Друзья мои, отвлекитесь от политики, от антисемитизма и вообще еврейской темы, хотя куда уж без нее, и здесь чуток мелькнет и почитайте этот ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ рассказ.
Израильский доктор делится впечатлениями от своей учебы в Германии, порядками там и вообще... Шампунь для мостовой и другие европейские откровения 02.11.20250 Автор на берегу Боденского озера Как израильский доктор подружился с потомком испанских инквизиторов, познал дзен нeмeцкого орднунга и оказался в центре внимания зарубежных коллег Вадим КАПЕЛЯН
Я очень люблю учиться.
Ну как — очень?
Не то, чтобы прямо фанатично, но в моей специальности все время надо быть в курсе всех новшеств и усовершенствований.
И вот как-то раз судьба занесла меня на учёбу в Германию и Швейцарию.
Не просто так, а по-взрослому: с лекциями, практикой и завтраками, после которых чувство вины не позволяет влезть за парту, а норовит уложить в постель.
Собралось нас, надо сказать, прилично — интернациональная тусовка: Бразилия, Турция, Южная Корея, США, Англия, Испания, Ливан…
Кто-то ещё был, но после третьего группового фото лица начали сливаться.
Разные люди, разные акценты, разная степень любви к гигиене — но всех нас объединило святое: врачебная профессия и страсть к халявным материалам, пробникам и ручкам с логотипами.
Поселили нас в курортном немецком городке Констанц — прямо на берегу Боденского озера.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Место живописное настолько, что учеба казалась оскорблением пейзажа.
Там всё кричало: «Съешь сосиску! Выпей пива! Полежи!», но только не открывай конспект для повторения.
Каждое утро начиналось с борьбы: учиться или всё-таки просто жить?..
Учиться, конечно, побеждало — потому что надо.
Но с каким внутренним протестом, с какой тоской по скамейке у озера и румяной крендельной булке!
В программу обучения входило обязательное посещение близрасположенного завода по производству дентальных материалов и инструментария.
Ну и, конечно, там мы впервые столкнулись с легендарной немецкой аккуратностью.
Нет, не просто аккуратностью — с такой педантичной святостью порядка, перед которой даже швейцарские часы извиняются.
Для курящих сотрудников и гостей во дворе завода был организован специальный уголок.
Не просто «уголок», а настоящий Курильный Ватикан: строго очерченный жирным белым квадратом, накрытый навесом и снабжённый бетонными чашами с песком.
Атмосфера напоминала осквернённый дзен-сад — только вместо камней окурки, а вместо тишины — кашель и нервный смех слегка обалдевших от учебы докторов.
Уголок этот, естественно, не вмещал всех желающих выкурить сигаретку в перерывах между лекциями.
Надо было видеть реакцию немецких рабочих, то и дело снующих по двору предприятия, если, не дай бог, кто-нибудь случайно, одной только ногой, выступал за пределы разметки…
— Achtung! Bitte zuruck ins Quadrat! — кричал любой из них с выражением боли, будто лично наблюдал, как кто-то разлил кетчуп на чертежи Баварии.
Рабочие явно недоумевали, как врачи могут быть такими раздолбаями…
Довольно быстро я сошёлся с одним колоритным персонажем — профессором из Мадрида.
Звали его, разумеется, Лукас.
Сеньор был весьма начитан, слегка циничен и обладал выдающимся талантом отпускать язвительные комментарии с видом человека, которому уже давно всё ясно, и он просто наблюдает за падением цивилизации с бокалом вина в руке.
Особой любви к немцам Лукас не питал — видимо что-то испанское в нём вздрагивало каждый раз, когда немецкий лектор выходил к микрофону.
Поэтому он отпускал довольно едкие комментарии по любому поводу.
Как-то раз, после особенно тяжелого выступления одного немецкого лектора, говорившего на английском с совершенно зверским акцентом, напоминавшем фильмы о войне, он спросил меня:
— Ты что-нибудь вообще понял?
Я только уныло покачал головой — мой английский был не настолько блестящ.
— У меня ощущение, словно я побывал на допросе в гестапо… — сокрушенно признался профессор.
В один из вечеров, когда программа "учёбы" неожиданно включила в себя терпкое красное вино и обязательную сигарету под звёздами, мой испанский друг-профессор, расплывшись в философском настроении, решил со мной поговорить по душам.
