Тут Иниол воскликнул: «Вправду ль Вы — Герайнт, Чьё имя далёко гремит среди мужей деяний благородных Согласно мере? И по чести, я, узрев впервые Вас на мосту ко мне держащим путь, Вдруг ощутил в Вас нечто, и по стати И по осанке угадать мог бы догадаться, Что Вы — один из тех, кто трапезу с Артуром делит в Камелоте. Я говорю не ради глупой лести; Здесь мне свидетелем любимое моё дитя, как часто Я возхвалял деянья Ваши славные, когда я замолкал, Она просила повторить, любя всегда о них разсказы слушать. Так сердцу благородному приятен Гром благородных подвигов, пускай вокруг Оно одну несправедливость видит: О никогда еще и пары воздыхателей подобных Не знали дамы, как девица эта: первым был Лимурс, Ничтожество, вся жизнь которого — хмельное буйство, И даже ей он спьяну бормотал любезности; не знаю, Он ныне жив иль мертв, он перебрался в пустошь. Вторым был недруг Ваш, перепелятник Моё проклятие, племянник, — имя Его моим устам, коль станет силы, я не дам промолвить, — Когда я, ведая его жестокость и строптивость, Руки её ему не дал, гордыня в нём проснулась. А часто мелочен и низок горделивый, И он посеял ложный слух среди толпы в округе, Твердя, что золото ему в наследство от отца осталось И было мне доверено в опеку, я ж его не возвратил» Посулами немалыми моих скупая слуг Тем легче, что слегка в разстройство средства наши Пришли, когда радушно мы держали двери Открытыми для всех; и в ночь одну он на меня весь город поднял В канун дня праздника рожденья Энид, разорил мой дом; Изгнал меня из родового графства, Построил крепость новую на страх моим друзьям, Ведь и доселе здесь такие есть, кто любит Меня; и здесь меня он держит в этом ветхом замке, И без сомнения, давно б уже убил, когда б в своей гордыне Меня не ставил бы так низко; да и сам я Себя порою презираю, так позволив Им обойтись со мной и власть не применив По доброте излишней, и уже не знаю То ль я вправду низок, то ли человечен, То ль глуп, то ль слишком мудр; но только Одно я знаю: пусть любое зло Со мною приключится, не подам и вида боли, Но все стерпеть смогу и вынести спокойно».
«Отлично сказано, о, искреннее сердце!» Герайнт ответил, «Где ж оружие, однако, Что б завтра, коль перепелятник, этот Ваш племянник, Сражаться выйдет, смог я спесь его унизить?»
И Иниол сказал: «Оружье есть, конечно, Но старое и ржавое, да, старое и ржавое, мой Князь, Мое оружие — и Ваше, если Вам угодно. Но может на турнире этом только тот сразиться, С кем рядом будет дама, что владеет его сердцем нераздельно. Рогатки две там на лугу стоят, серебряная трость на тех рогатках Положена, на ней сидит перепелятник Из золота, награда за красу прекраснейшей из спутниц. И так любой из рыцарей, кто на турнире том захочет биться, Права обязан заявить своей возлюбленной на ту награду, И биться за неё с племянником моим, а тот на диво Сложеньем крепок и в бою искусен, И добывал всегда своей любезной Награду эту в каждом поединке, И сам стяжал перепелятника прозванье. Но дамы нет у Вас, и Вы не сможете сражаться».
Ему Герайнт в ответ, с горящим ярко взором: Слегка к нему склоняясь: «Дайте позволенье, Копье мне преломить, честной хозяин, Во славу милого дитяти этого, ведь никогда доселе Не видел я, хоть наших дней я повидал красавиц самых славных Лица столь безупречного, и если Паду я, все ж её пребудет имя Таким же незапятнанным, каким и было прежде; Но если я останусь жив, пусть мне поможет Небо, Когда достигну я своей вершины, Её воистину назвав своею верною женой!»
И сердце Иниола, сколь бы ни было к терпению способно, В груди его взыграло, свет узрев надежды новой, И поглядев вокруг и не увидев Энид, (Она, своё услышав имя, удалилась) Он пожилой своей супруге, нежности исполнен, Сказал, держа её ладонь в своих ладонях: «Девица, матушка, — столь нежное созданье, И лучше всех её поймет та, что её носила. Ступай же, отдохни, но перед этим Ты с ней поговори и выясни, лежит ли её сердце к Князю».
