ПЕСНЬ КАЮЩЕГОСЯ СЕРДЦА: ВЕЛИКИЙ КАНОН ПРЕПОДОБНОГО АНДРЕЯ КРИТСКОГО.
Часть 2 из 2. Ириней, епископ Лондонский и Западно-Европейский > Канон как аскетическая путеводная веха В этом духе, в этом контексте преподобный Андрей наделён властью говорить к нам. Но как ни парадоксально, он, видимо, желал не этого – и конечно, не таким образом действует его песнопение. Он говорит не к нам, он имеет цель говорить за нас. Или, наверное, даже это немного неточно: заветная цель канона – привить нам его дух, чтобы его слова стали нашими собственными. Точно так же, как и молитвы Молитвослова, по идее, учат нас, как сердце должно вопиять к Богу в каждодневной молитве, чтобы наставить нас, чем должны быть наполнены наши сердца, – так и Великий канон говорит в нас так, как нам подобает говорить. Он даёт нам, как будто взаймы, те слова, которые исходили бы из нашего сердца, если бы мы серьезно отнеслись к тому, что на самом деле есть покаяние. Но так часто наши уста не говорят от избытка сердца, ведь мы умерщвлены для этой духовной реальности небрежностью, привязанностью к миру и рассеянностью.
Итак, Церковь очевидно говорит, что Великий канон, написанный и чтомый от первого лица, предназначен не просто для преподобного Андрея, но и для нас всех.
«Откуду начну плакати…».
[С чего начну я оплакивать…].
– Песнь 1.1.
«В разбойники впадый аз есмь помышленьми моими…».
[По помыслам моим я человек, попавшийся разбойникам…].
[Я – та драхма с царским изображением, которая с древности потеряна у Тебя...].
– Песнь 6.15.
«Слезную, Спасе, сткляницу яко миро истощавая на главу...».
[Изливая сосуд слез, как миро на голову, Спаситель…].
– Песнь 8.17.
Я чувствую, что в этот момент должен от первого лица погрузиться в эту реальность, ведь, как знают все священники и внимательные миряне, это характерная черта нашего богослужения. Хотя мы часто говорим исторически, о прошлом, в наших песнопениях мы постоянно взираем на опыт Церкви от первого лица. Аз вижу Распятие Христово, и более того, я вижу его днесь. Аз взираю на пустой Гроб. Аз – очевидец Воскресения. И таким образом, в этом Великом каноне я пою своей душе, словами, произносимыми священником, – собственными словами преподобного Андрея. И хотя речь от первого лица, это всегда сильная составляющая нашей молитвы, наверное, ни в каком другом песнопении она не обладает такой силой, как в Великом каноне, ведь именно благодаря ей Великий канон так ощутимо могуществен, как мы заметили во вступлении. Потому что моему сознанию, пусть лишь на несколько минут внимательного участия, дается то, чего я жажду, то, о чём тоскует сердце и душа. Пусть, может быть, я не живу в достойном, истинном покаянии, но всё же что-то внутри меня жаждет его, и вовлекаясь в чтение этого песнопения об опыте покаяния, я на мгновение вкушаю сам славу той жизни, которой я так часто пренебрегаю сам. В этой мирской жизни люди часто тратят много энергии, времени и денег, чтобы прочувствовать то, что они хотели бы сделать сами, но не могут. Люди лазают по скалодрому ради острых ощущений, как при покорении стометровых скал; они платят за время в аэродинамической трубе, чтобы ощутить свободное падение, как при прыжке с парашютом, который они в жизни, вероятно, не сделают; они садятся за симуляторы полётов, чтобы испытать, каково управлять самолётом над облаками. Но глубже, чем эти мирские вожделения, лежат желания нуждающейся души - жить в истинном покаянии, испытать на деле Божию милость. И по крайней мере, на несколько минут Великий канон даёт душе возможность его испытать - она «вкушает», она может прикоснуться на время к блаженной реальности истинного, сердечного, глубочайшего покаяния, и этот опыт глубоко её меняет. Именно по этой причине Великий канон, пусть он и наполнен скорбными, даже удручающими образами, действует на слушающих его на богослужении так, что наполняет их чувством облегчения, даже бесстрастной радости. Мы прикасаемся на время к реальности, которую не смогли по-настоящему обрести в нашей жизни, и то, что мы можем её вкусить, можем её испытать, исполняет душу новой ревностью и желанием серьёзно начать духовную жизнь.
> Критические точки в аскезе, по свидетельству Великого канона
В этом контексте преподобный Андрей даёт нам достигнуть череды критических точек в необходимой для нас аскетической жизни. Наши воззрения должны измениться, если мы хотим взяться за бразды покаяния, и это изменение «нудится», как говорит Сам Господь о тех, кто обретают Его Царство (ср. Мф.11, 12). Эта борьба, это принудительное изменение ума, сердца и жизни должно преобразить нашу душу для созерцания той реальности, к которой мы обычно слепы.
Сегодня у меня не так много времени, чтобы подробно всё разобрать, так что я выберу три аскетические темы Великого канона, которые я считаю самыми значимыми:
1) В первую очередь – что мой грех больше, чем грехи всех остальных, и видя примеры меньших грехов, я обращаюсь видеть свои, бо́льшие. Это ёмко выражено в словах преподобного Андрея в песни 3:
«Согреших Тебе един аз, согреших паче всех, Христе Спасе, да не презриши мене».
[Согрешил я один пред Тобою, согрешил более всех, Христос Спаситель – не презирай меня].
– Песнь 3.5.
Или, несколько тропарей спустя:
«Несть бо иже кто согреши в человецех, егоже не превзыдох прегрешеньми».
[Ибо нет грешника между людьми, которого я не превзошел бы прегрешениями]. – Песнь 3.12[2].
Или в четвёртой песни:
«Не бысть в житии греха, ни деяния, ни злобы, еяже аз, Спасе, не согреших, умом и словом, и произволением, и предложением, и мыслию, и деянием согрешив, яко ин никтоже когда».
[Нет в жизни ни греха, ни деяния, ни зла, в которых я не был бы виновен, Спаситель, умом, и словом, и произволением, согрешив и намерением, и мыслью, и делом так, как никто другой никогда]» (выделено мною – прим. авт.).
– Песнь 4.4.
