Ведьмин котёл — творческая мастерская писателя

5 мар 2022

Прощёный блин

Всё вышло как-то по-дурацки: вчера они со Стёпкой договорились пойти после школы покататься с воздвигнутой в честь Масленицы горки, а сегодня... Целый день друг витал в облаках, на переменах о чём-то шептался с Журавлёвой, а на последнем уроке склонился к Ерькиному уху и доверительно шепнул:

— Слышь, Ер. Ты же не передумал идти на горку? Нет? Тогда давай как договаривались: сперва по домам, оставим вещи, возьмём санки. Потом ты зайдёшь за мной, и мы вместе поедем к Алине.

— Чего? — не понял Ерька. — Какой ещё Алине?

И, видно, громко сказал: учительница оторвалась от журнала и пригвоздила взглядом к парте, а сидящая впереди Журавлёва обернулась и послала им воздушный поцелуй.

— К Журавлёвой, что ли? — опешил Ерька. И прошипел, понижая голос до минимума: — Совсем сбрендил? На кой она сдалась?

— На той! — обидчиво огрызнулся Стёпка. — Сказал, с ней пойду. Не хочешь — оставайся дома.

И отвернулся, упрямо задирая подбородок.

— Да ладно тебе! — сообразив, что неосторожно брошенные слова могут рассорить его с другом, пошёл на попятный Ерька. — Я же пошутил!

По дороге домой он все мозги сломал, пытаясь понять странную причуду товарища. Да, Журавлёва самая красивая девчонка в классе. Но она ведь скучная! Одно слово — троечница. Не спишешь, подсказки не дождёшься, да и просто поговорить не о чем! Ничего не знает. Только и болтовни что про инстаграм и тряпки.

Ерька бы понял, пригласи Стёпка Катьку Макарову. Она прикольная: ходит на карате, здорово дерётся, про Японию кучу всего интересного знает и ещё с отцом рыбачит постоянно! С Катей весело, да.

На крайний случай сгодилась бы Плетнёва. Она и отличница, и староста, и сочиняет здорово… Как начнёт придумывать всякие сказки — заслушаешься. Её даже в городской газете иногда печатают. Ну и симпатичная к тому же. Если это важно. Но главное: ведёт себя нормально. Да, важничает чуток, но самую малость. Умным-то можно капельку порисоваться. Тем более, Лиза не выделывается, как дура. В смысле, как Журавлёва.

На днях, хвастаясь перед одноклассниками новым смартфоном, та принялась вытягивать трубочкой губы, смешно оттопыривать локоть, выпячивать задницу и закатывать глаза. Мальчишки, наблюдая за этой потехой, тихонько хихикали, девчонки смотрели с удивлением и досадой. Ерька же почему-то ощущал дикий стыд. Будто это он выкатывает губы, как орангутанг.

И теперь эта ломака идёт с ними на горку. Вообразив, как Стёпка носится, угождая девчонке, Ерька помрачнел и даже хотел позвонить другу, чтобы отказаться от прогулки, но передумал. Ему вдруг пришла мысль — настолько гениальная в своей простоте, что он удивился, как не додумался раньше.

Сгорая от нетерпения, Ерька ворвался в дом, сбросил в прихожей рюкзак, и, не снимая обуви, кинулся в находящийся на нижнем ярусе гараж. Санки обнаружились под шкафом, в котором отец хранил инструменты. Протерев ладонью деревянную поверхность, принялся их рассматривать. У Стёпки такие же — ярко-синие, с серебристо-стальной спинкой и полозьями. Матери купили их в один день, когда случайно столкнулись на рынке. Выглядят эти санки, правда, совсем детскими... Поэтому он собирался взять ледянку. Но теперь придётся идти с ними, иначе ничего не получится: у Стёпки ледянки нет. Друг по-любому возьмёт с собой этот агрегат. Значит, и он тоже.

Покрутившись в гараже, Ерька отыскал болгарку, но взвесив её в руках, передумал, засунул обратно в ящик и взял лежащую на столе ножовку.
План был прост и гениален: подпилить полоз. Если всё сделать правильно, санки будут валиться набок и кататься на них не выйдет. Главное незаметно подсунуть Стёпе поломку, а потом забрать.

Зная Журавлёву, можно уверенно сказать: пару раз макнувшись лицом в снег, та фыркнет, надуется и демонстративно уйдёт. А они со Стёпкой поиграют в снежки — там, у «Гладиатора», такую крепость построили!
Сказано — сделано: Ерька подпилил полоз, оттащил искалеченные санки в прихожую и принялся торопливо натягивать пуховик. Застегнул куртку, нацепил шапочку, нырнул в ботинки, обмотал нижнюю часть лица шарфом, сунул руки в перчатки и наконец-то хлопнул дверью.

Стёпка жил всего в пяти кварталах, но из-за мороза, снега и гололёда они превратились едва ли не пятьдесят. Конец зимы в Прокопьевске выдался студёным — пока добрался к другу, Ерька здорово подморозил нос и лоб. А чёлку и ресницы облепил иней.

Дом где жил товарищ построил ещё его прадед. Выглядел тот соответствующе: ветхий деревянный фасад, серый шифер и зелёный сетчатый забор. Впрочем, по сравнению с другими хатками на улице, смотрелся он хоть и старым, но аккуратным — краска регулярно обновлялась, на окнах европакеты, осенью заменили дверь.

