В этот день, 14 лет назад, нас покинула Вия (Алида) Фрицевна Артмане – народная артистка СССР, кавалер двух орденов Ленина, ордена Дружбы народов, лауреат Государственной премии, дважды лауреат Всесоюзных кинофестивалей.

В театре сыграла свыше трёх десятков главных ролей. В кино – добрую полусотню. Была самой популярной советской актрисой из Прибалтики. Перед смертью крестилась в православную веру под именем Елизавета.
Всегда я ею восхищался. Увидел вживую - влюбился. Вариантов на сей счёт не существовало. Каждый мужчина, которому судьба дарила общение с этой удивительной женщиной, как муха в паутину, попадал в сети её потрясающего обаяния. Причём она тех сетей никогда специально не расставляла. Не обладала даже элементарным женским кокетством, зато искренна была потрясающе. Мои комплименты почти простодушно парировала с этаким характерным латвийским акцентом: «Ну что вы, Михаил. Разве ж я не понимаю, что у меня и грут-ть небольшая, и бётра плоские, и вообще фигура моя, как эт-то теперь говорят-т, не очень сексап-пильная». И лишь под ураганом моих настойчивых доказательств с трудом соглашалась, что «да, в молодости, возможно, немножко и обладала женской привлекат-тельностью». Меж тем, она всю жизнь была красавицей потрясающей. Не зря же её так люто ревновал муж известный латвийский актёр Артур Димитерс. По части соблазна представительниц слабого пола он слыл великим докой. В любой компании всегда верховодил. Обаянием обладал неотразимым и языком, что твоя бритва. Совратил её, будучи женатым на очень известной элитарной художнице Джемме Скулме. Тискал-тискал за кулисами весь такой из себя шикарный, остроумный, нахальный - живое воплощение мужчины-идеала, - и она не устояла: отдалась ему прямо в гримерной. Казнилась тем, что согрешила, но ничего поделать с собой не смогла…
- Всю жизнь я любила своих партнёров. Всегда искала в них мужчину, которого не было со мной рядом и которого так хотелось иметь. И нежность, которой мне в быту не хватало, я от партнёров получала. От того же Жени Матвеева, когда мы снимались в «Родной крови». А муж мой, в самом деле, был очень ревнивым, потому что грешил задолго до меня. Я была намного (на 14 лет – М.З.) моложе его. Он не соответствовал моим мечтам, но я смирилась. И никогда полностью счастливой с ним себя не чувствовала. Хорошего женского счастья мне судьба не подарила. Меня вообще с детства никто не щадил. Кроме мамы. А доброго, надежного и любимого мужчины рядом, увы, не было. Был отличный актёр и мне помогший стать хорошей актрисой. Был отец моих детей. Понимал меня и много прощал мне такого, чего другие мужья своим жёнам не прощают. И бог меня не осудит за такую откровенность. Дети уже давно меня поняли. Они хранят о нём светлую память, и это замечательно. Так и быть должно.
Когда муж умер, его театр хоронил. Тетки, которые там работали, шептались по углам: «Смотри, ни слезинки не уронила. Знать, не любила». А я только через две недели ощутила, что его со мной нет. И никогда уже не будет такого в нашей жизни, как было раньше. Ведь что бы я там вам ни говорила, но Артур для меня и я для него долгие годы являлись взаимной отдушиной. За день столько с нами случалось. Вечером придем домой, сядем на кухне, выпьем по рюмочке и рассказываем друг дружке обо всём. Худо, что Артур теми рюмочками не ограничивался, и это, в конце концов, свело его могилу преждевременно.