Так говорил добросердечный Граф, она же, С улыбкой головой кивнув, ушла к девице, Что отойти ко сну уже почти была готова, И прежде целовала в обе щеки, И руки положив на плечи белые, обняла, И все слова, что говорились в зале, Пересказала, глаз с её лица не отрывая, Пытаясь увидать, что у неё творится в сердце; только свет и тьма Над полем в небе, сотрясаемом ветрами, Так не сменяются друг с другом резко, как живая краска Сменялась с бледностью в лице прекрасном Энид От этих слов; и как весов клонится чаша, Когда вес на ней крупинка за крупинкой умножает, Так тихо голова ее к груди клонилась; И взгляда не подняв и слова не промолвив, Как полонянка удивления и страха от того, что услыхала. И так, не дав ответа, отошла ко сну, Но сна не обрела, и не смогла прохлада ночи В крови её унять волнение, и так она лежала, И только о своей ничтожности все размышляла; Когда безкровно-бледным утром солнце Так рано показалось на востоке, Энид Поднялась, вместе с ней и мать её, и об руку рука Оне пошли на луг, где был турнир назначен И ожидали там Герайнта с Иниолом.
И оба подошли, когда ж Герайнт увидел, Что ждет она его уже на поле, ощутил, Что, будь она наградой лишь телесной мощи, Он, отдыха не зная, смог бы сдвинуть Идриса престол. Доспехи Заржавленные Иниола облекали княжеские плечи, Но княжья стать под ржавчиной сияла; и явились И рыцари из разных стран, и с ними дамы, понемногу город Весь оказался там, в ограде, замыкавшей поле схватки. И козлы вбили в землю, и серебряную жердь На козлы положили, золотого Перепелятника на жердь ту посадили. И племянник Графа, Когда труба сыграла, спутнице своей во всеуслышанье промолвил: «Ступайте и возьмите, Вы, красой Красавиц всех здесь превзошедшая, награду, Которой добивался я для Вас два года кряду». Но громко рек Герайнт: «Постойте. Другая здесь её достойней». Рыцарь, Отчасти удивлен, с презреньем, троекратно Превосходившим удивленье, обернулся И на четвёрку посмотрел, и всё лицо Его вдруг вспыхнуло купальского костра краснее; И возгоревшись страстью, крикнул он Герайнту: «Тогда – в бой за неё!», ни слова больше; трижды Они сходились и ломались трижды копья. И оба, спешившись, бросались друг на друга С такой нещадной силой нанося удары, Что вся толпа дивилась, и не раз то там то здесь От дальних доносились стен хлопки, как будто призрачных ладоней. И так они сходились дважды, дважды отдыхали, И пот великой тяготы, и кровь из тел израненных, струясь, Их силы уносили; все же равными их оставались силы, Доколе Иниол не крикнул: «Вспомните о тяжком оскорбленьи, Им нанесенном Королеве!» и умножил мощь Герайнта. Князь поднял тяжкий меч и шлем врага разсек до кости, И наземь он противника поверг, и встал ногой на грудь, И молвил: «Ваше имя?». И со стоном побежденный Ему ответил: «Эдирн я, сын Нудда! Посрамлён Я тем, что Вам его назвать принужден. Гордость Низвергнута моя – ведь люди видели моё паденье». «Чтож, Эдирн, Нудда сын», Герайнт в ответ промолвил, «Вы дела два должны исполнить, или Вы умрёте. Во-первых, Вы с девицей Вашею и с карлой Отправитесь к Артурову двору и там молить прощенья Вы будете обиде, нанесённой Вами Королеве, И приговор её безропотно снесёте. Во-вторых, Вы дяде Вашему его вернёте графство. Вот что Вам сделать надлежит иль тотчас Вы умрёте». И Эдирн отвечал: «Все это я исполню. Ведь никогда ещё меня не побеждали, Вы ж победили, и мою сломили спесь, И Энид видела моё паденье». И поднявшись, Он поскакал к Артурову двору, и Королева Ему прощение дала легко. И в силу юных лет, Переменился он, возненавидев грех своей измены Из мрака прежней жизни постепенно к свету поднимаясь, И жизнь окончил в славной битве воином Артура.
