Как известно, в профессиональных музыкальных учебных заведениях принято на первый урок приносить произведение в относительно готовом виде, и при этом наизусть: начинающий профессионал должен уметь в полной мере проявлять свою самостоятельность. Занятия с Евгением Яковлевичем не были в этом отношении исключением.
Помнится, перед первым показом произведения в классе я всем существом чувствовал лежащий на мне груз ответственности. Поначалу этот груз казался мне тяжелой ношей. Ведь не секрет, что ученики районной музыкальной школы, собирающиеся продолжить профессиональное образование, привыкают к статусу «светил местного масштаба» – тех самых, о которых русская пословица говорит: «Молодец против овец, а против молодца – сам овца». Учителя с ними без устали возятся, начиная с самых первых шагов в освоении сочинения. Самостоятельность при этом, разумеется, страдает.
Шостакович – Прелюдия Des-dur № 15, соч. 34. Автор комментариев и исполнитель – Евгений Либерман. Педагогический институт им. Гнесиных, 1961
Впрочем, позднее оказалось, что Либерман в этом вопросе мыслил достаточно широко: ведь ожидать от ученика совсем выученного произведения не всегда уместно – мало ли как складываются порой обстоятельства. Бывало, что ученики играли на первом уроке и по нотам, однако сохранялось главное требование: исполнение максимально осмысленное, в соответствующем темпе и характере.
Сейчас, задним числом, я дивлюсь выдержке Евгения Яковлевича: только что разученное произведение он слушал всегда целиком, не поддаваясь соблазну остановить ученика в самом начале – а как это непросто! Немудрено поэтому, что на первом уроке до подробной работы дело не доходило. Звучали лишь самые общие замечания, говорилось несколько ободряющих слов и похвал. И вот, ученик, окрыленный, возвращается домой… Он без устали вдохновенно гоняет произведение; ему кажется, что исполнение на зачете или концерте не за горами – ведь в прошлый раз его похвалили!
Проходит неделя: пора срнова идти на урок. Ученик, преисполненный воодушевления, является в класс, садится за рояль и неистово «несется вскачь». Тут-то его ожидает холодный душ – профессор останавливает студента в первом же такте. Выясняется, что все в его игре не клеится: он не слышит и сотой доли того, что должен был бы услышать, внимательно вникая в музыку. Первым четырем тактам может быть посвящен целый урок. Ученика охватывает отчаяние, но результат оказывается вполне положительным. «Дома нужно не исполнять, а учить», – эта педагогическая заповедь глубоко запечатлевается в сознании. Мысль тривиальная, но как же трудно ее принять, ведь музыка так увлекательна!
Попутно выясняется, что многое попросту не выходит технически: играется неловко, неясно, а то и грязно. И вот тут ученика ожидают чудесные открытия: достаточно бывает одной подсказанной учителем детали – поворота кисти, опоры на тот или иной палец или мысленной группировки звуков – и неловкости как не бывало. Либерман был истинным чародеем в механике фортепианнрой игры. Казалось, он знал решения всех самых заковыристых двигательных вопросов и проблем (недаром его книжка о фортепианной технике сразу стала такой популярной, в том числе и за рубежом). Мои друзья и коллеги, учившиеся в его классе, рассказывали, что он многим «ставил руки на место». Впрочем, мне самому пришлось избавляться от лишних движений, мешавших играть быстро и легко. Разумеется, какие бы конкретные двигательные задачи ни ставил профессор перед учениками, главным критерием при их решении оставался слух – максимальная точность внутренних звуковых представлений (в книгах Евгения Яковлевича об этом можно прочитать подробно).
Известно, сколь важную роль в музыкальных занятиях играет непосредственный показ педагога за инструментом. В классе Либермана таких показов было сравнительно мало. Более того: не помню, чтобы Евгений Яковлевич играл ученикам произведение целиком. Он демонстрировал лишь отдельные фразы, элементы фактуры, приемы звукоизвлечения, изредка относительно большие куски. Тем не менее от игры его шел удивительный эмоциональный посыл. Довольно было нескольких тактов, сыгранных восторженно, с накалом и увлеченностью, чтобы не на шутку «разжечь» ученика. В памяти встает картина: профессор дома на стареньком Мюльбахе с «концертным» воодушевлением играет отрывок из «Песни без слов» Es-dur Мендельсона – нижняя губа выпячена, он напевает вполголоса. (С тех пор мне самому иногда невольно хочется, играя, выпятить нижнюю губу…)
В этих показах прежде всего поражало качество звучания, удивительный колорит (причем на самых дурных и разбитых инструментах) – это казалось непостижимым. Секрет же заключался, помимо слухового контроля, видимо, в полной раскрепощенности игрового аппарата. Сольные концерты Либермана, проходившие регулярно в Большом зале Института им. Гнесиных, не давали представления о звуковых чудесах, свидетелями которых становились ученики в классе. Создавалось ощущение, что Евгений Яковлевич как-то «зажимается». Впрочем, это впечатления меня тогдашнего – время многое меняет в восприятии… Сейчас, к примеру, совсем по-иному, нежели прежде, слушаются немногочисленные либермановские записи, сделанные на фирме «Мелодия». В них обнаружились черты, в свое время не замечавшиеся, – глубоко по-романтически, даже отчасти «архаично» звучащие детали: педальные «наплывы» в некоторых прелюдиях Шостаковича, изящное волнообразное «сглаживание острых углов» в темпах и динамике у Моцарта и т.д. При этом всюду обращают на себя внимание глубоко продуманные и филигранно выполненные артикуляционные детали.