Некоторым этот уровень самоуничижения кажется излишним: «Разве я кого-то убивал? Разве мои руки запятнаны кровью, как у древних грешников? Разве я правда хуже Каина?» Но преподобный Андрей учит, что если мы не сможем увидеть, что даже у величайших из грешников есть отблески добродетелей, которых нет у нас самих, что если мы искренне не признаем себя ниже их, то мы не сможем научиться у них тому, что необходимо для нашего избавления. Для этого необходимо и то, чтобы в их злодеяниях видеть не чуждые, а возмутительно привычные для нас реалии, которые нам трудно признать. Вот типичный пример слов преподобного Андрея:
«Совокупи убо Давид иногда беззаконию беззаконие, убийству же любодейство растворив, покаяние сугубое показа абие; но сама ты, лукавнейшая душе, соделала еси, не покаявшися Богу».
[Давид некогда присовокупил беззаконие к беззаконию, ибо с убийством соединил прелюбодеяние, но скоро принес и усиленное покаяние, а ты, коварнейшая душа, совершив большие грехи, не раскаялась пред Богом].
– Песнь 7.5.
И снова мы спрашиваем: «Разве я совершил убийство и прелюбодеяние?» Наверное, не тем же образом, что и царь Давид, но Спаситель научил нас глубже понимать, что называется именами этих грехов – ибо «всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца» (1Ин.3,15, Мф.5, 22), и «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф. 5, 28). Давайте не будем видеть лишь материальное, внешнее, и оправдывать себя этим, отрицая духовные пороки внутри нас. Пусть я не убивал, но это не значит, что я не человекоубийца. Пусть я не совершал супружескую измену, но это не значит, что я не прелюбодей. И всё же посыл преподобного Андрея – не просто навязать нам убеждение, что мы совершили ужасные дела, даже более ужасные, чем святой Давид, а помочь нам увидеть более глубокую трагедию - что он искренне раскаялся в своих грехах, а я нет. Великий царь совершил два тяжких греха, греха по плоти, но покрыл их, переменив всю свою жизнь, а я прибавляю грех к греху, причём грех духовный, более серьёзный, чем Давидов - и что делает моя бесплодная душа? Она находит отговорки, приуменьшает свои прегрешения и находит им оправдания. Снова и снова эта тема повторяется. Достаточно ещё одного примера:
«Ты Озии, душе, поревновавши, сего прокажение в себе стяжала еси сугубо: безместная бо мыслиши, беззаконная же дееши; остави, яже имаши, и притецы к покаянию».
[Соревновав Озии, душа, ты получила себе вдвойне его проказу, ибо помышляешь недолжное и делаешь беззаконное; оставь, что у тебя есть, и приступи к покаянию].
– Песнь 8.7, ср. 4 Цар. 15, 5, 2 Пар. 26, 19.
Это в итоге побуждает преподобного Андрея написать один из поразительнейших, значительных тропарей:
«Христос вочеловечися, призвав к покаянию разбойники и блудницы; душе, покайся, дверь отверзеся Царствия уже, и предвосхищают е фарисее и мытари и прелюбодеи кающиися».
[Христос, сделавшись человеком, призвал к покаянию разбойников и блудниц; покайся, душа, дверь Царства уже открылась, и прежде тебя входят в нее кающиеся фарисеи, мытари и прелюбодеи].
– Песнь 9.5, ср. Мф. 21,31, 11,12.
Что бы мы ни называли нашим благочестием, добродетелью, верностью или строгостью жизни, здесь мы сталкиваемся с реальностью: те, о ком мир мог бы сказать – или мы сами могли бы сказать, соблазняясь порочной гордостью, – что они гораздо «хуже» нас, – те и есть входящие в Царство Небесное прежде нас. Так много времени Великого поста мы уделяем этим категориям, этим типам людей: фарисеям, мытарям, скорбящим грешникам. «Фарисеева убежим высокоглаголания»[3]. «Фарисеа велехвальный глас… возненавидевше»[4]. И всё же суть вещей, которые мы видим в образе фарисея и которых должны избегать, такова - те грешники идут в Царство Небесное, а я нет, ведь они в конечном счете каются, а я упрямо грешу и мёртв для настоящего покаяния.
2) Второй аскетический посыл Великого канона – что весь грех в моей жизни, каким бы тяжеловесным и порабощающим он ни был, нельзя отождествлять с моей истинной человеческой природой, которую я получил при сотворении. Отчаяние, которое слишком часто следует за осознанием греха – особенно если это осознание достигнуто чисто светскими или неправославными способами, – обычно приходит из-за смешения моего греха с моей природой, из-за неразличения греха и природы. К величайшему прискорбию, это одно из отличий некоторых форм протестантизма и католицизма от православного учения - они понимают грех как неотъемлемую часть нашей «падшей природы», в которой его невозможно отделить от того, кто я есть. Но если моя сущность такова, что я грешник, какая мне надежда на преображение? В чём тогда смысл аскетической жизни? Великий канон, в согласии со святыми отцами, жившими раньше и позже, говорит совсем иное. Одна из первых его метафор для нашего греховного состояния – нагота:
«Погубих первозданную доброту и благолепие мое и ныне лежу наг и стыждуся».
[Погубил я первозданную красоту и благообразие мое и теперь лежу обнаженным и стыжусь].
– Песнь 2.11.
Моя природа обнажена. Подобающее ей одеяние – святость, нетление, непорочность – сброшена, образ Божий во мне помрачён до неузнаваемости. Но то, что потеряно, не уничтожено, а погребено:
[Засыпал страстями красоту первобытного образа, Спаситель; ее, как некогда драхму, Ты взыщи и найди].
– Песнь 2.21, ср. Лк. 15, 8.
Это крайне важно, ведь то, что погребено, может быть извлечено наружу, как и обнажённый человек может быть одет. Его нагота – не изменение самой сущности, это состояние бытия. И именно так Церковь учит относиться к греху. Да, он существенно изменяет способ нашего существования - будучи обнажены, мы становимся немощными, уязвимыми для ветров, дождей и снега, являем собой далеко не образ совершенной святости. Мы страдаем. Мы умираем. Но всегда есть надежда, что Бог нас снова оденет, что восстановит подлинный Его образ. В свете этого преподобный Андрей любит говорить о грехе как бы о новом одеянии, гнусном по сути. Вместо доброго одеяния праведности нас покрывает, как новая одежда, срам.