Когда же третий день по утренней погоне Разлил над мiром тихий свет, и крылья В плюще затрепетали, обвивавшем башню Энид, Зане она без сна лежала, и неяркий золотистый луч, Меж тени проникая пляшущие птиц, Ея чела касался дивного, она же думала об обещанье, Лишь накануне ею данном Князю — так настойчив Он был в стремленье в третий день уехать, И не хотел её оставить здесь, раз получил её согласье С ним ко двору явиться и предстать пред статной Королевой, И с ним венчаться там торжественным обрядом. И тут на платье взгляд её упал, и никогда доселе Оно ей не казалось столь невзрачным. В половине ноября Листва на дереве в сравненье с тем, какой была Она тому назад всего лишь месяц, — таким Ей показалось ныне платье по сравненью с тем, Каким она всего лишь за день до прибытия Герайнта Его привыкла видеть. И глядя на него, всё больше страхом Она терзалась перед странным, ярким И непонятно-жутким местом — двор, Где всё придут разглядывать ея поблеклые шелка, И тихо своему сердечку нежному она сказала:
«Сей благородный Князь, что возвратил нам графство, Такой сиятельный в деяниях и статью, О Небеса, как я его унижу! О если б с нами пробыл он ещё немного, Но видимо, как ни признательны мы Князю, Ему мы всё же угодили мало, Когда он так спешит уехать прочь, И новую удачу ухватить рукою. Когда б он только день иль два Остался здесь, мои глаза слепые, пальцы-неумейки Все б сделали, чтоб только уберечь его от униженья».
Певица Варвара
Альфред Теннисон
ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ «ЖЕНИТЬБА ГЕРАЙНТА»
Тут Иниол воскликнул: «Вправду ль Вы — Герайнт,
Чьё имя далёко гремит среди мужей деяний благородных
Согласно мере? И по чести, я, узрев впервые
Вас на мосту ко мне держащим путь,
Вдруг ощутил в Вас нечто, и по стати
И по осанке угадать мог бы догадаться,
Что Вы — один из тех, кто трапезу с Артуром делит в Камелоте.
Я говорю не ради глупой лести;
Здесь мне свидетелем любимое моё дитя, как часто
Я возхвалял деянья Ваши славные, когда я замолкал,
Она просила повторить, любя всегда о них разсказы слушать.
Так сердцу благородному приятен
Гром благородных подвигов, пускай вокруг
Оно одну несправедливость видит:
О никогда еще и пары воздыхателей подобных
Не знали дамы, как девица эта: первым был Лимурс,
Ничтожество, вся жизнь которого — хмельное буйство,
И даже ей он спьяну бормотал любезности; не знаю,
Он ныне жив иль мертв, он перебрался в пустошь.
Вторым был недруг Ваш, перепелятник
Моё проклятие, племянник, — имя
Его моим устам, коль станет силы, я не дам промолвить, —
Когда я, ведая его жестокость и строптивость,
Руки её ему не дал, гордыня в нём проснулась.
А часто мелочен и низок горделивый,
И он посеял ложный слух среди толпы в округе,
Твердя, что золото ему в наследство от отца осталось
И было мне доверено в опеку, я ж его не возвратил»
Посулами немалыми моих скупая слуг
Тем легче, что слегка в разстройство средства наши
Пришли, когда радушно мы держали двери
Открытыми для всех; и в ночь одну он на меня весь город поднял
В канун дня праздника рожденья Энид, разорил мой дом;
Изгнал меня из родового графства,
Построил крепость новую на страх моим друзьям,
Ведь и доселе здесь такие есть, кто любит
Меня; и здесь меня он держит в этом ветхом замке,
И без сомнения, давно б уже убил, когда б в своей гордыне
Меня не ставил бы так низко; да и сам я
Себя порою презираю, так позволив
Им обойтись со мной и власть не применив
По доброте излишней, и уже не знаю
То ль я вправду низок, то ли человечен,
То ль глуп, то ль слишком мудр; но только
Одно я знаю: пусть любое зло
Со мною приключится, не подам и вида боли,
Но все стерпеть смогу и вынести спокойно».