Ерька проник во двор привычным способом: схватился за штакетник, подпрыгнул, подтянулся, и, повиснув на калитке, перекинул руку, отодвигая щеколду. Болид глухо зарычал, не высовываясь из будки — в окне шевельнулась занавеска и за стеклом мелькнуло лицо Стёпкиной мамы. Помахав ей рукой, Ерька приветственно гавкнул псу — узнав его, тот виновато замолотил хвостом о стенки конуры, высунул нос на улицу и звонко тявкнул в ответ.

Внутри пахло блинами, мёдом и чаем. Услышав, как стукнула дверь, Ольга Анатольевна крикнула с кухни:

— Ерёма! Проходи! Раздевайся! Без чая не отпущу!

Ерька и не думал спорить — по дороге он здорово замёрз, пару раз поскользнулся и даже грохнулся. Но дело прежде всего: воровато покосившись в сторону кухни, он спешно стянул пуховик, повесил рядом с остальными дублёнками, вытащил Стёпкины санки, стоящие между боковиной шкафа и стеной, и подменил их своими. После чего расслабленно двинулся на запахи. Вовремя: Стёпка вынырнул из комнаты — серьёзный, сосредоточенный, даже слегка надутый. Кивнув Ерьке, прошёл на кухню и с порога недовольно забурчал:

— Мам, ну ты чего… Я же в столовой пообедал. Честное слово, я хорошо поел!

— Ничего не знаю! — Ольга Анатольевна, ловко, почти на лету, перевернула очередной блин и подмигнула засмотревшемуся Ерьке. — За стол! Пожалей друга, дай человеку отогреться! Никуда не денется твоя возлюбленная!

Стёпка побагровел до самых кончиков ушей — побледневшие за зиму веснушки снова обрели чёткость, проступая на лице, как россыпь звёздочек на темнеющем небе.

— Мам, ну ты чего!

— Того! Посмотри в глаза Ерёмы! Не позволь ему умереть от голода!
Теперь заалел и Ерька — голода он не чувствовал, но взгляд сам собой то и дело притягивался к стопке золотистых, вкусно пахнущих блинов, пиале с прозрачным коричневатым мёдом и пустым кружкам, ждущих горячего чая.

— Я не…

— Да ты не смущайся, Ерёма, — женщина широко улыбнулась. — Я же шучу. Садись попей чаю с моим оболтусом. А то он из-за своей любви, совсем разум потерял.

Стёпка закашлялся, надулся, демонстративно топая, подошёл к столу, с грохотом отодвинул стул и упал на сиденье. Ольга Анатольевна рассмеялась — похоже, ей нравилось дразнить сына. Подмигнув Ерьке, она отвернулась к сковородке и примирительно добавила:

— Да ладно, чего стесняться-то? Ты у меня вон какой здоровый парень — десять лет как-никак! Единственный мужик в доме! Да получше многих взрослых! Самое время невесту заводить: глядишь, пока вырастите, характерами притрётесь. Будете знать друг друга как облупленные. Хорошо же!

Стёпка, лицо которого вернуло привычный оттенок, снова зарделся, но на этот раз от похвалы. Ольга Анатольевна тепло улыбнулась сыну, и, плутовато стрельнув глазами в сторону Ерьки, резюмировала:

— А вообще, я думаю, что жениться надо в десять, ну двенадцать лет. Не старше. Только в этом возрасте люди ещё умеют выбирать по душе. А потом — сплошное притворство. Как думаешь, Ерёма?

Ерька, смущённый вниманием Ольги Анатольевны, торопливо запихнул в рот блин и промычал нечто нечленораздельное, по идее, означающее согласие.

На самом деле он был против. Во-первых, не хотел жениться, во-вторых, ему не нравилась Журавлёва, и в-третьих, если по-честному — не очень-то понял насчёт притворства. Зачем кому-то притворяться? Уточнять он не решился — такой разговор наверняка затянется надолго, а Стёпка и без того сидит как на иголках…

Поэтому, дожевав блин, Ерька выскочил из-за стола и бросился к выходу, столкнувшись с другом в дверном проёме. Ольга Анатольевна наблюдала за ними с улыбкой — качая головой и цокая языком. Когда они, толкаясь и пихая друг друга плечами, вывалились в коридор, женщина крикнула вслед:

— Степан! В шесть будь дома! Ты меня слышишь? Уроки никто не отменял!

— Да, мам!

Наконец, надев пуховики и шапки, с санками в обнимку мальчики вышли на улицу. Их путь лежал в центр — к спортивному комплексу «Гладиатор», выбранный Журавлёвой. Прикинув, сколько займёт дорога из их «Тупика», Ерька мысленно вздохнул: а ведь если бы не эта противная девчонка, пошли бы к «Малине». Там тоже и горку, и крепость поставили. Могли уже через десять минут кататься, вместо того, чтобы час трястись в автобусе.

И ведь это только в один конец. А ещё надо Журавлёву забрать – снова ожидание. Пока доедут, на игры времени почти не останется. Раз-два — и домой пора. Он ведь тоже уроки ещё не сделал.

Теперь, здраво поразмыслив, Ерька расстроился, что согласился ехать со Стёпой. Всё-таки надо было идти одному — у «Малины» наверняка встретил бы знакомых пацанов. А Стёпка погулял бы со своей... Алиной. Она бы его замучила капризами, в другой раз не стал бы её за собой тащить. И санки не пришлось бы портить.

Может сказать, пока не поздно?

Хотя нет, сейчас уже как раз поздно: Стёпа наверняка обидится.
Ерька вздохнул — так тягостно и длинно, что друг, вышагивающий рядом с задумчивой миной на лице, мгновенно встрепенулся:

— Ты чего?

