"Чудо в перьях"

Позвонила мне знакомая по храму преподавательница английского языка и попросила купить ей лекарство: «Такая ангина, что в лежку лежу». Привезла я ей из аптеки все необходимое и, сготовив обед, предложила:
– Давай почитаем акафист великомученику Пантелеимону?
– Не хочу я молиться твоему Пантелеимону и даже слышать о нем не хочу! – залилась вдруг слезами болящая.
Взрыв отчаяния был невероятный, а стояло за ним вот что. Как раз в эти дни в Москву привезли с Афона мощи святого великомученика и целителя Пантелеимона. И когда однокурсница «англичанки» исцелилась у мощей, преподавательница в восторге решила: с ней тоже произойдет чудо исцеления – а болезней там был букет.
В очереди к святым мощам тогда стояли, бывало, сутками. Но преподавательница дважды побывала у мощей, выстояв часов по двенадцать. Ожидание чуда было столь напряженным, что, несмотря на простуду, она встала в очередь в третий раз. И тут ее подвела педагогическая привычка сеять разумное, доброе, вечное. Привычка, надо сказать, была въедливой. Говорит, например, один браток другому:
– Децл, блин, это вааще!
– Деточка, – корректирует его речь преподавательница, – употребление арготизмов – это…
– Это, мамань, – перебивает ее деточка и крутит пальчиком у виска, – тихо шифером шурша, крыша едет не спеша.
То же самое в храме. Стоит кому-то начать перешептываться, как она на весь храм: «Положу хранение устам моим!» Да так громко, что батюшка вздрагивает в алтаре. Вот и теперь, увидев, как тощие юные нахалы протиснулись между прутьями церковной ограды и устремились без очереди в храм, она тоже протиснулась в эту дырку исключительно с целью вразумить молодежь. И надо же было такому случиться, чтобы именно ее взял за шиворот милиционер и вытолкал обратно в дырку со словами:
– Старая бабка, а лезешь без очереди? Ничего святого у людей уже нет!
– Это я «старая»? Я «бабка»? – всхлипывала преподавательница, воспринявшая свой выход на пенсию как выход жизни в утиль.
Словом, ждала она чуда исцеления, а вместо этого – чудо в перьях.
Посочувствовала я скорбящей да и рассталась с нею на год. А через год до меня дошел слух, что наша «англичанка» уже не ходит в храм, но шагает с красным знаменем в колонне экстремалов. Слуху я не поверила, зная преподавательницу как ярую демократку. Но когда случилось навестить ее, то обнаружила: в прихожей стоял флаг, а в квартире стоял такой запах, что я, не выдержав, спросила:
– Чем это так пахнет?
– Весь цивилизованный мир, – сказала она надменно, – исцеляется теперь уриной. Я лично пью мочу ежедневно и тебе советую для расшлаковки.
– Ну да, – привела я ей тут слова знакомого батюшки, – пить мочу, а калом закусывать.
– А знает ли твой деревенский батюшка, – спросила она с чувством превосходства, – о мировых достижениях фекаллотерапии?
Оказывается, в мировом сообществе уже закусывали из унитаза. Не буду приводить ее дальнейший монолог о светлых энергиях космоса и о светлой советской молодежи, не крутившей перед старшими пальчиком у виска. Скажу лишь, что я позорно бежала с поля брани под победный клич педагога:
– Ты еще придешь ко мне поучиться! Образумишься и придешь!
