#словесное

Муму, или Все закончилось совсем не так
«...Герасим шел, не торопясь, и не спускал Муму с веревочки. Дойдя до угла улицы, он остановился, как бы в раздумье, и вдруг быстрыми шагами отправился прямо к Крымскому броду. На дороге он зашел на двор дома, к которому пристраивался флигель, и вынес оттуда два кирпича под мышкой. От Крымского брода он повернул по берегу, дошел до одного места, где стояли две лодочки с веслами, привязанными к колышкам (он уже заметил их прежде), и вскочил в одну из них вместе с Муму…
…Вот уже Москва осталась назади. А Герасим все греб да греб. Вот уже потянулись по берегам луга, огороды, поля, рощи, показались избы. Повеяло деревней. Он бросил весла, приник головой к Муму, которая сидела перед ним на сухой перекладинке…»
И. С. Тургенев «Муму»
Наконец Герасим поспешно выпрямился, с каким-то болезненным озлоблением на лице посмотрел на Муму, на бурлящее течение реки, на мокрое дно лодки и яростно, вложив всю силу, швырнул кирпичи в сторону города. Он ничего не слыхал — ни тявканья напуганной собаки, ни тяжкого всплеска воды; для него самый шумный день был безмолвен и беззвучен... Только лодку качнуло, как будто маленькие волны погладили ее мокрые бока, да к берегу побежали широкие круги.
На другой день Герасима хватились и даже поискали усердно, пока лодочник не сказал, что видел его на шоссе. Он споро и безостановочно шагал, с мешком за плечами и с длинной палкой в руках. Вокруг него, то забегая вперед, то отскакивая в стороны, носилась белая с черными пятнами собачка.
Староста деревни, куда вернулся Герасим, удивился было, но, довольный, тут же пристроил его к работе. И, соскучившийся по страде, великан тянул за четверых. Косил, не останавливаясь, собирал вилами сено, метал стога преогромные. Все это безмолвно и торжественно.
На баб Герасим даже не оборачивался. А они то и дело заглядывались на неутомимого работника, на большие руки, широкую шею, необъятные плечи. Посмеивались, судача о живой привязанности мужика к собачонке, хвостом ходившей за ним всюду.
Посреди недели перед Петроводнем солнце палило нещадно, заливая потом заношенную рабочую рубаху. Тело привычно чесалось от мелкой сухой травы, облепившей лицо и грудь. Закидывая сено на стожище, Герасим спиной почуял неладное, обернулся. У телеги столпился народ, что работал неподалеку. Все суетились, жестикулировали и разглядывали что-то на пожне. Волны паники разливались вокруг, как озерная вода в бурю.
Герасим подошел. Перед ним расступились и знаками объяснили, что Аксинья, кузнецова дочь, под дурную лошадь попала. Девушка лежала, сжавшись в комок, и не шевелилась. Светлые волосы, выбившиеся из плотно повязанного по-полевому платка, были вымазаны в земле и коневьем навозе. Родинка на ее левой щеке казалась мухой, неуместно присевшей почистить крылья. Закрытые глаза подергивались, на разбитой губе набухал кровоподтек. Крестьяне, почесывая головы и животы, не решались тронуть девицу, боясь страшного.
Герасим наклонился, подул Аксинье в лицо, потом поднял, как кутенка, и большими шагами, стараясь не растрясти, понес к реке. Две Аксиньиных подружки, причитая, бежали за ним.
Войдя в реку, на мелководье, Герасим положил девушку в воду, присел, придерживая ее голову большой ладонью, как ковшом, и замер. Сидел так долго, отмахиваясь от слепней и подруг, пытавшихся растормошить Аксинью. Теплая речная вода струилась по его ногам, по телу девушки, завихряясь в соломенных волосах, в веревочках, опоясывавших стан, в подоле льняного сарафана…
И вот, сильно изогнувшись, Аксинья села, испуганно шлепнула ладошками по воде, закашлялась, попыталась встать, но, неудачно ступила и ухватилась за Герасима. Сразу отдернула руки, залилась краской и чуть было не упала в реку. Караулившие Аксинью подружки подхватили ее и, наперебой вереща и часто оглядываясь, повели домой.
А Герасим гортанным звуком подозвал Муму, потрепал ее ласково и, разложив на берегу порты для просушки, в одной длинной рубахе лег в траву. Долго и мечтательно разглядывал редкие облака, чему-то тихо улыбался… Потом вдруг сел резко, схватился за голову, замычал, вырвал клок травы вместе с землей, швырнул его в реку и страшно засмеялся… Очень уж Аксинья оказалась на Татьяну похожа… Одна беда от этих женщин, беспокойство и боль в груди. Нет. Забыть. Быстро одевшись, Герасим пошел в деревню, качая головой и кривясь.
Спустя неделю Герасим, сидя за свежевыскобленным чистым столом, пил вечерний чай из листьев смородины и малины. Обжигался, мычал от удовольствия и, по деревенскому обыкновению, смотрел в маленькое окошко, за которым с трудом угадывалась калитка, ведущая на улицу. У калитки копошились два куренка, через мутное стекло казавшиеся пестрыми шарами.
Муму, до этого дремавшая у двери, вскинулась, залаяла и с разбегу ткнулась Герасиму в ноги, тут же развернулась и бросилась на дверь, показывая, что там кто-то есть.
Герасим отставил кружку, вытер губы, медленно подошел к двери и распахнул ее. Ворвавшийся ветер бросил в лицо липовый аромат, теплый запах скошенной травы и сладкого клевера. Собака вылетела во двор и, неистово лупя хвостом, закружилась у калитки, за которой стояла, потупив глаза, Аксинья.
Вышедший Герасим замер, не зная, что дальше делать. А Аксинья, краснея от шеи до самых волос, лепетала, что она пришла к собачке, очень уж она славная. Потом, спохватившись, посмотрела-таки на Герасима и, показав на Муму, с силой прижала кулачки к груди…
Их, говорят, потом у реки видели. Шли, как маленькие, держась за руки, а собака через эти руки прыгала. Чисто цирк…