...С Вией Артмане я познакомился в 1979 году. Она только что отметила свой первый замечательный юбилей и ещё находилась под его впечатлением. Впрочем, как и вся Рига. Представь себе, читатель. Её квартира располагалась в нескольких кварталах от Художественного театра имени Райниса – примерно, с полкилометра. Так вот в день рождения актрисы, дорогу, по которой она ходила ежедневно на работу в театр поклонники устлали живыми розами! (Вот уж не меньше миллиона их там было - точно!). А торжества по случаю полувековой даты Вии Фрицевны длились неделю. И кто бы тогда мог даже в самом страшном сне вообразить себе, что пройдет каких-нибудь пятнадцать лет - и быдло, зловонные националистические карлики, захватившее власть в той же Латвии, заявят любимице советского народа: «Вы для нас - никто. Пусть советская власть, которой вы так заботливо служили, беспокоится о вашей пенсии. В свободной Латвии вы на неё не заработали!». Вот уж воистину: все холопы, которым удалось свергнуть своих хозяев, становятся хуже их во стократ. Так ещё в Древнем Риме рабы-гладиаторы, оказавшиеся на свободе, заставляли патрициев биться на арене до смерти себе на потеху. Лишь один Спартак выступил против этого, понимая, что варварством варварства никогда не истребить. Впрочем, со Спартаками, вообще с благородством помыслов и поступков в Прибалтике до сих пор великая напряжёнка. Одно слово: тормоза.
Если вдуматься, трагедия этой, вне всякого сомнения, великой актрисы - есть трагедия многих советских людей, в своё время пошедших на поводу у коварных, злых националистов и пигмеев от политики. А в далеком 79-м о тех и других понятия ведь никто не имел. В Ригу я приехал от «Красной звезды» и был встречен руководством театра, самой Вией Фрицевной как очень желанный гость. Мы несколько часов беседовали с ней в кабинете директора театра, уставленном множественными поделками художественного прибалтийского промысла. Пили чай с коньяком и знаменитым местным бальзамом. Был я приглашен на вечерний спектакль.
Зрительный зал национального Художественного театра имени Райниса потряс меня своим великолепием. В Советском Союзе на ту пору не существовало более респектабельного театра, чем в «колониальной», как впоследствии выяснилось, Риге. После спектакля опять же в кабинете директора собрались почти все игравшие актёры. Хозяйничала Вия Фрицевна как секретарь партийной организации коллектива. Она представила меня своим коллегам, и я до того растерялся, что слова путного не мог промолвить за исключением того, что от такого внимания к своей скромной персоне вот-вот провалюсь сквозь землю. Артмане заразительно смеялась и говорила, что в их театре ещё со времён основателя Эдуарда Смильгиса так повелось: гостей из столицы встречают с особым вниманием. «Знайте, что латыши вообще гостеприимны как кавказцы!»
Мы все так думали. И, оказалось, все ошибались. Но жесточе других ошиблась Вия Фрицевна. Именно поэтому её непростую и вместе с тем поучительную в своём трагизме биографию есть смысл вспомнить подробнее.
Родилась она и выросла в деревне через четыре месяца после случайной и нелепой смерти отца. Маму с дочерью-крохой родители мужа выгнали с хутора, испугавшись, что по латышскому закону девочка когда-то сможет претендовать на все хозяйство. Молодая вдова скиталась от одних богачей к другим, покуда не оказалась в Риге прислугой у фабриканта. Его взрослые дочери учились в Берлине: одна в балетной школе, другая пению. Развлечения ради они занимались с маленькой Алидой танцами и пением. Девочка оказалась на удивление способной. Впрочем, Вия Фрицевна на сей счёт была несколько иного мнения:
- Я всего в жизни добивалась сама. И в студию Театра имени Яна Райниса сама пришла. Никакими способностями не блистала. Старшие коллеги надо мной просто издевались: «Ну что это за актриса, ни сисек нет, ни задницы приличной. А самое главное - профиль отсутствует». Я жутко комплексовала. И только такой замечательный человек, каким был основоположник латышского национального театра Эдуард Смильгис, сумел рассмотреть во мне артистические задатки. Это Бог меня с ним свёл. Смильгис вырастил меня как актрису. У него все женщины долго оставались молодыми. То есть, они, конечно же, с годами старели, но этот мастер умел поддержать в актёрках молодость какими-то только ему одному ведомыми способами. И профессиональной уверенности, ответственности за свое дело он нас научил. Я поэтому в телефильме «Театр» по Сомерсету Моэму играла свободно и расковано.