— Да нет, ничего, — торопливо заверил Ерька, огромным усилием воли подавляя очередной вздох. — Всё нормально.

Так он и сказал, ага. Слишком хорошо помнил реакцию друга. Неохота ругаться из-за какой-то глупой девчонки.

В битком наполненном автобусе мальчиков с санками, пассажиры встретили неласковым ворчанием. Все они — и старушки с авоськами, и пузатые дяденьки, и хмурые тётеньки — отчего-то решили, что именно их поклажа занимает больше всего места в перегруженном транспорте. Каждый человек, продвигаясь мимо к выходу, считал своим долгом толкнуть санки или сделать замечание мальчикам.

Когда они добрались к дому Журавлёвой, Ерька вздохнул с облегчением. Одноклассница жила в сравнительно новой пятиэтажке, построенной не больше двадцати лет назад, совсем рядом с остановкой. Удобное место — транспортная развязка, куча магазинов, школа… Всё в минуте ходьбы. Но как, наверное, громыхает в комнатах, когда мимо дома идёт трамвай!

Но нет — в квартире оказалось тихо: никакие уличные шумы внутрь не проникали. Похоже, отец Журавлёвой знал толк в звукоизоляции. Зато Ерька угадал в другом — им пришлось прождать одноклассницу целых полчаса, гоняя на кухне опостылевший и потому невкусный чай.

А ведь они отзвонились, когда вышли! Но противная девчонка и не думала торопиться — когда их пустили в квартиру, до сих пор расхаживала по комнатам в домашних шортах! Естественно, к «Гладиатору» они попали почти в четыре часа пополудни. Времени оставалось — ноль без палочки. Ерьку так и подмывало брякнуть что-то вроде: «бежим кататься, а то не успеем!», но глянув на мрачное лицо Стёпки, он прикусил язык. То ли ещё будет!

Горка, сделанная под покатый замковый мост, пристроилась между двух башенок, выточенных из белого льдистого кирпича. Увидев эту красотищу, Ерька на секунду застыл, восхищённо выдохнул, и не раздумывая, бросился к снежным ступенькам.

Вокруг толпились подростки. Большинство пришли с ледянками и скатывались один за другим, не дожидаясь, пока предыдущий ездок доедет до конца. И хотя никто ничего не сказал, но на Ерьку с его агрегатом покосились недовольно. Тот наплевал на все эти взгляды с большой колокольни — дорвавшись до горки, он на какое-то время позабыл и о Стёпке, и о кривляке Журавлёвой, и даже о подстроенной каверзе…

 Поэтому, скатившись трижды и седлая санки в четвёртый раз, он глянул на стоящих в стороне одноклассников и не понял — почему они не катаются?
Только снова оказавшись внизу, разглядел запорошённые белым пуховики и полные снега капюшоны. Запнулся, нерешительно помедлил, вздохнул и, поборов страх, неторопливо направился к товарищам.
Прощёный блин

Журавлёва, с недовольной миной на лице, отчитывала мрачного Стёпку, то и дело, жеманно касаясь кровоточащей губы:

— Да ты ими даже рулить не умеешь! Зачем взял? Лучше бы уж ледянку…

— Да умею я рулить, — пробурчал багровый от досады Стёпка, бросая угрюмый взгляд на подошедшего Ерьку.

— Ага, вижу уж, — снова дотронувшись лица, ехидно фыркнула девчонка.

Стёпка покраснел — ледянки у него не было и Ерька прекрасно знал почему. Предыдущую, ещё в конце осени, порвал Болид. Мать отказалась покупать, сказав, что перебьётся санками. Они, дескать, практичнее: на них и сумки тяжёлые можно катить и с горы ехать. С ледянками в магазин не сходишь.

Так и сказала:

— Перебьёшься. Я тебе недавно телефон купила. Денег на ерунду не дам.

Телефон был самый дешёвый, кнопочный. Стёпка жутко стеснялся доставать его, когда ему звонили. Ерька, заметив это, перестал ходить в школу со смартфоном — отыскал старую папину Нокию и засунул симку в неё. Теперь их стало двое и друг перестал так сильно стыдиться своей бедности. Но не расскажешь же об этом Журавлёвой? Девчонке, которая красуется айфоном, хвастается обновками и напоминает одноклассникам, что у её папы Форд, а не какая-то там Лада Калина.

Ерька задумался: как помочь другу? Ситуация и без того не очень приятная, а если учесть, кто заварил кашу… Он уже открыл рот, но его опередила Журавлёва:

— О! Ты же нормально рулишь. Я видела! Пойдём кататься!

Ерька опешил — так и застыл с раззявленным ртом, захлопал ресницами и глупо промычал:

— Я… Это… А?

Да уж, такого поворота он совсем не ожидал и потому умоляюще посмотрел на Стёпку, всем видом прося о помощи, но тот лишь вяло отмахнулся:

— Да идите, идите!

Неохотно подчинившись девчонке, настойчиво тянущей за собой, Ерька потопал к горке. Последнее, что он увидел, стоя на вершине «моста» — как друг внимательно рассматривает испорченные санки…


Домой возвращались порознь: когда Ерька вместе с Журавлёвой скатился с горки, Стёпки поблизости не оказалось. Телефон не отвечал — бесконечные длинные гудки сменил монотонный бубнёж автоответчика раз за разом долдонящего заезженную фразу: «Абонент находится вне зоны доступа...» Похоже, обо всём догадался и теперь не горел желанием общаться.