[Облекся я одеянием стыда, как листьями смоковницы, во обличение самовольных страстей моих].
– Песнь 2.13.
«Одеяхся в срамную ризу и окровавленную студно течением страстнаго и любосластнаго живота».
[Оделся я в одежду, постыдно запятнанную и окровавленную нечистотой страстной и сластолюбивой жизни].
– Песнь 2.14.
И в итоге это «новое одеяние» легло на нас тяжким бременем. Подавляет нас.
«Делаша на хребте моем вси начальницы страстей, продолжающе на мя беззаконие их».
[На хребте моем пахали все вожди страстей, проводя вдоль по мне беззаконие свое].
– Песнь 2.10, ср. Пс. 128,3.
«Впадох в страстную пагубу и в вещественную тлю, и оттоле до ныне враг мне досаждает».
[Подвергся я мучению страстей и вещественному тлению, и оттого ныне враг угнетает меня].
– Песнь 2.16.
3) Эти наблюдения ведут нас к третьей критической точке аскетического учения Великого канона - что жизнь в покаянии должна быть деятельной. Современная тенденция сводить всё к эмоциям привела к тому, что и грех, и покаяние сводятся к эмоциям: грех - это то, отчего «мне плохо», а покаяние – это изменение в чувствах и мышлении, так что достаточно лишь по-другому мыслить. Я буду сожалеть о содеянном. Я уговорю себя мыслить и чувствовать по-новому. Но если преподобный Андрей говорит об эмоции или «чувстве» в Великом каноне, то только как о необходимом уколе умиления в сердце, побуждающем к большему. Вызвать скорбь и горе, чтобы побудить нас к действию. Но именно к нему, к действию, он переходит без промедления. Застой убивает покаяние. Кто бездельничает или, что ещё хуже, оглядывается назад, тот не кается. Тот умирает.
«Не буди столп сланый, душе, возвратившися вспять, образ да устрашит тя содомский, горе в Сигор спасайся».
[Не сделайся соляным столпом, душа, обратившись назад, да устрашит тебя пример содомлян; спасайся на гору в Сигор].
– Песнь 3.21, ср. Быт. 19, 26.
Этот образ много раз повторяется. Он заостряет внимание на настоящей аскезе как на гонке – её нужно пробежать:
[Беги, душа моя, от пламени греха; как Лот; беги от Содома и Гоморры; беги от огня всякого безрассудного пожелания].
– песнь 3.22, ср. Быт. 19.
Вот ещё одна из многих причин, по которой Церковь поместила этот канон в центральное место богослужебной жизни Великого поста - потому что он говорит о покаянии не просто эмоционально или теоретически. Его основополагающий приказ каждому из нас – что покаяние должно быть активным. Оно должно быть делом – жизнью, проживаемой по-иному, гонкой, на которой надо бежать добросовестно и без устали, аскезой, к которой побуждает убежденность, что грубое одеяние греха может быть отброшено, а отвергнутая одежда благодати может быть восстановлена, и что звери страстей, сгибающие наш хребет, могут быть умерщвлены силой Пресвятой Троицы, что образ Божий может быть в нас обновлен.
> Великий канон как духовное свидетельство
Прежде чем закончить, я хотел бы сказать несколько слов о Великом каноне как о свидетельстве православного подхода к Священному Писанию. В самом деле, этот текст, как мы много раз уже видели, отличается многократным обращением к Писаниям, так что неофициально его называют «обозрением Ветхого и Нового Завета» – почти что выражением из самого канона[5]. Но я хочу обратить внимание на то, что в этом отношении самое ценное в каноне – что он не просто цитирует Писания почти в каждом тропаре, а демонстрирует вершину православного понимания, как Священное Писание должно быть истолковано верующим сердцем. В нашей епархии[6] находится главная семинария нашей Церкви, которую окончили многие из вас, так что я, не вызывая недоуменных взглядов, могу мимоходом напомнить, что учёные выделяли в древности так называемые школы толкования Священного Писания, среди них Александрийская, делавшая упор на «аллегорическом» прочтении Писаний, и Антиохийская, предпочитавшая «буквальное» прочтение. И что ни одна из этих «школ» не существовала как таковая, несмотря на то, что было всегда, как мы знаем, много способов изучения наших священных текстов, их прочтения и толкования. И кроме того, мы знаем, что многие из новейших способов возникли в течение веков в среде инославных христиан, потерявших общение с Церковью, среди них натянутый «метод критики источников», когда-то излюбленный протестантскими учёными, или бессмысленный поиск «исторического Иисуса» «Семинаром Иисуса», который в 1980-х годах, после кратковременной популярности, был всеми отброшен. Православная Церковь, решительно отвергая попытки чтения Священного Писания, искажающие его, всегда признавала – что мы легко увидим в творениях святых отцов – многие способы чтения и толкования, полезные для души. Писания можно изучать по букве, или изыскивая духовный посыл через аллегорию. Эти подходы можно сочетать, а можно применить отдельно. Пока это исследование проводится в рамках Церкви, под её водительством, а не отклоняясь от неё под руководство нецерковных принципов, – из него можно извлечь мудрость. Но у всех этих подходов общее то, что они являются средствами изучения. Изучаем текст, каков он по букве, или что иное он в себе скрывает. Мы исследуем его, размышляем над ним, толкуем. И это хорошо, но это не всё, это не высший путь. В Великом каноне преподобного Андрея мы видим, что Писание не изучается, а усваивается. В нашей православной жизни это высшая форма знакомства с Писаниями, когда они уже не просто объект для изучения, но превращаются – не рассудочным усилием, а глубокой, внутренней аскезой – в вопль наших сердец. История Писаний – это история моей жизни. Хотя они сохраняют свою историческую действительность и значимость, Церковь подводит нас к открытию, что личности Ветхого Завета, равно как и Нового, жили так, что наши сердца черпают откровения из их жизни. Давид кается, чтобы показать покаяние мне. Повеление истребить ханаанские племена в Земле Обетованной – это повеление для моей аскезы очистить обетованную землю моего сердца от греха и страсти. Разделение Чермного моря – это путь моего спасения, показывающий, как и с помощью чего (а именно, святого крещения) я буду выведен из неволи к полноте жизни. И глядя на их историю, я вижу свою. Авель, Каин, Ной, Озия, Ламех, Давид, Соломон, фараон, Рахиль – все они я. Их истории – моя история, хотя бы отчасти. И снова повторю, не потому, будто это лишь метафоры или (не дай Бог!) неисторические аллегории. Но «единое Тело» Христово объемлет собой всю историю, и постепенно я понимаю, что моя жизнь связана с их жизнями, и их жизни являют мою. Я могу учиться на их ошибках, потому что такие же ошибки живут в моём сердце. И я могу извлекать уроки из их покаяния, потому что оно тоже мне доступно, если только я встану и начну действовать.