Он затянулся сигаретой, посмотрел на ночное небо, взболтал в бокале последние капли и внезапно выдал:
— Ну и как ты находишь Германию?
Я, как это и принято, включил режим фальшивого туриста: «Amazing, wonderful, unbelievable!»…
Но профессор величественным движением, будто отгоняя надоевшего официанта, остановил мой грамматический энтузиазм:
— Мне не нравится. Тут слишком… чисто.
— Понимаешь, — продолжал он, — у нас в Мадриде улицы живые. Там пыль, шум, собака лает, тётя кричит на балконе… А тут — как в операционной. Даже голуби летают по расписанию.
Он вздохнул и затянулся с такой тоской, будто вспоминал любимую грязную лавочку у метро.
— А как у вас в Израиле? — с надеждой поинтересовался Лукас.
— Не волнуйся — так же как у вас в Мадриде, только масштабы поменьше, а шума и вони побольше! – непатриотично признался я.
Профессор просиял, как будто я только что пообещал ему бесплатную пачку «Мальборо» и экскурсию по трущобам.
— Я к вам обязательно приеду! — воскликнул он, будто Израиль — последний бастион человечности, где сигареты ещё бросают на землю, а не в стерильный вакуумный контейнер.
Когда мы добрались до самого сердца стоматологической цивилизации — в знаменитую Dental School при Цюрихском университете — Лукас окончательно вышел из философского дзена и перешёл в режим испанской вендетты.
— Посмотри! — орал он, размахивая руками, как матадор, которому подменили быка на корову. — Эти грёбаные идиоты МОЮТ МОСТОВУЮ ШАМПУНЕМ!!! Это же, мать их, fucking crazy shit!!!
Он бегал по кампусу с лицом человека, только что увидевшего, как его любимый бар переделали в веганский салон медитации.
А через пару минут, с выпученными глазами, снова подлетел ко мне:
— И где мне тут, чёрт побери, курить?! Если я брошу тут окурок, меня расстреляют прямо на центральной площади! Да что там — меня, наверное, еще и заставят перед смертью надраить плитку зубной щёткой!
Все его существо дрожало от негодования и возмущения…
Однако, минут пятнадцать спустя, профессор вернулся спокойным и умиротворенным.
— Иди со мной, я должен тебе кое-что показать, — прошептал он с заговорщическим блеском в глазах.
Мы подошли к вычищенной до стерильного блеска центральной площади.
Асфальт сиял, как бальный зал перед премьерой.
И вот — посреди этой идеальной поверхности, словно инсталляция против швейцарского тоталитаризма, гордо лежал… окурок.
Не просто окурок — а окурок, с ненавистью втоптанный в землю, расплющенный, втертый, будто кто-то хотел оставить след в истории.
— Я! ЭТО! СДЕЛАЛ! – с гордостью, словно совершил какое-то конгениальное открытие, продекларировал Лукас.
Секунду он стоял в торжественном молчании, потом ещё раз удовлетворённо кивнул и величественно удалился…
Учёба постепенно катилась к финалу, как шарик по стерильному лотку.
Теоретической пользы становилось всё меньше, а вина, песен и странных тостов — всё больше.
И, наконец, настал он — Заключительный Банкет.
И вот тут началось… что-то странное.
Прямо-таки мистическое.
Ко мне начали подходить коллеги со странными исповедями, будто банкет внезапно превратился в шаббат у психоаналитика.
Сначала — два бразильца. Один обнял меня с таким жаром, будто я спас его от налоговой, и прошептал:
— Мой дедушка был еврей…
Через секунду подскочил уже второй, сияя, как менора на батарейках:
— А у меня — бабушка!
Я слегка удивился, но держался. Думал: ну ладно, ну бывает, ну Бразилия.
Но тут появилась англичанка. Настоящая. С лицом королевы Виктории в среднем возрасте.
И вот эта чопорная, величественная леди вдруг посмотрела на меня тепло.
Настолько тепло, что я слегка покраснел.
— У меня тоже была еврейская бабушка, — сказала она, будто сообщает о затаённой страсти к восточным специям.
За ней, как бонус особого уровня, появилась профессор из Бейрута — женщина из породы, что разговаривает по-английски так, будто лично диктовала Оксфордский словарь.
— Еврейский дедушка, — лаконично бросила она.
Вот уж от кого совершенно не ожидал.