Ерька лихорадочно размышлял, что делать. Глядя на жеманящуюся Журавлёву, отчего-то вообразившую, будто её кавалер ушёл из-за ревности, он внезапно испугался, что Стёпа тоже подумает именно так. Будто он сломал эти дурацкие санки, чтобы кататься с Алинкой. Фу. Бред, на самом-то деле. Не может друг так подумать. Он слишком хорошо его знает.
Или нет?

От этих мыслей ужасно заболела голова. Стараясь не обращать внимания на повизгивающую от переизбытка эмоций девчонку, Ерька сгрёб санки в охапку и двинулся домой.

Журавлёву провожать не стал — та жила в нескольких шагах от остановки, а ему совсем не улыбалось торчать на морозе в ожидании очередного автобуса. Решив, что пару десятков метров одноклассница одолеет сама, он попрощался со скуксившейся девчонкой и повернулся спиной к выходу.
Ничего, не в лесу живёт. Не заблудится. Не маленькая, чтобы за ручку домой вести. Ему ещё уроки учить. А у них в квартире так сильно воняет духами, что его потом будет тошнить весь вечер.

Он так и сказал ей: «духами воняет». Стоящие рядом пассажиры покосились неодобрительно, но Ерька задрал нос и вырвал ладонь у назойливой девчонки.

Весь вечер он решал домашку, которой их загрузили по самые уши. Увы, в голову ничего не лезло — глаза и руки постоянно тянулись к телефону, но очередной раз набрав номер, он убеждался: абонент до сих пор вне зоны доступа.

На следующий день, заскочив за Стёпкой по дороге в школу, Ерька не застал его дома. Ольга Анатольевна только развела руками:

— Ушёл. Что у вас вчера произошло? Почему он вернулся такой надутый?

Ерька замялся: отвечать не хотелось, обижать женщину враньём тоже. Насупившись, он зыркнул исподлобья на мать друга, покосился в сторону двери и угрюмо буркнул:

— Я… это. Пойду. Опоздаю ещё.

В школе, как всегда, царила суматоха — все бегали, кричали, толкались — искали у кого списать несделанную домашку. Ерька, слава богу, хотя бы в этом отношении был спокоен. Войдя в класс, он привычно двинулся к их со Стёпой парте — третьей в центральном ряду, бросил рюкзак на пустующую лавку, поднял глаза и застыл от неожиданности.

Друг сидел у окна, рядом с Костей Архиповым — уже разложил учебники, достал тетради с ручками и делал вид, что не замечает проштрафившегося товарища. Опешив от такого поворота, Ерька тут же бросил вещи, упёрся ладонями в столешницы стоящих рядом парт и переметнул туловище вперёд, перепрыгивая через разделяющую их лавку.

— Стёп…

— Чего? — Стёпка глянул прямо, по-волчьи, без малейшего намёка на дружелюбие и улыбку. В его глазах даже обиды не было — только холодная ярость.

Перед такой откровенной неприязнью Ерька растерялся. Друг, явно не горящий желанием общаться, мрачно процедил:

— Ну? Чего хотел-то?

От этого вопроса душа ушла в пятки. Показалось даже, что одноклассники замолчали и с голодным любопытством следят за их разговором. Из-за повышенного внимания он смешался ещё больше и, понурившись, прошептал:

— Слушай, ты всё неправильно понял… Пойдём, выйдем. Я объясню.

— Что объяснишь? — холодно поинтересовался Стёпка, зло скосив глаза вправо, на что-то за Ерькиной спиной. — Что здесь объяснять-то?

Ерька недоумённо нахмурился, дёрнулся, обернулся и увидел Журавлёву, раскладывающую тетрадки на его парте. Вот же… зараза!

Подавив порыв броситься к ней и послать куда подальше, он глубоко вздохнул, подошёл к девчонке, и, с трудом сдерживая рвущуюся наружу грубость, спокойно поинтересовался:

— Журавлёва, ты чего?

Та приосанилась, расцвела в улыбке, манерно поправила волосы и зачирикала:

— Ой! Я смотрю — Семагин пересел. Ерь, ты так здорово решаешь всякие задачки… Я и подумала… Место всё равно свободно. Ты же не против?
Ерька был против, да ещё и как. Он уже открыл рот, чтобы сообщить об этом однокласснице, но неожиданно за спиной раздался Стёпкин голос:

— Он не против.

Вот с этой минуты всё и пошло кувырком. Мало того что друг наотрез отказывался общаться, теперь ещё и Журавлёва неотлучно находилась рядом. От неё Ерька и узнал, что вчера, после их расставания, она позвонила Стёпе, и тот просветил её насчёт поломанных санок. Именно с его лёгкой руки девчонка и вообразила, будто так сильно нравится Ерьке, что он даже поссорился с другом. Судя по лицам криво ухмыляющихся ребят и перешёптывающимся девчонок, теперь так считал весь класс.
Катастрофа!

Нет, ну какие дураки! Будто ему нечем заняться, как только слушать глупую болтовню! И ведь никто не верит его объяснениям: лишь смеются презрительно в лицо и смотрят, как на мерзкого червяка!


Так прошло несколько дней — вторник, среда, четверг… В пятницу Ерька не выдержал. Когда Журавлёва на глазах у Стёпки зачем-то взяла его за руку, вырвал ладонь, поднялся с лавки, собрал вещи и отнёс на подоконник. После подпрыгнул и уселся рядом.

Одноклассники зашушукались, бросая на него удивлённые взгляды. Кто-то вырвал из тетради лист, скатал плотный бумажный шарик и метко запустил Ерьке в лоб. Он стерпел, делая вид, что ничего не заметил. Шарики посыпались частым градом. Ерька, сидя на подоконнике с прямой как доска спиной, демонстративно смотрел в учебник, игнорируя эти «осадки». Экзекуцию прекратила Людмила Ильинична, которая, войдя в класс, тут же упёрлась взглядом в нарушителя порядка:

— Яхонин, это ещё что за номер? А ну, марш на место!