Потом я действительно пришла к ней в больницу. После «лечения» уриной она попала в реанимацию в том тяжелейшем состоянии, когда ее с трудом вытащил с того света одаренный врач. Он же назначил ей эффективное лечение. А главное – при больнице был храм, где она в слезах покаяния вернулась к Богу, исповедалась и причастилась. Началось исцеление души и тела. И мне было дано воистину поучиться той великой заповеди Божией, что нельзя никого осуждать. Один Господь знает, что в душе человека. А душа ее блуждала впотьмах до поры. Проработала всю жизнь «англичанкой», а оказалась прирожденной сестрой милосердия, оставшейся после выписки работать в больнице во славу Христа. Здесь высветлилось все, что раздражало прежде: жар души, неутомимость и способность виснуть над каждой «деточкой», опекая ее в скорбях. Больные ее очень любят. И однажды мне даже показалось, что призвание сестры милосердия открылось в ней по молитвам святого великомученика и целителя Пантелеимона. Сказала об этом знакомой, а она вздохнула:
– Если бы так! Стыдно признаться, но до сих пор боюсь молиться великомученику Пантелеимону. Сколько же молебнов я ему тогда отслужила и как умоляла о помощи у святых мощей, а после этого камнем рухнула вниз. Нет, так разбиваться и падать страшно.
Переубеждала я знакомую, переубеждала, а совесть, между тем, обличала меня. Разве не было в моей жизни периода, когда я боялась молиться преподобному Сергию Радонежскому? И разве редки те искушения, когда кто-то с горечью говорит: «Молебны петы, а толку нету»? Это часть православной жизни, и вот несколько рассказов о том.
......
– Креститься, – услышала я перед крещением слова митрополита Антония (Блюма), – это все равно что войти в клетку с тиграми.
Услышала и не поверила. А после крещения обнаружилось: «тигры» жили в моей семье. Стоило зажечь лампадку и начать кропить дом святой водой, как на меня восставали: «Что за мракобесие? Прекрати!» Сын веровал только в компьютеры и медитировал по системе йоги. Папа доверчиво «лечился» у Кашпировского. А мама обидчиво заявляла, что верует в Бога больше нас всех, но тут же срывала с себя крест.
Разлад в семье я переживала так болезненно, что уже в слезах умоляла преподобного Сергия помочь обращению моих родных. Молебнов у его святых мощей я отслужила немало и ожидала: преподобный поможет.
Теперь я знаю, что ожидание чуда «по требованию» идет от горделивого желания повелевать Небесами. Но знаю и другое – молитва дарует такое утешение, когда и скорби вроде все те же, а в душе тишина и мир. Но на молебнах преподобному Сергию Радонежскому почему-то сжималось сердце и было чувство: надвигается гроза, и вот-вот грянет гром.
Гром действительно грянул. И через какое же мученичество приходили потом к Богу мои родные! Сын пришел в Церковь, уже тяжело заболев. А потом умирал от рака крови мой папа, сказав перед смертью: «Дочка, купи нам с мамой дом возле Оптиной. Я хочу приехать туда навсегда». Не успел приехать – умер.
Слава Богу, что мама успела переехать в Оптину еще в начале болезни и ходила здесь в церковь причащаться. А потом она слегла на долгие годы, утратив речь и, казалось, разум. Знакомые иеромонахи причащали маму на дому. А перед смертью пришел незнакомый священник и отказался ее причащать:
– Она же не понимает уже ничего. Вдруг отторгнет причастие?
Мама не вставала уже несколько лет, а из разбухших от водянки ног сочилась кровь. Но тут она умоляюще сложила руки для причастия и из последних сил встала на свои шаткие кровоточивые ноги.
– Вы сидите, сидите! – испугался священник, а причастив маму, сказал:
– Да, такого благоговения я давно не видел.
Может, это и есть награда за нестерпимую долгую мамину боль?
Уже после смерти моих очень стареньких родителей один знакомый спросил:
– А ты согласилась бы снова вымаливать веру для родных, если бы знала, какое мученичество впереди?
– Да, – ответила я, не колеблясь.
И все же крест оказался таким тяжелым, что я изнемогала под его тяжестью. От страданий родных разрывалось сердце, и я выматывалась уже чисто физически, поспешая из больницы в больницу. Раньше моим тылом были родители. А теперь наступила та пора одиночества, когда семь фронтов – ни одного тыла, и нет права на передых.