Время не позволяет мне сказать больше о значении Священного Писания для Великого канона. Позвольте мне лишь сделать одно утверждение. По моему убеждению, в начале каждого православного курса по изучению Священного Писания надо в первую очередь рассмотреть это песнопение даже до того, как студенты откроют саму Библию. Ибо здесь Священное Писание представлено в сознании Церкви, через её сердце, её голосом. Это одно из замечательнейших свершений преподобного Андрея. Великий канон учит нас, как читать, как слышать и что воспринимать. Если он будет первым текстом, который мы прочтём (или, что уместнее, встретим на богослужении) в рамках курса изучения Писания, то когда мы откроем Библию и обратимся к первому стиху Бытия или Евангелия от Матфея, на всё остальное мы посмотрим другими глазами.
> Заключение
Пора заключить выступление. Канон вдохновляет говорить и размышлять о нём часами, но наше расписание не позволяет это. Давайте закончим, снова рассмотрев вступительный ирмос Великого канона, который я процитировал вначале:
«Помощник и Покровитель бысть мне во спасение, Сей мой Бог, и прославлю Его, Бог отец моих, и вознесу Его: славно бо прославися».
[(Бог) – Помощник и Покровитель явился мне ко спасению, Он Бог мой, и прославлю Его, Бога отцов моих, и превознесу Его, ибо Он торжественно прославился].
В этом от всего сердца был убеждён преподобный Андрей, и это без конца исповедует наша святая Церковь-Матерь - что Бог отцов наших прославляется. И каждый следующий за этим вступлением тропарь канона красиво показывает, каким образом Он прославляется. Здесь – не венцами, не силой, не царствованием, не славой, не ликованием. Конечно, Бог всем этим прославляется. Но более всего Он «славно прославляется» покаянием Его детей. Пришествием их к Нему с очищенным сердцем, готовым начать новую жизнь. Итак, самая истинная слава Божия – в сладчайшем уповании человека. Чего хочет Он, и чего хотим мы – или чего подобает нам искать – то же самое. Величайшая радость пастыря – найти потерянную овцу, и самое истинное наслаждение заблудшей овцы – снова видеть лицо, слышать голос её хозяина. Преподобный Андрей напоминает об этом именно так:
«Ты еси Пастырь Добрый, взыщи мене агнца, и заблуждшаго да не презриши мене».
[Ты – Пастырь Добрый, отыщи меня – агнца, и не презирай меня, заблудившегося]. – Песнь 3.6, ср. Ин. 10, 11–14.
«Ты еси сладкий Иисусе, Ты еси Создателю мой, в Тебе, Спасе, оправдаюся».
[Ты – вожделенный Иисус; Ты – Создатель мой, Спаситель, Тобою я оправдаюсь].
– Песнь 3.7.
Покаянный бег ещё не окончен. Он в самом разгаре. Он будет продолжаться до дня смерти. И пробежать его надо как следует, с сокрушенным сердцем, но радостным духом, ведь на финише этого бега – тот образ, который был потерян, та слава, которая была отвержена, и врата Царствия Небесного, которые уже открыты для кающихся грешников и могут быть открыты для нас. Я закончу не словами преподобного Андрея, а словами преподобного Феодора Студита, кто, как я уже сказал, был автором трипеснцев, включаемых в наш великопостный круг богослужения, один из которых мы переплетаем с Великим каноном вечером в среду пятой седмицы, которая наступит скоро. Связывая покаянную жизнь с апостольским свидетельством, он говорит так:
Апостольская двоенадесятице Богоизбранная, мольбу Христу ныне принеси, постное поприще всем прейти, совершающим во умилении молитвы, творящим усердно добродетели, яко да сице предварим видети Христа Бога славное Воскресение, славу и хвалу приносяще.
Аминь!
Перевёл с английского Дмитрий Бурцев. Портал "Православие Ру" -----
[1] В Джорданвильском издании – песнь 1.4. Прим. перев.
[2] Кондак в неделю о мытаре и фарисее. (см. The Lenten Triodion, p. 106) – Прим. автора. Церковнославянский текст: Триодь Постная. Издательство Московской Патриархии, 2015. С. 9 – Прим. перев.
[3] Кондак в неделю о мытаре и фарисее. (см. The Lenten Triodion, p. 106) – Прим. автора. Церковнославянский текст: Триодь Постная. Издательство Московской Патриархии, 2015. С. 9 – Прим. перев.
[4] Стихира на хвалитех в неделю о мытаре и фарисее. (см. ibid, p. 110) – прим. автора. Церковнославянский текст: там же, с. 14– Прим. перев.
[5] Как комментирует сам преподобный Андрей, Моисеово приведох ти, душе, миробытие, и от того все Заветное Писание [Я воспроизвел пред тобою, душа, сказание Моисея о бытии мира и затем все Заветное Писание], т.е. Ветхий Завет… Новаго привожду ти Писания указания, вводящая тя, душе, ко умилению [Из Новозаветного Писания привожу тебе примеры, душа, возбуждающие в тебе умиление] (Песнь 9.2,4) – Прим. автора.
[6] Эта речь произнесена на Великопостном пастырском совещании духовенства Западно-Американской епархии Русской Православной Церкви Заграницей в 2017-м году, в епархиальном центре в Лэйквуде, штат Нью-Джерси. В епархии находится Свято-Троицкий монастырь и главная семинария РПЦЗ. – Прим. автора. #публикации
ПЕСНЬ КАЮЩЕГОСЯ СЕРДЦА: ВЕЛИКИЙ КАНОН ПРЕПОДОБНОГО АНДРЕЯ КРИТСКОГО.