Шостакович – 24 Прелюдии, соч. 34 – Исполняет Евгений Либерман. 1961
Великие пианисты XX века
Жизнь и творчество выдающихся пианистов ХХ столетия. Среди них такие мастера мировой фортепианной школы, как Мария Юдина, Сергей Рахманинов, Глен Гульд, Святослав Рихтер, Дину Липатти, Артуро Бенедетти Микеланджели, Эмиль Гилельс, Артур Рубинштейн, Марта Аргерих, Владимир Горовиц, Григорий Соколов, Кристиан Цимерман и другие...
Великие пианисты XX века
«За роялем с Евгением Либерманом» © Сергей Грохотов (продолжение)
Работа в классе
Как известно, в профессиональных музыкальных учебных заведениях принято на первый урок приносить произведение в относительно готовом виде, и при этом наизусть: начинающий профессионал должен уметь в полной мере проявлять свою самостоятельность. Занятия с Евгением Яковлевичем не были в этом отношении исключением.Помнится, перед первым показом произведения в классе я всем существом чувствовал лежащий на мне груз ответственности. Поначалу этот груз казался мне тяжелой ношей. Ведь не секрет, что ученики районной музыкальной школы, собирающиеся продолжить профессиональное образование, привыкают к статусу «светил местного масштаба» – тех самых, о которых русская пословица говорит: «Молодец против овец, а против молодца – сам овца». Учителя с ними без устали возятся, начиная с самых первых шагов в освоении сочинения. Самостоятельность при этом, разумеется, страдает.
Сейчас, задним числом, я дивлюсь выдержке Евгения Яковлевича: только что разученное произведение он слушал всегда целиком, не поддаваясь соблазну остановить ученика в самом начале – а как это непросто! Немудрено поэтому, что на первом уроке до подробной работы дело не доходило. Звучали лишь самые общие замечания, говорилось несколько ободряющих слов и похвал. И вот, ученик, окрыленный, возвращается домой… Он без устали вдохновенно гоняет произведение; ему кажется, что исполнение на зачете или концерте не за горами – ведь в прошлый раз его похвалили!
Проходит неделя: пора срнова идти на урок. Ученик, преисполненный воодушевления, является в класс, садится за рояль и неистово «несется вскачь». Тут-то его ожидает холодный душ – профессор останавливает студента в первом же такте. Выясняется, что все в его игре не клеится: он не слышит и сотой доли того, что должен был бы услышать, внимательно вникая в музыку. Первым четырем тактам может быть посвящен целый урок. Ученика охватывает отчаяние, но результат оказывается вполне положительным. «Дома нужно не исполнять, а учить», – эта педагогическая заповедь глубоко запечатлевается в сознании. Мысль тривиальная, но как же трудно ее принять, ведь музыка так увлекательна!
Попутно выясняется, что многое попросту не выходит технически: играется неловко, неясно, а то и грязно. И вот тут ученика ожидают чудесные открытия: достаточно бывает одной подсказанной учителем детали – поворота кисти, опоры на тот или иной палец или мысленной группировки звуков – и неловкости как не бывало. Либерман был истинным чародеем в механике фортепианнрой игры. Казалось, он знал решения всех самых заковыристых двигательных вопросов и проблем (недаром его книжка о фортепианной технике сразу стала такой популярной, в том числе и за рубежом). Мои друзья и коллеги, учившиеся в его классе, рассказывали, что он многим «ставил руки на место». Впрочем, мне самому пришлось избавляться от лишних движений, мешавших играть быстро и легко. Разумеется, какие бы конкретные двигательные задачи ни ставил профессор перед учениками, главным критерием при их решении оставался слух – максимальная точность внутренних звуковых представлений (в книгах Евгения Яковлевича об этом можно прочитать подробно).
Известно, сколь важную роль в музыкальных занятиях играет непосредственный показ педагога за инструментом. В классе Либермана таких показов было сравнительно мало. Более того: не помню, чтобы Евгений Яковлевич играл ученикам произведение целиком. Он демонстрировал лишь отдельные фразы, элементы фактуры, приемы звукоизвлечения, изредка относительно большие куски. Тем не менее от игры его шел удивительный эмоциональный посыл. Довольно было нескольких тактов, сыгранных восторженно, с накалом и увлеченностью, чтобы не на шутку «разжечь» ученика. В памяти встает картина: профессор дома на стареньком Мюльбахе с «концертным» воодушевлением играет отрывок из «Песни без слов» Es-dur Мендельсона – нижняя губа выпячена, он напевает вполголоса. (С тех пор мне самому иногда невольно хочется, играя, выпятить нижнюю губу…)
В этих показах прежде всего поражало качество звучания, удивительный колорит (причем на самых дурных и разбитых инструментах) – это казалось непостижимым. Секрет же заключался, помимо слухового контроля, видимо, в полной раскрепощенности игрового аппарата. Сольные концерты Либермана, проходившие регулярно в Большом зале Института им. Гнесиных, не давали представления о звуковых чудесах, свидетелями которых становились ученики в классе. Создавалось ощущение, что Евгений Яковлевич как-то «зажимается». Впрочем, это впечатления меня тогдашнего – время многое меняет в восприятии… Сейчас, к примеру, совсем по-иному, нежели прежде, слушаются немногочисленные либермановские записи, сделанные на фирме «Мелодия». В них обнаружились черты, в свое время не замечавшиеся, – глубоко по-романтически, даже отчасти «архаично» звучащие детали: педальные «наплывы» в некоторых прелюдиях Шостаковича, изящное волнообразное «сглаживание острых углов» в темпах и динамике у Моцарта и т.д. При этом всюду обращают на себя внимание глубоко продуманные и филигранно выполненные артикуляционные детали.
(Продолжение следует)
Генрих Нейгауз и его ученики. Пианисты-гнесинцы рассказывают © Малинковская А. В., составление, вступительная статья. 2007