Однажды уже в отчаянной надежде на помощь я поехала из больницы к преподобному Сергию Радонежскому. И вдруг расплакалась на молебне:
– Ты велик, авва Сергий, – жаловалась я святому, – но я усталая одинокая женщина. Я одна, одна, и некому помочь!
После этого случая ездить к преподобному я уже избегала.
.....
Зашли ко мне однажды почаевничать протоиерей с диаконом. За чаем разговор зашел о «младостарчестве», и протоиерей с возмущением рассказал, как у них в епархии один такой «младостарец» благословил уйти в монастырь мать, бросившую на мужа малютку-дочь. С «младостарчества» разговор перешел на другие недочеты священства, и протоиерей вдруг обратился ко мне:
– А вы что молчите?
– Простите, батюшка, – ответила я честно, – но мне знакомы лишь отцы такой высокой духовной жизни, что я готова целовать их след на земле.
– Да вы романтик! – развеселился протоиерей. – А ну, приотверзите нам двери рая и расскажите об ангелах в наших рядах.
Я назвала имя своего духовного отца и имена тех, у кого окормлялась по благословению батюшки в последние двенадцать лет.
«Как же вы правы, – воскликнул протоиерей, – есть, есть на земле подвижники! Но как, простите, вы вышли на них?»
А никак не выходила и не сумела бы выйти, ибо пришла в Церковь в состоянии такой дремучести, что подвижника от не подвижника не смогла бы отличить. От одиночества я напрашивалась в духовные чада к любому первому встречному батюшке, но все отцы отказали мне. И тогда я стала действовать, как та рябая невеста-перестарок, что не заглядывается уже на видных женихов, но ищет себе в пару для жизни хоть захудалого простеца. Самыми большими «простецами» оказались старцы, которых я в ту пору не отличала от старичков. Понравились мне старцы, прежде всего, своей «многогрешностью». И если батюшки сильно ругали меня за грехи, то старец говорил:
– Да, опять мы с вами упали в лужу.
Приятно все же оказаться в одной луже со старцем. И я бегала от одного старца к другому, радуясь, что привечают. Однажды эту беготню пресек архимандрит Иоанн (Крестьянкин), сказав:
– У двух врачей лечиться – залечат. Надо обращаться к своему духовному отцу.
– Я бы рада, батюшка, но у нас с сыном нет духовного отца.
– Как это нет? У вас есть духовный отец – старец Адриан.
Мы с сыном тут же к старцу:
– Батюшка, архимандрит Иоанн говорит, что вы наш духовный отец.
– Да-да, вы мои чада. А вы разве не знали?
Только годы спустя понимаешь, какая же это великая милость Божия, что Господь, видя мое неразумие, не дал мне выбирать самой духовного отца, но выбрал его Сам. А потом уже батюшка выбирал за меня, назначая, к кому обращаться в таком-то монастыре и Москве. Тайна этого выбора была сокрыта от меня до поры. Но вела недавно занятие в воскресной школе, и мне задали вопрос:
– Есть ли подвижники в наши дни?
– Есть, – ответила я, начав рассказывать биографии тех, кого знала лично.
И вдруг похолодела, вспомнив, как возроптала когда-то у мощей преподобного Сергия Радонежского: почему он не помогает мне?
А помощь шла – и какая!
Все мои старцы и духовники были учениками преподобного Сергия – пострижениками его Лавры или воспитанниками его семинарии. Архимандрит Кирилл (Павлов), во многом определивший для меня выбор пути, – это духовник Троице-Сергиевой Лавры. Архимандрит Адриан (Кирсанов) 30 лет подвизался в Лавре Преподобного. Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) – тоже постриженик преподобного Сергия, и он начинал свой монашеский путь в Троице-Сергиевой Лавре. В покаянии я перебирала в памяти другие имена и дивилась открытию: самые трудные годы я прожила под опекой Сергиевых учеников. О, авва Сергий, велика твоя милость, что не оставил меня в скорбях!
Нина Павлова