- Согласитесь, Вия Фрицевна, что в этой, по-моему, лучшей вашей кинороли вы проявили самую суть свою, сердцевину собственного характера, обнажили некую потаенность, возможно, очень отдаленные уголки своей души, которая у всех у нас есть все-таки потемки?
- Того, чего в тебе нет, сыграть невозможно. А уж сыграть достоверно невозможно и подавно. Но я согласна с вами лишь отчасти. Всё же, на мой взгляд, лучшим моим достижением в кино является фильм «Родная кровь», поставленный режиссером Михаилом Ершовым по повести Фёдора Кнорре. Эта роль, во-первых, была первой моей работой, с которой я вышла к всесоюзному зрителю. Кроме того, именно на берегу Волги, где шли съемки фильма, я впервые занялась серьёзным изучением русского языка. Я и раньше могла общаться с русскими людьми на бытовом уровне. Но то было одно, а после усиленных занятий мне стали доступны сокровища русской литературы, бесспорно, самой мощной в мире. Я стала духовно неизмеримо богаче. И вот с высоты этого опыта я часто задумываюсь над тем, почему люди не коренной национальности, живущие в Латвии, не знают латышского языка. Живут 20, 40 лет, а элементарно объясниться на латышском не умеют. Не знаю, чего в этом больше - нежелания или неуважения к народу, среди которого живешь. Общение человеческое и желание изучить иной язык, по-моему, вещи взаимообусловленные.
Они действительно взаимообусловленные, кто бы спорил. И рассуждения Вии Фрицевны на эту тему тоже не безосновательны. Однако вся беда в том, что с подобных сетований, вполне вроде бы благопристойных и справедливых, вся буча-то в Прибалтике и начиналась. А потом, захваченная вихрем националистических страстей, Артмане демонстративно перестанет быть председателем художественного совета Дворца культуры объединения «ВЭФ», заместителем председателя Советского комитета защиты мира, депутатом Верховного Совета Латвии, бессменным (в течение двенадцать лет!) секретарем парторганизации театра. Более того, на волне бешеной «отсоединительной от СССР» эйфории актриса в начале девяностых опубликовала в СМИ гневное письмо, озаглавленное «Требую извинения!» (за «советскую оккупацию – М.З.), где было лобовое и откровенное заигрывание с председателем Народного фронта Дайнисе Ивансе и вообще с националистическими идеями.
Откровенно говоря, я был шокирован. Да у мягкой, деликатной женщины, терпеливой в лучших латышских традициях и в лексиконе-то не наблюдалось всех этих митингово-императивных «требую», «долой», «заявляю». Стало ясно: националисты уксусно-прибалтийского разлива бессовестно и нагло употребили в своих корыстных целях известную на весь Союз актрису. Оставалось лишь с прискорбием и досадой ждать, когда они её выбросят на мусорную свалку. Что и случилось. В 1998 году мы встретились накоротке, как оказалось, последний раз:
- Да, Михаил, ошибок допущено много. И за них судьба меня наказала уже двумя инсультами. А в минувшем декабре случился инфаркт. Пришлось впервые в жизни встречать Новый год в больнице. Оказалось, что это не так страшно, как возвращаться после больничной койки не в свою квартиру, где прожила более сорока лет, а в деревенскую постройку, которая не приспособлена к зимнему в ней проживанию. Но что мне оставалось делать, если собственную квартиру пришлось бросить. У дома, в котором мы обитали, нашлись новые хозяева. Якобы они являются наследниками тех, кто владел зданием до 1940 года. На самом деле всё это полная ерунда. Просто ушлые людишки купили нужные бумаги и поставили себе целью избавиться от жильцов. Ситуация, в которую я попала, очень смахивает на сталинский ГУЛАГ. Можно сказать, что я уже пять лет отсидела - эта кошмарная история тянется с 1993 года. Объявившие себя домовладельцами дельцы, по сути, выставляют за дверь людей, у которых вся жизнь прошла в этих стенах и которые никому ничего не должны, ни перед кем, ни в чем не виноваты. Но новоявленные хозяева ещё умудряются прикрываться буквой закона, мол, всё делается правильно. При этом минувшей зимой средняя температура в моей квартире не поднималась выше нуля градусов. А как иначе, если два с половиной года не работает отопление, нет горячей воды? Кто выживет в таких условиях? Нас силой вынуждают уходить. Всё это трагично. Трудно смириться с подобными жестокостью, беззаконием и безобразием, но, к сожалению, сейчас в Латвии много людей, оказавшихся в положении сродни моему.
