, глубокий, похожий на медное дыхание под землей.
Гул. Дыхание. Металл, не желающий остывать.
Начальник вздрогнул.
— Так что все-таки производил завод? – спросил он.
– Все, что нужно было стране, – ответил я.
– И немного больше. То, что не писали в отчетах.
Я улыбнулся: – А вы говорите: «головки для ХТЗ». Он потупился.
Кажется, и он услышал этот гул.
В протоколе он написал: «Имеет собственное мнение».
И поставил точку.
Но гул не прекратился. Потому что заводы умирают только в документах. А в памяти они продолжают дышать. Так же, как дышит и моя Ковшаровка — поселок без улиц, но с дорогами, ведущими туда, куда человеку иногда нужно вернуться, чтобы вспомнить, кем он был. И кем она остается.
Автор: Олег Михайлович. https://t.me/New_Kupyansk/20595?single