Часть 2 из 2. Ириней, епископ Лондонский и Западно-Европейский
> Канон как аскетическая путеводная веха
В этом духе, в этом контексте преподобный Андрей наделён властью говорить к нам. Но как ни парадоксально, он, видимо, желал не этого – и конечно, не таким образом действует его песнопение.
Он говорит не к нам, он имеет цель говорить за нас. Или, наверное, даже это немного неточно: заветная цель канона – привить нам его дух, чтобы его слова стали нашими собственными. Точно так же, как и молитвы Молитвослова, по идее, учат нас, как сердце должно вопиять к Богу в каждодневной молитве, чтобы наставить нас, чем должны быть наполнены наши сердца, – так и Великий канон говорит в нас так, как нам подобает говорить. Он даёт нам, как будто взаймы, те слова, которые исходили бы из нашего сердца, если бы мы серьезно отнеслись к тому, что на самом деле есть покаяние. Но так часто наши уста не говорят от избытка сердца, ведь мы умерщвлены для этой духовной реальности небрежностью, привязанностью к миру и рассеянностью.
«Откуду начну плакати…».
[С чего начну я оплакивать…].
– Песнь 1.1.
«В разбойники впадый аз есмь помышленьми моими…».
[По помыслам моим я человек, попавшийся разбойникам…].
– Песнь 1.11[1].
«Аз есмь, Спасе, юже погубил еси древле царскую драхму…».
[Я – та драхма с царским изображением, которая с древности потеряна у Тебя...].
– Песнь 6.15.
«Слезную, Спасе, сткляницу яко миро истощавая на главу...».
[Изливая сосуд слез, как миро на голову, Спаситель…].
– Песнь 8.17.
Я чувствую, что в этот момент должен от первого лица погрузиться в эту реальность, ведь, как знают все священники и внимательные миряне, это характерная черта нашего богослужения. Хотя мы часто говорим исторически, о прошлом, в наших песнопениях мы постоянно взираем на опыт Церкви от первого лица. Аз вижу Распятие Христово, и более того, я вижу его днесь. Аз взираю на пустой Гроб. Аз – очевидец Воскресения.
И таким образом, в этом Великом каноне я пою своей душе, словами, произносимыми священником, – собственными словами преподобного Андрея. И хотя речь от первого лица, это всегда сильная составляющая нашей молитвы, наверное, ни в каком другом песнопении она не обладает такой силой, как в Великом каноне, ведь именно благодаря ей Великий канон так ощутимо могуществен, как мы заметили во вступлении. Потому что моему сознанию, пусть лишь на несколько минут внимательного участия, дается то, чего я жажду, то, о чём тоскует сердце и душа. Пусть, может быть, я не живу в достойном, истинном покаянии, но всё же что-то внутри меня жаждет его, и вовлекаясь в чтение этого песнопения об опыте покаяния, я на мгновение вкушаю сам славу той жизни, которой я так часто пренебрегаю сам.
В этой мирской жизни люди часто тратят много энергии, времени и денег, чтобы прочувствовать то, что они хотели бы сделать сами, но не могут. Люди лазают по скалодрому ради острых ощущений, как при покорении стометровых скал; они платят за время в аэродинамической трубе, чтобы ощутить свободное падение, как при прыжке с парашютом, который они в жизни, вероятно, не сделают; они садятся за симуляторы полётов, чтобы испытать, каково управлять самолётом над облаками. Но глубже, чем эти мирские вожделения, лежат желания нуждающейся души - жить в истинном покаянии, испытать на деле Божию милость. И по крайней мере, на несколько минут Великий канон даёт душе возможность его испытать - она «вкушает», она может прикоснуться на время к блаженной реальности истинного, сердечного, глубочайшего покаяния, и этот опыт глубоко её меняет. Именно по этой причине Великий канон, пусть он и наполнен скорбными, даже удручающими образами, действует на слушающих его на богослужении так, что наполняет их чувством облегчения, даже бесстрастной радости. Мы прикасаемся на время к реальности, которую не смогли по-настоящему обрести в нашей жизни, и то, что мы можем её вкусить, можем её испытать, исполняет душу новой ревностью и желанием серьёзно начать духовную жизнь.
> Критические точки в аскезе, по свидетельству Великого канона
В этом контексте преподобный Андрей даёт нам достигнуть череды критических точек в необходимой для нас аскетической жизни. Наши воззрения должны измениться, если мы хотим взяться за бразды покаяния, и это изменение «нудится», как говорит Сам Господь о тех, кто обретают Его Царство (ср. Мф.11, 12). Эта борьба, это принудительное изменение ума, сердца и жизни должно преобразить нашу душу для созерцания той реальности, к которой мы обычно слепы.
Сегодня у меня не так много времени, чтобы подробно всё разобрать, так что я выберу три аскетические темы Великого канона, которые я считаю самыми значимыми:
1) В первую очередь – что мой грех больше, чем грехи всех остальных, и видя примеры меньших грехов, я обращаюсь видеть свои, бо́льшие. Это ёмко выражено в словах преподобного Андрея в песни 3:
«Согреших Тебе един аз, согреших паче всех, Христе Спасе, да не презриши мене».
[Согрешил я один пред Тобою, согрешил более всех, Христос Спаситель – не презирай меня].
– Песнь 3.5.
Или, несколько тропарей спустя:
«Несть бо иже кто согреши в человецех, егоже не превзыдох прегрешеньми».
[Ибо нет грешника между людьми, которого я не превзошел бы прегрешениями]. – Песнь 3.12[2].
Или в четвёртой песни:
«Не бысть в житии греха, ни деяния, ни злобы, еяже аз, Спасе, не согреших, умом и словом, и произволением, и предложением, и мыслию, и деянием согрешив, яко ин никтоже когда».
[Нет в жизни ни греха, ни деяния, ни зла, в которых я не был бы виновен, Спаситель, умом, и словом, и произволением, согрешив и намерением, и мыслью, и делом так, как никто другой никогда]» (выделено мною – прим. авт.).
– Песнь 4.4.