— Не пойду, — набычился Ерька. — Там Журавлёва. Не хочу с ней сидеть.
Учительница недоумённо сдвинула брови, обвела взглядом притихших детей, посмотрела на заливающуюся румянцем Журавлёву, и остановилась на одиноко сидящей за передней партой Балашовой.

— Тогда иди сядь с Леной.

— С ней тоже не хочу. — старательно глядя в глаза классной, сообщил Ерька. — Пусть Журавлёва сама и возвращается к ней. Я её не звал к себе. Лучше один буду.

Людмила Ильинична обречённо вздохнула, устало потёрла переносицу, и, посмотрев на Журавлёву, почти умоляюще попросила:

— Лина, пересядь к Лене, — и вернувшись взглядом к сидящему на окне Ерьке, резюмировала. — А с твоими родителями, Яхонин, я сегодня поговорю…

Остаток урока прошёл относительно спокойно. Впервые за последние четыре дня Ерьку не дёргали каждую минуту — показывая нелепые фоточки, задавая дурацкие вопросы или спрашивая ненужного совета. Но когда прозвенел звонок и учительница вышла из класса, внезапно подошёл Стёпка. Услышав приближающиеся шаги, Ерька вопросительно вскинул голову, увидел друга, радостно вспыхнул, но заметил мрачное лицо и осёкся.

— Ты урод, — и не думая понижать голос, заговорил Стёпка и находящиеся рядом ребята тут же примолкли, а самые любопытные подошли ближе. — Сам же хотел с ней дружить. Подсунул мне сломанные санки. А теперь выставляешь дурой. Веди себя нормально, а то в морду дам, понял?

— Дурой? — потрясённо взвыл Ерька. — Я, её? Её не надо выставлять, она сама… Тупая! Нужна она… очень! С ней и поговорить-то не о чем! «Нравится»! Да в гробу я видал твою Журавлёву! И санки сломал — думал, уйдёт сама! А она решила, что я хочу встречаться и пристала ко мне! И ты напридумывал…

— Ах ты урод!

Стёпка зарычал и с кулаками бросился на Ерьку. Тот, не ждавший такого напора, опрокинулся спиной на парту, и, вяло отмахиваясь от взбесившегося друга, выкрикивал:

— Что, не нравится? Я тебе всё время говорил, что она дура! Только и умеет, что кривляться! А ты не верил! А теперь сам убедился!

— Заткнись! — Стёпа замахнулся, собираясь нанести очередной удар, но, дёрнувшись, посмотрел куда-то за его спину и отступил. — Ой...

По классу пронёсся приглушённый шепоток, хлопнула дверь, знакомо зацокали учительские каблучки. Ерька неловко сполз с парты, поправил задравшийся джемпер и исподлобья глянул на возвышающуюся над ними Людмилу Ильиничну.

— И что здесь происходит? Семагин! Яхонин! Никто не хочет объяснить?

Никто не хотел. Стёпа возмущённо засопел, не сводя угрюмого прямого взгляда с преподавательницы, Ерька напротив — виновато понурился, в безуспешной попытке спрятаться. В полной тишине Людмила Ильинична изучила примолкший класс грозным сержантским взглядом.

— Яхонин сказал, что я тупая дура, — дрогнувшим голосом с готовностью наябедничала Журавлёва. — А Стёпа за меня заступился!

— Вот как, — процедила учительница. — Вот как… Замечания обоим. В понедельник жду ваших родителей. Свободны. Не сидим в классе! Обед!
Дети начали расходиться, с любопытством оборачиваясь в сторону взъерошенного Ерьки и застывшего истуканом Стёпки.

— Семагин! Яхонин! Вам что, особое приглашение нужно?

Класс опустел. Ерька шёл в столовую чуть позади друга и всё подбирал слова, пытаясь объяснить собственный поступок — уже собрался с духом заговорить, когда к Стёпе подошла Журавлёва.

— Спасибо, Стёп, — девчонка дотронулась Стёпиной руки, глубоко вздохнула и выразительно посмотрела на проходящего мимо Ерьку. — Спасибо! Ты… настоящий мужчина!

Стёпа шарахнулся от Журавлёвой, как от прокажённой — спрятал руку за спину и отодвинулся подальше. Ерька, увидев это, мысленно позлорадствовал над девчонкой, но перехватив полный яростной обиды взгляд товарища, снова поник. Торжество вспыхнуло и тут же погасло.
Домой, как и три предыдущих дня, они возвращались поодиночке. Хоть и в одном автобусе, но на разных площадках. Хоть и по одной улице, но противоположным тротуарам.

По правде говоря, вся эта ерунда Ерьке изрядно поднадоела. Ладно ещё Стёпка считал, что он его предал. Но теперь-то он знает правду! И всё равно дуется… Почему? Что опять не так?

Он не понимал. От кучи разных предположений у Ерьки снова заболела голова, в который раз за эти дни. И первое, что он сделал, оказавшись дома — не снимая куртки и не разуваясь, полез в интернет. Звонить деду по видеосвязи.

С отцом об этом говорить бесполезно. Всё что он скажет — «сам виноват». И ничего о том, как помириться с другом. Наговорит много умных слов, но не поможет. Наверное, он и сам не знает. Иначе бы не ссорился с мамой из-за ерунды. Вечно придирается по мелочам.