Я чуть не подавился кусочком лосося, аккуратно завёрнутым в декоративный крендель.
Когда я увидел, как ко мне приближаются трое корейцев, я мысленно простонал:
— Господи, только не это. Неужели у них тоже?..
Но, слава азиатским богам, они только кланялись, улыбались и дружелюбно заверили:
— Ты первый израильтянин, которого мы видим. Ты совсем не страшный!
(Что, конечно, комплимент так себе… но лучше, чем «мы ожидали рога»).
В это время Лукас — мой испанский собрат по табаку и сарказму — стоял в углу, снисходительно наблюдая за происходящим, как театральный критик на премьере психоделической оперы.
Он подошёл ко мне, вытер мои исцелованные щеки салфеткой (с такой нежностью, будто я только что родился), и подытожил:
— Братишка, я бы тоже хотел тебя обрадовать… но, увы. В моём роду с евреями дело имели только предки-инквизиторы.
Всё заканчивалось.
Вино подходило к концу, кто-то уже пел (включая, кажется, турка и американца в дуэте), английский стал окончательно международным, и атмосфера приобрела оттенок общей многонациональной нежности.
Я сидел в углу, размышляя, как так вышло, что за вечер из единственного израильтянина я трансформировался в ходячий тест ДНК.
Меня обнимали, хлопали по плечу, клали руку на сердце, рассказывали семейные тайны, и даже англичанка шепнула на ухо:
— We all are a little Jewish inside.
(Я промолчал, но подумал, что это теперь звучит как медицинский диагноз).
А Лукас, уже изрядно повеселевший, с довольной миной изрёк напоследок:
— Ты пойми, брат, это не ты изменился за эти дни — это мир стал вокруг тебя немножечко более компанейским.
Мы долго смеялись, прощались, клялись навещать друг друга и писать письма (которые никто, конечно, не написал).
И когда я уже уходил, Лукас догнал меня у дверей, крепко пожал руку и добавил:
— Если вдруг решишь открыть клинику в Мадриде — не забудь шампунь. Улицы мыть каждый день не будем. Только на ваши и наши праздники.
Мы обнялись, и я точно понял — всё-таки это была отличная учёба…
Юрий Подольский
Друзья мои, отвлекитесь от политики, от антисемитизма и вообще еврейской темы, хотя куда уж без нее, и здесь чуток мелькнет и почитайте этот ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ рассказ.
Израильский доктор делится впечатлениями от своей учебы в Германии, порядками там и вообще...
Шампунь для мостовой и другие европейские откровения
02.11.20250
Автор на берегу Боденского озера
Как израильский доктор подружился с потомком испанских инквизиторов, познал дзен нeмeцкого орднунга и оказался в центре внимания зарубежных коллег
Вадим КАПЕЛЯН
Я очень люблю учиться.
Ну как — очень?
Не то, чтобы прямо фанатично, но в моей специальности все время надо быть в курсе всех новшеств и усовершенствований.
И вот как-то раз судьба занесла меня на учёбу в Германию и Швейцарию.
Не просто так, а по-взрослому: с лекциями, практикой и завтраками, после которых чувство вины не позволяет влезть за парту, а норовит уложить в постель.
Собралось нас, надо сказать, прилично — интернациональная тусовка: Бразилия, Турция, Южная Корея, США, Англия, Испания, Ливан…
Кто-то ещё был, но после третьего группового фото лица начали сливаться.
Разные люди, разные акценты, разная степень любви к гигиене — но всех нас объединило святое: врачебная профессия и страсть к халявным материалам, пробникам и ручкам с логотипами.
Поселили нас в курортном немецком городке Констанц — прямо на берегу Боденского озера.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Место живописное настолько, что учеба казалась оскорблением пейзажа.
Там всё кричало: «Съешь сосиску! Выпей пива! Полежи!», но только не открывай конспект для повторения.
Каждое утро начиналось с борьбы: учиться или всё-таки просто жить?..
Учиться, конечно, побеждало — потому что надо.
Но с каким внутренним протестом, с какой тоской по скамейке у озера и румяной крендельной булке!
В программу обучения входило обязательное посещение близрасположенного завода по производству дентальных материалов и инструментария.
Ну и, конечно, там мы впервые столкнулись с легендарной немецкой аккуратностью.
Нет, не просто аккуратностью — с такой педантичной святостью порядка, перед которой даже швейцарские часы извиняются.