Некоторым этот уровень самоуничижения кажется излишним: «Разве я кого-то убивал? Разве мои руки запятнаны кровью, как у древних грешников? Разве я правда хуже Каина?» Но преподобный Андрей учит, что если мы не сможем увидеть, что даже у величайших из грешников есть отблески добродетелей, которых нет у нас самих, что если мы искренне не признаем себя ниже их, то мы не сможем научиться у них тому, что необходимо для нашего избавления. Для этого необходимо и то, чтобы в их злодеяниях видеть не чуждые, а возмутительно привычные для нас реалии, которые нам трудно признать.
Вот типичный пример слов преподобного Андрея:
«Совокупи убо Давид иногда беззаконию беззаконие, убийству же любодейство растворив, покаяние сугубое показа абие; но сама ты, лукавнейшая душе, соделала еси, не покаявшися Богу».
[Давид некогда присовокупил беззаконие к беззаконию, ибо с убийством соединил прелюбодеяние, но скоро принес и усиленное покаяние, а ты, коварнейшая душа, совершив большие грехи, не раскаялась пред Богом].
– Песнь 7.5.
И снова мы спрашиваем: «Разве я совершил убийство и прелюбодеяние?» Наверное, не тем же образом, что и царь Давид, но Спаситель научил нас глубже понимать, что называется именами этих грехов – ибо «всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца» (1Ин.3,15, Мф.5, 22), и «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф. 5, 28).
Давайте не будем видеть лишь материальное, внешнее, и оправдывать себя этим, отрицая духовные пороки внутри нас. Пусть я не убивал, но это не значит, что я не человекоубийца. Пусть я не совершал супружескую измену, но это не значит, что я не прелюбодей.
И всё же посыл преподобного Андрея – не просто навязать нам убеждение, что мы совершили ужасные дела, даже более ужасные, чем святой Давид, а помочь нам увидеть более глубокую трагедию - что он искренне раскаялся в своих грехах, а я нет. Великий царь совершил два тяжких греха, греха по плоти, но покрыл их, переменив всю свою жизнь, а я прибавляю грех к греху, причём грех духовный, более серьёзный, чем Давидов - и что делает моя бесплодная душа? Она находит отговорки, приуменьшает свои прегрешения и находит им оправдания.
Снова и снова эта тема повторяется. Достаточно ещё одного примера:
«Ты Озии, душе, поревновавши, сего прокажение в себе стяжала еси сугубо: безместная бо мыслиши, беззаконная же дееши; остави, яже имаши, и притецы к покаянию».
[Соревновав Озии, душа, ты получила себе вдвойне его проказу, ибо помышляешь недолжное и делаешь беззаконное; оставь, что у тебя есть, и приступи к покаянию].
– Песнь 8.7, ср. 4 Цар. 15, 5, 2 Пар. 26, 19.
Это в итоге побуждает преподобного Андрея написать один из поразительнейших, значительных тропарей:
«Христос вочеловечися, призвав к покаянию разбойники и блудницы; душе, покайся, дверь отверзеся Царствия уже, и предвосхищают е фарисее и мытари и прелюбодеи кающиися».
[Христос, сделавшись человеком, призвал к покаянию разбойников и блудниц; покайся, душа, дверь Царства уже открылась, и прежде тебя входят в нее кающиеся фарисеи, мытари и прелюбодеи].
– Песнь 9.5, ср. Мф. 21,31, 11,12.
Что бы мы ни называли нашим благочестием, добродетелью, верностью или строгостью жизни, здесь мы сталкиваемся с реальностью: те, о ком мир мог бы сказать – или мы сами могли бы сказать, соблазняясь порочной гордостью, – что они гораздо «хуже» нас, – те и есть входящие в Царство Небесное прежде нас. Так много времени Великого поста мы уделяем этим категориям, этим типам людей: фарисеям, мытарям, скорбящим грешникам. «Фарисеева убежим высокоглаголания»[3]. «Фарисеа велехвальный глас… возненавидевше»[4]. И всё же суть вещей, которые мы видим в образе фарисея и которых должны избегать, такова - те грешники идут в Царство Небесное, а я нет, ведь они в конечном счете каются, а я упрямо грешу и мёртв для настоящего покаяния.
2) Второй аскетический посыл Великого канона – что весь грех в моей жизни, каким бы тяжеловесным и порабощающим он ни был, нельзя отождествлять с моей истинной человеческой природой, которую я получил при сотворении. Отчаяние, которое слишком часто следует за осознанием греха – особенно если это осознание достигнуто чисто светскими или неправославными способами, – обычно приходит из-за смешения моего греха с моей природой, из-за неразличения греха и природы. К величайшему прискорбию, это одно из отличий некоторых форм протестантизма и католицизма от православного учения - они понимают грех как неотъемлемую часть нашей «падшей природы», в которой его невозможно отделить от того, кто я есть. Но если моя сущность такова, что я грешник, какая мне надежда на преображение? В чём тогда смысл аскетической жизни?
Великий канон, в согласии со святыми отцами, жившими раньше и позже, говорит совсем иное. Одна из первых его метафор для нашего греховного состояния – нагота:
«Погубих первозданную доброту и благолепие мое и ныне лежу наг и стыждуся».
[Погубил я первозданную красоту и благообразие мое и теперь лежу обнаженным и стыжусь].
– Песнь 2.11.
Моя природа обнажена. Подобающее ей одеяние – святость, нетление, непорочность – сброшена, образ Божий во мне помрачён до неузнаваемости.
Но то, что потеряно, не уничтожено, а погребено:
«Погребох перваго образа доброту, Спасе, страстьми, юже яко иногда драхму взыскав, обрящи».
[Засыпал страстями красоту первобытного образа, Спаситель; ее, как некогда драхму, Ты взыщи и найди].
– Песнь 2.21, ср. Лк. 15, 8.
Это крайне важно, ведь то, что погребено, может быть извлечено наружу, как и обнажённый человек может быть одет. Его нагота – не изменение самой сущности, это состояние бытия. И именно так Церковь учит относиться к греху. Да, он существенно изменяет способ нашего существования - будучи обнажены, мы становимся немощными, уязвимыми для ветров, дождей и снега, являем собой далеко не образ совершенной святости. Мы страдаем. Мы умираем. Но всегда есть надежда, что Бог нас снова оденет, что восстановит подлинный Его образ.
В свете этого преподобный Андрей любит говорить о грехе как бы о новом одеянии, гнусном по сути. Вместо доброго одеяния праведности нас покрывает, как новая одежда, срам.