- Неужели никак нельзя бороться с подобным беспределом?
- Бессмысленно и бесполезно. Я оставляю квартиру.
- У вас нет ощущения, что определённые силы в своё время воспользовались вашим именем для достижения независимости, а потом наглым образом вас предали?
- Об этом я стараюсь не думать, чтобы не копить в душе злости и ненависти. Понимаете, мы в то время испытывали какую-то восторженную эйфорию. Нам всем, и мне в том числе, казалось, что мы боремся за свободу. И свобода на самом деле - это прекрасно. Весь вопрос, как ею распорядиться. Никогда прежде национальные недоразумения в Латвии не возникали, а что творится сейчас - это позор. Нет, лучше бы не делить людей по национальному признаку. Сейчас в Латвии трудно всем. Я ведь не случайно рассказала о том, в каком положении нахожусь. У меня ни перед кем нет никаких преимуществ. Я живу бедно, хуже, чем бедно. Слава Богу, что есть дом на хуторе. Когда-то им владел талантливый латвийский композитор Эмил Дарзиньш. Стоит дом у дороги. Автобусная остановка - рядом. Я на работу езжу в Ригу каждый день. Если спектакли заканчиваются поздно, прошу кого-нибудь меня подвезти.
Сейчас я не связываюсь ни с какой партией, хотя раньше была очень активным общественным деятелем. За это меня на каждом шагу попрекают. Мой сын Каспер написал в газету статью «Сколько стоит Вия Артмане?» Шум поднял большой, призвал людей опомниться. Ведь во время моей общественной деятельности сотням людей я помогла получить квартиры. Полагала, что добрые дела как-то отзовутся. И нам действительно дали жильё – три квартиры на выбор, но, как это говорится, за выездом. Мы остановились на той, которая была ближе к театру. К сожалению, в ней когда-то случился пожар. Каспер говорит: «Ничего, мама, возьмём кредит и восстановим квартир». Так и сделали. Но тут случилось жуткое повышение цен на все строительные материалы. А в квартире нужно было настилать полк, менять потолок, все окна. Наших с Каспером денег не хватало на такой серьёзный ремонт. (Вии Фрицевне, в конце концов, назначили пенсию в 120 латов, примерно 7200 российских рублей – М.З.). Пришлось квартиру продать, чтобы рассчитаться с банком. И теперь я корю себя за то, что, поддавшись минутной слабости, позволила страшную бестактность: показала людям, что мне тяжело и больно. Никогда раньше не позволяла себе этого. Сколько раз было мне больно, а я улыбалась. А тут не выдержала – сильно много горя обрушилось на мои уже немолодые плечи. Вдобавок ведь меня ещё и ограбили. Унесли из дома все более менее ценные вещи, начиная с телевизора «Филипс» и кончая моими картинами, да теми немногими драгоценностями, которые всю жизнь собирала. Тут поневоле дашь слабину. А люди не любят этого. Актрису хотя видеть счастливой. Такие, как я, не нравятся. Импонируют те, кто требует защиты. Гордых не любят. У меня всю жизнь был девиз: «Недруг возрадуется твоей слабости, а друг будет презирать».