Для курящих сотрудников и гостей во дворе завода был организован специальный уголок.
Не просто «уголок», а настоящий Курильный Ватикан: строго очерченный жирным белым квадратом, накрытый навесом и снабжённый бетонными чашами с песком.
Атмосфера напоминала осквернённый дзен-сад — только вместо камней окурки, а вместо тишины — кашель и нервный смех слегка обалдевших от учебы докторов.
Уголок этот, естественно, не вмещал всех желающих выкурить сигаретку в перерывах между лекциями.
Надо было видеть реакцию немецких рабочих, то и дело снующих по двору предприятия, если, не дай бог, кто-нибудь случайно, одной только ногой, выступал за пределы разметки…
— Achtung! Bitte zuruck ins Quadrat! — кричал любой из них с выражением боли, будто лично наблюдал, как кто-то разлил кетчуп на чертежи Баварии.
Рабочие явно недоумевали, как врачи могут быть такими раздолбаями…
Довольно быстро я сошёлся с одним колоритным персонажем — профессором из Мадрида.
Звали его, разумеется, Лукас.
Сеньор был весьма начитан, слегка циничен и обладал выдающимся талантом отпускать язвительные комментарии с видом человека, которому уже давно всё ясно, и он просто наблюдает за падением цивилизации с бокалом вина в руке.
Особой любви к немцам Лукас не питал — видимо что-то испанское в нём вздрагивало каждый раз, когда немецкий лектор выходил к микрофону.
Поэтому он отпускал довольно едкие комментарии по любому поводу.
Как-то раз, после особенно тяжелого выступления одного немецкого лектора, говорившего на английском с совершенно зверским акцентом, напоминавшем фильмы о войне, он спросил меня:
— Ты что-нибудь вообще понял?
Я только уныло покачал головой — мой английский был не настолько блестящ.
— У меня ощущение, словно я побывал на допросе в гестапо… — сокрушенно признался профессор.
В один из вечеров, когда программа "учёбы" неожиданно включила в себя терпкое красное вино и обязательную сигарету под звёздами, мой испанский друг-профессор, расплывшись в философском настроении, решил со мной поговорить по душам.
Он затянулся сигаретой, посмотрел на ночное небо, взболтал в бокале последние капли и внезапно выдал:
— Ну и как ты находишь Германию?
Я, как это и принято, включил режим фальшивого туриста: «Amazing, wonderful, unbelievable!»…
Но профессор величественным движением, будто отгоняя надоевшего официанта, остановил мой грамматический энтузиазм:
— Мне не нравится. Тут слишком… чисто.
— Понимаешь, — продолжал он, — у нас в Мадриде улицы живые. Там пыль, шум, собака лает, тётя кричит на балконе… А тут — как в операционной. Даже голуби летают по расписанию.
Он вздохнул и затянулся с такой тоской, будто вспоминал любимую грязную лавочку у метро.
— А как у вас в Израиле? — с надеждой поинтересовался Лукас.
— Не волнуйся — так же как у вас в Мадриде, только масштабы поменьше, а шума и вони побольше! – непатриотично признался я.
Профессор просиял, как будто я только что пообещал ему бесплатную пачку «Мальборо» и экскурсию по трущобам.
— Я к вам обязательно приеду! — воскликнул он, будто Израиль — последний бастион человечности, где сигареты ещё бросают на землю, а не в стерильный вакуумный контейнер.
Когда мы добрались до самого сердца стоматологической цивилизации — в знаменитую Dental School при Цюрихском университете — Лукас окончательно вышел из философского дзена и перешёл в режим испанской вендетты.
— Посмотри! — орал он, размахивая руками, как матадор, которому подменили быка на корову. — Эти грёбаные идиоты МОЮТ МОСТОВУЮ ШАМПУНЕМ!!! Это же, мать их, fucking crazy shit!!!
Он бегал по кампусу с лицом человека, только что увидевшего, как его любимый бар переделали в веганский салон медитации.
А через пару минут, с выпученными глазами, снова подлетел ко мне:
— И где мне тут, чёрт побери, курить?! Если я брошу тут окурок, меня расстреляют прямо на центральной площади! Да что там — меня, наверное, еще и заставят перед смертью надраить плитку зубной щёткой!
Все его существо дрожало от негодования и возмущения…
Однако, минут пятнадцать спустя, профессор вернулся спокойным и умиротворенным.