«Обложен есмь одеянием студа, якоже листвием смоковным, во обличение моих самовластных страстей».
[Облекся я одеянием стыда, как листьями смоковницы, во обличение самовольных страстей моих].
– Песнь 2.13.
«Одеяхся в срамную ризу и окровавленную студно течением страстнаго и любосластнаго живота».
[Оделся я в одежду, постыдно запятнанную и окровавленную нечистотой страстной и сластолюбивой жизни].
– Песнь 2.14.
И в итоге это «новое одеяние» легло на нас тяжким бременем. Подавляет нас.
«Делаша на хребте моем вси начальницы страстей, продолжающе на мя беззаконие их».
[На хребте моем пахали все вожди страстей, проводя вдоль по мне беззаконие свое].
– Песнь 2.10, ср. Пс. 128,3.
«Впадох в страстную пагубу и в вещественную тлю, и оттоле до ныне враг мне досаждает».
[Подвергся я мучению страстей и вещественному тлению, и оттого ныне враг угнетает меня].
– Песнь 2.16.
3) Эти наблюдения ведут нас к третьей критической точке аскетического учения Великого канона - что жизнь в покаянии должна быть деятельной. Современная тенденция сводить всё к эмоциям привела к тому, что и грех, и покаяние сводятся к эмоциям: грех - это то, отчего «мне плохо», а покаяние – это изменение в чувствах и мышлении, так что достаточно лишь по-другому мыслить. Я буду сожалеть о содеянном. Я уговорю себя мыслить и чувствовать по-новому.
Но если преподобный Андрей говорит об эмоции или «чувстве» в Великом каноне, то только как о необходимом уколе умиления в сердце, побуждающем к большему. Вызвать скорбь и горе, чтобы побудить нас к действию. Но именно к нему, к действию, он переходит без промедления.
Застой убивает покаяние. Кто бездельничает или, что ещё хуже, оглядывается назад, тот не кается. Тот умирает.
«Не буди столп сланый, душе, возвратившися вспять, образ да устрашит тя содомский, горе в Сигор спасайся».
[Не сделайся соляным столпом, душа, обратившись назад, да устрашит тебя пример содомлян; спасайся на гору в Сигор].
– Песнь 3.21, ср. Быт. 19, 26.
Этот образ много раз повторяется. Он заостряет внимание на настоящей аскезе как на гонке – её нужно пробежать:
«Запаления, якоже Лот, бегай, душе моя, греха бегай Содомы и Гоморры, бегай пламене всякаго безсловеснаго желания».
[Беги, душа моя, от пламени греха; как Лот; беги от Содома и Гоморры; беги от огня всякого безрассудного пожелания].
– песнь 3.22, ср. Быт. 19.
Вот ещё одна из многих причин, по которой Церковь поместила этот канон в центральное место богослужебной жизни Великого поста - потому что он говорит о покаянии не просто эмоционально или теоретически. Его основополагающий приказ каждому из нас – что покаяние должно быть активным. Оно должно быть делом – жизнью, проживаемой по-иному, гонкой, на которой надо бежать добросовестно и без устали, аскезой, к которой побуждает убежденность, что грубое одеяние греха может быть отброшено, а отвергнутая одежда благодати может быть восстановлена, и что звери страстей, сгибающие наш хребет, могут быть умерщвлены силой Пресвятой Троицы, что образ Божий может быть в нас обновлен.
> Великий канон как духовное свидетельство
Прежде чем закончить, я хотел бы сказать несколько слов о Великом каноне как о свидетельстве православного подхода к Священному Писанию. В самом деле, этот текст, как мы много раз уже видели, отличается многократным обращением к Писаниям, так что неофициально его называют «обозрением Ветхого и Нового Завета» – почти что выражением из самого канона[5]. Но я хочу обратить внимание на то, что в этом отношении самое ценное в каноне – что он не просто цитирует Писания почти в каждом тропаре, а демонстрирует вершину православного понимания, как Священное Писание должно быть истолковано верующим сердцем.
В нашей епархии[6] находится главная семинария нашей Церкви, которую окончили многие из вас, так что я, не вызывая недоуменных взглядов, могу мимоходом напомнить, что учёные выделяли в древности так называемые школы толкования Священного Писания, среди них Александрийская, делавшая упор на «аллегорическом» прочтении Писаний, и Антиохийская, предпочитавшая «буквальное» прочтение. И что ни одна из этих «школ» не существовала как таковая, несмотря на то, что было всегда, как мы знаем, много способов изучения наших священных текстов, их прочтения и толкования. И кроме того, мы знаем, что многие из новейших способов возникли в течение веков в среде инославных христиан, потерявших общение с Церковью, среди них натянутый «метод критики источников», когда-то излюбленный протестантскими учёными, или бессмысленный поиск «исторического Иисуса» «Семинаром Иисуса», который в 1980-х годах, после кратковременной популярности, был всеми отброшен.
Православная Церковь, решительно отвергая попытки чтения Священного Писания, искажающие его, всегда признавала – что мы легко увидим в творениях святых отцов – многие способы чтения и толкования, полезные для души. Писания можно изучать по букве, или изыскивая духовный посыл через аллегорию. Эти подходы можно сочетать, а можно применить отдельно. Пока это исследование проводится в рамках Церкви, под её водительством, а не отклоняясь от неё под руководство нецерковных принципов, – из него можно извлечь мудрость.
Но у всех этих подходов общее то, что они являются средствами изучения. Изучаем текст, каков он по букве, или что иное он в себе скрывает. Мы исследуем его, размышляем над ним, толкуем. И это хорошо, но это не всё, это не высший путь.
В Великом каноне преподобного Андрея мы видим, что Писание не изучается, а усваивается. В нашей православной жизни это высшая форма знакомства с Писаниями, когда они уже не просто объект для изучения, но превращаются – не рассудочным усилием, а глубокой, внутренней аскезой – в вопль наших сердец. История Писаний – это история моей жизни. Хотя они сохраняют свою историческую действительность и значимость, Церковь подводит нас к открытию, что личности Ветхого Завета, равно как и Нового, жили так, что наши сердца черпают откровения из их жизни. Давид кается, чтобы показать покаяние мне. Повеление истребить ханаанские племена в Земле Обетованной – это повеление для моей аскезы очистить обетованную землю моего сердца от греха и страсти. Разделение Чермного моря – это путь моего спасения, показывающий, как и с помощью чего (а именно, святого крещения) я буду выведен из неволи к полноте жизни.