Если кто и подскажет, как поступить — только дед. Во-первых, он никогда ни на кого не кричит, но его все слушают. Во-вторых, он очень умный. Другие старички как: выйдут на пенсию и огородом занимаются. Или пьют. Или телевизоры смотрят.

А дед работает. В интернете. На Форексе. Раньше был профессором в университете, а теперь зарабатывает на валютах. И так успешно, что постоянно ездит отдыхать за границу и присылает Ерьке крутые подарки.
Точно. Дед умный. Он поможет.

Компьютер включился и автоматически вышел в интернет. Запустив мессенджер, Ерька с облегчением увидел значок, приветственно горящий зелёным светом.

Дед в сети. Хорошо.

Нажав вызов, мальчик торопливо расстегнул куртку, стащил шапку и поудобнее устроился в кресле. Когда на экране возникло седобородое лицо в огромных квадратных очках, он возбуждённо заелозил на месте, и, с трудом удерживая поток рвущихся вопросов, воскликнул:

— Привет, деда!

— Здравствуй, здравствуй, Ерёма! — Виктор Петрович поправил очки, изучил лицо внука и насмешливо присвистнул:

— Экий ты красавец! Как тебя угораздило-то?

— А! — Ерька небрежно потрогал ссадину, о которой уже успел забыть. — Тут такая фигня, дед…

Они проговорили почти час и Ерька без утайки пересказал историю с санками и Журавлёвой. Не умолчал и о том, что после сегодняшнего инцидента, он и сам начинал обижаться на Стёпу и даже не знает: хочет ещё мириться или нет? Старик слушал внимательно — не перебивая и никак не комментируя. Заговорил, когда Ерька замолчал:

— А от меня-то ты что хочешь?

— Ну… — Ерька смешался, осознав, что не знает ответа. Такого подвоха он не ожидал. Когда ему пришла идея поговорить с дедом, всё казалось простым и понятным: они поболтают, посмеются и решение найдётся само собой. Как по волшебству. Теперь же, когда дедушка задал простой вопрос, собственные фантазии показались Ерьке смешными и нелепыми.

— Ну, я… подумал. Может ты скажешь, как сделать, чтобы всё стало как раньше. Так надоело!

— Чтобы стало как раньше, не нужно было портить эти клятые санки.

— Но я же хотел как лучше! Она, правда, такая дура! И теперь Стёпка это знает! Он видел, как она вешалась на меня всю неделю! Он должен понять!

— Так. Стоп. Во-первых: если ты снова при Стёпе будешь говорить так о девочке, которая ему нравилась, то, скорее всего, никогда с ним не помиришься.

— Но почему?! Это же правда!

— Потому что ему неприятно постоянно слышать о том, как он сглупил. А ты напоминаешь. И потом: видеть-то он видел. Убедился, как ты говоришь, что она дура. Но вполне возможно, она всё равно ему нравится.

— Да ладно…

— Вот тебе и ладно. Любовь — штука тонкая. Необъяснимая. С ней нельзя быть уверенным ни в чём. Поэтому прислушайся к опытному человеку. Ну и во-вторых: Стёпа не должен, как ты выразился, что-то понимать. Заруби себе это на носу.

— Но…

— Не нокай, я тебе не конь. Позвонил, спросил — будь добр выслушать до конца. Я объясню. Вижу, ты не понимаешь. Представь: всё наоборот. Тебе нравится девочка. Как её там? А! Катя Макарова. А Стёпа решил, что она тебе не пара. Дерётся лучше. Ещё отлупит тебя…

— Дед!

— Цыц! И решил друг помочь: сделать так, чтобы вы не общались. Переживает. Ты ведь слабее. Каково?

Ерька молчал, переваривая услышанное. Эмоции на его живом лице сменяли одна другую: возмущение, обида, злость, досада, вина… Виталий Петрович выдержал длинную паузу, откашлялся и продолжил монолог:

— Хорошо. Вижу, ты услышал. Теперь вернёмся к нашей ситуации. Мало того что ты обидел девочку, которая нравится Стёпе, так ещё усомнился в существовании у него мозгов. Да-да, именно так! Ведь если он не замечает, что Журавлёва ветреная и недалёкая, значит и сам глупец!

— Но я ничего такого не говорил!

— Не говорил. Но сделал. Принял за него решение. Это ещё хуже. Ты ведь не знаешь, как он к ней относится. Что думает. Какой считает и почему. Может, Стёпа видел что-то, чего не заметил ты? Что она добрая, например. Тебе это не приходило в голову? Пойми, Ерёма: ты не имел права вмешиваться. Помогать товарищу таким способом. Даже если он и впрямь не знал, что за человек эта ваша Журавлёва. Поступив так, ты будто сказал: я умнее тебя. Я увидел то, что ты не заметил. Я умный. Ты дурак. Да, вслух не сказал. Но поступки в таких случаях намного правдивее слов.

Дед замолчал и какое-то время с мрачным удовлетворением наблюдал за внуком, внимательно изучающим кривые покусанные ногти. Убедившись, что зёрна упали в благодатную почву, резюмировал:

— Такое никому не понравится. Поэтому, если хочешь помириться — пойди и попроси прощения. Нормально, а не так, как ты делал до этого. Всё ясно?

— Да…

— Удачи!

Он отключился, но Ерька ещё не меньше получаса просидел, бездумно пялясь в монитор и переваривая услышанное. Наконец, вынырнув из прострации, вытащил из кармана мобильник, нашёл в списке вызовов номер друга и нажал кнопку.