Очень меня эта кража подкосила. А дети и внуки успокоили: не расстраивайся, говорят, мама. Люди от бедности и безысходности на воровство пошли. Неужели мы без телевизора и побрякушек не проживем. Подумала: а и правду говорят, мои родные. Я всегда встречала трудности с вызовом. Когда спрашивают, как дела, всегда отвечаю, что очень хорошо. Но сейчас мне даже как-то неловко за свой оптимизм. Люди смотрят на него с подозрением: вроде бы в этой жизнь нечему радоваться.
Вот что меня больше всего беспокоит. Если народ разучится радоваться жизни, верить в завтрашний день, тогда дела будут совсем плохи…
*
Много раз я писал об Артмане в советских и российских СМИ. А ещё долгие годы дружил с Евгением Семёновичем Матвеевым и потому знал, что Кристиана на самом деле их общая дочь. Но знал и то, что покойный Артур Димитерс признал её своей ещё до рождения. Между ним и Алидой (Вия – сценический псевдоним) существовала клятвенная договорённость: никогда, ни под каким видом этой темы не касаться. И оба свято выполняли ту клятву. Правда, Артур ещё выставил условие: Алида никогда не должна общаться с Матвеевым. И она не общалась. Меж тем Евгений Семёнович, когда узнал о том, что Артмане осталась без крыши над головой, позвонил ей и предложил жить на его даче. Артмане отказалась, как не согласилась в своё время переехать на ПМЖ в Россию, где ей обещали жильё и достойную пенсию. «Я очень люблю Россию и русских людей. У них открытая душа, уникальное восприятие человека. Латыши другие. Не хуже, но другие. Русские мне очень близки. Я их люблю и, надеюсь, доказала это всей своей жизнью, но умереть должна в Латвии».
Её называли Балтийской богиней и матерью Латвии. Притом, что отец её был чистокровным немцем, а мать – полькой. И тоже чистокровной. Её считали эталоном женственности и семейного очага, а она не знала счастья в личной жизни. Её звали Королевой, но в детстве она пасла коров. И последние годы земной юдоли провела в селе. Перешивала там свои старые платья и аккуратно стирала их руками, так до конца жизни не привыкнув к стиральной машине. Она была одной из самых крупных звёзд на великом небосклоне советского кино, а по жизни – простой латвийской крестьянкой. Нет – великой. Очень верно об этом на похоронах Артмане сказал художественный руководитель Нового рижского театра Алвис Херманис: «Она была, конечно, гениальной актрисой, лучшей латышской актрисой всех времён, и масштаб её личности и её таланта больше, чем масштаб Латвии. Я был поражён тем, что она, будучи мегазвездой и королевой, на репетициях вела себя так, как будто она начинающая актриса. Она не была угрюмой и холодной знаменитостью. Конечно, знала себе цену, но юмор и самоирония у неё были удивительные. У нас вся труппа тогда была очень молодой, и она оказалась старше любого почти на полвека, но оказалась своей. Именно тогда я понял, что по-настоящему великие актеры всегда стремятся пробовать новое, делать то, что они ещё не умеют делать».
Незадолго до смерти Алида (Вия), вслед за сыном, крестилась в православную веру под именем Елизавета. По ней был совершён чин отпевания в Христорождественском кафедральном соборе. Совершал чин Митрополит Рижский и всея Латвии Александр. А накануне Вия Фрицевна позвала к себе невестку и сказала: «Передай Кристиане, что её отец православный…».
На её могиле написано: «Еlizawete Vija Artmane». Поехать бы, положить цветы. Но как вспомнишь о нынешнем отношении к русским людям в Прибалтике, так и загрустишь поневоле…