И глядя на их историю, я вижу свою. Авель, Каин, Ной, Озия, Ламех, Давид, Соломон, фараон, Рахиль – все они я. Их истории – моя история, хотя бы отчасти. И снова повторю, не потому, будто это лишь метафоры или (не дай Бог!) неисторические аллегории. Но «единое Тело» Христово объемлет собой всю историю, и постепенно я понимаю, что моя жизнь связана с их жизнями, и их жизни являют мою. Я могу учиться на их ошибках, потому что такие же ошибки живут в моём сердце. И я могу извлекать уроки из их покаяния, потому что оно тоже мне доступно, если только я встану и начну действовать.
Время не позволяет мне сказать больше о значении Священного Писания для Великого канона. Позвольте мне лишь сделать одно утверждение. По моему убеждению, в начале каждого православного курса по изучению Священного Писания надо в первую очередь рассмотреть это песнопение даже до того, как студенты откроют саму Библию. Ибо здесь Священное Писание представлено в сознании Церкви, через её сердце, её голосом. Это одно из замечательнейших свершений преподобного Андрея. Великий канон учит нас, как читать, как слышать и что воспринимать. Если он будет первым текстом, который мы прочтём (или, что уместнее, встретим на богослужении) в рамках курса изучения Писания, то когда мы откроем Библию и обратимся к первому стиху Бытия или Евангелия от Матфея, на всё остальное мы посмотрим другими глазами.
> Заключение
Пора заключить выступление. Канон вдохновляет говорить и размышлять о нём часами, но наше расписание не позволяет это. Давайте закончим, снова рассмотрев вступительный ирмос Великого канона, который я процитировал вначале:
«Помощник и Покровитель бысть мне во спасение, Сей мой Бог, и прославлю Его, Бог отец моих, и вознесу Его: славно бо прославися».
[(Бог) – Помощник и Покровитель явился мне ко спасению, Он Бог мой, и прославлю Его, Бога отцов моих, и превознесу Его, ибо Он торжественно прославился].
В этом от всего сердца был убеждён преподобный Андрей, и это без конца исповедует наша святая Церковь-Матерь - что Бог отцов наших прославляется. И каждый следующий за этим вступлением тропарь канона красиво показывает, каким образом Он прославляется. Здесь – не венцами, не силой, не царствованием, не славой, не ликованием. Конечно, Бог всем этим прославляется. Но более всего Он «славно прославляется» покаянием Его детей. Пришествием их к Нему с очищенным сердцем, готовым начать новую жизнь.
Итак, самая истинная слава Божия – в сладчайшем уповании человека. Чего хочет Он, и чего хотим мы – или чего подобает нам искать – то же самое. Величайшая радость пастыря – найти потерянную овцу, и самое истинное наслаждение заблудшей овцы – снова видеть лицо, слышать голос её хозяина. Преподобный Андрей напоминает об этом именно так:
«Ты еси Пастырь Добрый, взыщи мене агнца, и заблуждшаго да не презриши мене».
[Ты – Пастырь Добрый, отыщи меня – агнца, и не презирай меня, заблудившегося]. – Песнь 3.6, ср. Ин. 10, 11–14.
«Ты еси сладкий Иисусе, Ты еси Создателю мой, в Тебе, Спасе, оправдаюся».
[Ты – вожделенный Иисус; Ты – Создатель мой, Спаситель, Тобою я оправдаюсь].
– Песнь 3.7.
Покаянный бег ещё не окончен. Он в самом разгаре. Он будет продолжаться до дня смерти. И пробежать его надо как следует, с сокрушенным сердцем, но радостным духом, ведь на финише этого бега – тот образ, который был потерян, та слава, которая была отвержена, и врата Царствия Небесного, которые уже открыты для кающихся грешников и могут быть открыты для нас.
Я закончу не словами преподобного Андрея, а словами преподобного Феодора Студита, кто, как я уже сказал, был автором трипеснцев, включаемых в наш великопостный круг богослужения, один из которых мы переплетаем с Великим каноном вечером в среду пятой седмицы, которая наступит скоро. Связывая покаянную жизнь с апостольским свидетельством, он говорит так:
Апостольская двоенадесятице Богоизбранная, мольбу Христу ныне принеси, постное поприще всем прейти, совершающим во умилении молитвы, творящим усердно добродетели, яко да сице предварим видети Христа Бога славное Воскресение, славу и хвалу приносяще.
Аминь!
Перевёл с английского Дмитрий Бурцев.
Портал "Православие Ру"
-----
[1] В Джорданвильском издании – песнь 1.4. Прим. перев.
[2] Кондак в неделю о мытаре и фарисее. (см. The Lenten Triodion, p. 106) – Прим. автора. Церковнославянский текст: Триодь Постная. Издательство Московской Патриархии, 2015. С. 9 – Прим. перев.
[3] Кондак в неделю о мытаре и фарисее. (см. The Lenten Triodion, p. 106) – Прим. автора. Церковнославянский текст: Триодь Постная. Издательство Московской Патриархии, 2015. С. 9 – Прим. перев.
[4] Стихира на хвалитех в неделю о мытаре и фарисее. (см. ibid, p. 110) – прим. автора. Церковнославянский текст: там же, с. 14– Прим. перев.
[5] Как комментирует сам преподобный Андрей, Моисеово приведох ти, душе, миробытие, и от того все Заветное Писание [Я воспроизвел пред тобою, душа, сказание Моисея о бытии мира и затем все Заветное Писание], т.е. Ветхий Завет… Новаго привожду ти Писания указания, вводящая тя, душе, ко умилению [Из Новозаветного Писания привожу тебе примеры, душа, возбуждающие в тебе умиление] (Песнь 9.2,4) – Прим. автора.
[6] Эта речь произнесена на Великопостном пастырском совещании духовенства Западно-Американской епархии Русской Православной Церкви Заграницей в 2017-м году, в епархиальном центре в Лэйквуде, штат Нью-Джерси. В епархии находится Свято-Троицкий монастырь и главная семинария РПЦЗ. – Прим. автора.
#публикации