— Иди со мной, я должен тебе кое-что показать, — прошептал он с заговорщическим блеском в глазах.
Мы подошли к вычищенной до стерильного блеска центральной площади.
Асфальт сиял, как бальный зал перед премьерой.
И вот — посреди этой идеальной поверхности, словно инсталляция против швейцарского тоталитаризма, гордо лежал… окурок.
Не просто окурок — а окурок, с ненавистью втоптанный в землю, расплющенный, втертый, будто кто-то хотел оставить след в истории.
— Я! ЭТО! СДЕЛАЛ! – с гордостью, словно совершил какое-то конгениальное открытие, продекларировал Лукас.
Секунду он стоял в торжественном молчании, потом ещё раз удовлетворённо кивнул и величественно удалился…
Учёба постепенно катилась к финалу, как шарик по стерильному лотку.
Теоретической пользы становилось всё меньше, а вина, песен и странных тостов — всё больше.
И, наконец, настал он — Заключительный Банкет.
И вот тут началось… что-то странное.
Прямо-таки мистическое.
Ко мне начали подходить коллеги со странными исповедями, будто банкет внезапно превратился в шаббат у психоаналитика.
Сначала — два бразильца. Один обнял меня с таким жаром, будто я спас его от налоговой, и прошептал:
— Мой дедушка был еврей…
Через секунду подскочил уже второй, сияя, как менора на батарейках:
— А у меня — бабушка!
Я слегка удивился, но держался. Думал: ну ладно, ну бывает, ну Бразилия.
Но тут появилась англичанка. Настоящая. С лицом королевы Виктории в среднем возрасте.
И вот эта чопорная, величественная леди вдруг посмотрела на меня тепло.
Настолько тепло, что я слегка покраснел.
— У меня тоже была еврейская бабушка, — сказала она, будто сообщает о затаённой страсти к восточным специям.
За ней, как бонус особого уровня, появилась профессор из Бейрута — женщина из породы, что разговаривает по-английски так, будто лично диктовала Оксфордский словарь.
— Еврейский дедушка, — лаконично бросила она.
Вот уж от кого совершенно не ожидал.
Я чуть не подавился кусочком лосося, аккуратно завёрнутым в декоративный крендель.
Когда я увидел, как ко мне приближаются трое корейцев, я мысленно простонал:
— Господи, только не это. Неужели у них тоже?..
Но, слава азиатским богам, они только кланялись, улыбались и дружелюбно заверили:
— Ты первый израильтянин, которого мы видим. Ты совсем не страшный!
(Что, конечно, комплимент так себе… но лучше, чем «мы ожидали рога»).
В это время Лукас — мой испанский собрат по табаку и сарказму — стоял в углу, снисходительно наблюдая за происходящим, как театральный критик на премьере психоделической оперы.
Он подошёл ко мне, вытер мои исцелованные щеки салфеткой (с такой нежностью, будто я только что родился), и подытожил:
— Братишка, я бы тоже хотел тебя обрадовать… но, увы. В моём роду с евреями дело имели только предки-инквизиторы.
Всё заканчивалось.
Вино подходило к концу, кто-то уже пел (включая, кажется, турка и американца в дуэте), английский стал окончательно международным, и атмосфера приобрела оттенок общей многонациональной нежности.
Я сидел в углу, размышляя, как так вышло, что за вечер из единственного израильтянина я трансформировался в ходячий тест ДНК.
Меня обнимали, хлопали по плечу, клали руку на сердце, рассказывали семейные тайны, и даже англичанка шепнула на ухо:
— We all are a little Jewish inside.
(Я промолчал, но подумал, что это теперь звучит как медицинский диагноз).
А Лукас, уже изрядно повеселевший, с довольной миной изрёк напоследок:
— Ты пойми, брат, это не ты изменился за эти дни — это мир стал вокруг тебя немножечко более компанейским.
Мы долго смеялись, прощались, клялись навещать друг друга и писать письма (которые никто, конечно, не написал).
И когда я уже уходил, Лукас догнал меня у дверей, крепко пожал руку и добавил:
— Если вдруг решишь открыть клинику в Мадриде — не забудь шампунь. Улицы мыть каждый день не будем. Только на ваши и наши праздники.
Мы обнялись, и я точно понял — всё-таки это была отличная учёба…