«Отлично сказано, о, искреннее сердце!»
Герайнт ответил, «Где ж оружие, однако,
Что б завтра, коль перепелятник, этот Ваш племянник,
Сражаться выйдет, смог я спесь его унизить?»
И Иниол сказал: «Оружье есть, конечно,
Но старое и ржавое, да, старое и ржавое, мой Князь,
Мое оружие — и Ваше, если Вам угодно.
Но может на турнире этом только тот сразиться,
С кем рядом будет дама, что владеет его сердцем нераздельно.
Рогатки две там на лугу стоят, серебряная трость на тех рогатках
Положена, на ней сидит перепелятник
Из золота, награда за красу прекраснейшей из спутниц.
И так любой из рыцарей, кто на турнире том захочет биться,
Права обязан заявить своей возлюбленной на ту награду,
И биться за неё с племянником моим, а тот на диво
Сложеньем крепок и в бою искусен,
И добывал всегда своей любезной
Награду эту в каждом поединке,
И сам стяжал перепелятника прозванье.
Но дамы нет у Вас, и Вы не сможете сражаться».
Ему Герайнт в ответ, с горящим ярко взором:
Слегка к нему склоняясь: «Дайте позволенье,
Копье мне преломить, честной хозяин,
Во славу милого дитяти этого, ведь никогда доселе
Не видел я, хоть наших дней я повидал красавиц самых славных
Лица столь безупречного, и если
Паду я, все ж её пребудет имя
Таким же незапятнанным, каким и было прежде;
Но если я останусь жив, пусть мне поможет Небо,
Когда достигну я своей вершины,
Её воистину назвав своею верною женой!»
И сердце Иниола, сколь бы ни было к терпению способно,
В груди его взыграло, свет узрев надежды новой,
И поглядев вокруг и не увидев Энид,
(Она, своё услышав имя, удалилась)
Он пожилой своей супруге, нежности исполнен,
Сказал, держа её ладонь в своих ладонях:
«Девица, матушка, — столь нежное созданье,
И лучше всех её поймет та, что её носила.
Ступай же, отдохни, но перед этим
Ты с ней поговори и выясни, лежит ли её сердце к Князю».
Так говорил добросердечный Граф, она же,
С улыбкой головой кивнув, ушла к девице,
Что отойти ко сну уже почти была готова,
И прежде целовала в обе щеки,
И руки положив на плечи белые, обняла,
И все слова, что говорились в зале,
Пересказала, глаз с её лица не отрывая,
Пытаясь увидать, что у неё творится в сердце; только свет и тьма
Над полем в небе, сотрясаемом ветрами,
Так не сменяются друг с другом резко, как живая краска
Сменялась с бледностью в лице прекрасном Энид
От этих слов; и как весов клонится чаша,
Когда вес на ней крупинка за крупинкой умножает,
Так тихо голова ее к груди клонилась;
И взгляда не подняв и слова не промолвив,
Как полонянка удивления и страха от того, что услыхала.
И так, не дав ответа, отошла ко сну,
Но сна не обрела, и не смогла прохлада ночи
В крови её унять волнение, и так она лежала,
И только о своей ничтожности все размышляла;
Когда безкровно-бледным утром солнце
Так рано показалось на востоке, Энид
Поднялась, вместе с ней и мать её, и об руку рука
Оне пошли на луг, где был турнир назначен
И ожидали там Герайнта с Иниолом.
И оба подошли, когда ж Герайнт увидел,
Что ждет она его уже на поле, ощутил,
Что, будь она наградой лишь телесной мощи,
Он, отдыха не зная, смог бы сдвинуть Идриса престол. Доспехи
Заржавленные Иниола облекали княжеские плечи,
Но княжья стать под ржавчиной сияла; и явились
И рыцари из разных стран, и с ними дамы, понемногу город
Весь оказался там, в ограде, замыкавшей поле схватки.