И снова длинные гудки ожидаемо сменились короткими, а после и вовсе оборвались.

Всё ясно. Звонить смысла нет. Надо идти.

Разговор с дедом заставил Ерьку иначе оценить свой поступок, и теперь, подойдя к Стёпиному дому, он уже не осмеливался вести себя также вольно, как прежде.

Поэтому он подёргал калитку за ручку, будоража Болида. Звонка не было, но пёс лучше любой сигнализации справлялся с этой работой и громко залаял, отрабатывая похлёбку. Дверь скрипнула, распахнулась и на порог вышла Ольга Анатольевна. Увидев прыгающего за калиткой Ерьку, всплеснула руками и вскрикнула:

— Еря! Ну ты даёшь! Чего застыл, как неродной? А ну, заходи!

— Да не... Ольга Анатольевна, мне бы Стёпу.

— Так нет его! На день рождения ушёл!

— Да? Ну ладно. Тогда и я пойду.

— Стоять! Стой, кому сказала!

Увидев, что Ерька собирается уходить, женщина махнула рукой, выскочила на улицу в халате и тапочках на босу ногу, рванула на себя калитку, в два шага догнала и втащила во двор за капюшон:

— Думаешь, я так просто тебя отпущу? Как же! Ты мне сейчас всё про эту Журавлёву расскажешь! Что у вас там случилось и почему Стёпка волком на тебя смотрит. Ты что, увёл у него подружку?

— Да сдалась она мне! — возмущённо завопил Ерька, безуспешно пытаясь освободиться из цепких рук Ольги Анатольевны. — Она же дура!

— Ну, допустим. Верю. Видела пару раз. Но что тогда случилось?

Она таки затащила Ерьку в дом, и теперь, стоя в прихожей, бесцеремонно стягивала с него куртку, шапку и шарф. Повесив вещи в шкаф, подтолкнула Ерьку в сторону кухни и многообещающе усмехнулась:

— Ты мне сейчас всё выложишь. Как миленький.

И он правда выложил. Всё.

Допрос Ольга Анатольевна вела умело и жёстко — будто бывалый следователь, а не продавщица. Начала с Журавлёвой, упомянула об их ссоре со Стёпкой и добила упоминанием испорченных санок. В общем, говорила так, словно и без Ерьки всё знает, а сейчас ей нужна его версия. Он и раскололся, решив, что Стёпка давным-давно рассказал матери об их ссоре. И понял свою ошибку, когда Ольга Анатольевна, нервно барабаня пальцами по столешнице, задумчиво протянула:

— Понятно… А я голову сломала, чего это он надутый такой ходит? Как сыч. Спасибо, прояснил ситуацию.

Ерька даже рот раскрыл от возмущения, но женщина не дала ему вставить и слова:

— Мириться пришёл? Хорошее дело. Но не вовремя. Сейчас он тебя слушать не будет. Пусть обдумает. Перегорит обиду. Я сегодня поговорю с ним. Скажу, что ты приходил и даже во двор побоялся зайти. Подготовлю, а в воскресенье помиритесь. Ты же слышал о празднике? Прощёное воскресенье, последний день Масленицы. Я буду в «Малине», на ярмарке. Блины печь. И Стёпа со мной будет. Приходи. Только о нашем уговоре молчок. Потом как-нибудь расскажешь. Лет через пять. А то он обидчивый — ни дай боже. Да! И санки с тебя!

— Ладно, — от свалившейся информации у Ерьки пошла кругом голова и возмущение растворилось как ни бывало. — А что такое Прощёное воскресенье?

— Ну ты даёшь! Не знаешь, что ли? Это же конец поста! Праздник церковный.

— Так у меня родители неверующие…

— Ясно всё с тобой! — Ольга Анатольевна качнула головой, смешно морща нос — как будто дразня его. Из-за дурашливого выражения лица она стала вдруг совсем юной, словно старшеклассница, а не взрослая тётенька, и впервые за время их знакомства Ерька понял, что мать Стёпы совсем ещё не старая.

— Короче говоря, в этот день все люди просят друг у друга прощения. Обычай такой. И те, у кого попросили, должны прощать, иначе грех на душу возьмут большой.

— Да? Вот прямо так?

— Да! Вот прямо так.

— И как надо просить, чтобы правильно?

— Да просто. Говоришь: прости меня, Стёпа. За то, что… И перечисляешь. А он тебя должен простить. Сказать — бог простит, и я прощаю. Понял?


«Малина» встретила Ерьку шумной Масленичной толпой. Сгрудившись вокруг уродливого соломенного чучела, обряженного в цветастые тряпки, люди кричали, хохотали и толкались. Каждый хотел бросить в огромную гору хвороста пылающую спичку — но все они гасли на лету.

В стороне дежурила огромная красная машина. Водитель, облокотившись на руль, что-то рассматривал в смартфоне, пожарные, рассредоточившись среди народа, наблюдали за обстановкой.

Ерька бы тоже посмотрел, как будут сжигать чучело, но он пришёл уже под конец гуляний и времени на это не оставалось. А всё из-за папы. В пятницу, узнав от учительницы о конфликте, тот устроил выволочку: весь вечер читал нотации, а на выходные посадил под домашний арест. Хорошо, удалось договориться с мамой...

Тяжело вздохнув, он оторвал взгляд от наконец-то загоревшейся Мораны и двинулся к зданию торгового центра.

Возле дверей снова остановился, дожидаясь пока иссякнет ручеёк зрителей, торопящихся на заключительную часть гуляний. Скользнул взглядом по троице, спускающейся по ступенькам: женщина, мужчина и девочка лет десяти. Глянул и уже повернулся обратно к дверям, но что-то в лице девчонки насторожило Ерьку и он ещё раз скосил глаза в её сторону. Журавлёва!

