Москва как ложный герой локшинской экранизации «Мастера и Маргариты»
Читать кинокритика Андрея Плахова всегда интересно. И трудно не согласиться с тем, что всякая экранизация - это интерпретация (примечательно, что Плахов, очевидно, так презирает экранизацию Бортко 2005 года, что только намекает на нее, называя буквалистским сериалом).
Однако интерпретация «Мастера и Маргариты» Михаилом Локшиным при всех ее плюсах, на наш взгляд, упрощает роман. Потому что акцентируется на теме банальной и неинтересной – противостояния художника и советской власти (одновременно утопической и циничной – по крайней мере, цинизмом отличаются ее слуги, реализующие свою страсть к буржуазному комфорту посредством верной службы пролетарскому государству. Впрочем, сама тема казенного лицемерия тоже совершенно тривиальна). Да еще делает это вопреки Булгакову.
Плахов близок к истине, когда говорит, что удачная сатира, составляющая славу той или иной книги, не всегда адекватно отражает ее содержание. Однако для Булгакова советский быт может быть выражен только сатирически (трагическую сторону он не мог описать): это царство отвратительных, мелких типов, приживалок, холуев, пьяниц, мздоимцев, доносчиков, иными словами, театр человеческой низости, помноженной на пороки русского простонародья, - все то, что было выпущено большевиками из-под спуда.
Верно и плаховское замечание, что «иудейскую тему отводят на периферию». И в самом деле, несмотря на показную, казенную набожность, религиозная тема в современной России никого не интересуют. Поэтому ее, не церемонясь, и вопреки идее самого романа, отодвигают в сторону. И переносят на экран то, что действительно задевает и самого режиссера, и среднего зрителя, и большинство критиков.
И в целом интерпретация Локшина с его главным, по Плахову, героем – инфернальным городом М; литера которого, «переворачиваясь ... превращается в зловещее W (Woland)», - рассчитана именно на среднего зрителя.
Кстати, не только Плахов причисляет к удачам фильма придуманный режиссером образ Москвы: уничтожение старого дворянского города, в подвале одного из милых особнячков которого живет Мастер, и создание монструозной столицы Советской России с ее огромными пространствами, предназначенными для многотысячных шествий осчастливленных диктатурой советских граждан.
Однако, нам кажется, что всякий человек, бывавший в Москве и видевший дома эпохи сталинизма, не признает в локшинской Москве сталинскую утопию.
Москва Локшина тонет во мраке. В известной степени это согласуется с романом: нечисть в нем действует преимущественно в ночное или вечернее время. Однако автор, избравший своей основной темой противостояние писателя и утопии, погрешил против исторической и архитектурной правды.
Сталинская Москва выстроена из песчаного камня, это не Город Тьмы Локшина, а утопический Город Солнца: лучи бьют в здание, рикошетят и топят улицы Москвы в свете и тепле. Огромные дома, широкие проспекты, и бредущий по ним маленький человек, который может спастись от всё пронизывающих лучей (Солнца? Власти?) только в тени самих колоссальных зданий.
И этот образ ничуть не менее, а, может быть, и более зловещий.
Москва как ложный герой локшинской экранизации «Мастера и Маргариты»
Читать кинокритика Андрея Плахова всегда интересно. И трудно не согласиться с тем, что всякая экранизация - это интерпретация (примечательно, что Плахов, очевидно, так презирает экранизацию Бортко 2005 года, что только намекает на нее, называя буквалистским сериалом).Однако интерпретация «Мастера и Маргариты» Михаилом Локшиным при всех ее плюсах, на наш взгляд, упрощает роман. Потому что акцентируется на теме банальной и неинтересной – противостояния художника и советской власти (одновременно утопической и циничной – по крайней мере, цинизмом отличаются ее слуги, реализующие свою страсть к буржуазному комфорту посредством верной службы пролетарскому государству. Впрочем, сама тема казенного лицемерия тоже совершенно тривиальна). Да еще делает это вопреки Булгакову.
Плахов близок к истине, когда говорит, что удачная сатира, составляющая славу той или иной книги, не всегда адекватно отражает ее содержание. Однако для Булгакова советский быт может быть выражен только сатирически (трагическую сторону он не мог описать): это царство отвратительных, мелких типов, приживалок, холуев, пьяниц, мздоимцев, доносчиков, иными словами, театр человеческой низости, помноженной на пороки русского простонародья, - все то, что было выпущено большевиками из-под спуда.
Верно и плаховское замечание, что «иудейскую тему отводят на периферию». И в самом деле, несмотря на показную, казенную набожность, религиозная тема в современной России никого не интересуют. Поэтому ее, не церемонясь, и вопреки идее самого романа, отодвигают в сторону. И переносят на экран то, что действительно задевает и самого режиссера, и среднего зрителя, и большинство критиков.
И в целом интерпретация Локшина с его главным, по Плахову, героем – инфернальным городом М; литера которого, «переворачиваясь ... превращается в зловещее W (Woland)», - рассчитана именно на среднего зрителя.
Только одним этот образ Москвы близок, и они его разделяют. Другие, как накинувшиеся на локшинский фильм пропагандисты на зарплате, считают его клеветой и отрицают.
Кстати, не только Плахов причисляет к удачам фильма придуманный режиссером образ Москвы: уничтожение старого дворянского города, в подвале одного из милых особнячков которого живет Мастер, и создание монструозной столицы Советской России с ее огромными пространствами, предназначенными для многотысячных шествий осчастливленных диктатурой советских граждан.
Однако, нам кажется, что всякий человек, бывавший в Москве и видевший дома эпохи сталинизма, не признает в локшинской Москве сталинскую утопию.
Москва Локшина тонет во мраке. В известной степени это согласуется с романом: нечисть в нем действует преимущественно в ночное или вечернее время. Однако автор, избравший своей основной темой противостояние писателя и утопии, погрешил против исторической и архитектурной правды.
Сталинская Москва выстроена из песчаного камня, это не Город Тьмы Локшина, а утопический Город Солнца: лучи бьют в здание, рикошетят и топят улицы Москвы в свете и тепле. Огромные дома, широкие проспекты, и бредущий по ним маленький человек, который может спастись от всё пронизывающих лучей (Солнца? Власти?) только в тени самих колоссальных зданий.
И этот образ ничуть не менее, а, может быть, и более зловещий.