И козлы вбили в землю, и серебряную жердь
На козлы положили, золотого
Перепелятника на жердь ту посадили. И племянник Графа,
Когда труба сыграла, спутнице своей во всеуслышанье промолвил:
«Ступайте и возьмите, Вы, красой
Красавиц всех здесь превзошедшая, награду,
Которой добивался я для Вас два года кряду».
Но громко рек Герайнт: «Постойте.
Другая здесь её достойней». Рыцарь,
Отчасти удивлен, с презреньем, троекратно
Превосходившим удивленье, обернулся
И на четвёрку посмотрел, и всё лицо
Его вдруг вспыхнуло купальского костра краснее;
И возгоревшись страстью, крикнул он Герайнту:
«Тогда – в бой за неё!», ни слова больше; трижды
Они сходились и ломались трижды копья.
И оба, спешившись, бросались друг на друга
С такой нещадной силой нанося удары,
Что вся толпа дивилась, и не раз то там то здесь
От дальних доносились стен хлопки, как будто призрачных ладоней.
И так они сходились дважды, дважды отдыхали,
И пот великой тяготы, и кровь из тел израненных, струясь,
Их силы уносили; все же равными их оставались силы,
Доколе Иниол не крикнул: «Вспомните о тяжком оскорбленьи,
Им нанесенном Королеве!» и умножил мощь Герайнта.
Князь поднял тяжкий меч и шлем врага разсек до кости,
И наземь он противника поверг, и встал ногой на грудь,
И молвил: «Ваше имя?». И со стоном побежденный
Ему ответил: «Эдирн я, сын Нудда! Посрамлён
Я тем, что Вам его назвать принужден. Гордость
Низвергнута моя – ведь люди видели моё паденье».
«Чтож, Эдирн, Нудда сын», Герайнт в ответ промолвил,
«Вы дела два должны исполнить, или Вы умрёте.
Во-первых, Вы с девицей Вашею и с карлой
Отправитесь к Артурову двору и там молить прощенья
Вы будете обиде, нанесённой Вами Королеве,
И приговор её безропотно снесёте. Во-вторых,
Вы дяде Вашему его вернёте графство. Вот что
Вам сделать надлежит иль тотчас Вы умрёте».
И Эдирн отвечал: «Все это я исполню.
Ведь никогда ещё меня не побеждали,
Вы ж победили, и мою сломили спесь,
И Энид видела моё паденье». И поднявшись,
Он поскакал к Артурову двору, и Королева
Ему прощение дала легко. И в силу юных лет,
Переменился он, возненавидев грех своей измены
Из мрака прежней жизни постепенно к свету поднимаясь,
И жизнь окончил в славной битве воином Артура.
Когда же третий день по утренней погоне
Разлил над мiром тихий свет, и крылья
В плюще затрепетали, обвивавшем башню Энид,
Зане она без сна лежала, и неяркий золотистый луч,
Меж тени проникая пляшущие птиц,
Ея чела касался дивного, она же думала об обещанье,
Лишь накануне ею данном Князю — так настойчив
Он был в стремленье в третий день уехать,
И не хотел её оставить здесь, раз получил её согласье
С ним ко двору явиться и предстать пред статной Королевой,
И с ним венчаться там торжественным обрядом.
И тут на платье взгляд её упал, и никогда доселе
Оно ей не казалось столь невзрачным. В половине ноября
Листва на дереве в сравненье с тем, какой была
Она тому назад всего лишь месяц, — таким
Ей показалось ныне платье по сравненью с тем,
Каким она всего лишь за день до прибытия Герайнта
Его привыкла видеть. И глядя на него, всё больше страхом
Она терзалась перед странным, ярким
И непонятно-жутким местом — двор,
Где всё придут разглядывать ея поблеклые шелка,
И тихо своему сердечку нежному она сказала:
«Сей благородный Князь, что возвратил нам графство,
Такой сиятельный в деяниях и статью,
О Небеса, как я его унижу!
О если б с нами пробыл он ещё немного,
Но видимо, как ни признательны мы Князю,
Ему мы всё же угодили мало,
Когда он так спешит уехать прочь,
И новую удачу ухватить рукою.
Когда б он только день иль два
Остался здесь, мои глаза слепые, пальцы-неумейки
Все б сделали, чтоб только уберечь его от униженья».