Странно, что он не узнал её. Хотя в таком дурацком платке, с постной миной на лице… Как раз и не удивительно.

Ерька не успел додумать эту мысль, а ноги уже понесли его вслед за «журавлиным клином». Не вполне давая себе отчёт, что делает, обогнал семью и брякнул первое, пришедшее на ум:

— Журавлёва! Привет. Это… Прости меня, пожалуйста.

Мужчина остановился, обернулся, бросил на Ерьку вопросительно-насмешливый взгляд и заинтриговано посмотрел на дочь. Одноклассница высокомерно задрала нос и недовольно пробурчала:

— Чего тебе, Яхонин?

— Ну, так это… — смутился мальчик, не дождавшись положенного «отзыва». — Говорю же, прости меня.

Последние два слова он произнёс с выражением, и заметив понимание в глазах одноклассницы, затараторил, закрепляя успех:

— Ну да, прости. За то, что назвал дурой. Я же не знаю, какая ты на самом деле. Может и не дура совсем. А притворяешься. Прости, пожалуйста.

Ерька закончил короткую, но пламенную речь под возгласы старших Журавлёвых. Взглянув на них, заметил, что отец Алинки давится натужным кашлем, явно маскируя рвущийся наружу хохот, а мать гневно свела брови. И что он такого сказал?

Дёрнув за руку дочь, женщина потащила её за собой, прошипев, словно рассерженная кошка:

— Мальчик, не приставай!

Журавлёв шагал следом, громко хохоча и игнорируя злобные взгляды постоянно оборачивающейся супруги. Когда семейство отошло шагов на десять, он внезапно обернулся, встретился глазами с недоумевающим Ерькой и крикнул:

— Бог простит, и я прощаю, мальчик!

Ерька пристыженно втянул голову плечи — почему-то именно в этот момент до него дошло, что он сказал не так. Отвернувшись и усиленно делая вид, будто ничего не произошло, он вошёл в торговый центр. Внутри было тепло и... пусто. Все посетители ушли смотреть на сожжение чучела и продавцы остались без клиентов. Блинная обнаружилась в холле первого этажа, среди других временных палаток, торгующих масленичными сувенирами. Ольга Анатольевна, в белом колпаке и фартуке, стояла за стойкой и чуть повернув голову назад, что-то говорила Стёпе. Увидев Ерьку, мгновенно оживилась, поправила поварской колпак и заголосила:

— Прощёные блины! С пылу с жару! Один блин — одно прощенье!

Ерька глубоко вздохнул, тяжким усилием воли отбросил неуверенность и чеканным шагом двинулся к прилавку.

— Здрасте.

— Здравствуй, здравствуй, Еря! — весело воскликнула Ольга Анатольевна. — Какими судьбами? По блинки пришёл? Сегодня они волшебные, прощёные!

— Я, это… — на Стёпку отчего-то смотреть было страшно и Ерька полностью сосредоточился на его маме. — Так, гуляю. А блины точно прощённые?

— Точно, точно, — женщина ободряюще подмигнула и забавно высунула язык, кося смеющимся взглядом в сторону мрачного сына. — Будешь?

— Буду, — с готовностью согласился Ерька. — Сколько стоит?

— Тебе бесплатно.

— Э-э… Спасибо.

Он наконец-то осмелился взглянуть на друга — Стёпка смотрел внимательно и жадно, но встретившись глазами с Ерькой, отчего-то смутился и покраснел.

— Держи, — Ольга Анатольевна протянула ему свёрнутый треугольником свежеиспечённый блин и ободряюще улыбнулась. — Приятного аппетита!

— И… как им пользоваться?

— Как, как! — женщина озорно усмехнулась, продемонстрировав очаровательные ямочки. — Просишь прощения и тут же съедаешь. Тебе с собой или здесь? Если хочешь, я заверну.

— Да нет, не надо. Спасибо.

Ерька подцепил блин двумя пальцами, стараясь не запачкаться в сгущёнке и неуверенно посмотрел на друга.

— Это… Степ. Прости, пожалуйста. Я не должен был вмешиваться. Ну, нравится тебе Журавлёва — встречайся с ней. Мне всё равно, честно. Прости, поступил как дурак.

И торопливо затолкал в рот блин, будто от него и впрямь зависело Стёпкино прощение.

Друг улыбнулся — нерешительно и как-то неловко, бросив умоляющий взгляд на мать. Дождавшись, пока та насмешливо и многозначительно пошевелив бровями, сделает шаг назад, повернётся спиной и демонстративно заткнёт уши, он заговорил:

— Ерь, ты это… Тоже прости меня, пожалуйста. За то, что решил, будто ты можешь предать из-за девчонки. Я дурак, да?

— Так, это… — Ерька запнулся, не веря в свалившуюся на него удачу. — Это же вроде не по правилам?

— Ну и что. Зато по-честному. Так ты прощаешь?

— Спрашиваешь! Конечно! Ой, то есть бог простит, и я прощаю. Ага.

Они засмеялись, хором, совсем как раньше, до этой дурацкой истории с санками, и покосившись на спину стоящей позади Стёпы Ольги Анатольевны, Ерька подумал: интересно, стоит ли рассказывать другу, что весь их разговор она держала уши открытыми? Пожалуй, нет. Захочет — сама признается. А пока… Это будет их секретом.


© Юлия Клыкова
#ЮлияКлыкова
•

Комментарии